История 18. Вот тебе и «человек родился»…

Советская система придумала множество скрытых компонентов для тотального контроля гражданина, начиная с младенческого возраста. И кто бы мог подумать, что такое чиновничье-бюрократическое понятие, как «актовая запись» вовсе не такое уж и простое. Актовая запись уже сама по себе предполагает, что это – служебный документ не для общего пользования. Попробуйте-ка сейчас прийти в соответствующий орган власти (загс) и попросить посмотреть актовую запись, касавшуюся вас лично и начавшуюся со времени вашего появления на свет. Дудки!

Вы все еще считаете, что только органы КГБ имели полную информацию о советском гражданине? Однако и те, кто был причастен к актовым записям, могли при случае манипулировать хранящимися у них сведениями.

Вот простой пример как эта сухая отметка жизненных вех повлияла на судьбу простого советского гражданина. Эту историю в одну из моих журналистских командировок рассказал мне случайный попутчик, под стук колес и всхрапывание спящего в купе пассажира припоминая былое.

– Однажды я также ехал в поезде, – снисходительно начал он, отставив стакан с остывающим недопитым чаем. – До моей станции оставалось дороги часа три. И вот на одной из остановок в наш вагон вошли пассажиры, один из них прошел и сел напротив. С виду человек казался очень озабоченным, и тяжело опустившись, сразу же уставился в одну точку на стекле, за которым проплывали поле, затем лес, в общем, обычные пейзажи хмурого дня. Затем он неожиданно спросил у меня: вам далеко ехать? – и еще не дождавшись ответа, сказал, что ему ехать недалече. Я посмотрел на часы, ответил что-то неопределенное, попутчик опять замолчал, а после грустно поделился: «А я вот еду в никуда, так, бегу от судьбы».

Его простая и правдивая история, наверное, типична для многих неудавшихся семей. В середине 60-х годов ХХ века Борис учился на 4-м курсе физико-математического факультета МГУ. Тогда же он встретился с первокурсницей Соней, учившейся на юридическом. Молодой человек потерял голову, и через полгода они поженились. На 4-м и 5-м курсе Соня одного за другим, родила двоих детей. По окончании юрфака жена получила назначение в небольшой подмосковный город, оба были родом из тех мест, и семья с малыми детьми переехала на малую родину. Борису повезло, он сразу устроился преподавать в техникуме.

Пока Соня училась, а он работал, содержа семью, особых проблем не было, к тому же молодым по-родственному помогали мать жены и одинокая тетка Бориса. Все неурядицы начались после того, как они поселились в квартире тещи, уже овдовевшей пенсионерки органов МВД, почти 30 лет прослужившей секретчицей. Борис не мог понять, отчего вдруг все постепенно идет кувырком, ведь он любил жену, детей, заботился о них. И это замечали вездесущие и всезнающие соседки. Даже работа преподавателя была ему по душе и проверка тетрадей, зачастую затягивавшаяся за полночь, не угнетала.

Кто-то сказал, что квартирный вопрос испортил людей; я бы добавил: вопрос денег становился неразрешимой преградой на пути взаимного человеческого счастья, к коему, как обещали, нас всех вел социализм и вожди партии.

Как-то теща высказала зятю, что пора бы ему всерьез позаботиться о своей семье, ибо его зарплаты в 150 рублей явно недостаточно. Борис, недоумевая, ответил, что его жена получает 220 рублей, вот им и хватает… Его спокойствие вызвало неожиданный гнев пожилой женщины. «Соня должна жить в достойных условиях, – выказала свой приговор теща и хлопнула дверью, бросив напоследок: – Прежде всего, она моя дочь, а после уже тебе жена…» Борис понял, что влияние матери слишком сильно, и он проиграет, если станет предъявлять свои права на любимую женщину. К тому ж он не знал одного нюанса, секрета (а секреты в этой семье были обычным делом, исходя из опыта прежней работы супругов).

Соня, еще учась на 2-м курсе юрфака, была приглашена на беседу с уполномоченным оперативных органов, впрочем, – как и все остальные студенты юрфака. Надо сказать, в советское время 95 % студентов юридического факультета подвергались подобным «приглашениям» и приходили на встречи, где вербовались для работы на органы. Почему не 100 %, спросите вы? Все правильно, согласно психологии «человека советской формации», 5 % сами, добровольно предлагали органам свои услуги.

Соня, считавшая себя весьма привлекательной и даже неотразимой, ничуть не испугавшись предложения, кокетливо спросила: а что будет, если я не захочу? Оперуполномоченный, также загадочно улыбаясь, отреагировал: в таком случае ты не сумеешь получить диплом юриста. Ироничная улыбка не сходила с его лица, и девушка поняла, что шутки тут неуместны и даже опасны. Впрочем, она слишком хорошо знала, куда поступала учиться, – ее мать сотрудник МВД, и с детских лет ей внушила, насколько важны знания в юриспруденции, важнее которых нет на свете, и какую ответственность она берет на себя, желая стать юристом. Кто-кто, а мать, прошедшая в молодости школу садистских методов, освоенных ею в 30—40-е годы во время работы, умела казаться безоговорочно правой. Помня все это, Соня тут же дала согласие на сотрудничество. И она так старалась за время учебы оправдать доверие, что по окончании вуза ей и было оказано высокое доверие: молодую женщину направили в один из архивов, связанных с судьбами и историями людей.

Мать Сони прекрасно знала, какая ответственная работа поручена ее дочери, и каким путем приходят в архив. Но главное: какую личную выгоду можно извлечь из этой рутинной на первый взгляд работы. И вскоре Соня уже не только с подсказки матери, но и сама понимала, как важно знать свое окружение. Она настойчиво и кропотливо рылась в старых документах, изучая досье практически на каждого, кто так или иначе был причастен к ее жизни. Исключением не стал и отец их двоих малолетних детей Борис.

Однажды Соня обнаружила актовые записи о семье мужа, давно упокоившихся его отце и матери. К актовым записям прилагались документы, в которых скупо освещались многие тайные факты, спрятанные от глаз посторонних. Об отце говорилось, что, будучи красноармейцем, он погиб в конце 1943 года. Происходил из простых рабочих, но в одном месте в бумагах было записано, что дед его был зажиточным крестьянином. А это уже компромат: кулак или мироед, – как говорил основатель компартии и советского государства Ульянов-Бланк-Ленин, – был врагом советской власти. Эта информация показалась Соне малоинтересной. Однако, что касается сведений о свекрови, то они сразу привлекли ее внимание.

В 1933 году мать Бориса, тогда еще совсем юная девушка Валя, только что закончившая рабфак и ставшая комсомолкой, была направлена учетчиком в «Заготзерно». 30-е годы ХХ века – голодные годы упадка и бездолья; с продуктами было столь тяжело, что в некоторых регионах некогда богатой и привольной России и Украины впервые за всю историю их существования появилось… людоедство. Тот, 1933-й оказался не легче предыдущих. В семье комсомолки-учетчицы особо тяжко переносила голод бабушка по линии отца. Уж она-то, прожившая большую часть долгой жизни в сытости и благополучии как подданная Российской империи, хорошо знала цену советской власти и ее дешевым лозунгам. Однако, страшась репрессий, ради спокойствия близких, молчала, изнемогая и угасая на бескормице. Сердце юной Валентины не выдержало, она набрала маленький мешочек пшеницы, собираясь сделать кутью и порадовать старушку.

Но на проходной девушку задержали. Она так и не узнала, что ее «заложил» напарник Колька, которому она отказала в дружбе и близких отношениях. Между прочим, Валя искренне верила, что парень должен быть порядочным, коль заглядывается на нее с симпатией. Мешочек у нее изъяли, взвесили, оказалось, что расхитительница социалистической собственности украла аж 730 грамм. На следующий день Валю исключили из комсомола и передали дело следственным органам, а вскоре суд вынес ей срок: три года условной меры наказания с принудительным отбыванием в качестве рабочей «Заготзерно» и вычетом 20 % заработной платы в течение этих трех лет. Не самое суровое наказание по советским меркам.

В тот же год умерла бабушка, а через несколько лет, в 1941-м, в канун войны тяжело заболела ее мать, так больше и не поднявшись на ноги. Но за это время Валя вышла замуж и родила дочь, которая умрет в 1943-й, тяжелый год военного лихолетья.

Городок, в котором она оказалась, эвакуировавшись после призыва мужа в армию, не был захвачен немцами. Там, в эвакуации, в 1942 году Валя родила Бориса. Как и всем труженицам, ей приходилось работать по 16–17 часов в сутки, так что на кормление ребенка бригадирша давала только по пять минут. И пока Валя была на работе, с мальчиком большей частью оставалась старшая дочь, также невеличка, приносившая младенца на кормление, а то, бывало, он и оставался подле станка.

Утомленная женщина дважды проспала подъем, что было зафиксировано в доносах. Как-то после смены она не смогла проснуться, и не выбежала тушить зажигалки, сброшенные немецкими самолетами. И это также нашло отражение в приложениях к актовой записи.

Того пайка, который получала Валентина, не хватало на троих; дочь чахла на глазах, превращаясь в тень с глубоко сидящими, потухающими глазенками. И физический уход из жизни был, в конце концов, избавлением от нечеловеческих ужасов, окружавших ребенка.

Не менее трудными были для Вали и послевоенные годы. Что также отражено в документах к актовой записи. Она знала, что ее муж погиб, и в 1949 году сошлась с фронтовиком, лишившимся обеих рук. Вскоре молодая женщина забеременела, но младенец родился мертвым. Василий – так звали нового мужа – все чаще после этого стал пить, и его нередко находили валявшегося в грязи около местной чайной. Валя приходила за ним, молча тащила домой, умывала, обстирывала, но калека не мог продержаться больше трех дней, и вновь уходил в жуткий и безысходный запой.

В очередной раз придя в поздний час к питейному заведению и окинув отрешенным взглядом тело мужа, лежащего на земле, она устало подняла его и, таща домой, понимала, что является объектом привычно наблюдающих за ней с презрительной горечью соседей. Притащив и положив Василия на пол в прихожей, она набрала в таз воды, и, приступая к туалету, вдруг поняла, что моет холодное, коченеющее тело. Возможно, он даже умер не вот-вот сейчас, а часа два или три назад, и она тащила домой мертвеца… Как в тумане Валентина сорвала остатки мужниной одежды, обмыла, а после нарядила в чистый дешевый костюм, горько и тягуче подвывая при этом грустные, однообразные ноты.

После всех этих событий, нагроможденных одно на одно, сердце женщины словно замерло, казалось, никакие эмоции больше не способны ее преобразить, позвать к жизни, исполненной пусть тихой и меланхоличной, но радости. Она жила и действовала, будто на автомате. Все, чего Валентине хотелось от жизни, – это чтобы ее сын, ее любимый и единственный мальчик поступил в институт и получил высшее образование. Когда в 10-м классе Боря сказал матери, что будет поступать в МГУ, та всполошилось: ведь это же университет, все знают, что туда поступают только дети начальства…

Но сын оказался умен и напорист, и в начале сентября она получила письмо, что он стал студентом. Жгучие слезы хлынули из глаз, она впервые за много лет расчувствовалась, целуя письмо от сына и выплакивая в него свое бесконечное изнеможение.

А наутро Валентина не вышла на работу, правда, там ее никто не хватился. Лишь на третий день отсутствия мастер забеспокоился и послал ее товарку узнать, что да как… Нет, Валентина не заболела, она умерла сидя, скрючившись на стуле, опустив голову на стол, одной щекой прижимая письмо, на котором расплылись от влаги буквы. Такую картину застали напарница и участковый, которому довелось вскрывать дверь.

Срочно был вызван Борис, о случившемся оповестили и двоюродную сестру покойницы, одинокую тетку, жившую в соседнем районе. Валю тихо похоронили, двери дома заколотили, председатель сельсовета все принял по описи, Борис и тетка расписались в каком-то журнале, да и разъехались по своим делам…

С тех пор минуло не так уж много лет, Борис выучился, стал мужем и отцом двух девчушек. И все бы хорошо, но одного не мог он понять, почему участившиеся жестокие нападки тещи стала поддерживать его жена? Ухудшившаяся обстановка негативно сказывалась на детях. Те иногда занимали нейтральную позицию, иногда жалели отца, но чаще прислушивались к матери. И это стало раздражать Бориса, постепенно он чувствовал, что становится чужим для самых родных – своих детей.

И все же мужчина был буквально шокирован, когда пришла повестка, гласившая, что в такой-то день нужно явиться в суд для рассмотрения дела о расторжении брака. Подумав, Борис решил, что, учитывая интересы двоих детей, судья их не разведет, а посоветует уладить семейные проблемы мирным путем.

Но бывают же совпадения! – судью звали точно так же, как и его жену, Софьей Моисеевной; даже внешне она показалась Борису знакомой, настолько походила на тещу. А, может, так в тот момент только чудилось?

Судья, без тени сомнения задала ему суровый вопрос:

– Кто вам дал право разрушать честную советскую семью пьянством и изменами жене?

От внезапного поставленного в таком ключе вопроса Борис буквально опешил, горло пересохло, острый кадык запрыгал на шее, и он не смог ничего ответить, издав лишь сдавленное сипение.

Однако ответы или оправдания никого не интересовали. Все тем же суровым голосом судья выдавала некие истины, принимаемые ответчиком за ахинею. Она гулко вещала, что его отец алкоголик (имея в виду отчима), а мать антиобщественная работница, имела судимость, вела безобразный образ жизни…

– Наверняка наследственность проявилась и в вас, молодой человек! Подумайте, какое воспитание вы можете дать вашим детям? – добивала она Бориса, враз ощутившего себя никчемным человеком, покорно пребывающим в неосязаемом и непонятном тумане.

В какой-то момент его сознание прояснилось и, подстегиваемый негодованием, мужчина покинул зал заседания. Следующие три дня прошли в неустанном верчении дел, за спешкой он не успел как следует осознать, что вообще с ними происходит.

Подстрекаемый тещей, он обратился в домоуправление с просьбой о выписке его из квартиры, а, получив выписку, прибежал в отдел кадров с заявлением. Но инспектор отдела кадров сказала, что согласно существующему положению, он должен отработать две недели. Услышав это, Борис, находящийся на грани срыва, влетел в кабинет директора, где стал нести несуразицу, крича на всех, заглядывающих в двери, словом, был неуправляем. Он опомнился лишь когда увидел прямо перед собой женщину-кадровика, протягивающую ему трудовую книжку.

– Вы уволены, уходите.

Понятно, что полученный расчет позволит ему какое-то недолгое время жить, подыскивать работу и пристанище… из этих денег Борис и купил билет до станции, где жила его старая тетка.

Теперь понимаешь, с каким настроением он вошел в вагон и сел напротив? – спросил меня попутчик и, взглянув на стакан в затертом железном подстаканнике с символикой железной дороги, сам уставился в невидимую точку на стекле, за которой мелькали пейзажи родины.

Лишь отходя ко сну, через несколько проведенных в той же вагонной тесноте часов, он подытожил:

– Вот тебе и «человек родился». Актовая запись о рождении не бывает сама по себе. К актовым записям советские люди всегда прикладывали доносы. На актовых записях ставились значки и формулы, разобрать которые могли лишь специалисты, те, кто работает с этими бумагами. А как думаешь, сейчас такая же система?

И, не дожидаясь никакого ответа, отвернулся к подрагивающей в такт колесного перестука перегородке.