2
Но обвинение уже писалось — и писалось вовсю. Прокурор метр д’Эстиве, которому был назначен в помощники парижский богослов Тома де Курсель, старался на славу. Вдохновение метра д’Эстиве брало свое начало в английской казне, и потому конца его творческому порыву не было видно. В пылу сочинительства забыв о существующем протоколе, мэтр д’Эстиве выводил:
«Названная Дева Жанна некоторое время хранила у себя на груди корень мандрагоры, надеясь этим средством приобрести богатство и прочие земные блага…»
Мэтр д’Эстиве откладывал один лист и брался за другой. Он старался. Обвинительные статьи ложились одна к другой:
«Названная Дева Жанна с детства обучалась у старух искусству магии и ведовства, ходила по ночам на бесовские игрища под “дерево фей”, похвалялась, что родит трех сыновей, один из которых станет папой, другой — императором, а третий — королем, сама подложила в церкви Сент-Катрин-де-Фьербуа меч, чтобы обольстить государей, сеньоров, духовенство и народ, заколдовала свой перстень и знамя, а также скупала предметы роскоши, дабы наслаждаться ими…»
Мэтр д’Эстиве уже грезил своим триумфом, который должен был состояться в ближайшие дни. Что до Тома де Курселя и еще пятерых парижских богословов, то они даже не потрудились прочитать документ, во всем положившись на прокурора. Ту же оплошность совершил и легкомысленный Пьер Кошон.
В субботу 24 марта Жанне зачитали запись вопросов, задаваемых ей судом, и ее ответов. Она приняла этот список.
А во вторник в малом зале замка Буврёй при всем трибунале, избранных дворянах и священниках руанского клира мэтр д’Эстиве начал читать свой удивительный труд. В преамбуле, смело рисовавшей портрет «названной Девы Жанны», прозвучало: «колдунья и чародейка, идолопоклонница и лжепророчица, заклинательница злых духов и осквернительница святынь, смутьянка, раскольница и еретичка, что предавалась черной магии, злоумышляла против единства церкви, богохульствовала, проливала потоки крови, обольщала государей и народы, требовала, чтобы ей воздавали божественные почести…»
Немало…
А далее шли семьдесят статей обвинения — трактат о злостной грешнице, исчадии ада, воплощении дьявола на земле. Чего там только не было! Ей приписывалось ношение мандрагоры, распутство, бесовские оргии. Жанна ушам своим не верила, впрочем, как и ее многочисленные судьи. Но вот дело коснулось несчастной Англии, пострадавшей от злой воли колдуньи, и лорд Бедфорд, до того не сводивший глаз с витии — удивительного мэтра д’Эстиве, даже вздрогнул.
— Одержимая злыми духами, с которыми она часто советовалась, как ей надлежит действовать, Дева Жанна намеревалась пошатнуть законную власть короля Англии и наследника французского престола Генриха Шестого, настаивая, что мир можно принести только на острие копья! — Мэтр д’Эстиве для пущей важности потрясал кривым указательным пальцем с нанизанным на него дорогим перстнем, в котором так и сверкали отблески английского золота. — Презрев простую работу в родной деревне, она облачилась в мужское платье и ушла во Францию, дабы околдовать дофина Карла и возвеличиться надо всеми, и в первую очередь — над Англией! — Кривой палец мэтра д’Эстиве выделывал грозные фигуры над судейской кафедрой. — Названная Дева Жанна через свои бесовские голоса околдовала дофина Карла, самозванца и узурпатора, и встала во главе целой армии! — Ему не хватало воздуха, метр д’Эстиве перехватывал его на лету, просто паря над кафедрой. — В своих письмах к английским полководцам она требовала отдать ей ключи от завоеванных городов и убираться восвояси!..
Лорд Бедфорд был похож на древнего сфинкса, от которого можно ожидать всего. Всего самого плохого. Пьер Кошон пару раз украдкой смотрел на регента: а вдруг разговор об Англии, которую терроризировал Жанна, растопит сердце герцога? А вдруг… Нет. Сердце регента сейчас было камнем. И епископ Бове понимал — почему. Примитивная игра д’Эстиве не проходила. Обвинение англичанами Жанны перед лицом Европы было ни чем иным, как обвинением ее военных успехов! И только подчеркивало нелепость предыдущих обвинений — в колдовстве, идолопоклонничестве и заклинании злых духов.
Отвечая на обвинения, Жанна была неистова:
— Вы называете преступлением освобождение родной земли от захватчиков? Но это не преступление — это благо! Вы говорите, что я избегала простого женского труда? — Она смеялась в лицо мэтру д’Эстиве. — Но я не раз говорила, что на женскую работу всегда найдется много других. Вы говорите, что я утверждала, будто мир находится на кончике копья? Но если мир во Франции без англичан можно установить только таким способом, значит, и это правда! Вы обвиняете меня, что я была военачальником и командовала войском? Да, но только для того, чтобы бить англичан, пока они рвут на части мою землю! И я поступала бы так до тех пор, пока враг моей Франции не убрался бы на свой остров!
— Где вы нашли этого олуха? — ледяным голосом спросил лорд Бедфорд у Пьера Кошона, который был вызван к регенту сразу после зачтения обвинения. — Я о мэтре д’Эстиве. Этом великом радетеле за всех англичан.
Кошон взглянул на псов лорда Бедфорда. В их глазах и сжатых пастях точно звучал тот же вопрос: «Мы о мэтре д’Эстиве, старик. Великом радетеле за всех англичан…»
— Он считался лучшим прокурором…
— А вы слышали, епископ, старую поговорку: «Тот, кто слишком многое доказывает, не доказывает ничего». Ваш д’Эстиве превратил суд в комедию!
Разумеется, это был провал. Все семьдесят статей, осуждающие Жанну, оказались белыми нитками, которыми пошили черный костюм обвинения. И почему он, несчастный Пьер Кошон, сам не потрудился перечитать бумаги, которые так рьяно писал его прокурор?
— Нам остается осудить Жанну только на основании ее действий, — смиренно сказал Кошон. — Она не хочет снимать мужской костюм. Этим надо воспользоваться. Ссылаясь на Писание, мы обвиним ее в ереси против веры христовой. Серьезный пункт для обвинения, поверьте мне, милорд.
— Так действуйте, Кошон, действуйте! — рявкнул на епископа Бедфорд, и три пса разом оскалили пасти. Они ждали одной команды: «Фас!»
— Вы видели собак лорда Бедфорда? — в этот же день в доме архиепископа Руанского спросил Пьер Кошон у шести богословов из Сорбонны. И ответил за них: — Конечно, видели. Вас, мэтр де Курсель, это касается в первую очередь. Ведь это вы у нас помогали талантливому мэтру д’Эстиве? Так вот, если мы не хотим оказаться в пасти этих чудовищ, то в течение двух дней нам необходимо составить новый обвинительный документ.
По бледному лицу Кошона и его ироничному тону богословы поняли, что лорд Бедфорд в бешенстве. Обычно импульсивный, Тома де Курсель был сейчас тише воды, ниже травы.
— И чтобы никаких бесовских оргий. Обойдемся без них. Главное, это «голоса», видения, поклонение Дереву фей, мужской костюм, непослушание родителям, попытка самоубийства, уверенность в спасении своей души и, конечно, отказ подчиниться воинствующей церкви. За работу, коллеги!
Через два дня Пьер Кошон читал новый документ, состоящий из двенадцати статей. Он был образцом скромности в сравнении с шедевром прокурора д’Эстиве.
«Названная Дева Жанна сказала, что предпочитает смерть английскому плену, а значит, она покушалась на свою жизнь», — написали парижские богословы, совсем забыв о том, что Жанна добавляла, что, отчаявшись, бросилась из башни замка Боревуар, думая не о смерти, а о побеге, дабы вернуться под Компьен и освободить от осады его жителей.
«Названная Дева Жанна всячески выказывала непослушание родителям и против их воли ушла во Францию», — обвиняли они Жанну, не желая внимать ее словам, что сделала она это по велению Бога и ради спасения родной Франции.
«Названная Дева Жанна полагает, что не может больше впасть в смертный грех», — вычеркнув из памяти собственные показания Жанны, грозно написали они, как им советовал епископ Бове.
Если бы вновь было собрано публичное заседание, куда бы судья Пьер Кошон пригласил трибунал, весь руанский клир, дворян и солдат, а может быть, и горожан, желавших все знать, Жанна, услышавшая последнее обвинение, вновь крикнула бы своим врагам:
— Я же говорила вам, что мне ничего не известно об этом, но я во всем полагаюсь на Господа моего!
Но… такого права ей не предоставили.
В четверг 5 апреля суд одобрил и утвердил обвинительное заключение. Армия писцов сотворила море копий, и они были разосланы многочисленным докторам и прелатам, к которым, по обычаю суда инквизиции, обратились за консультацией. И, разумеется, поскольку они были разосланы только сторонникам англичан, ответ был похож один на другой как две капли воды. Два епископа, три аббата, восемнадцать докторов богословия, четыре доктора канонического права, восемь бакалавров-теологов и одиннадцать лиценциатов-правоведов, верой и правдой служивших короне Англии, ответили хором: «ВИНОВНА!»
Обвинение поддержали большинство священников города Руана и членов коллегии адвокатов архиепископского суда. Правда, оказались священники, которые усомнились в реальности обвинений, но их голос Пьер Кошон не услышал.
Но окончательное решение было за Сорбонной. И десятого апреля Жан Бопер, Тома де Курсель, Никола Миди и Жерар Фейе отправились в Париж за решающим словом университета — гегемона в области канонического права, теологии и истребления ересей.
Единственный человек, который ничегошеньки не знал о «двенадцати статьях» и о прениях, разгоревшихся вокруг этого документа, была сама Жанна.
