Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Отцу моему
Опять весна, опять иная,
Опять чужая синь небес,
Но, ширяся и нарастая,
Влекущий лик родного края
Томит предчувствием чудес,
И не согнутся мои плечи
Под грузом жизненных доспех;
Для близкой неизбежной встречи
Таю любовь, мечты и речи,
И тихий плач, и звонкий смех.
Везде со мною неминучий
Призыв и дальний образ твой,
И пусть ведет безглазый Случай
Меня чужою стороной.
Пути лишений и скитаний
Не заглушат влекущий зов,
И знаю радостно заране ―
Увижу я знакомый кров.
И край родной не будет тесен,
Когда, забыв тоску дорог,
Воздвигну я из новых песен
Тебе сияющий чертог;
И ты, мой светлый и единый,
Мой друг извечный, мой отец,
Услышишь песни лебединой
Начало прежде, чем конец.
Нам кажет с Родины тяжелые дороги,
Кружась над кровлей по ветру, конек.
Ложитесь отдыхать, и хромый, и убогий!
Но мне ль весенний путь окружен и далек?
Иль юность не моя, сквозь шум боев пьянящий
Была пронесена в смерче кровавых дней,
Чтоб снился мне теперь настойчивей и чаще
Вид всадников и взмыленных коней?
Иль я в чужом краю забуду ненароком,
Как пел набат в степи средь зарева огней,
Как солнце плыло кровожадным оком
Над дымом городов зловещей и темней?..
Так мне ли не мечтать средь тающего снега
Теперь, когда панель в угаре и чаду,
О вольности и радости набега,
Не кликать из степей весеннюю орду?
Я знаю: мне даны недаром эти речи
И эта кровь, стучащая в виски.
О, я несу к порогу близкой встречи
Сокровища завещанной тоски.
И вот в мечтах, благословенных ночью,
Когда в окно пьянят росистые луга,
Предвижу час, когда я приторочу
К седлу трофей, отнятый у врага.
И все равно, в покое или в буре,
К родным курганам донесу я клич,
Где пращуры мои на лошадиной шкуре
Делили золото добыч.
1923
Д.И. Ознобишину
Четвертый день сижу в кибитке.
В степи буран. Дороги нет.
Четвертый день мне на обед
Плохого чая крошит плитки
Калмык в кобылье молоко
И кипятит с бараньим жиром.
Метель, метель над целым миром.
Как я от дома далеко!
Делю скуду зимовника
В плену задонской непогоды.
О, эти войлочные своды
И дым сырого кизяка,
Кочевий древнее жилье,
Мое случайное жилище…
Буран, как волк, по свету рыщет,
Все ищет логово свое.
Занесена, заметена
Моя теперь снегами бричка.
Дымит очаг, поет калмычка
И в песне просит гилюна
Трубить в трубу, пугать буран ―
Без корма гибнут кобылицы,
А я дремлю, и мне все снится
Идущий в Лхасу караван
По плоскогориям в Тибете,
Туда, где сам Далай Лама.
Там тот же ветер, снег и тьма.
Метель, метель на целом свете.
1930
А. Туроверову
Тоскую, горю и сгораю
В чужой непривольной дали,
Как будто не знал и не знаю
Родной и любимой Земли.
Но нужно ль кого ненавидеть
За то, что досталося мне
Лишь в юности родину видеть,
Скача на горячем коне,
Чтоб помнить простор да туманы,
Пожары, разбои и кровь,
И, видя ненужные страны,
Хранить неземную любовь…
Нет, сердце я не приневолю
К утехе чуждого труда,
Когда хранить простор и волю
Велят горящие года;
Когда подвластен и покорен
Мне ослепительный огонь,
И топот близок и задорен
Степных набегов и погонь.
И мне, рожденному на грани,
Избраннику кровавых дней,
Дано вещать о старой брани,
И звать в нее, и петь о ней.
И путь мой древний и заветный ―
Разбить закованную цепь.
И я несу свой жребий светлый,
Который мне вручила Степь.
Уже у поднятого трапа
Отчалившего корабля
Мне сразу станет дорог Запад,
Моя привычная земля,
И на молу чужие люди
Знакомы станут и близки,
Когда мой дальний путь осудят
Прощальным светом маяки.
Но лишь на краткое мгновенье
Я затоскую на борту,
Услыша медленное пенье
Сирен в покинутом порту.
Непрекращающийся ветер
Меня уверит, что одна
Лишь есть чудесная на свете
Моя далекая страна,
И мне в полночный час, в каюте,
Под легкий склянок перезвон,
В какой тысячелетней мути
Приснится европейский сон.
Мой долгий сон, в котором прожит
Был не один забытый год;
Но что душа слепая может
Вновь пережить средь бурных вод?
И вся парижская эпоха
Во сне припомнится остро,
Как непрерывный, мерный грохот
Во тьме летящего метро.
Марии Волковой
Нас все пытается с тобою разлучить,
Мне с детских лет доверчивая муза,
Тебя ― бесплодному томленью научить,
Меня ― поэзии картавой и кургузой.
Но нам ли, от мамаевых костров ―
Сквозь сотни лет ― пришедших к Перекопу,
Довериться баюканью метро,
Склонясь челом на сонную Европу?
Тебе ли, с жестоким словом на устах,
Нести другое ― не казачье ― знамя,
Когда лежат у вечности в ногах
И совесть оскудевшая, и память?
И не тебя ли Пушкин воспевал,
Держа свой путь на вольные станицы,
Когда в горах еще шумел обвал,
Чтоб и тебе, и Дону поклониться?
С тобой одною Лермонтов вдвоем
Пел песню колыбельную…
Такую,
Что до сих пор растет богатырем
Праправнук твой, о Родине тоскуя,
Ты все, как есть, смогла перестрадать, ―
Казачий шлях ― что Млечная дорога:
Есть сыновья? О них поплачет мать,
И Гоголь их проводит до порога.
О, как любил тебя Толстой потом
(Ты на него тогда и не глядела), ―
И он жалел, что не был казаком
Но ты никак об этом не жалела!
Памяти матери
Было время, на Украйне
Пушки грохотали,
Было время, запорожцы
Жили ― пировали.
Пировали, добывали
Славы, вольной воли,
Все то минуло, остались
Лишь курганы в поле.
Те высокие курганы,
Где лежит зарыто
Тело белое казачье
С головой разбитой.
И темнеют те курганы,
Словно скирды в поле,
И лишь с ветром перелетным
Шепчутся про волю.
Славу дедовскую ветер
По полю разносит.
Внук услышит, песню сложит
И поет, и косит.
Было время, на Украйне
Шло вприглядку горе;
И вина, и меду вдоволь,
По колено море!
Да, жилось когда-то славно,
А теперь вспомянешь:
Станет как-то легче сердцу,
Веселее взглянешь.
О, суд людской, неправый,Что пьянствовать грешно.
Казался он уродом
С кудлатой бородой.
Сияла в нем природа
Звериной красотой.
Не ведал лицемерий
В казачьей простоте
И верность старой вере
Носил на высоте.
Железный сын эпохи,
Гоня чертей окрест,
Струею рома в кофе
Всегда он делал крест.
Я не знаю, где он живет,
И не знаю, чем он занимается,
Знаю только, что курит и пьет,
Знаю только: ему это нравится.
Ничего я не знаю о нем,
Поджидаю его каждым вечером ―
Говорит, что владел он конем
И что делать ему уже нечего.
И старцев нет. Есть молодые люди.
Уланщина, гусарщина ― все есть!
И водка, и шампанское. На блюде
Еще ни кем не тронутая честь.
Конечно, были неудачи.
Полвек не в счет. Полвека нет.
И надо всем еще маячит
Казаче-конный силуэт.
Чистилище ―промежуточное местомежду раем и адом.Словарь
Терпеть не могу я больных,
Себя больным ― ненавижу.
Смерть подходит. Я чувствую, вижу
Эту ведьму в космах седых.
Смерть подходит. Не ведаю холода.
Трубный звук. Ты ведь любишь меня?
И легко, уверенно, молодо
Сажусь опять я на коня.
И вот в том чудесном саду,
В котором я не был, но буду,
Сниму я седло и узду,
И конь в лошадином бреду
Возляжет среди незабудок.
Закрою глаза я коню:
Догонишь меня?
Обгоню!
Марку Шагалу
Небесный сыр, ―
моя луна
Уже изъедена мышами,
Они живут за облаками,
В корнях потусторонних верб.
И нет луны. Есть лунный серп.
Надолго ль он в ночи?
Но вот,
Мой пожилой покойный кот
В мышиный табор сиганул, ―
Одних сожрал, других ― вспугнул.
И нет луны. Есть звездный свет,
Мерцающий тьму тысяч лет.
Твой браслетик номерной
29-18.
Был ты парень озорной
И любил когда-то драться.
А вокруг тебя, пострел,
Ветер пел, и пули пели;
Ты случайно уцелел,
А друзья не уцелели.
Ты остался одинок,
Двадцать лет бродил в неволе,
И опять подходит срок
Погулять на Диком поле.
Ах, не Диком ― без коня,
Что казак, но сердце радо:
Не любя и не кляня ―
Если надо ― значит надо.
Не заплачет горько мать…
Но с мечтой о бранной славе,
Право, лучше умирать
Не в постели, а в канаве.
Где ты, девочка?..
На чулочках стрелочки,
Ледяные каблуки,
Легкое пожатие руки…
В суете вокзальной ―
Стыдно целоваться,
В тесноте вокзальной ―
Трудно расставаться…
Крестик на груди,
Синие погоны.
На втором пути ―
Красные вагоны,
А за вагонами ―
Все безпогонное
И ― белая метель…
Где ты, девочка, теперь?..
Убиенные подростки-подголоски
Поют в небесной тишине.
К нам долетают отголоски
Казачьих песен в вышине.
Ремнем могучим опоясан
Казачий стан. И старики
Им отвечают низким басом:
Мы казаки! Мы казаки!
Одиноко сижу я в тоске,
Но чарка не дрогнет в руке:
Я за казачество пью,
За светлую долю свою,
За счастье быть казаком!
Пепельница. Пепел мимо.
Задрожал стакан в руке.
Чувствую, ―
опять незримо
Ты со мною в кабаке.
Чувствую особым чувством,
Не шестым, не номерным.
Та же пытка: для искусства
Нужен ли табачный дым
И вино?
Какая сила
Нас опять с тобой свела?
Одинокая могила
Новой травкой поросла.
13/2 1971
Прижалась бутылка рома
Стеклянной щекою к руке.
Холодной щекою. Мы дома,
Мы снова с тобой в кабаке.
Конечно, весь мир по колено!
Отныне ― навеки, давно.
Хрустальная стопка Верлена,
На дне ― золотое руно.
1971
Тебе не страшны голод и пожар.
Тебе всего уже пришлось отведать.
И новому ль нашествию татар
Торжествовать конечную победу?
О, сколько раз борьба была невмочь,
Когда врывались и насильники, и воры, ―
Ты их вела в свою глухую ночь,
В свои широкие звериные просторы.
Ты их звала, доверчивых собак,
В свои трущобы, лютая волчица.
И было так, и снова будет так,
И никогда тебе не измениться.
Гимназистом, реалистом и кадетом
Начиналась беспощадная война.
Голубым необычным светом
Жизнь моя теперь озарена.
Ничего не тронет и не ранит
Закаленных неожиданной судьбой;
Мертвые мои однополчане
По ночам беседуют со мной.
Старшие ― времен Елизаветы,
Надо каждого запомнить и учесть
Чинопочитание, при этом
Не роняя и казачью честь.
Младшие ― совсем еще недавно
Юность не испившие до дна,
Страшно, и таинственно, и славно
Вы доверились снегам Каледина,
Той зимы семнадцатого года
Без которой, уверяют знатоки,
Лучшего всемирного похода
Не смогли б придумать казаки.
Я знаю ― не будет иначе,
Всему свой черед и пора,
Не вскрикнет никто, не заплачет,
Когда постучусь у двора.
Чужая на выгоне хата,
Бурьян на упавшем плетне,
Да отблеск степного заката,
Застывший в убогом окне.
И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
Войти с помощью соц. сетей: