Василий III Иванович в жизни

Книга: Между Азией и Европой. История Российского государства. От Ивана III до Бориса Годунова

Назад: Время Василия Третьего (1505–1533)

Дела частные

Еще одно характерное отличие заурядного (и тем более скверного) правителя от правителя выдающегося проявляется в соотношении личных интересов с государственными. Первые русские самодержцы, кажется, и не проводили границы между первым и вторым, рассматривая страну как свое частное хозяйство, однако лидер истинно масштабный, каким был Иван Третий, всегда подчинял частно-семейные интересы потребностям «большой семьи», то есть державы. Его сын, как мы увидим, обычно поступал противоположным образом. Личное, семейное для него значило больше, чем государственное.

Поэтому с обстоятельств его частной жизни мы и начнем – они помогут лучше понять подоплеку многих политических событий.

Великая княгиня Софья Фоминишна родила долгожданного сына после нескольких дочерей 25 марта 1479 года. По древнему княжескому обычаю (кажется, в последний раз) мальчик получил два имени: Гавриила, которым никогда не звался, и Василия – в честь деда.

Портретов на Руси в ту эпоху не писали (вернее сказать, они были условны и к сходству с оригиналом не стремились), поэтому о внешности Василия Ивановича мы имеем еще меньше сведений, чем о внешности его отца – про того хоть известно, что он был высок и сильно сутул. Должно быть, ничего примечательного в облике великого князя не было, иначе дотошный императорский посол Сигизмунд фон Герберштейн, не поленившийся описать даже лицо митрополита, непременно отметил бы что-нибудь особенное во внешности московского властителя. Приходится довольствоваться портретом, который из скудных сведений собрал Карамзин: «Василий имел наружность благородную, стан величественный, лицо миловидное, взор проницательный, но не строгий».

Таким он выглядит и на этой иконе, но иконы, как известно, к портретному сходству не стремились

У Василия, как и у отца, имелись братья, тоже доставившие ему немало хлопот. Иван III, невзирая на печальный опыт внутрисемейных раздоров, все же не мог оставить младших сыновей без наследства – это было бы вопиющим нарушением традиций. Поэтому, дав им в духовной наставление беспрекословно повиноваться новому государю («вы, дети мои, – Юрий, Димитрий, Семен и Андрей, держите моего сына Василия, а своего брата старшего вместо меня, своего отца, и слушайте его во всем») и завещав ему львиную долю земель и городов, примерно четверть страны умирающий все же выделил в частное владение остальным. Удельные княжества, которые с таким трудом искоренял Иван, восстановились.

Василий явно тяготился этой данью старинным обычаям и всю жизнь относился к братьям с сугубой подозрительностью.

Все они были размещены недалеко от Москвы, под присмотром: Юрий Иванович в Дмитрове, Дмитрий Иванович – в Угличе, Семен Иванович – в Калуге, Андрею Ивановичу достались Старица и Волоколамск.

Жениться им не позволялось, потому что владения каждого при отсутствии законных детей должны были отойти в государеву казну. (Таким образом удельные княжества братьев мало чем отличались от поместного жалованья, да еще отягощенного унизительным запретом на брак.) Обзавестись семьей удалось лишь самому младшему, Андрею Старицкому – да и то в пожилом уже возрасте, после того как у Василия родился наследник. Остальные братья так и умерли холостыми.

Каждого князя постоянно окружали шпионы и соглядатаи, докладывавшие в Москву о всякой мелочи. И эта предосторожность не была излишней. По меньше мере двое братьев, Юрий Дмитровский и Семен Калужский, в разное время едва не сбежали в Литву, к заклятым врагам, что было бы для государства тяжелейшим ударом, тем более что Юрий в то время являлся наследником престола. Только осведомленность об этих планах позволила Василию принять своевременные меры. Особенно опасен был Семен Иванович, небездарный полководец. Известно, что в 1510 году государь своей волей переменил ему весь состав двора, то есть фактически поместил под тотальный надзор, да и ранняя смерть Семена современникам казалась подозрительной – не отравлен ли?

Не менее тягостной проблемой, обострявшей болезненность отношений с братьями и висевшей над Василием вплоть до поздних лет, было отсутствие прямого наследника. В отличие от отца, щедро наделенного потомством, Василий Иванович очень долгое время оставался бездетен, притом что женили его молодым.

Роль ревностного оберегателя православия, которую взял на себя объединитель Руси великий князь Иван Васильевич, сильно ограничила матримониальный выбор. Сам государь нашел себе византийскую принцессу-эмигрантку, которая сделала вид, что никогда не переходила в католичество; старшему сыну с трудом сыскал дочь православного валашского господаря. Православных девиц венценосного статуса в Европе больше не оставалось. Подходящей невесты для Василия отец подобрать не сумел.

Сам-то Иван, будучи прагматиком, пожалуй, согласился бы ради политических выгод и на брачный союз с инославным домом, как он сделал, отдав дочь за католика Александра, но когда великий князь попробовал сосватать за наследника дочь датско-шведского короля Ганса, своего союзника, то получил отказ: принцессу не отдали за «схизматика». В конце концов, чувствуя приближение смерти и торопясь женить наследника, Иван III решил: раз нет родовитой невесты, пускай будет красивая и здоровая. Затеяли смотр, куда свезли множество девушек, причем не только из высшей знати – для великого государя все подданные теперь были одинаковы. В оправдание неслыханному событию сослались на византийскую историю: василевсы, не считая чужеземных царей ровней, часто выбирали себе жен на такого рода «конкурсах красоты».

Сначала был произведен отсев по внешней привлекательности. Потом повивальные бабки, гинекологи той эпохи, произвели еще один отбор, оставив только кандидаток, обладавших хорошими природными данными для деторождения. Окончательный выбор, видимо, сделал сам государь. Он велел сыну жениться на девице Соломонии Сабуровой, представительнице весьма скромного рода. Ей было пятнадцать лет, жениху – двадцать шесть. Произошло это в 1505 году. Карамзин высказывает правдоподобное предположение, что скупой Иван нарочно взял сыну жену похудородней, «чтобы иметь более способов наградить родственников невестки без излишней щедрости». С этого времени у московских государей войдет в обычай выбирать жен из собственных подданных, и часто – после обстоятельных смотрин.

Великокняжеских, а затем царских дочерей в редких случаях выдавали за кого-то из приближенных, но чаще они оставались старыми девами или стриглись в монахини.

Однако несмотря на придирчивый отбор по физическим параметрам и в первую очередь по потенциальной «плодоносности», брак Василия Ивановича потомства не дал. Не помогли ни дары храмам, ни паломничества к святыням, ни знахари с ведуньями.

При самодержавной системе правления эта сугубо семейная проблема превратилась в государственную и была чревата серьезным кризисом. Пассивный Василий так, вероятно, и молился бы о чуде до самой смерти и трон перешел бы к брату Юрию, но вдруг с великим князем произошло вполне обычное событие, которое тем не менее имело большие исторические последствия: уже пожилой, сорокашестилетний монарх влюбился. Его сердце покорила юная Елена Глинская, племянница литовского православного магната-перебежчика, о котором речь впереди. Дабы понравиться красавице, Василий Иванович совершил поступок неслыханной экстравагантности: на западный манер обрил бороду, украшение истинно православного человека.

Выбор великокняжеской невесты. И. Репин

На картине К. Лебедева мы видим Василия III без бороды

Должно быть, Елена разительно отличалась от русских княжон и боярышень, выросших в запертом тереме. Литовка была образованна, независима и по-европейски воспитанна. Карамзин высказывает следующее непатриотичное соображение: «Может быть, не одна красота невесты решила выбор; может быть, Елена, воспитанная в знатном Владетельном доме и в обычаях Немецких, коими славился ее дядя, Михаил, имела более приятности в уме, нежели тогдашние юные Россиянки, научаемые единственно целомудрию и кротким, смиренным добродетелям их пола».

И тут же пошли разговоры о том, что с бесплодной Соломонией надо развестись, чтобы держава не осталась без наследника. Угодливые бояре были за, говоря, что «неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда», но высшее духовенство сомневалось. Прежде московские государи никогда не разводились. Артачилась и Соломония, не хотела идти в монастырь.

Примерно в то же время, столкнувшись с аналогичной дилеммой, английский Генрих VII ради развода с Екатериной Арагонской и женитьбы на Анне Болейн изменил конфессию всего королевства. Московскому государю было легче. Он склонил на свою сторону послушного митрополита, а Соломонию уличили в колдовстве (бедная женщина прыскала заговоренной водой государевы порты, чтобы вернуть мужнину любовь).

В ноябре 1525 года великую княгиню, несмотря на протесты, постригли и отправили в дальний монастырь.

Герберштейн рассказывает: «Она плакала и кричала, когда митрополит в монастыре резал ей волоса; а когда он подал ей куколь, она не допускала надеть его на себя и, схватив куколь и бросив его на землю, топтала его ногами. Иоанн Шигона, один из первостепенных советников, негодуя на этот поступок, не только сильно бранил ее, но и ударил плетью, прибавив: «Смеешь ли ты противиться воле государя и медлить исполнением его приказаний?» Когда Соломония спросила, по какому праву он ее бьет, он отвечал: «По приказанию государя». Тогда с растерзанным сердцем она объявила перед всеми, что надевает монашеское платье не по желанию, а по принуждению, и призывала Бога в мстители за такую несправедливость».

Уже через два месяца нетерпеливый Василий III сочетался браком с Еленой Глинской. Долгое время и этот союз не давал потомства. Когда все уже отчаялись, в 1530 году наконец родился сын Иван (будущий Грозный). Разумеется, поползли нелестные для государя и его жены слухи, будто ребенок не от Василия, но это не имело значения: наконец появился наследник. К тому же год спустя Елена родила еще одного мальчика – правда, глухонемого.

Долгое ожидание наследника, скандальный развод и неординарный брак, наконец запоздалое рождение сына – вот главная коллизия жизни этого не слишком яркого монарха.

В 1533 году Василий тяжело занедужил. В московском государстве болезнь государя означала кризис всей государственной системы, особенно если наследник не готов принять власть – а княжичу Ивану в то время было всего три года.

Летописи подробно описывают болезнь Василия III, потому что это было событием огромной государственной важности. Симптомы выглядят довольно странными. У великого князя на бедре образовался маленький нарыв, превратившийся в гнойную опухоль, из которой вылез какой-то стержень длиной в 25 сантиметров. Василий промучился несколько недель, обессилел и скончался. Консилиум медиков из числа читателей моего блога, ознакомившись с летописным описанием болезни, пришел к выводу, что, по-видимому, великого князя свел в могилу остеомиелит с костным секвестром, осложненный сепсисом, – скорее всего, на фоне диабета.

Василий Иванович умер 3 декабря 1533 года, оставив государство в чрезвычайно шатком положении. Самодержавная конструкция, выстроенная Иваном III, совершенно не предусматривала ситуации, при которой источником принятия всех важных государственных решений окажется трехлетний ребенок.

Таким образом, и в семейно-династическом смысле Василий III оказался не особенно состоятелен: наследника на свет все-таки произвел, но преемственность власти не обеспечил.

Реконструкция личности

При том что события частной жизни и довольно долгого правления Василия Ивановича историкам хорошо известны, об индивидуальных качествах этого человека, как и в случае с его отцом, мы можем судить лишь по поступкам и немногочисленным, не всегда достоверным отзывам современников, а между тем личность этого невыдающегося самодержца наложила отпечаток на ход отечественной истории данного периода, такого же тусклого.

Тяжелое потрясение, пережитое Василием во время спора о престолонаследии 1497–1498 годов, не могло не отразиться на характере князя, которому в то время было 18 лет. Речь ведь шла не только о том, кому достанется венец. На Руси близкие родственники государя, если это были не его дети, находились в серьезной опасности – рассматривались как потенциальная угроза престолу. Мы помним, сколь сурово Иван III обходился с младшими братьями. Если бы государем стал Дмитрий, а вместе с ним партия Елены Волошанки, участь Василия была бы печальна. Вот почему он (несомненно, под влиянием матери Софьи Палеолог) вступил в заговор – и понес тяжелую кару: отец велел его арестовать. Те несколько месяцев, в течение которых Василий находился в заключении, зная, что после смерти отца ему будет еще хуже, должны были напугать и ожесточить его на всю жизнь. Урок, который узник извлек из своего несчастья, заключался в следующем: никакого мягкосердечия в отношениях с родичами. Как безжалостно вел он себя с родными братьями, мы уже знаем. С племянником Дмитрием, чуть было не взявшим верх в борьбе за трон, Василий поступил еще круче.

Перед самой кончиной суровый Иван Васильевич вдруг помягчел. Герберштейн пишет: «…На смертном одре, он приказал привести его [Дмитрия] к себе и сказал ему: «Милый внук, я согрешил перед Богом и перед тобой, заключив тебя в темницу и лишив тебя законного наследства; заклинаю тебя – прости мне обиду; будь свободен, иди и пользуйся своим правом». Димитрий, растроганный этой речью, охотно простил вину деда. Но когда он выходил из его покоев, его схватили по приказанию дяди Гавриила [автор называет Василия официальным именем] и бросили в темницу».

Страх Василия был столь силен, что он осмелился ослушаться своего грозного отца. Дмитрия поместили в оковы и посадили в «полату тесну», где вскоре он зачах, а возможно, был отравлен, «быв одною из умилительных жертв лютой Политики, оплакиваемых добрыми сердцами и находящих мстителя разве в другом мире» (Карамзин).

Подобную решительность Василий проявлял редко – только когда чувствовал себя в большой опасности или когда, как в истории с разводом, страстно чего-то желал.

Редко бывает, чтобы из наследника, выросшего при властном отце и своенравной матери, получился волевой, самостоятельный правитель. Став великим князем, Василий Иванович не стал изобретать ничего нового, а старался следовать курсом родителя. На первом этапе получалось неплохо, но затем политические обстоятельства стали меняться, приспособиться к ним у Василия не получалось, и дела шли всё хуже и хуже.

Единственное, в чем сын великого Ивана преуспел – еще больше возвысил положение московского самодержца, последовательно ведя линию отца. Впрочем, трудно сказать, чем определялась эта последовательность: осознанием государственной необходимости или природной чванностью. Судя по некоторым деталям – скорее второе.

В отличие от холодного Ивана Васильевича этот монарх был сердечен и прост с теми, кого любил.

Сохранились письма Василия к молодой супруге. Он очень трогательно заботится о ее здоровье и о маленьких сыновьях: «Ты б ко мне о своем здоровье и о детех отписывала, как тебя Бог милует и как детей Бог милует; да и о кушанье о Иванове и вперед ко мне отписывай, что Иван сын коли покушает, чтоб то мне ведомо было». Перед самым концом умирающий очень просил не приносить к нему сына, чтобы малыш не испугался, а прощаясь с женой, уверял ее, что ему совсем не больно.

Однако за пределами домашнего круга этот правитель был еще надменнее отца и приходил в ярость при малейшем возражении. Его придворные были до такой степени запуганы и принижены, что, по свидетельству Герберштейна, боялись сказать лишнее слово, отвечая на всякий нестандартный вопрос формулой: «Про то ведают Бог и Государь». Другой иностранец, Иоганн Фабри, сторонник абсолютизма, видит в русском самодержавии образец для подражания: «Замечательно и заслуживает высшей похвалы у них то, что всякий из них, как бы ни был он знатен, богат и могуществен, будучи потребован князем хотя бы через самого низкого гонца, тотчас спешит исполнить любое повеление своего императора, яко повеление Божье, даже тогда, когда это, казалось, сопряжено с риском или опасностью для жизни… Словом, нет другого народа более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя».

Василий был груб с приближенными, а впадая в гнев, бывал и жесток. Однажды боярин Берсень-Беклемишев осмелился заспорить с государем – тот крикнул: «Ступай, смерд, прочь, не надобен ты мне!», а когда боярин не замолчал, ему отрезали язык. Однажды, осерчав, Василий велел утопить в реке татарских послов. За что-то уморил в темнице своего зятя, князя Василия Холмского, женатого на его родной сестре (той самой, которую Иван III неудачно сватал за внука австрийского императора).

Умирающий Василий III прощается с сыном. Лицевой летописный свод

Конечно, эта жестокость не идет ни в какое сравнение со зверствами Ивана Грозного. Громких казней во времена Василия не было, однако переменчивость и непредсказуемость его нрава приводила бояр и дьяков в трепет. Он награждал людей без особенных заслуг и так же вздорно отправлял их в опалу. Многолетний советник и наперсник государя боярин Иван Шигона-Поджогин, без которого Василий не принимал никаких решений, вдруг на несколько лет был посажен в темницу, а затем так же внезапно вновь оказался в фаворе.

Именно в ту эпоху в русский официальный обычай входит преувеличенная парадность (так называемая «показуха») как средство произвести впечатление на иностранцев. В дни церемониального въезда важных посольств в Москве закрывались лавки и базары, всех горожан заставляли выйти на улицы и даже сгоняли крестьян из ближних волостей; вперед ставили тех, кто получше одет. Пусть послы видят и расскажут у себя дома, как велик и могуществен русский государь. Наблюдательных иностранцев обмануть не удавалось, однако для организаторов действа важнее было понравиться своему государю.

Подобно отцу, Василий Иванович не мнил себя полководцем и еще меньше, чем Иван III, любил подвергаться военным опасностям. Бывало, что он выступал с войском в поход, но всегда оставался на отдалении от боевых действий. Герберштейну рассказывали, что во время нашествия крымцев государь пустился в бега и даже прятался несколько дней в стогу сена – скорее всего, это преувеличение и выдумка, но само хождение подобной сплетни свидетельствует о том, что великий князь отнюдь не слыл храбрецом. Надо сказать, что среди московских государей, начиная с Ивана Калиты, смельчаков и записных вояк не водилось (за исключением Дмитрия Донского, даже бившегося в рукопашной); ни один русский монарх не сложил голову на поле брани. В этом, как и во многом другом, отечественные властители следовали ордынскому обычаю. Еще Чингисхан завещал своим потомкам зря не рисковать жизнью и никогда не участвовать в сражениях, ибо в государстве ордынского типа гибель вождя означала крах всей системы.

Другой непривлекательной чертой Василия III было коварство. Уловка, с помощью которой он аннексировал Псковскую республику, фактически уже входившую в московское государство, но формально еще автономную, была недостойна законного и полновластного монарха.

Произошло это в 1509 году. Сначала Василий заменил любимого псковичами наместника князя Петра Шестунова-Ярославского на своенравного Репню-Оболенского, который нарочно стал притеснять горожан, очевидно, следуя полученным в Москве инструкциям.

Вскоре в соседний Новгород прибыл великий князь, и представители Пскова, конечно, отправились туда жаловаться на свои обиды. Василий милостиво их принял и сказал, что хочет разобрать все претензии к Оболенскому, для чего велит прибыть в Новгород всем недовольным.

Обрадованные и обнадеженные, псковичи отправили к государю большую делегацию, в которую вошли все лучшие люди города и выборные от народа. Во дворец пустили только именитых псковичей, а прочих оставили ждать снаружи. Сначала арестовали всю знать, а затем и простолюдинов.

После этого, в начале 1510 года, Василий поехал в Псков и проделал там этот фокус еще раз: пригласил к себе оставшихся бояр и купцов, дабы их пожаловать своей милостью, – и всех велел задержать.

С Псковом великий князь поступил так же, как в свое время его отец с Новгородом: переселил оттуда все высшее и все среднее сословие (до шести с половиной тысяч семей), таким образом оставив народ без вождей. Освободившиеся земли и дома были переданы московским служилым людям.

Если Иван III был скуп, то у его сына скряжничество доходило до патологических размеров. Отправляя за границу послов, он не давал им никакого содержания и заставлял экипироваться за собственный счет.

Дьяк Далматов, посланный с важным поручением к германскому императору, стал жаловаться, что у него нет средств на такую дальнюю и дорогостоящую поездку. Тогда государь отобрал у наглеца все его имущество, а самого отправил в дальнюю ссылку, где тот и умер.

Если послы привозили подарки, полученные ими от иноземных сюзеренов, великий князь велел показать дары и забирал себе всё ценное, обещая взамен пожаловать что-нибудь другое.

Это бы еще ладно, но случалось, что чрезмерное скупердяйство Василия приводило к серьезным политическим последствиям.

Московским дипломатам удалось склонить к военному союзу Тевтонский орден, готовый воевать с Польшей. Но немцам не хватало денег на снаряжение войска, и магистр Альбрехт Гогенцоллерн попросил золота, чтобы вывести в поле десять тысяч пехотинцев и две тысячи всадников. Дело для Москвы было выгодное: появился шанс победить давнего врага, да еще чужими руками. Но Василий сначала бесконечно долго торговался и тянул, а потом дал золота всего на тысячу солдат. Альбрехт пошел воевать с маленькой армией, рассчитывая на получение новых сумм. Однако ему послали денег только еще на тысячу пехотинцев. В конце концов видя, что силы неравны и настоящей помощи от русских нет, магистр заключил мир с королем Сигизмундом и принял польское подданство в качестве герцога прусского. Так Русь лишилась, а Польша приобрела важного союзника.

К перечню недостатков Василия III следует прибавить еще то, что он не любил утруждать себя государственными делами. «Великий Князь, как говорили тогда, судил и рядил землю всякое утро до самого обеда, после коего уже не занимался делами, – пишет Карамзин. – Любил сельскую тишину; живал летом в Острове, Воробьеве или в Москве на Воронцове поле до самой осени; часто ездил по другим городам и на псовую охоту, в Можайск и Волок Ламский».

Таков был человек, которому довелось править русским государством с 1505 до 1533 года.

Назад: Время Василия Третьего (1505–1533)

Дальше: Дела внутренние