Глава 11. В МЕМОФОНД. Вы паразитируете на моем мозге

Когда я размышляю о мемах, я часто ловлю себя на том, что представляю эфемерную мигающую структуру, состоящую из искр, которые перепрыгивают с мозга на мозг и кричат “Я, я!”

Дуглас Хофштадтер (1983)

В силу самой универсальности структур начиная с кода биосфера теперь выглядит как уникальное явление, — написал Жак Моно в 1970 году. — Как жизнь не была заложена сразу внутри вселенной, так и появление человека в биосфере не было само собой разумеющимся. Наш “номер” выпал в лотерее. Разве удивительно, что, так же как и человек, только что выигравший миллион в казино, мы ощущаем себя несколько странно и неестественно?”

Парижский биолог Жак Моно, лауреат Нобелевской премии (которую он разделил с двумя коллегами) за открытия, связанные с генетическим контролем синтеза ферментов и вирусов, не был одинок, считая биосферу больше чем просто понятием — сущностью, состоящей из всех форм жизни на земле, простых и сложных, изобилующей информацией, воспроизводящейся и развивающейся, переходящей с одного уровня абстракции на другой с помощью кода. Этот взгляд на жизнь был более абстрактным, более математическим, чем то, что мог вообразить Дарвин, но ученый бы признал его основные принципы. Ведь спектаклем управляет естественный отбор. Теперь биологи, усвоив методы и словарь науки о связи, пошли дальше и сами вносили вклад в понимание того, что такое информация. Моно предложил аналогию: точно так же, как биосфера находится выше мира неживой природы, “царство абстракции” поднимается над биосферой. Кто они, обитатели этого царства? Идеи.

Идеи сохранили некоторые свойства организмов. Как и последние, они имеют тенденцию к сохранению структуры и размножению, они тоже могут сливаться, рекомбинировать, сегрегировать один из своих компонентов; разумеется, они тоже могут развиваться, и, без сомнения, в этом развитии естественный отбор должен играть важную роль.

У идей “как у инфекции” есть “способность к распространению”, заметил он, и некоторые обладают ею в большей степени, чем другие. Примером заразной идеи может служить религиозная идеология, захватывающая власть над большими группами людей. Американский нейрофизиолог Роджер Сперри предложил аналогичное понятие несколькими годами ранее, утверждая, что идеи “так же реальны”, как нейроны, в которых они живут. У идей есть сила, заявил он.

Идеи порождают другие идеи, помогают развиваться новым. Они взаимодействуют друг с другом и с другими силами того же мозга, соседних мозгов и благодаря глобальной коммуникации — мозгов, находящихся на далеком от них расстоянии. Они взаимодействуют с внешним окружением, и это в целом приводит к эволюционному взрыву, который выходит за рамки всего, что до сих пор появлялось на сцене эволюции...

Моно добавил: “Я не буду делать ставку на теорию естественного отбора идей”. Не было необходимости. Хватало других желающих.

Ричард Докинз по-своему связал эволюцию генов и идей. Основным действующим лицом здесь был репликатор, и вряд ли имело значение, что репликаторы состояли из нуклеиновых кислот. Его правило — “Все живое эволюционирует в результате дифференциального выживания реплицирующихся единиц”. Где жизнь, там и репликаторы. Вероятно, в других мирах репликаторы могли бы возникнуть на основе кремния или вовсе без каких-либо химических соединений.

Что означало бы для репликатора существование без химии? “Думаю, что на этой планете недавно появилась новая разновидность репликаторов... — объявил Докинз в конце своей первой книги в 1976 году. — Они бросаются в глаза. Они все еще на стадии младенчества, все еще неуклюже дрейфуют в своем первобытном супе, но уже добиваются эволюционных изменений с такой скоростью, которая оставляет старый ген пыхтеть далеко позади”. Этот “суп” есть человеческая культура; вектор передачи есть язык; плодородная почва — мозг.

Докинз предложил название для самого бесплотного репликатора. Он назвал его “мем”, и это стало его наиболее запомнившимся изобретением, гораздо более значительным, чем эгоистичные гены или антирелигиозные проповеди. “Мемы распространяются в том же смысле, переходя из одного мозга в другой с помощью процесса, который в широком смысле можно назвать имитацией”, — писал он. Они конкурируют друг с другом за ограниченные ресурсы — время мозга или ширину канала. Но главное — они конкурируют за внимание. Например...

Идеи. Возникает ли идея однажды или появляется множество раз, она может процветать и разрастаться в мемофонде или истощиться и исчезнуть. В качестве примера Докинз приводит веру в Бога — древнюю идею, воспроизводящую саму себя не только в словах, но и в музыке и искусстве. Вера в то, что Земля вращается вокруг Солнца, является мемом не в меньшей степени, мемом, конкурирующим за выживание с другими. (Истинность может быть полезным свойством мема, но она будет лишь одним из многих его свойств.)

Мелодии. Эта мелодия

распространялась веками на нескольких континентах. Этот

всем известный, пусть и живший более короткое время захватчик мозгов оккупировал огромные массы населения во много раз быстрее.

Крылатые фразы. Отрывок текста “вот что творит Бог! появился рано и быстро распространился более чем в одной среде. Другой, “читайте по губам”, прошел замысловатым путем всю Америку конца XX столетия.

Survival of the fittest является мемом, который, как и другие, сильно мутирует (survival of the fattest, survival of the sickest, survival of the fakest, survival of the twittest ит.п.).

Изображения. Во время Исаака Ньютона о его внешности имели хоть какое-то представление не более нескольких тысяч его современников, несмотря на то что он был одним из знаменитейших людей Англии. Теперь же миллионы людей вполне отчетливо представляют себе, как он выглядел, и это представление основано на репликах копий довольно плохо выполненных портретов. Еще более знаменитыми и незабываемыми являются улыбка “Моны Лизы”, “Крик” Эдварда Мунка и силуэты различных выдуманных инопланетных существ. Это мемы, живущие собственной жизнью, они не зависят от какой-либо физической реальности. Как сказал один из экскурсоводов о картине Гилберта Стюарта в музее “Метрополитен”, “возможно, Джордж Вашингтон в те времена выглядел иначе, но сейчас он выглядит именно так”. Точнее и не скажешь.

Мемы возникают в мозгу и выбираются наружу, используя в качестве плацдармов для распространения и бумагу, и пленку, и все, что содержит кремний, то есть все, во что может проникнуть информация. О них нельзя думать как об элементарных частицах, о них надо думать как об организмах. Цифра “три” не мем, также как и “синий цвет” или какая-нибудь простая мысль, так же как простой нуклеотид не может быть геном. Мемы — сложные, отдельные и запоминающиеся единицы с непреходящей властью и силой. Объект — это тоже не мем. Обруч, хулахуп, не мем, он сделан из пластика, а не из битов. Когда в 1958 году он с дикой скоростью распространился по всему миру, это был продукт, физическое проявление мема или мемов — мема желания иметь хулахуп и мема набора навыков, необходимых для вращения хулахуп. Хулахуп сам по себе носитель мемов. И, раз уж разговор пошел об этом, каждый человек, крутящий хулахуп, — поразительно эффективный носитель мемов в том смысле, который точно передал философ Даниэль Деннет: “Фургон со спицевыми колесами перемещает не только зерно или груз с места на место, он также перемещает и гениальную идею фургона со спицевыми колесами от разума к разуму”. Хулахуперы делали это для мема хулахупа, и в 1958 году мемы нашли нового переносчика — широковещательное телевидение, которое посылало сообщения неизмеримо быстрее и дальше, чем любой фургон. Движущееся изображение хулахупера соблазняло все больше умов — сотни, тысячи, а затем миллионы. Мемом был не танцор, а танец.

Мы являемся их переносчиками и делаем возможным их существование. На протяжении большей части нашей биологической истории их существование было мимолетным, их основным способом передачи был метод “из уст в уста”. Позже они смогли проникнуть в вещественные субстанции — глиняные таблички, стены пещер, листы бумаги. Они добились долгого существования посредством наших перьев и печатных прессов, магнитных лент и оптических дисков. Они распространяются через широковещательные антенны и цифровые сети. Мемы могут быть историями, рецептами, навыками, легендами и модой. Мы копируем их, каждый человек в отдельности. С другой точки зрения, в системе взглядов Докинза мемы копируют себя сами. Сначала некоторые читатели Докинза задавались вопросом, насколько буквально это надо понимать. Имел ли он в виду наделение мемов антропоморфными желаниями, устремлениями и целями? Это было повторение истории с эгоистичным геном. (Типичная отговорка: “Гены могут быть эгоистичными или нет не более чем атомы могут быть ревнивыми, слоны — абстрактными, а печенье — телеологическим”. Типичное опровержение: напоминание о том, что эгоизм определен в генетике как тенденция повышать собственные шансы на выживание относительно конкурентов.)

То, как Докинз преподносил свои идеи, не означало, что он предлагал считать мемы сознательными субъектами действия. Он имел в виду лишь то, что они являются сущностями с интересами, которые могут быть распространены с помощью естественного отбора. Их интересы не являются нашими интересами. “Мем, — утверждал Деннет, — есть информационный пакет с характером”. Когда мы говорим о борьбе за принципы или смерти за идею, эти выражения, возможно, гораздо более буквальны, чем кажется. “Умереть за идею, несомненно, благородно, — писал X. Л. Менкен. — Но насколько благороднее было бы, если бы люди умирали за истинные идеи!” Царь, царевич, король, королевич... Рифма и размер помогают людям запомнить куски текста, другими словами, помогают битам текста быть запомненными. Рифма и размер есть качества, которые помогают мему выжить, так же как скорость и сила помогают животным. Язык, в котором есть структура, имеет эволюционное преимущество. Рифма, размер и смысл, так как смысл — тоже способ структурирования. “Мне когда-то обещали осмыслить мою рифму, но прошло время, и до сих пор меня не посетили ни рифма, ни результат ее осмысления”.

Как и гены, мемы влияют на большой мир, который находится вокруг, — фенотипический эффект. В некоторых случаях (мем добывания огня, ношения одежды, воскресения Христа) влияние может быть поистине мощным. По мере того как они распространяют свое влияние на мир, мемы тем самым влияют и на условия, определяющие их собственные шансы на выживание. Мемы составления азбуки Морзе имели сильную положительную обратную связь. “Я считаю, что при наличии соответствующих условий репликаторы автоматически собираются вместе, образуя системы, или машины, в которых они путешествуют по свету и трудятся во имя своей непрерывной репликации”, — писал Докинз. Некоторые мемы несут очевидную пользу для своих человеческих носителей (“семь раз отмерь, один отрежь”; знание того, как делать искусственное дыхание; вера в то, что перед готовкой пищи надо мыть руки), но меметическая и генетическая успешность — не одно и то же. Мемы могут самовоспроизводиться с впечатляющей вирулентностью, плодя при этом множество сопутствующих потерь — патентная медицина и психическая хирургия, астрология и сатанизм, расистские мифы, предрассудки и (специальный случай) компьютерные вирусы. В каком-то смысле эти мемы наиболее интересны, потому что процветают в условиях, при которых наносится ущерб их носителям; пример — идея, что террористы-смертники попадают в рай.

Когда Докинз впервые запустил мем о мемах, психолог Николас Хамфри немедленно заявил, что эти сущности необходимо рассматривать “как живые структуры не просто метафорически, но и технически”:

Когда вы заносите в мой разум плодовитый мем, вы буквально паразитируете на моем мозге, превращая его в средство распространения мема тем же способом, каким вирус может паразитировать на генетическом механизме клеток хозяина. И это не просто фигура речи — мем, скажем, “веры в жизнь после смерти” действительно реализуется физически, причем миллионы раз, как структура в нервной системе людей по всему миру.

Большинство первых читателей “Эгоистичного гена” не обратили на мемы должного внимания, решив, что это просто причудливое послесловие, но английский биолог У.Д. Гамильтон в рецензии на книгу для Science высказал следующее предположение:

Как бы ни было трудно определить этот термин — несомненно, это должно быть даже труднее, чем дать определение гену, которое тоже находится не в лучшем виде, — я подозреваю, что скоро он станет широко использоваться биологами и, надеюсь, философами, лингвистами и другими учеными, что он сможет войти и в повседневную речь так же, как в нее вошло слово “ген”.

Мемы могли путешествовать не только посредством слов еще до появления языка. Простого подражания достаточно, чтобы передать знание, — это как мастерить наконечник стрелы или разжигать огонь. Среди животных шимпанзе и гориллы известны способностью перенимать поведение путем имитации. Некоторые виды певчих птиц учатся своим песням или по крайней мере вариациям, после того как услышат их от других птиц (или, в последнее время, от орнитологов с аудиопроигрывателями). Птицы накапливают песенные репертуары и диалекты, то есть демонстрируют культуру птичьего пения, которая на зоны старше человеческой культуры. Несмотря на эти специальные случаи, большую часть истории человека мемы и язык шли рука об руку. (Нельзя не отметить, что клишированные фразы — это, разумеется, мемы.) Язык служит первым катализатором формирования культуры. Он намного мощнее простой имитации, поскольку распространяет знание через абстракцию и кодирование.

Наверное, аналогия с заболеваниями была неизбежна. Прежде чем кто-либо понял что-либо об эпидемиологии, язык этой науки был применен к информации. Эмоция может быть заразительной, мелодия и привычка могут привязываться. “От взгляда к взгляду, как зараза, по толпе / Бежит паника”, — написал поэт Джеймс Томсон в 1730 году. Похоть тоже, согласно Мильтону, — “Зажглись ее глаза / Ответным заразительным огнем ”. Но лишь в новом тысячелетии, когда появились электронные средства связи, идентификация стала второй натурой. Наш век — век стремительного распространения: вирусное образование, вирусный маркетинг, вирусные электронные письма, видео и обмен информацией. Исследователи, изучая сам интернет как среду — коллективное внимание, краудсорсинг, социальные сети и распределение ресурсов, — используют не только язык, но и математические принципы эпидемиологии.

Одним из первых термины вирусный текст и вирусные предложения, по-видимому, использовал житель Нью-Йорка Стефен Вальтон, который в 1981 году читал Докинза и переписывался с Дугласом Хофштадтером. Рассуждая логически — вероятно, по принципу работы компьютера, — Вальтон предложил простые самовоспроизводящиеся предложения вроде “Произнеси меня!”, “Скопируй меня!” и “Если ты меня скопируешь, я выполню три твоих желания!”. Хофштадтер, тогда колумнист Scientific American, находил сам термин “вирусный текст” еще более прилипчивым.

Теперь, как вы можете видеть, вирусный текст самого Вальтона смог подчинить себе возможности очень мощного хозяина — целого журнала, печатной машины и службы распространения. Он просочился за границу и сейчас — в то время как вы читаете это вирусное предложение — распространяется с сумасшедшей скоростью по идеосфере!

(В начале 1980-х журнал с печатным тиражом в 700 тыс. экземпляров все еще считался мощной платформой коммуникации.) Хофштадтер весело объявил себя зараженным мемом мема.

Одной из причин сопротивления или, по меньшей мере, беспокойства было принижение роли людей до функций простого средства. Говорить, что человек — всего лишь способ гена произвести больше генов, было довольно опрометчиво. Теперь люди должны были рассматриваться еще и как средства распространения мемов. Никому не нравится, когда его называют марионеткой. Деннет обобщил проблему: “Не знаю, как вы, но я с самого начала не был рад идее, что мой мозг является своего рода компостной кучей, в которой личинки чужих идей воспроизводят себя, прежде чем послать свои копии в информационную диаспору... Кто тут согласно этому представлению главный, мы или наши мемы?”

Он сам ответил на свой вопрос, напомнив, что, нравится нам это или нет, мы редко когда бываем хозяевами собственного разума. Он мог процитировать Фрейда, вместо этого он процитировал Моцарта (по крайней мере, так он думал):

Ночью, когда я не могу уснуть, мысли роятся в моей голове... Откуда и как они приходят? Я не знаю, я тут совершенно ни при чем. Те, которые мне нравятся, я оставляю в своей голове и напеваю их.

Позже Деннету сказали, что эта хорошо известная цитата была все- таки не из Моцарта. Она жила собственной жизнью, это был довольно-таки успешный мем.

Для любого человека, захваченного идеей мемов, окружающий пейзаж менялся быстрее, чем представлял себе Докинз, когда в 1976 году писал: “Компьютеры, в которых живут мемы, — это человеческие головы”. Ко времени второго издания “Эгоистичного гена” в 1989 году он сам стал большим поклонником программирования и был вынужден дополнить определение: “...очевидно, что созданные человеком электронные вычислительные машины, в конечном счете, станут обиталищем самореплицирующихся единиц (паттернов) информации — мемов”. Информация передавалась из одного компьютера в другой, “когда их владельцы передают друг другу гибкие дискеты”, и он мог видеть на горизонте новый феномен — компьютеры, объединенные в сеть. “Многие из них, — писал он, — буквально соединены проводами, образуя сеть компьютерной почты... Это идеальная среда для процветания и распространения самореплицирующихся программ”. Действительно, интернет находился на стадии родовых мук. Он не только дал мемам богатую пищей культурную среду, он также выделил крылья идее мемов. Сам мем стал в интернете словом, о котором все говорят. Известность мемов способствовала их распространению.

Печально известный пример мема, который не мог появиться до возникновения интернета, — фраза “прыгнуть через акулу”. Циклические отсылы на самое себя были характерны для всех стадий его существования. “Прыгнуть через акулу” означало пройти пик качества или популярности и войти в стадию необратимого заката. Считалось, что впервые эту фразу в 1985 году произнес студент Шон Дж. Коннолли в адрес некоего телесериала. Происхождение фразы требует определенных пояснений, без которых ее невозможно понять. Возможно, поэтому не было письменного подтверждения ее использования до того момента, когда сосед Конноли Джон Хейн в 1997 году зарегистрировал доменное имя JumpTheShark.com и создал сайт, посвященный продвижению этой фразы. На сайте появился список часто задаваемых вопросов:

Вопрос. Выражение “прыгнул через акулу” впервые появилось на этом сайте или вы создали сайт, чтобы капитализировать это выражение?

Ответ. Этот сайт запущен 24 декабря 1997 года и дал рождение фразе “прыгнуть через акулу”. По мере роста популярности сайта выражение стало общепринятым. Сайт — это курица, яйцо, а теперь и “уловка-22”.

На следующий год фраза попала в более традиционные СМИ: в 2001 году Морин Дауд посвятил ей колонку в The New York Times; в 2004-м ведущий колонки “О языке” той же газеты Уильям Сафир назвал ее “самой популярной фразой года”; вскоре после этого люди бессознательно начали пользоваться ею в устной и письменной речи, без кавычек и объяснений, и в конце концов различные культурные наблюдатели задали вопрос: “Не прыгнуло ли через акулу само выражение “прыгнуть через акулу”?” (“Разумеется, “прыгнуть через акулу” — великолепная культурная концепция... Но теперь она повсюду”.) Как и любой хороший мем, оно породило мутации. Статья “Википедии” “Прыгнуть через акулу” в 2009 году содержала ссылки: “См. также: прыгнуть через диван; разогреть в микроволновке холодильник”.

Наука ли это? В 1983 году в своей колонке Хофштадтер предложил очевидное меметичное название для подобной дисциплины — меметика. Изучение мемов привлекло исследователей из таких далеких друг от друга областей, как информатика и микробиология. В биоинформатике предметом изучения являются так называемые письма счастья. Это мемы, у них есть эволюционная история. Целью таких писем является их воспроизведение; что бы ни говорилось в таком письме, в нем всегда есть сообщение “скопируй меня”. Один из исследователей развития писем Даниель Ван Арсдейл перечислил множество вариантов и даже отыскал их в более ранних текстах: “Сделай семь копий этого в точности как написано” [1902]; “Скопируй это полностью и пошли девяти друзьям” [1923]; “И если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей” [Откровение 22:19]. Письма счастья расцвели после изобретения новой технологии XIX века — копирки, прокладываемой между листами бумаги в стопке. Потом копирка успешно жила в симбиозе с другой технологией — печатной машинкой. Вирусные вспышки писем счастья появлялись и в начале XX века.

“Во второй половине 1933 года до Квинси докатилось необычное письмо счастья, — писал местный историк штата Иллинойс. — Письма так быстро приобрели черты массовой истерии и распространились по Соединенным Штатам, что к 1935-1936 годам почтовой службе, а также ряду общественных институтов пришлось принять участие в подавлении явления”. Он привел пример — мем, мотивирующий людей-носителей обещаниями и угрозами:

В Бога мы веруем. Он восполняет наши нужды.

Г-жа Ф. Стройцель, Мичиган Г-жа А. Форд, Чикаго, Иллинойс.

Г-жа К. Эдкинс, Чикаго, Иллинойс и т.д.

Скопируй выше приведенные имена, опустив первое. Добавь свое имя в конце. Перешли пяти людям, которым ты желаешь процветания. Цепочку запустил американский полковник, и она должна быть продолжена в течение 24 часов после получения этого письма. Это принесет процветание в течение 9 дней после того, как ты пошлешь письмо дальше.

Г-жа Санфорд выиграла $3000, г-жа Андерс выиграла $1000.

Г-жа Хоув, которая прервала цепочку, потеряла все, что имела. Сила цепочки возрастает с каждым письмом.

НЕ РАЗРЫВАЙ ЦЕПОЧКУ.

Благодаря двум технологиям, возникшим и широко распространившимся позднее, — фотокопии (около 1950 года) и электронной почте (около 1995 года) — количество таких писем увеличилось на несколько порядков. Ученые-информатики Чарльз Г. Беннет из IBM в Нью-Йорке и Минг Ли и Бин Ма из Онтарио, вдохновленные случайным разговором в походе по горам Гонконга, начали анализ ряда писем счастья, собранных во время эры копировальной техники. У них было тридцать три письма, все — варианты одного текста с мутациями в форме описок, пропусков и переставленных слов или фраз. “Эти письма передавались от носителя к носителю, мутируя и развиваясь”, — писали ученые.

Средняя длина письма, как и у гена, составляет около 2000 знаков. Как и опасный вирус, письмо угрожает смертью и заставляет передавать себя своим “друзьям и коллегам” — некоторые варианты этого письма, вероятно, добрались до миллионов людей. Как и наследственные признаки, оно обещает выгоду вам и людям, которым вы его передадите. Как геномы, письма-цепочки подвергаются естественному отбору и иногда обмениваются частями с сосуществующими “особями”.

Ученые стали использовать письма как “испытательный полигон” для алгоритмов, принятых в эволюционной биологии. Алгоритмы были предназначены для реконструкции по геномам современных существ их филогенеза, эволюционного дерева; с их помощью можно было двигаться назад во времени, используя логику и дедукцию. Ученые предположили, что, если эти математические методы срабатывают с генами, они должны работать и с письмами счастья. В обоих случаях исследователям удалось подтвердить скорость мутации и измерить степень связанности.

Тем не менее большинство элементов культуры меняются и размываются слишком легко, чтобы их можно было считать стабильными репликаторами. Они редко бывают так аккуратно фиксированы, как последовательность ДНК. Сам Докинз подчеркивал, что никогда не думал, будто может обнаружиться что-то похожее на науку меметику. В 1997 году появился экспертный (и, естественно, сетевой) Journal of Memetics,, который угас после восьми лет, проведенных отчасти в самодостаточных дебатах о статусе, миссии и терминологии. Даже по сравнению с генами мемы трудно переложить на язык математики или хотя бы строго определить. Поэтому аналогия “ген — мем” вызывает беспокойство, а аналогия “генетика — меметика” — тем более.

У генов по крайней мере есть обоснование в физической субстанции. Мемы абстрактны, неосязаемы и неизмеримы. Гены реплицируются с практически идеальной точностью воспроизведения, и эволюция полагается на это: некоторые изменения необходимы, но мутации должны быть редкими. Мемы, как правило, копируются не точно, их границы всегда размыты, и они мутируют с ничем не сдерживаемой гибкостью, которая в биологии была бы фатальной. Термин “мем” можно отнести к подозрительно обширной группе сущностей, от малых до великих. Для Деннета первые четыре ноты Пятой симфонии Бетховена были “очевидным” мемом, также как и “Одиссея” Гомера (или по крайней мере идея “Одиссеи”)_у колесо, антисемитизм и письмо. “Мемы еще не нашли своих Уотсона и Крика, — говорил Докинз, — у них нет даже своего Менделя”.

Но они существуют. По мере того как кривая информации склоняется по направлению к все большим возможностям связи, мемы развиваются быстрее и распространяются дальше. Их присутствие чувствуется, если не наблюдается воочию, в проявлениях стадного чувства, в паническом изъятии вкладов из банков, кумулятивном эффекте при продвижении информации и финансовых пузырях. Популярность диет растет и падает, сами их названия становятся крылатыми — диета Южного берега и диета Аткинса, диета Скарсдейла, диета на печенье и алкогольная диета, — и все они воспроизводятся в соответствии с динамикой, о которой наука о питании ничего сказать не может. В медицинской практике есть такие явления, как “повальное увлечение хирургией” и “ятроэпидемия”, — эпидемии, вызванные модой на лечение. Например, ятроэпидемия удаления миндалин, которая охватила США и часть Европы в середине XX века и от которой было не больше толку, чем от ритуального обрезания. Мемы можно было увидеть через окна автомобилей, когда в 1984 году желтые ромбы “ребенок в машине” появились, словно проявление массовой паники, в США, а потом в Европе и Японии; за ними последовали ироничные мутации (“детка, я в машине”; “бывший в багажнике”). Ощутить присутствие мемов можно было в глобальном мировом дискурсе последнего года тысячелетия, когда доминировала уверенность в том, что все компьютеры мира начнут заикаться или поперхнутся, когда их внутренние часы достигнут некоторого особенно круглого числа.

В конкурентной борьбе за место в нашем мозгу и культуре эффективными боевыми единицами выступают сообщения. Размышления о генах и мемах обогатили нас. Они дарят парадоксы, чтобы мы записывали их на лентах Мебиуса. “Мир человека состоит не из людей, а из историй, — пишет Дэвид Митчелл. — И нельзя винить человека в том, что та или иная история выбрала его, чтобы поведать о себе”. Маргарет Этвуд: “Как всегда бывает, стоит что-то узнать, и ты уже не представляешь, как можно было не знать этого раньше. Как выступление фокусника: знаешь, что фокус проделали прямо вот тут, у тебя на глазах, но ты в это время смотрел куда-то в другую сторону”. Почти перед смертью Джон Апдайк размышлял:

Жизнь, облеченная в слова, — очевидная бессмысленная трата с намерением сохранить потребленную вещь.

Философ Фред Дрецке в 1981 году написал: “В начале была информация. Слово появилось позже”. И добавил: “Переход произошел благодаря развитию организмов, обладающих способностью избирательно использовать эту информацию с тем, чтобы выжить и увековечить свой вид”. Теперь, можем добавить мы, благодаря Докинзу этот переход был обеспечен и самой информацией, выживающей и увековечивающей свой вид и избирательно использующей организмы-носители.

Большая часть биосферы не может видеть инфосферу; она невидима, это параллельная вселенная, кишащая призрачными обитателями. Но для нас они не призраки, больше не призраки. Мы, люди, — единственные среди органических созданий на Земле, кто живет в обоих мирах сразу. Похоже, что из-за долгого сосуществования с невидимым нам пришлось развивать экстрасенсорные способности. Мы знаем о многих видах информации. Мы придумываем им язвительные названия, будто бы для того, чтобы убедить себя — мы понимаем, о чем идет речь: городские легенды и массовые устойчивые заблуждения. Мы храним их живыми в кондиционированных серверных фермах. Но мы не можем владеть ими. Когда в наших ушах звенит колокольчик, или какое-нибудь повальное увлечение переворачивает все с ног на голову, или мистификации месяцами доминируют в разговорах по всему миру, а затем исчезают так же быстро, как появились, хочется задать вопрос: кто тут хозяин, а кто раб?

Назад: Глава 10. СОБСТВЕННЫЙ КОД ЖИЗНИ. Полное описание организма уже содержится в яйце

Дальше: Глава 12. СМЫСЛ СЛУЧАЙНОСТИ. Согрешившие