— Как прошел ужин? — Каруву распирало от любопытства, хотя он и пытался не подавать виду.

— Чтоб ты лопнул, ненасытный боров! Подавись своими десятью сиклями! — Аннитис зло стрельнула глазами, разжала ладонь и бросила на глиняный пол металлические слитки.

— Хвала небесам! Ай да Аннитис! — управитель подобрал длинные шерстяные одежды и брюхо, нажитое непосильными трудами, кряхтя и охая, опустился на колени и принялся жадно собирать серебро. — Пять, десять, пятнадцать! Эй, Аммуну!

На зов управителя из недр кухни выскочил перепуганный поваренок.

— Помоги подняться.

Мальчишка шустро подлез под руку толстяку. Но вес раскормленного пятидесятилетнего мужчины оказался ему не по силам. Малец краснел от натуги и едва не упал под непомерной тяжестью. Но все же, Каруву кое-как поднялся. Тяжело дыша, утирая пот со лба, он расплылся в довольной улыбке.

— Теперь никто не скажет, что ты нахлебница и сидишь у меня на шее. Вот тебе награда, — Каруву выбрал самый маленький слиток и протянул его девушке. — Бери, не брезгуй. Тебе сгодится. Обменяешь в лавке на какую-нибудь безделушку.

Аннитис медлила. Взять или отказаться? Отчего не взять? Она честно заработала.

— Так и быть, уважу, — она выхватила кусочек металла из толстых потных пальцев и спрятала в складках пояса.

— А ты, Аммуну, чего стоишь? Убирайся на кухню, — прикрикнул распорядитель на поваренка. Тот, не желая испытывать судьбу, шмыгнул носом, окинул всех взглядом затравленного звереныша и проворно скрылся в дверном проеме.

— Но это не все, — продолжил Каруву. — Помни мою доброту. На сегодня ты свободна. До завтрашнего вечера. А сейчас ступай, не мозоль глаза.

Не поблагодарив за невиданные щедроты, Аннитис стрелой вылетела из душного зала. Миновав колоннаду, она оказалась посреди просторного двора, пробежала мимо хлева, гончарной печи, проскочила между вооруженными стражниками, карауливших у массивных ворот кипарисового дерева всеобщий покой, и скрылась в темноте ночных улиц.

Дом Аннитис находился в нескольких кварталах от «Обители благочестия». Но путь тот показался девушке самым длинным в ее короткой жизни. Бежала она что есть сил, да только заветная цель не становилась ближе. Порою ей и вовсе казалось, что ноги не касаются мостовой, а отчаянно месят воздух и летит она среди звезд, а те беззвучно проносятся мимо. Чудилось ей, будто Алалу, Эа, Ану и Энлиль потрясли небесами как платьем, встряхнули их, перемешав людей и светила. Все в мире сдвинулось с привычных мест, потеряло первозданный смысл и значение. И нет более опоры человеческой душе, ведь добро обратилось во зло. Стены рухнули, развалины исчезли. Таблички древних слов разбились. Ветер занес их песком. Те, кто знал прошлых времен дела, ушли вместе с богами. Солнце и вовсе исчезло. И никто не вершит более суд над собакой, над свиньей, над зверем диким и человеком. Сгинули боги, люди обратились в прах. Всюду царствует тьма. И пришел тот, кто день дурной породит. Многоликий и тысячеименный. Никому от него нет пощады и само время не властно над ним. Исполнился срок пророчествам. И в тех пророчествах уготована ей, Аннитис, бедной дочери воина и ткачихи, иная судьба.

Вот и до боли знакомый с детства дом. Руки коснулись деревянной калитки. Та скрипнула, пропуская хозяйку в уютный дворик. Девушка остановилась, перевела дыхание. «Спать, спать, спать» — приказывала она сама себе.

Войдя в комнату, не зажигая светильника, сбросила одежды, на ощупь нашла шерстяную накидку и забралась на лежанку.

Сон долго обходил Аннитис стороною. Ей мерещились странные картины, смысл которых она так и не смогла понять. То она видела себя царицей на железном троне, то нищенкой, ползающей по городской свалке в поисках отбросов. Воображала она себя могущественной воительницей, повелевающей многотысячной армией. Насладившись зрелищем битвы, испив вражеской крови, она неслась среди звезд, пролетая над морской гладью и спящими городами.

Молнии разорвали небеса и те разродились ливнем. Аннитис стояла на вершине горы, мокрая до нитки, и нежилась в холодных потоках. Дожди не могли напоить мертвую землю, и чаншница мчалась дальше, погоняя черную как ночь лошадь.

Всюду в тех видениях девушка чувствовала незримое присутствие загадочного купца из Каркемиша. Салативар не шел у нее из головы. Тонкий нос и губы, карие глаза, прямые волосы до плеч, распаляли фантазию. Да не влюбилась ли она? Подобные мысли Аннитис гнала прочь от себя, ведь нет ничего ужаснее безответной любви. Она ему не пара. Он богат и знатен, а она простолюдинка. Да и что в ней мог найти тот, кто потерял счет серебру? Если он только пожелает, то все девицы Каниша с радостью сбегутся на его зов. Аннитис никак не могла разобраться в собственных желаниях. Она хотела поскорее увидеть Салативара, и в то же время боялась новой встречи. Мечтала о его поцелуе, но страшилась грубого слова. Жаждала уснуть в его объятиях, но опасалась холода и отчуждения.

Ближе к утру, не в силах более сопротивляться сну, она отдалась на милость богам и собственной судьбе. Пусть будет то, что суждено. Пусть небожители скажут свое слово.

Аниитис проспала почти до полудня. Спину ломило, словно кто огрел ее мешком с мукой. Голова гудела. Что послужило тому причиной — выпитое вино или ночные фантазии, выяснять не стала. Мысленно она торопила время, с нетерпением ожидая вечера. Очистившись, взялась за мелкие домашние дела, да только все валилось из рук. Размышлениям своим она не могла придать обычный ход. Все путалось в голове, мечтания чередовались с картинами привычного быта, желания сливались с полуденным зноем и звуками города. Людская речь, крики ослов и погонщиков, змеей заползали в окно, опутывали тело и душили. Все опостылело Аннитис в одночасье. Хотелось бросить дом, работу в «Обители благочестия» и бежать, бежать куда глаза глядят. И только мысль о вечернем свидании удерживала ее от сумасбродного поступка.

Но все в этом мире имеет конец. Ничто не длится вечно. Видимо, в том есть тайный смысл.

Аннитис приготовила лучшее платье. За одну только ткань она отдала заезжему торговцу двадцать сиклей. Натерла тело ароматическим маслом и примерила наряд. Долго рассматривала себя в зеркало, наводила румяны, поправляла непослушные волосы. Шею украсила бусами из стекловидной пасты. На запястье надела серебряные браслеты.

— Теперь пора, — скомандовала сама себе, глянув напоследок в полированную бронзу зеркала. Показалось, что и впрямь в последний раз. Впрочем, она о том нисколько не сожалела.

«Странное дело, — думала Аннитис, направляясь в „Обитель благочестия“ — Откуда Салативар узнал о Лахху? Я ведь ничего такого не рассказывала. Нет, я точно дура. Он мог расспросить прислугу или случайно услышать на рынке. Народ вечно болтает всякую чушь и разносит слухи словно проказу».

Постоялый двор жил привычной жизнью, следуя неписаным правилам, заведенным более двух столетий назад. Пастухи пригнали с пастбища животных, рабы чистили стойла, повара и чашники сновали на кухне, встречали первых посетителей. Каруву, как обычно, свысока наблюдал за суетой и подгонял нерадивых, кого словом, а кого и подзатыльником.

— Приветствую, Аннитис, — расплылся он в довольной улыбке, увидев девушку. — Надеюсь, принесешь и сегодня хороший барыш.

— Ты, верно, шутишь? — брезгливо ответила служанка. — Каждую ночь гну на тебя спину, ублажаю публику, так тебе и того мало. Платишь сущие пустяки. Чего ради должна лезть вон из кожи?

— Ладно, не кипятись. О, смотри, а вот и наш вчерашний гость пожаловал.

Девушка вздрогнула. Сердце судорожно забилось, все внутри похолодело. За столом, в самом углу просторного зала, на прежнем месте, сидел Салативар. Сидел, словно и не уходил никуда.

Едва сдерживая волнение и шаг, Аннитис направилась к чужеземцу. Тот давно ее заприметил и не спускал с нее глаз.

— Приветствую тебя, достойный Салативар, — чашница слегка поклонилась, но не столько из почтения, сколько стараясь скрыть смущение.

— Пусть боги продлят твои дни, светлая Аннитис, — торговец улыбнулся и жестом пригласил ее присесть. Она, недолго думая, приняла приглашение.

Вмиг подбежали слуги, завалили стол фруктами. Вечно перепуганный Аммуну тащил жареного ягненка, а Каруву самолично исполнил роль виночерпия. Слуги трижды склонились в низких поклонах, после чего поспешили ретироваться, оставив Аннитис наедине с уважаемым гостем.

— Как идут дела? — поинтересовалась девушка, пригубив кубок.

— Спасибо, хорошо, — сдержанно ответил Салативар. — Ты была пава. Интил и впрямь оказался гулякой и пьяницей. К тому же он тайно обворовывает отца. Все сокровища родителя тратит на вино, пиво и блудниц. Погряз весь в долгах. Прижать такого не составило труда. За мину серебра он готов продать и собственную мать. С отцом вышло иначе. Старый скряга не привык упускать выгоду. Заломил за содействие заоблачную цену. Плюс взятки тамкарумам и прочие накладные расходы. Вышла круглая сумма. Только железо того стоит. Завтра товар завезут на мой склад и можно отправляться в путь. Да вот незадача. Сделка никак не может состояться. Ни при каких условиях!

— Что так? — едва не поперхнулась от удивления Аннитис.

Салативар рассмеялся каким-то низким, утробным смехом, испугав собеседницу.

— Ты, верно, думала, я выскочка, сынок богатых родителей и заурядный контрабандист? — как ни в чем не бывало, продолжал Салативар, расправляясь с мясом.

— Признаться, не без того, — робко ответила Аннитис.

— Кстати, отменно у вас готовят ягненка. А почему тебе в голову не пришло иное? Например, что я хурритский шпион? Или того хуже — лазутчик из далекой страны Та-Кем?

— Не знаю, как-то не пришло. Наверное, я безнадежно глупа. Мне ли разбираться в царских интригах?

— Зато честная. И это дорогого стоит. Так вот, сделка не состоится. Сегодня ночь я уезжаю и пришел проститься.

— Так внезапно? Что стряслось? — даже румяна не могла скрыть волнение Аннитис. С ужасом она осознала, что все мечты рухнули, растаяли звездами в предрассветном небе. — Разве у тебя кончилось серебро или гонец из Каркемиша принес дурные вести?

— Железо…  — пренебрежительно бросил Салативар и ухмыльнулся. — Железо исполнило роль приманки. Меня интересовал только карум. Ты очень красочно его расписала. Должен признаться, твой рассказ не далек от истины.

— Не вознамерился ли ты бросить вызов каруму?

— Зачем попусту сотрясать воздух? Я уничтожу карум.

От неожиданности Аннитис поперхнулась вином и закашлялась.

— Ты с ума сошел! — едва выдавила из себя девушка.

— Глупая, наивная Аннитис, — рука Салативара коснулась девичьей руки. Чашница встрепенулась. Что-то кольнуло пальцы. Волна ледяного холода окатила тело и все внутри сжалось.

— Теперь понимаешь? — заезжий торговец заглянул в глаза собеседнице.

— Нет.

— Эй, Каруву! — чужеземец встал из-за стола и зычно крикнул на весь зал, да так, что все посетители обернулись в его сторону.

Управитель не заставил себя долго ждать и мигом явился на зов. Боясь навлечь на заведение недовольство богатого гостя, он согнулся в низком поклоне и скорчил подобострастную гримасу.

— Слушаю, господин, — притворно улыбался Каруву.

— Вели послать за Аммуну! — продолжал Салативар.

— Что натворил этот негодяй? — испугался толстяк. — Неужто вам, почтенный господин, подали не прожаренное мясо? Ах, мерзавец! Я прикажу выпороть сопляка! Выпороть как следует!

— Поторопись, поторопись Каруву! — легкая улыбка застыла в уголках губ чужеземца. Происходящее порядком развеселило его. Не прошло и нескольких мгновений, а Каруву уже тащил за ухо зареванного поваренка. Бедняга не ведал своей вины, а его маленькое ухо распухло и горело раскаленной медью.

— Господа купцы! — Салативар стал посреди зала и обратился к гостям. Те оставили выпивку и принялись таращиться на чужестранца, который умудрился перекричать несколько десятков пьяных глоток. — Я обращаюсь к вам, почтенные торговцы страны Хатти и Ашшура. Все мы любим славный Каниш, сердцем преданы каруму и не обделяем вниманием «Обитель благочестия». Но сегодня наш дом посетило несчастье. Умер досточтимый Лахху, наш друг и компаньон. На закате он отправился к богам.

— Умер? Лахху? Как? Да он пьян! — неслось по залу.

— Увы, это чистая правда. Спросите о том гонца. Он сейчас сидит на кухне и пытается стащить кусок мяса из котла.

Возмущенные и удивленные возгласы смолкли. Салативар продолжил в могильной тишине.

— Более тог, гонец доставил завещание безвременно усопшего. Завещание находится у поваренка Аммуну. Ну-ка, Аммуну, подойди ко мне.

Перепуганный мальчишка сделал несколько шагов и остановился, растирая рукой слезы и сопли.

— По малолетству и неграмотности Аммуну не придал завещанию должного значения. А ведь оно здесь, — Салативар ловким движением извлек из-за пояса мальчишки глиняную табличку.

— Читай! Не тяни! — кричали посетители.

— Будь по-вашему. Здесь написано, что новым хозяином «Обители благочестия» становится поваренок Аммуну, а опекуном до его совершеннолетия назначается светлая госпожа Аннитис. Печать досточтимого Лахху прилагается, — Салативар для пущей убедительности покрутил табличкой над головой.

— Как? — только и смог вымолвить Каруву.

— Смотри! — чужестранец брезгливо протянул документ управителю. Тот жадно выхватил его и принялся читать, шевеля блестящими от жира губами. — Убедился? — Салативар выхватил завещание из одеревеневших рук теперь уже бывшего управителя. — Второй экземпляр находится у почтенного Шулабума, члена совета шести. В свидетели призваны и руки свои приложили хорошо известные вам Ина и Идм-Эл. Все желающие могут в том убедиться.

Посетители загудели растревоженным ульем. Хмель вылетел из их голов. Никто из них не ожидал такого поворота событий.

— А что прикажете делать с этим? — Салативар кивнул в сторону Каруву. Тот упал на пол, обнял ногу поваренка и залился слезами.

— Господин, господин… Смилуйся, господин! — рыдал поверженный управитель.

— Если судить по твоему брюху, то ты, Каруву, вел жизнь праздную, не отягощал себя заботами и воздержанием.

— Да гнать в шею, вора! — выкрикнул кто-то из гостей.

— А ведь и то верно, — не унимался Салативар. — Ступай вон. И чтоб духу твоего здесь не было. А вам, почтенные купцы, в честь нового хозяина по кубку лучшего вина за счет заведения!

— За нового хозяина! За Аммуну! — зал утонул в радостных криках. Все, включая погонщиков и пастухов, разливали вино гостям. Те славословили новоиспеченного владельца «Обители благочестия» и светлую госпожу Аннитис. Каруву едва не затоптали. Грязный, униженный, он чудом спасся от верной смерти. Крах его оказался столь неожиданным, сколь и быстро забытым всеми. Некогда грозный управитель сидел в пыли у входа и тихо плакал.