Багрово и сумрачно коптило пламя пожарищ. Мертвые остовы зданий пялились на мир пустыми глазницами окон, раззявились черными пастями выщербленных воронок. Из осыпей битого кирпича прорастали и тянулись куда-то во тьму причудливые щупальца скрюченной арматуры. Колючий ветер безжалостно хлестал зарядами дождя и снежной крупы, перемешивал с едким дымом растрепанные клочья низких туч. А по студеной и гиблой волжской воде шевелилось течением и закручивалось омутами ледяное сало. Отблески пламени зловеще отсвечивали на лужах, превращая их в расплескавшуюся кровь. Отражались на замерзающей береговой кромке, будто и лед уже начинал тлеть углями пожара.

Но над картинами кромешного ада разливалось другое сияние – чистое, неземное. Высоко в небе, над Волгой, над хаосом исковерканной земли и сталинградских руин, стояла Она. Сама Пресвятая Богородица со Спасителем на руках. Такой иконы не писал никто. Но ее видело множество людей. Они вдруг оказались как раз на грани – с одной стороны, преисподней, отчаяния и ужаса, с другой – небесного простора и благодати. Об этом вспоминали солдаты, офицеры, местные жители. Ряд свидетельств записали сотрудницы музея-панорамы «Сталинградская битва» и Музея обороны Сталинграда. Уполномоченный Совета по делам церкви Украинской ССР Ходченко дисциплинированно доложил в московские органы госбезопасности, что целый полк из состава 62-й армии стал свидетелями знамения и распространял рассказы об этом.

А бойцы передавали друг другу: «Мы все такое видели – Божья Матерь была в небе! В рост и с младенцем Христом! Теперь точно порядок будет!», «Как увидел в небе Божью Матерь, душа была в возвышенном состоянии. Мне сразу стало ясно, что не погибну и живым вернусь домой. Уверенность в победе больше не покидала. Видение Божьей Матери в рост в осеннем небе Сталинграда как щит пронес сквозь всю свою жизнь на фронте» [31].

Но это был уже переломный момент Великой Отечественной. А поначалу-то были горечь, бедствия, позор. Поначалу был сорок первый…