В свободном падении

… И снова — в первый раз!

Эти слова — в первый раз — еще не однажды встретятся в книжке.

Казалось бы, куда уже дальше? Парашют освоен — я знаю это на собственном опыте, — взят на вооружение и в гражданской, и в военной авиации, успешно применяется для самых различных целей и в разнообразной обстановке. Совершенствуй его, ищи новые области использования… Но так уж устроен человек, что он не может останавливаться на достигнутом и всегда заглядывает вперед: а что дальше? И снова испытывает что-то новое — в первый раз. Так было и с затяжным прыжком, при котором авиатор не сразу раскрывает парашют, а какое-то время летит к земле в свободном падении…

Сначала, когда парашют был только изобретен, никто о затяжных прыжках и не помышлял. Его назначение заключалось в том, чтобы обеспечить возможно более плавное и мягкое приземление. Но даже в те времена, когда далеко несовершенный еще парашют применялся лишь для показа сногсшибательных цирковых трюков, находились люди, которые отваживались… Впрочем, расскажу по порядку.

В одном старинном журнале я случайно прочел коротенькую заметку о том, как еще в конце прошлого века знаменитый Шарль Леру, о котором я уже рассказывал, удивлял публику тем, что на полураскрытом парашюте падал с высоты тысячи до двухсот метров и только потом полностью раскрывал парашют.

Такой трюк Леру проделывал неоднократно. Для этого еще на земле он надевал на нижнюю кромку купола специальное кольцо, которое не давало парашюту раскрываться полностью.

После прыжка из корзины купол вытягивался во всю длину, принимал грушевидную форму, но полностью не раскрывался. В таком виде он оказывал сравнительно небольшое сопротивление, и парашютист падал ногами вниз со значительной скоростью. Потом на высоте 200–250 метров он сдергивал кольцо, купол наполнялся и плавно опускал смельчака на землю.

Шарль Леру был первым человеком, начавшим выполнять подобие затяжных прыжков с парашютом. Однако об этих отчаянных экспериментах скоро забыли и, наверное, еще долго не вспоминали бы, но вмешался случай и открыл глаза на новые, еще неизведанные, свойства парашюта.

Американец Лесли Ирвин, испытывая новый парашют собственной конструкции, прыгнул с высоты 500 метров и раскрыл его только в двухстах метрах от земли. Видимо, Ирвин растерялся, не сразу нашел вытяжное кольцо и, падая в воздухе, долго отыскивал его. Так это было или иначе, но задержка раскрытия парашюта не предполагалась, а произошла в силу непредвиденных обстоятельств. Это случилось 28 апреля 1919 года. А 22 октября 1922 года, точно так же, неумышленно, около семисот метров в свободном падении, не раскрывая парашюта, пролетел лейтенант ВВС США Гарольд Гаррис, когда самолет, на котором он летел, развалился в воздухе. Падая, Гаррис правой рукой дергал не вытяжное кольцо, а лямку парашюта и, наверное, уже прощался с жизнью.

Так были осуществлены первые затяжные прыжки. И хотя эти случаи рассматривались как чрезвычайные происшествия, лишь по счастливому стечению обстоятельств закончившиеся благополучно, они не были забыты и дали толчок мыслям, поискам, экспериментам, где подопытным был сам экспериментатор.

Помню, во время парашютных сборов в Евпатории в 1932 году по нелетным дням мы, слушатели, занимались теорией. И на одном из занятий кто-то заговорил о затяжных прыжках. Опыта в выполнении таких прыжков у нас не было, и что достигнуто за рубежом, где раньше нас начали применять парашюты в военной авиации, мы тоже не знали. Впрочем, А. Г. Минов рассказал нам об одном своем таком прыжке. 7 июля 1929 года в городе Памона штата Калифорния по приглашению известного американского летчика-парашютиста Уайта он участвовал в соревнованиях на точность приземления. До этого Минов прыгал только один раз, и то за три недели до соревнований. А тут выступали известные парашютисты, имевшие за плечами по нескольку десятков прыжков. Учитывая это, Минов, по совету Уайта, решил как можно меньше времени находиться в воздухе. Расчет был прост: меньше времени — меньше воздействие ветра, который мог отнести парашютиста далеко от цели. Отделившись от самолета на высоте 450 метров, Минов падал около двухсот метров и только потом открыл парашют. Благодаря этому его ветром отнесло очень мало, и на состязаниях по точности приземления он занял третье место.

Рассказал Минов и о том, как в 1930 году он дал задание своему помощнику и другу Я. Д. Мошковскому задержать раскрытие парашюта на пять секунд. После необходимых наставлений и добрых напутствий парашютист поднялся в воздух, по сигналу пилота отделился от самолета и начал падение. Три, четыре, пять секунд… И сверху, с самолета, хорошо было видно, как парашютист дернул вытяжное кольцо. Пора вспыхивать светлому куполу. Но парашютист летел спиной к земле, вытяжной парашютик потоком воздуха прижало к телу, и основной парашют не раскрывался. Земля приближалась… Пока Мошковский соображал, как и что предпринять в такой ситуации, он пролетел добрых пятьсот метров. Решил раскрывать запасной. И только повел рукой, как его перевернуло в воздухе, и парашют мгновенно раскрылся. Все закончилось благополучно, если не считать того, что парашютист прошел в свободном падении значительно большее расстояние, чем это намечалось.

Мы, участники парашютных сборов, военные летчики, естественно, не готовили себя к роли спортсменов. Но уже в то время понимали, хотя и не совсем отчетливо, какое большое будущее должны иметь затяжные прыжки именно в военной авиации, которая уверенно и быстро развивалась в нашей стране. И потому уже на этих сборах была положено начало овладению затяжными прыжками. 22 мая 1932 года летчик-истребитель Первой Краснознаменной истребительной эскадрильи Ленинградского военного округа Николай Александрович Евдокимов, ученик Ми-нова, имевший в своем активе около десятка прыжков, оставив самолет Р-5 на высоте 1200 метров, падал, не раскрывая парашюта 14 секунд, покрыв за это время расстояние около шестисот метров.

Все мы стояли на летном поле и ясно видели, как отделился Евдокимов от самолета, как маленькая черная фигурка начала стремительно падать вниз. Замерев на месте, мы смотрели вверх, прикидывая в уме пройденное расстояние. Все ближе и ближе земля!.. До нее остается около половины расстояния… И вдруг вспыхнул большой белый купол, и до наших ушей донесся резкий хлопок раскрывшегося парашюта. Заболтав ногами, Евдокимов начал плавно снижаться и скоро приземлился недалеко от нас. А несколько минут спустя он уже рассказывал нам о своих ощущениях во время падения.

— Вначале какое-то сосущее ощущение в животе, нарастающий свист в ушах. Земля поворачивалась и быстро надвигалась. Потом очень сильный толчок при раскрытии парашюта, и мириады разноцветных искр посыпались из глаз.

Многого сказать он не мог. Все было внове. Ясно было одно: выполнять затяжные прыжки можно, а теория родится из практики. Надо работать.

Вернувшись из Евпатории в свою часть, я решил заняться техникой выполнения затяжных прыжков. Литературы по этому вопросу не было никакой. Во все приходилось вникать самому. И начинать надо было с практики — с прыжков. На всю жизнь запомнил я первый из них. Вот самолет, пилотируемый летчиком Скитевым, плавно отрывается от земли. Сквозь марево нагретого солнцем воздуха я вижу знаменитый гатчинский парк, изрезанный густой сетью дорожек, Павловский дворец. Сквозь зелень мелькают пятна озер…

Высота 650 метров… Сегодня, не раскрывая парашюта, я должен падать 150 метров…

Выходим на прямую. Впереди по курсу видны обозначенный мелом центральный круг аэродрома и посадочный знак.

Летчик дает сигнал готовиться к прыжку, и по команде «пошел», вцепившись правой рукой в вытяжное кольцо, я отталкиваюсь от самолета…

В ту же секунду меня охватило неодолимое желание выдернуть кольцо. Скорей!

Скорость падения растет. В животе образуется какая-то странная пустота. Чувство страха заполняет всего меня… Я падаю в бездонную пропасть… И, не в силах больше противиться, я выдернул кольцо. Надо мной раскрылся шелковый купол парашюта…

Мне казалось, что я падал долго, бесконечно долго. На самом же деле прошло всего несколько секунд. И пролетел я каких-нибудь 50–60 метров. Едва парашют раскрылся, прошел и мой испуг. Но по мере приближения к земле его все больше сменяло чувство досады на собственную нерешительность и — что там душой кривить — на свою трусость. С тяжелым чувством складывал я в чехол парашют, ругая себя на чем свет стоит. Неужели я такой трус и нет у меня мужества? Неужели я не гожусь для затяжных прыжков? И совсем несладко мне пришлось, когда я встретился с товарищами. «Тонким» намекам, шуткам, преувеличенно испуганным минам не было конца. Я отмалчивался, но твердо дал себе слово не поддаваться впредь никаким страхам и следующий прыжок затянуть как можно больше.

Такой случай вскоре представился. В этот день в нашей эскадрилье шли учебные прыжки, и я решил затянуть раскрытие не менее чем на 300–400 метров, прыгнув из левого виража.

Самолет пилотировал Евдокимов. По предварительным условиям, вираж должен быть с креном до сорока градусов, но летчик, очевидно, решил постращать меня и заложил крен градусов под семьдесят. Изо всех сил сопротивляясь мощному потоку воздуха от винта и центробежной силе, я тщетно пытался удержаться на крыле. И вдруг почувствовал, что лечу, кувыркаясь, но не вниз, а куда-то в сторону от самолета. Я успел сообразить, что это центробежная сила отбросила меня. Но тут же началось обычное падение, и все свои мысли и желания я сосредоточил на том, чтобы как можно дольше падать, не раскрывая парашюта. Это было, конечно, слишком. А что слишком, то, как известно, до добра не доводит.

Прыгнул я с высоты около тысячи метров. Во время падения меня несколько раз переворачивало. Я падал то головой, то ногами вниз. На землю я не смотрел, чтобы не испугаться и не раскрыть парашют раньше времени. В ушах нарастал свист, но, как ни странно, страха я не ощущал. Злость была — это верно. И огромное, какое-то сладостное желание затянуть прыжок как можно дольше-До каких пор? Об этом я не думал. Я камнем летел вниз. Ничто не сдерживало моего свободного падения.

Держа правую руку на вытяжном кольце и ощущая прикосновение металла, я уже был страшно горд тем, что падаю и у меня нет страха. Случайно опустив голову, я вдруг увидел землю. Она была так близко от меня, так близко, что даже глазам стало больно. Не рассуждая, надо или не надо, пора или не пора, я тотчас дернул кольцо. Парашют сразу же раскрылся, я почувствовал резкий, сильный толчок и через несколько секунд уже стоял на земле.

Что сказать о своем самочувствии тогда? Я чувствовал себя прекрасно. Наверное, о таком состоянии говорят: душа поет. Мне удалось победить самого себя, преодолеть свой страх. И я стоял на моей теплой, доброй земле. И мне снова хотелось в небо. Я ликовал…

После уточнения оказалось, что я падал немногим более семисот метров. И никакой усталости, ничего такого, что дало бы медикам повод к беспокойству о моем здоровье. Почему я сейчас говорю о медиках? Дело в том, что у них существовало мнение, будто бы длительное падение с большой высоты вредно скажется на организме парашютиста. Он, по их мнению, мог даже задохнуться, так как во время падения дышать, дескать, нельзя. Возможность эмоциональных перегрузок ими тоже не исключалась. Конечно, впервые сталкиваясь с явлением, можно предполагать все, что угодно. Но нам, прыгающим, нужно было не предполагать, а точно знать, что нас может ожидать в затяжном прыжке.

И вот, чтобы убедиться, дышит ли парашютист во время свободного падения, я кричал в воздухе. Ведь для того, чтобы кричать, нужно сначала вдохнуть воздух и затем, выталкивая его обратно, приводить в движение голосовые связки. Вероятно, крик мой был не музыкален, но ведь в воздухе меня никто не слушал, а этим я на практике доказал, что парашютист дышит.

Началась большая исследовательская работа.

Чтобы проверить, как действует на человека быстрое снижение с большой высоты, медики нашего соединения предложили мне проделать такой опыт. Подняться на высоту 7000 метров без кислородной аппаратуры, «погулять» там минут пятнадцать — двадцать и затем резко спикировать до высоты 1500 метров. Для полета был подготовлен самолет И-5. Позади моего сиденья — тоже в порядке медицинского эксперимента — была установлена клетка с двумя подопытными кроликами. Красноглазые пассажиры пугливо жались друг к другу.

Круто задрав машину, я стал набирать высоту. Уже на пяти тысячах метров я почувствовал холод. На земле было 7 градусов тепла, а тут— 15 градусов мороза. Еще холоднее было на заданной высоте. Взлетел я в одном, летном комбинезоне, и холод весьма чувствительно давал о себе знать. Ноги, обутые в кожаные сапоги, онемели, и ледяные мурашки поползли по всему телу. Видимо, начинала сказываться высота. В голове стоял звон, точно в пустом железном котле от ударов молота, совсем как тогда, когда я работал молотобойцем в железнодорожных мастерских Красноярска. Появилась апатия. Лень шевельнуть рукой, не хочется смотреть даже на приборы. Но я убеждаю себя, что все идет отлично и надо выполнить задание полностью. Наконец пятнадцатиминутное пребывание на заданной высоте кончилось. Теперь надо резко спикировать до высоты 1500 метров. Резко задираю машину вверх и на малой скорости перевожу ее в пикирующее положение. Упершись лбом в резину оптического прицела, я вижу, как помчалась по шкале стрелка скорости. 250, 300, 360 километров в час — предел. Не останавливаясь, она идет на второй круг. Высота— 1500 метров.

Я энергично тяну ручку управления на себя, и в тот же миг чудовищная тяжесть вдавливает меня в сиденье. Перегрузка, очевидно, восьми-десятикратная. Приборы уходят из моего поля зрения куда-то вбок, и на мгновение я вообще ничего не вижу. Мгновение, не больше. Но за это время останавливается двигатель, и машина начинает беспорядочно падать.

Почему это произошло, сказать трудно. Мне пришлось идти на посадку с заглохшим мотором. Хорошо еще, что это было недалеко от аэродрома, и, зайдя в круг, я благополучно приземлился. В ушах стоял звон, и все тело ныло. словно меня кто-то избил. Подъехал тягач и, взяв самолет на буксир, оттащил на место стоянки. Я заглянул в клетку с кроликами. Один из них уткнулся мордочкой вниз, другой лежал на спине с раздутым животом.

— Покойничек обладал неважным сердечком, — сказал военврач, вытаскивая кролика за задние лапки.

Столь быстрое снижение, видимо, не понравилось кроликам, не особенно понравилось оно и мне. Зато стало совершенно ясно, что быстрое снижение вполне доступно для человека. Но оставалось выяснить еще кучу разных вопросов. Например: сколько же может падать парашютист, не открывая парашюта? Какова скорость падения? Почему происходит вращение парашютиста в воздухе? И как определить наиболее удобное положение и способы управления телом во время падения?

Чтобы найти ответы на все эти вопросы, надо было прыгать и прыгать. И мы прыгали, используя для этого любую возможность. Больше всего с Н. Евдокимовым, обычно с одного самолета, сразу с двух бортов. Не уславливаясь об этом ни словом, мы постоянно соревновались, соперничали между собой: а кто дальше пролетит, не раскрывая парашюта?

Это соревнование проходило с переменным успехом. Более десяти раз мы отрывались от самолета вместе. Однажды мы по заданию должны были падать 20 секунд. Выпрыгнув из самолета, я решил как можно больше задержать раскрытие и дернул за кольцо только на двадцать шестой секунде, когда земля была очень близко, но зато на 400 метров опередил Евдокимова.

Вскоре после этого полета я предложил Евдокимову совершить прыжок с задержкой раскрытия в одну минуту. И 9 июля 1933 года мы привели свое намерение в исполнение. Был ясный жаркий день. Стояли мы в лагерях на аэродроме в Сиверской, недалеко от Гатчины. Вся часть знала о нашем намерении, и много «болельщиков» собралось у машины в ожидании полета. По нашим расчетам, высоты 3500 метров было достаточно, чтобы выполнить поставленную задачу. Летчик Н. Оленев вышел на заданную прямую и дал сигнал к прыжку. Взглянув за борт, я оттолкнулся от самолета и сразу пустил в ход секундомер, привязанный шелковой стропой от парашюта к левой руке. Вслед за мной пошел Евдокимов.

Приняв более или менее устойчивое положение, подношу секундомер к глазам — прошло всего 15 секунд. Ищу глазами Евдокимова и вижу его значительно выше себя. Его сильно вращает. Падение продолжается уже 45 секунд. Неизвестно почему и я начинаю делать сальто. Как можно больше прогибаюсь и широко раскидываю ноги. Кувыркание прекращается. Падаю вниз лицом и ясно различаю знакомые очертания летного поля. Оно стремительно приближается.

До земли остается на глаз не более пятисот метров. Правой рукой беру вытяжное кольцо, вынимаю его из кармана и дергаю. В тот же миг левой рукой останавливаю секундомер. Сильный рывок останавливает мое падение, темнеет в глазах, и тысячи разноцветных ярких шариков вспыхивают вдруг. В ушах — острая режущая боль. Опускаюсь почти в центре аэродрома. Снимаю парашют и трясу головой, похаживая вокруг него. Подъезжает наша санитарная машина. Доктор советует делать глотательные движения. Боль скоро стихает. Только тут вспоминаю о Евдокимове и вижу, как он опускается вдали от аэродрома. Держа в руке свой секундомер, спрашиваю у членов комиссии, сколько времени я падал.

— Ровно шестьдесят две секунды.

Мой секундомер показывает 61,5 секунды. Решили считать правильным мое время. После окончательной проверки установили, что я отделился от самолета на высоте 3570 метров и раскрыл парашют в четырехстах метрах от земли. Таким образом, я пролетел 3170 метров за 61,5 секунды. Евдокимов раскрыл парашют на сорок восьмой секунде. Попав в штопорное положение, он не захотел падать дальше и раскрыл парашют. В то время мы не состояли в Международной Федерации авиационных видов спорта, и наши рекорды не регистрировались. Свои достижения мы считали рекордами страны. Так и был установлен мой первый всесоюзный рекорд. Мировой, как мы узнали потом, в это время был за американцем Меннингом и равнялся 62 секундам…

Несмотря на то, что мы уже имели в своем активе по нескольку десятков затяжных прыжков, падение наше было весьма беспорядочно. Каждый падал, как мог. Иногда вращало больше, иногда меньше, а однажды во время затяжки я вдруг почувствовал, что «лежу» на спине и тело мое сильно вращается. Голова вращалась по малому кругу, а ноги описывали большой круг. Меня с большой силой как бы спирально ввинчивало в воздух. Позже такое вращение парашютиста в воздухе стали называть штопором. Это явление в то время было совершенно не изучено. Никто еще не знал, можно ли выйти из штопора, что для этого надо делать, как вести себя во время этого не только неприятного, но и опасного кручения в воздухе. При длительном штопорении парашютист теряет ориентировку как по высоте, так и по времени, у него начинается головокружение…

Существуют две разновидности штопора — крутой и плоский. При крутом штопоре парашютист во время свободного падения переходит в положение головой вниз под углом до восьмидесяти градусов к горизонту и начинает вращаться вправо или влево. Причем, голова его служит как бы центром вращения, двигаясь почти вокруг одной точки, а туловище и ноги описывают соответственно большие круги.

При плоском штопоре, который, как правило, бывает на спине, угол наклона уменьшается и доходит до сорока градусов. Скорость вращения еще больше. Парашютист вращается вокруг центра, находящегося в области груди. Ноги и часть туловища описывают большую окружность, а грудь и голова — меньшую.

Сразу же скажу, что при ознакомительных и тренировочных прыжках, когда парашют открывается сразу, явление штопора возникнуть не может. Парашютист может войти в штопор, как правило, лишь после свободного падения на расстоянии 150–200 метров, то есть только тогда, когда при падении разовьется достаточная скорость, а следовательно, и достаточное сопротивление воздуха.

Свободно падающего парашютиста по мере нарастания скорости постепенно тянет на спину, потому что главный парашют более тяжел, он меняет весовую центровку. Встречный поток воздуха, действуя на разные площади большого наспинного и малого нагрудного запасного парашютов. несимметрично поставленные руки и ноги, образует крутящий момент, который и начинает вращать парашютиста. Так начинается штопор.

Я начал думать, нельзя ли избежать штопора. Нельзя ли, пользуясь руками и ногами, как рулями, управлять своим телом в воздухе, придавая ему удобное для падения положение? Что управлять своим телом во время падения в воздухе можно, мне стало совершенно ясно в 1932 году, после того, как я выполнил несколько прыжков с задержкой раскрытия. Свободно падающему парашютисту воздух оказывает большое сопротивление. Этим нужно уметь пользоваться. Как? Опыт приходил в прыжках. Достаточно, например, поджать под себя ноги, и сразу начинаются кульбиты, то есть кувырки через голову. А если падаешь спиной вниз, то достаточно вытянуть руку в сторону, и тотчас же тело повернется на живот. Весь процесс падения — это борьба парашютиста за удобное для него положение в воздухе. Какое же положение наиболее удобно?

Часть инструкторов парашютного дела того времени считала, что, поскольку затяжной прыжок нужен летчику для спасения своей жизни в аварийной ситуации, падение должно быть таким, чтобы развивалась максимальная скорость для быстрейшего ухода от самолета, из зоны воздушного боя. Понятно, что максимальная скорость может быть достигнута при падении вниз ногами или вниз головой, то есть когда образуется меньшая площадь сопротивления воздуху.

Однако и тот и другой варианты были отвергнуты по множеству всяких причин.

Мой коллега и соперник Н. Евдокимов, например, считал, что наилучшее положение тела при падении — головой и лицом вниз под углом 65–70 градусов по отношению к земле. Чтобы достичь такого положения, по его рекомендации, нужно было после отделения от самолета вытянуться, прогнувшись и вытянув руки по швам.

Я был не согласен с методом Евдокимова. При его стиле падения руки были пассивны, а они-то вместе с ногами и служили основными органами управления. Падение головой вниз? Да, но под углом в 50–60 градусов. И руки вытянуты в стороны. Спина в пояснице прогнута? Да. Но ноги обязательно раздвинуты и вытянуты. Балансируя обеими руками и ногами, действуя ими, как рулями управления на самолете, парашютист уверенно сохраняет устойчивое положение тела.

Очень скоро Евдокимов понял важную роль рук в управлении телом и в дальнейшем падал, прогнувшись в пояснице, с плотно сжатыми ногами и разведенными в стороны руками.

Такое положение тела парашютиста во время падения с нераскрытым парашютом напоминало прыжок пловцов в воду с вышки и получило название «ласточка Евдокимова». Этот стиль падения долго применялся нашими парашютистами и только после Великой Отечественной войны был заменен другим стилем, при котором ноги были раздвинуты и слегка согнуты в коленях, что давало большую маневренность в падении.

Прыгая довольно часто, иногда по два раза в день, постоянно шлифуя свои действия, я все больше и больше убеждался в правильности именно такого метода сохранения устойчивости падения. Отделившись от самолета, я нарочно входил в положение спиной вниз, поворачивался опять лицом к земле, раскидывал ноги шире и сводил их вместе, стараясь замечать, что из этого получается.

Отыскивая способ сохранения стабильного положения во время прыжка с задержкой раскрытия, я решил применить маленький вытяжной парашютик. Мне казалось, что предварительно привязанный стропой к любому плечу парашютик, имеющий небольшое сопротивление, не окажет заметного влияния на скорость падения, но поставит меня ногами вниз, избавив от всяких кувырканий и сальто.

Я выполнял шестьдесят третий прыжок и хотел выполнить его как можно быстрее, очень куда-то торопился. Уже перед самым полетом сказал своему укладчику парашютов; чтобы он привязал вытяжной парашютик к левой плечевой лямке.

Надев тренировочный парашют, я направился к самолету, и вскоре мы были на нужной высоте. Прыжок. Во время свободного падения я держал парашютик в руке и, когда набрал скорость, отпустил его. Вытяжной действительно поставил меня в вертикальное положение ногами вниз. Пролетев таким «солдатиком» несколько сотен метров, я дернул за вытяжное кольцо, но оно почему-то не выходило из гибкого шланга. Дергаю еще, но уже с большей силой, — трос не поддается моим усилиям. «Что-то не так», — мгновенно проносится у меня в голове. Надо вводить в действие запасной парашют. Быстро поворачиваюсь на спину так, чтобы запасной парашют, лежащий на груди, был сверху…

До земли оставалось метров триста, когда раскрылся запасной. Едва приземлившись, я сразу же стал осматривать основной парашют. Все в порядке. Взглядом иду по гибкому предохранительному шлангу, и — вот оно! Торопясь, укладчик, вместо того чтобы привязать вытяжной парашютик к плечевой лямке, привязал его к гибкому шлангу вытяжного троса. Под действием парашютика шланг образовал петлю, и чем сильнее я тянул за вытяжное кольцо, тем сильнее эта петля захлестывалась.

Да, получен еще один предметный урок: торопись не спеша.

Подобных историй — порой самых невероятных — немало случалось в воздухе. Казалось бы, любая из них могла навсегда отбить охоту к Прыжкам. Но куда там! Кто хоть раз почувствовал красоту парения под куполом парашюта или свободного падения, кто заставил себя переступить ту грань, за которой исчезает страх, — тот навсегда останется пленником неба. Это я видел по своим товарищам, замечал в самом себе.

…Итак, затяжные прыжки освоены. Положение тела в воздухе во время свободного падения отработано. Но успокаиваться рано. Ведь все это освоено и отработано на тренировочном парашюте. А летчики летают и, следовательно, прыгать будут с боевыми спасательными парашютами. А они сильно отличаются от тренировочных.

Во-первых, тренировочный комплект состоит из двух парашютов: один, основной, — за спиной; второй, запасной, — на груди. Боевой же, спасательный, — только один. Запасного нет.

Во-вторых, парашют летчика расположен сзади, в кабине самолета пилот сидит на ранце, а парашют наблюдателя — впереди, на груди.

Это означает, что картина падения из-за другой конфигурации тела летчика, из-за смещения центра тяжести тела тоже будет иной. А какой? Надо выяснить. Как? Очень просто. Надо прыгать и на том и на другом спасательном без всяких запасных, как это будут делать летчики. И я прыгал. Всего таких прыжков я совершил более тридцати. Запомнился первый из них.

… Я стою вблизи двери и нащупываю правой рукой вытяжное кольцо, которое расположено несколько иначе, чем у тренировочного парашюта. Ищу и никак не могу его найти, а тем временем одна моя нога уже висит в воздухе. Тогда Евдокимов, выпускавший меня, берет мою руку и кладет ее на кольцо. Я переваливаюсь за борт самолета. Падаю 5–7 секунд, а потом раскрываю парашют. Парашют раскрывается почти мгновенно, и меня встряхивает, как котенка. Да, динамический удар ощутим. Но так оно и должно быть. Ведь площадь спасательного парашюта значительно меньше тренировочного. И снижение на боевом происходит намного быстрее. Словом, ощущение у меня было такое, какое я испытал, когда после полетов на истребителях пересел в кабину двухмоторного скоростного бомбардировщика: все вроде то же самое и одновременно другое…

Но, в общем, прыгать можно, и картина прыжка почти такая же, как и на тренировочном. Правда, удар о землю во время посадки сильнее. Но тоже вполне переносим.

Как-то в одном зарубежном журнале прочитал я о том, что некий парашютист отделился от самолета и, пройдя затяжным прыжком метров триста, раскрыл парашют, затем отцепил его и снова камнем полетел вниз. В трехстах метрах от земли он открыл второй парашют и благополучно приземлился.

Любопытно, подумал я. Не мешало бы совершить такой прыжок.

В августе 1934 года я возвращался из отпуска и заехал в Москву проведать Я. Д. Мошковского, с которым я познакомился еще на евпаторийских сборах. Он и сказал мне, что па днях должен состояться грандиозный авиационный праздник. Сейчас идут приготовления к нему. Как бы вскользь он добавил, что у него есть парашют, который отстегивается. Я понял, что не упущу случая, повторю заинтересовавший меня эксперимент.

В день праздника множество людей устремилось на аэродром в Тушино. Мне предстояло прыгнуть с высоты 2000 метров, пройти затяжным прыжком 700–800 метров, раскрыть парашют и затем через 100–150 метров отцепиться от него, сделав как можно большую затяжку.

Самолет У-2, оторвавшись от земли, медленно набирал высоту.

Обычно, собираясь прыгать, я заранее договаривался с летчиком о том, что я буду иногда брать ручку управления сам, чтобы вывести самолет в нужную мне точку. Так сделал я и на этот раз. Когда самолет вышел на расчетную прямую, я вылез из кабины, еще раз осмотрел нагрудный парашют, который потом надо было отстегивать, и прыгнул. Пролетев метров триста, я повернулся на спину и раскрыл его. Змейками мелькнули белые стропы, парашют раскрылся и…

Тут произошло нечто неожиданное: я почувствовал, а потом и увидел, как лямки парашюта с металлическими застежками начали отделяться от меня.

Да еще пребольно ударили меня чем-то при этом по правой руке!

Инстинктивно одной рукой я попытался ухватиться за лямки, но, разумеется, не успел и только увидел, как белый купол, болтая лямками, стал удаляться от меня.

Ничего подобного со мной еще никогда не случалось! На какой-то миг меня охватил страх. Но тотчас же я сообразил, что у меня есть основной парашют. Поворачиваюсь вниз лицом и продолжаю падение. Когда до земли оставалось около трехсот метров, раскрываю парашют. Всей спиной ощущаю, как мелкими толчками выходят из сот стропы, и опять жду какой-нибудь каверзы. Но все в порядке. Начинается плавное снижение. Тут я ощутил жгучую боль в правой руке и вижу: из замшевой перчатки обильно льет кровь. Металлические застежки, должно быть, в момент отделения поранили руку. К месту моего приземления подкатила санитарная машина. Я молча показал руку, и врач тут же перевязал ее. Затем на мотоцикле меня подвезли к трибуне и попросили выступить перед микрофоном и рассказать о своем прыжке.

Должен признаться, что это было потруднее иного прыжка. Выступать перед таким количеством людей мне не приходилось. Но делать было нечего, и сбежать куда-нибудь уже не удалось бы. Я нагибаюсь к микрофону и не говорю, а кричу. Не зная, куда деть руки, одну опускаю в карман, а другую кладу на микрофон. Какая-то женщина, стоявшая рядом, молча снимает мою руку с микрофона. Экспромтом рассказываю москвичам о своем прыжке и своих переживаниях…

Как потом мне сказал Мошковский, речь моя была довольно несвязна и изобиловала мычанием, но за эффектный прыжок мне все простили и даже аплодировали…

В другом случае аплодисментов не было, но я испытывал удовлетворение не меньшее, а пожалуй, и большее. Это произошло на состязаниях по точности времени свободного падения в затяжном прыжке.

Казалось бы, чего уж проще: возьми секундомер и через положенное количество времени дергай за вытяжное кольцо. Но в летной, а тем более в боевой обстановке возникают разные обстоятельства, при которых воспользоваться секундомером просто не удастся, не говоря уже о том, что его может не быть. Поэтому мы учились контролировать время падения, произнося такие слова и цифры, которые укладывались ровно в одну секунду. Например, 1301, 1302, 1303 и т. д. Последняя цифра дает число секунд, в течение которых продолжается падение. Можно считать и так: падаю секунду раз, падаю секунду два и т. д. Проверяя эти способы счета, я произвел десятки затяжных прыжков и убедился в надежности такого метода. Когда я должен был падать 10 секунд, то с земли фиксировали то 10,2, то 9,9 секунды. Расхождение никогда не достигало секунды.

13 августа 1933 года на Первом Всесоюзном слете парашютистов состоялись состязания на точность затяжки и одновременно на точность приземления. По условиям, нужно было совершить прыжок с высоты 1500 метров, падать ровно 15 секунд и приземлиться в круг диаметром 150 метров. Пользоваться секундомером, естественно, не разрешалось. За каждую десятую секунды начислялись штрафные очки. Если парашютист не попадал в круг, то он вообще выбывал из соревнования.

Тщательно изучив метеорологическую сводку, я определил возможный снос и, отделившись от самолета, начал вести счет: 1301, 1302… 1314. В тот же момент я выдернул вытяжное кольцо.

Половина задачи решена. Теперь надо было выполнить вторую половину — приземлиться в круг. Хоть он и велик, но с высоты казался крошечным. Я приземляюсь в круге. Жюри, проверявшее время задержки, подтвердило, что я падал ровно 15 секунд, и поставило мне высшую оценку— одно очко. Прыгавший вслед за мной парашютист Лац получил 5 очков. Он падал не 15, а 14,5 секунды.

К тому времени, о котором идет речь, уже был накоплен немалый опыт прыжков с задержкой раскрытия парашюта. Обобщив его, проведя немало экспериментов, ученые дали ответы на многие вопросы, связанные со свободным падением парашютиста. И, в частности, — на самый, пожалуй, главный из них: с какой скоростью падает человек с нераскрытым парашютом?

Из законов физики известно, что в безвоздушном пространстве любое тело находится только под действием силы земного тяготения и собственной инерции. При этом скорость падения возрастает пропорционально времени падения. Но так как падение парашютиста происходит не в пустоте, а в воздухе, который имеет определенную плотность, вес и другие физические параметры, то законы падения выглядят иначе.

Наука, называемая аэродинамикой и занимающаяся изучением движения тел в воздухе, утверждает, что сопротивление разных тел, падающих в воздухе, не одинаково и зависит от их формы, поверхности, веса, размеров и расположения по отношению к направлению движения. На всякое тело, падающее в воздухе, влияют две силы: сила тяжести, направленная вниз, и сила сопротивления, действующая в противоположном направлении.

Свободно падающий парашютист некоторое время движется под действием силы тяжести с определенным ускорением. Но вследствие сопротивления воздуха скорость его падения никогда не может достигнуть скорости падения, какая была бы в безвоздушном пространстве. По мере увеличения скорости падения сопротивление воздуха будет также увеличиваться и наконец достигнет такой величины, когда оно будет равным весу парашютиста. Так как две действующие при этом силы равны и противоположно направлены, то тело будет падать с постоянной, неизменной скоростью — равновесной.

Опытами, проведенными в Ленинградском институте инженеров ГВФ, установлено, что средняя скорость падения парашютиста на высотах от 1500 метров и ниже колеблется в диапазоне от 45 до 53 метров в секунду.

По мере увеличения высоты, где воздух становится менее плотным, увеличивается также и скорость падения парашютиста. На высоте 10000 метров равновесная скорость уже достигнет восьмидесяти, а на высоте 20 000 метров — ста пятидесяти метров в секунду. Разумеется, и время достижения равновесной скорости будет увеличиваться вместе с высотой. Если на высоте 1000 метров равновесная скорость наступает в среднем на двенадцатой секунде, то при выброске с 10 000 метров — только на восемнадцатой и с 20 000 — на двадцать восьмой секунде. Эти поистине драгоценные данные получены в результате большой исследовательской работы советских ученых Р. А. Стасевича и И. Л. Глушкова и практически подтверждены прыжками советских парашютистов.

Очевидно, при падении со скоростью 50 и более метров в секунду при раскрытии купола парашюта возникает так называемый динамический удар. Парашютист испытывает при этом большие нагрузки, достигающие 400–500 килограммов.

Очень не нравился мне этот динамический удар, весьма чувствительный, надо сказать. Чтобы как-то смягчить его, приходилось подкладывать под ножные обхваты парашютную сумку, это несколько амортизировало удар. Позже я стал применять такой прием: нарочно отпускал посвободнее подвесную систему и, выдернув кольцо, сразу же большими пальцами обеих рук сдвигал круговую лямку вниз, ближе к коленям. Получалось, что мои ноги и полусогнутый позвоночник служили как бы дополнительными амортизаторами.

А нагрузка на человека, приземляющегося на раскрытом парашюте, почти вдвое меньше, составляет в среднем 200–300 килограммов и переносится сравнительно легко.

И все же несмотря на то, что затяжные прыжки были достаточно изучены и наши парашютисты установили несколько мировых рекордов, среди летчиков того времени встречались еще люди, которые не понимали важного значения затяжных прыжков.

Приходилось доказывать, что в воздухе случается немало аварийных ситуаций, при которых затяжной прыжок — единственная возможность спасти жизнь летчику. Такой прыжок необходим, когда на самолете возник пожар или когда самолет находится в беспорядочном падении. Если пилот, покидающий самолет, открывает парашют сразу, он может быть настигнут падающими обломками самолета. Пламя пожара может переброситься на купол парашюта, и гибель человека будет неизбежна. Еще больше возрастает значение затяжных прыжков во время боевых операций в воздухе.

Парашютист, медленно спускающийся под большим светлым куполом, в боевой обстановке представляет собой прекрасную мишень, которую не трудно поразить как с земли, так и в воздухе. Затяжной прыжок с большой высоты нужен и тогда, когда необходимо приземлиться в ограниченное время и в заданном месте. Задержка раскрытия парашюта необходима также при прыжках со скоростных самолетов. Ведь при скорости полета более пятисот километров в час раскрытие парашюта сразу же после отделения от самолета, когда тело еще не потеряло инерции, грозит колоссальной перегрузкой организма человека и самого парашюта. Чтобы погасить скорость, необходимо задержать раскрытие парашюта, по крайней мере, на 4–5 секунд. Наконец, затяжные прыжки имеют большую будущность при высотных и стратосферных полетах.

…Как-то командир посоветовал мне изложить свои соображения о затяжных прыжках, о своем опыте в небольшой книжке. Я принялся за дело и скоро убедился, что писать куда труднее, чем прыгать. Мысль обгоняла перо, и немало бумаги и чернил я извел, прежде чем получилось что-то путное.

В 1937 году первый мой труд о затяжных прыжках был опубликован в авиационном журнале, а потом, как сообщила мне редакция, перепечатан в нескольких зарубежных изданиях.

Однако наибольшее удовлетворение мне принесла работа по созданию учебного пособия для школ и строевых частей Военно-Воздушных Сил, которое вышло дважды — в 1940 и в 1947 годах. Я получил возможность поделиться своим опытом не только с теми людьми, с которыми я вел занятия, но и со многими тысячами других.

А это необходимо было сделать. Ведь прыжок с задержкой раскрытия парашюта, безусловно, дело сложное и трудное, требует от парашютиста незаурядных волевых и физических качеств, самообладания и смелости. Большая скорость падения, необычайность и разнообразие положений тела в воздухе, изменение атмосферного давления при прыжках с больших высот — ко всему этому не так просто приспособиться. Не случайно лишь спустя несколько лет после Великой Отечественной войны парашютисты научились уверенно сохранять устойчивое положение, легко управлять падением при помощи ног и рук, сохранять контроль за линией горизонта, временем, высотой падения. Ни о каких штопорах уже не могло быть и речи. Падение стало только стабильным.

Теперь на соревнованиях уже учитываются не только время затяжки, но и стиль падения, его красота. Родился своеобразный фигурный парашютизм. Во время падения спортсмены выполняют поворот на 360 градусов влево и вправо, «мертвую петлю» или сальто назад и вперед и много других эволюций в воздухе. И уже не в одиночку, а вдвоем, втроем и большим числом парашютистов. Они падают, держа друг друга за руки, сходятся и расходятся в воздухе. Стала практиковаться передача эстафеты одним парашютистом другому. Для этого парашютисту, летящему сверху, требовалось догнать находящегося ниже, приблизиться к нему и передать палочку. А затем снова разойтись на безопасное для раскрытия парашюта расстояние.

Это уже была настоящая воздушная акробатика, своеобразный «высший пилотаж». Ясно, что он требовал большой тренировки, полного знания дела, абсолютной точности, согласованности любого движения каждого участника и всей группы. Зачинателями и лучшими популяризаторами этого вида спорта у нас стали П. Сторчиенко, Д. Жорник и другие известные мастера парашютного спорта.

Вопросами обучения парашютистов долгое время занимались мастера спорта П. М. Антонов и К. В. Лушников, которые разработали специальную методику подготовки спортсменов в прыжках с парашютом на точность приземления и выполнения комплекса фигур во время затяжного прыжка.

Точное, красивое по стилю падение в точно заданное время с выполнением обязательных фигур стало нормой при завоевании спортивных разрядов или звания мастера спорта. Не случайно в большинстве международных соревнований по парашютному спорту именно наши спортсмены выходили победителями, завоевывая по праву звание мировых рекордсменов. Но бывали случаи, когда одерживали победу и зарубежные парашютисты. Так, одно время сильными конкурентами нашим спортсменам были чехословацкие и американские парашютисты. Это естественно. Всюду идет совершенствование мастерства, поиски новых путей развития парашютного спорта. Впрочем, иногда эти поиски весьма далеки от чисто спортивных целей.

Несколько лет тому назад американские парашютисты Род Пэк и Боб Аллен совершали прыжки, которые скорее смахивали на рекламные трюки. На высоте несколько больше четырех тысяч метров Пэк оставил самолет без парашюта, но с надетой подвесной системой. Вслед за ним покинул самолет Аллен, держа в руках парашют для Пэка. Координируя свои действия, они сблизились, и Аллен передал Пэку парашют. Когда тот надел его на себя, они разошлись в воздухе, раскрыли свои парашюты и благополучно приземлились.

Как заявил Пэк после прыжка, трудность такого рода трюка заключается в том, что необходим строгий расчет сближения. Нужно, чтобы второй прыгающий под тяжестью двух парашютов не обогнал во время падения первого. Для устранения разницы в весе Пэк крепил на себе дополнительную тяжесть. Этот трюк они повторили не однажды. И все-таки в последний раз сближения не произошло, и парашютисты погибли.

Нужно ли говорить, что это был очень смелый и технически невероятно сложный прыжок. Он свидетельствует о высоком мастерстве его исполнителей. Но подобные трюки, по сути дела, бесцельны и, приводя к жертвам, подрывают здоровую основу спорта.

Устремления советских спортсменов развивались в ином направлении. Повышался потолок высоты и увеличивалось время падения с нераскрытым парашютом.

Так, 25 сентября 1945 года В. Романюк, оставив самолет на высоте 13 108 метров, падал, не раскрывая парашюта, 167 секунд, пройдя за это время путь в 12 141 метр. Спустя два года Н. Никитин поднял потолок прыжка до 15 383 метров, падая 14620 метров. И наконец, 1 ноября 1962 года был совершен прыжок с задержкой раскрытия поистине с космической высоты. Отделившись от герметической кабины стратостата «Волга» на высоте 25 458 метров, Е. Андреев падал 270 секунд и открыл парашют чуть ниже тысячи метров от земли. В книге «Прыжок от солнца» Г. Гофман так описывает этот рекордный прыжок:

«В 7 часов 44 минуты последовала команда:

— Старт!

И, будто освободившись от тяжести, огромная серебристая дыня — аэростат поплыл в беспредельную голубизну.

Уже два часа двадцать минут длится восхождение на порог космоса. На высоте 25 458 метров Андреев услышал спокойный голос полковника Долгова:

— Приготовиться к прыжку!

На такой высоте человек еще никогда не выходил из герметических кабин летательных аппаратов. Первым покидал „Волгу“ Андреев. Ему предстояло пролететь в свободном падении 24 000 метров. Долгов собирался оставить аэростат последним и, в отличие от Андреева, должен был сразу же воспользоваться парашютом. Евгений разгерметизировал кабину. Кругом пустота. Он увидел через стеклянную перегородку улыбающееся лицо Долгова и приветственно поднял руку.

— Счастливого пути, Женя! — кивнул Долгов.

— До скорой встречи, Петр Иванович!

Услышав команду „пошел!“, Евгений выбрался из теплой кабины и, оттолкнувшись, окунулся во мрак вселенной. Он не почувствовал привычной упругости воздуха. Тело стремительно полетело вниз.

Неимоверно возрастает скорость падения. Но что это? Легкая мутная пелена начинает застилать землю. „Иней на остеклении гермошлема“, — подумал испытатель и, чтобы избежать обледенения стекла, перевернулся на спину.

В беспредельной темноте фиолетового неба дивным шатром раскинулись мерцающие звезды. Миллионами фонариков светится Млечный Путь. Грудой раскаленного металла полыхает, но не греет солнце.

Уже много секунд длится свободное падение. Евгений все еще не ощущает упругости воздуха. Под спиной нет „воздушной подушки“. А скорость все увеличивается. Первые десять тысяч метров испытатель пролетел всего за одну минуту. Это в среднем около ста шестидесяти метров в секунду, или шестисот километров в час. А если учесть ускорение, то к концу этой дистанции скорость свободного падения достигала двухсот метров в секунду, или почти восьмисот километров в час — крейсерская скорость реактивного истребителя. Секундная стрелка побежала по кругу во второй раз. Евгений почувствовал резкое торможение, спина оперлась о плотный воздух. Надрывнее засвистел ветер за скафандром. Скорость падения заметно снизилась. Тело вошло в атмосферу. Теперь можно перевернуться.

Евгений на мгновение вытянул руку в сторону. Млечный Путь пополз за спину. Откуда-то снизу выкатился горизонт, и сияющая земля распростерла свои объятия перед испытателем. Легкий взмах — и вращение прекратилось.

С десятикилометровой высоты Евгений разглядел под собой Волгу. И хотя поверх высотного костюма надет надувной спасательный жилет, купаться в тяжелом скафандре не хотелось. Лучше уйти от воды. Еще одно движение руками — и тело испытателя меняет направление полета. Под углом 45 градусов Андреев круто планирует к земле. Волга уползла в сторону. Секундомер уже отсчитал третью минуту с того момента, как Евгений расстался с Долговым. Стратосфера уже позади. Скорость падения снизилась до шестидесяти метров в секунду. Земля надвигалась быстро, но до нее еще далеко. Томительно тянутся последние секунды. Стрелка секундомера, кажется, скачет на одном месте. Наконец она завершила пятый круг.

На высоте полутора тысяч метров сработало сигнальное устройство. Евгений почувствовал ощутимый толчок. Через двадцать секунд автомат раскроет купол парашюта. Евгений про себя повел счет секундам. Пальцы сжимали вытяжное кольцо — на всякий случай. Но на восемнадцатой секунде на высоте 958 метров парашют автоматически раскрылся сам.

Евгений внимательно оглядел купол. Все в порядке. Еще немного — и произойдет тысяча пятьсот десятое приземление.

Вот и земля. Ноги коснулись пахоты. Метров двадцать пришлось пробежать, пока удалось погасить вздыбившийся на ветру купол парашюта. Теперь можно и отдохнуть. Андреев растянул на земле белый капрон, чтобы его быстрее заметили с воздуха, и прилег рядом. Он оглядел небесную синь и увидел в стороне два раскрытых купола, на которых снижался друг.

Но Петра Долгова уже не было в живых. Несчастный случай — резкое, непредусмотренное движение в момент выхода из кабины аэростата — и скафандр разгерметизировался. Полковник Долгов покинул небесную „Волгу“ на высоте 25 600 метров. Окунувшись в безвоздушное пространство, он сразу же раскрыл парашюты. Предложенная им схема сработала безотказно. Но сознание уже оставляло испытателя. Два огромных купола распахнулись над головой. Они бережно опустили тело полковника на землю Родины, ради которой жил и трудился лауреат Государственной премии Петр Иванович Долгов…».

По достоинству оценила Родина подвиги парашютистов. За смелость и мужество, проявленные во время испытания спасательной техники, за прыжки из стратосферы и на сверхзвуковой скорости полета, за установление мировых рекордов четырем нашим выдающимся парашютистам присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Это В. Романюк, П. Долгов, Е. Андреев и О. Хомутов.

Немало рекордов в затяжных прыжках принадлежит советским женщинам-парашютисткам.

Еще в 1934 году на Тушинском аэродроме спортсменка Бушева установила первый мировой рекорд затяжного прыжка. Оставив самолет на высоте 2700 метров, она камнем падала, не раскрывая парашюта, 2500 метров. Однако этот рекорд продержался всего два дня.

Вскоре Н. Камнева улучшила рекорд. Падая в воздухе с нераскрытым парашютом 58 секунд, Камнева прошла 2750 метров, открыв парашют в двухстах пятидесяти метрах от земли. Женские рекорды затем несколько раз улучшались и к настоящему времени мало чем отличаются от мужских. Так, 21 сентября 1965 года О. Комиссарова, отделившись от самолета, летящего в стратосфере на высоте 14 512 метров, падала в воздухе 14 100 метров. И думается, что это не последнее достижение.

Спортсменки-парашютистки вместе с мужчинами неоднократно защищали спортивную честь нашей страны на мировой арене и завоевывали звания абсолютных чемпионок на мировых чемпионатах, которые регулярно проводятся один раз в два года вот уже около двадцати лет.

Заслуженный мастер спорта Валентина Селиверстова дважды завоевывала почетное звание чемпионки мира, первой получила знак «Мастер международного класса» и является пока единственной женщиной в мире, совершившей более трех тысяч прыжков с парашютом. За высокие спортивные показатели В. Селиверстова награждена орденами Трудового Красного Знамени и Красной Звезды, Почетным Знаком ДОСААФ, имеет более шестидесяти спортивных медалей за победы на международных и всесоюзных соревнованиях.

А в заключение главы мне хочется рассказать о случаях — и нередких, как выяснилось — свободного падения… без парашютов, когда человек оставался в живых. Да, бывали и такие.

Газета «Правда» 8 января 1967 года писала: «Небывалый случай в истории авиации — прыжок без парашюта с высоты 7000 метров!» Вот как это произошло.

«Группа наших бомбардировщиков ИЛ-4 после удара по цели возвращалась на аэродром. Недалеко от линии фронта напали гитлеровские истребители. Завязался воздушный бой. Одному „мессершмитту“ удалось сильно повредить правый мотор, а затем и перебить тяги рулей управления на флагманском самолете лейтенанта Николая Жугана. Стрелки-радисты были убиты. Машина начала падать. Командир приказал: „Прыгать с парашютом!“

Штурман старший лейтенант Иван Михайлович Чиссов — это был его 76-й боевой вылет — примерно на высоте семь тысяч метров выпрыгнул из. своей рубки. Гитлеровцы, видя, что экипаж оставляет машину, пытались расстрелять его в воздухе. Чиссов пошел затяжным прыжком. Его несколько раз перевернуло, вовлекло в штопор. Все усилия выйти из опасного положения не увенчались успехом: сбившийся на бок ранец с парашютом переместил центр тяжести. Высота терялась. Дыхание забивали ударявшие в лицо тугие струи холодного воздуха. Вращение усиливалось. Так и не успев открыть парашюта, уже близко от земли Чиссов потерял сознание…

Лейтенант Жуган покинул самолет чуть позже и благополучно приземлился на опушке леса. Летчика встретили наши конники, провели в деревню, где уже находился Чиссов.

— Живой! — обрадованно воскликнул Жуган. Штурман молча показал глазами на угол избы. Там лежал нераскрытый, запломбированный парашютный ранец.

Упасть с высоты в 7000 метров и остаться живым? Жуган вместе с конниками проехал на место приземления Чиссова. Оказалось, что штурман упал в глубокий, нависший над оврагом снежный сугроб. Он пробил его, и это несколько уменьшило скорость падения. Снег смягчил удар. Чиссов продолжал скользить по касательной в снежном покрове ската оврага. Придя в себя и увидев подбегающих людей в полушубках — это была группа гвардейцев-конников, возглавляемая лейтенантом И. М. Фоменко, — он нашел в себе силы потребовать пароль…».

О случае, происшедшем с Чиссовым, тогда же, в начале 1942 года, было рассказано на страницах «Красной Звезды». После лечения Чиссов был направлен в авиационное училище преподавателем штурманского дела.

Будучи в Москве в 1968 году на собрании, где общественность отмечала 75-летие старейшего парашютиста нашей страны А. А. Белоусова, я познакомился с И. М. Чиссовым и еще с двумя товарищами, которые точно так же, как и Чиссов, правда, с разных высот, покинули самолет и, не раскрывая парашюта, достигли земли и остались в живых. Им тоже помог снег, крыша дома, — словом, то, что изменяло направление падения, уменьшало силу удара.

Позже А. А. Белоусов сообщил мне имена еще нескольких летчиков, которые испытали свободное падение без парашюта. В этот список вошли Герои Советского Союза К. Гречишкин и С. Курзенков, научные работники Г. Худяков и В. Назаров — всего 14 человек.

Это счастливчики, конечно. Про таких говорят: родились в рубашке. Я с интересом приглядывался к Чиссову, к его коллегам и ловил себя на мысли, что не хотел бы оказаться на их месте. Все-таки прыжок с парашютом куда как надежнее и спокойнее…