Жанна смотрела в окно — там занимался рассвет…

Всю ночь она не спала. К ней то и дело подкрадывался шепот. Девушка знала его, хотя иногда ей стало казаться, что она говорит сама с собой. «Жанна! Жанна! — звучал в ее ушах знакомый голос, обрываясь и возвращаясь вновь, звучал то вкрадчиво, то настойчиво. — Жанна!» «Да?» — отзывался ее собственный голос. «Ты — избранница, но ты свернула со своего пути. Как ты могла поступить так?» «Я не виновата! — отзывалась она. — Так захотел мой король!» Но голос не слушал ее: «Как ты могла обмануть нас? — вопрошал он. — Бросить, предать?» «Я не предавала!» Но голосу не было дела до ее оправданий: «Тебе не будет прощения! — устрашал он ее. — Вставай же, иди! Твоя судьба ждет тебя!..» Голова ее наполнялась звуками — они, то и дело вплывающие в ее сознании, не давали ей покоя. Она зажимала уши руками, но не могла справиться с ними. Так продолжалось долго. Темнота, огонь и голоса. Они то умолкали, то говорили наперебой, захлестывая друг друга. Голоса настойчиво повторяли ее имя — издалека, эхом или совсем рядом, горячо. Она готова была сойти с ума. «Нет, нет, нет! — твердила она. — Я не хочу, прошу вас, прошу. Мне тяжело…»

А потом, точно услышав ее, они оставили ее, ушли. Будто бы и не было их вовсе. Сон — и ничего больше… Сон?

Нет, она не спала — Жанна дрожала, закутавшись в одеяла. Только треск дров в камине нарушал тишину, шелест пламени и отчетливый стук ее сердца.

Так шли часы…

Она сама не успела заметить, как забылась сном — коротким, живительным, блаженным. Не больше четверти часа. Но за это время все изменилось — в ее душе и в целом мире.

Жанна открыла глаза, когда в окне забрезжил рассвет, серо-голубая дымка тронула густой ультрамарин ночи. Тьма отступала, небо становилось прозрачнее. И когда первая птица нарушила тишину раннего часа, Жанна быстро вскочила с постели, отбросив меховые накидки, и босиком подбежала к окну. Она распахнула створки и задохнулась от свежести — от весеннего, еще ночного ветра и запаха спавшей пока земли.

Обновление! — вот чего она ждала, ждала уже долго. В предчувствии чего-то нового билось ее сердце. И только теперь оно поймало все звуки, всю музыку мира, которую мог услышать человек.

Стоя у окна, Жанна была счастлива.

Через четверть часа она была одета в походный костюм, который ждал ее в сундуке. Она натянула сапоги, но только без шпор, чтобы не громыхать в столь ранний час по коридорам замка. Как славно, что вчера был пир! Сейчас все спят — спит король и его прислуга. Спят придворные, предвкушая во сне новое роскошное застолье. Спят их изнеженные тела, души, сердца.

Но не ее! Хватит этой спячки — она проснулась, она хочет жить, и она будет жить! Сегодня, сейчас!

Жанна открыла дверь — в конце коридора, облокотясь о копье, дремал стражник. Девушка прокралась на цыпочкам к соседним дверям и постучала в них. Затем еще раз и еще, пока не услышала шаги.

— Кому я нужен? — спросил из-за двери заспанным голосом ее оруженосец.

— Открывай, д’Олон, это я — Жанна!

Оруженосец поспешно открыл дверь и уставился на свою госпожу. Но она толкнула его в комнату и, еще раз оглянувшись на стражника, быстро вошла за ним.

— Что случилось? — Он оглядел ее костюм. — Жанна?..

Девушка закрыла дверь.

— Ты со мной, д’Олон?

Он плохо понимал ее.

— Что случилось?

— Ты — со мной? — требовательно повторила она.

— Конечно, но…

— Тогда одевайся.

— В такую рань, Жанна? Но… куда?

— Мы уезжаем, — сказала она.

— Надолго?

— Там будет видно.

Оруженосец Жан д’Олон нахмурился:

— Мы уезжаем из замка?

— Да, милый Жан, мы уезжаем из замка. Мы едем туда, где нас ждут.

Кажется, только теперь д’Олон понял, что она затеяла. Но он не верил своим ушам.

— А как же приказ короля?

— Это не его приказ — это приказ змеи Ла Тремуя. А слушать таких мерзавцев не стоит. А потом… я не думаю, что после нашей беседы с королем он станет удерживать меня. — Жанна взялась за медную рукоять двери. — Разбуди моих братьев, Ковальона и тех, кто не проговорится и последует за мной хоть в саму Англию. Пусть собираются так скоро, точно под стенами англичане. Через полчаса мы должны покинуть это место. Если спросят, куда мы, ответим, что на охоту.

Жан д’Олон печально усмехнулся:

— В полном доспехе, с мечами, щитами, алебардами и палицами?

— Пусть думают, что хотят.

…Через полчаса человек тридцать во главе с Жанной, в полном вооружении, подъехали к воротам замка и потребовали опустить подъемный мост. Охрана и слова не сказала против: пока король и его фавориты спали — воля Девственницы была законом.

Жанна обернулась на еще спавший Сюлли-сюр-Луар. Могучий замок окутывала голубая дымка, поднимавшаяся от реки, серые башни пиками уходили в утреннее небо.

…Когда отряд, уходя по извилистой тропинке, въехал в ближайший лес, Жанна обернулась на замок.

— Проклятое место, — сказала она. — Царство сна. Здесь проклятый Тремуй усыпил нашего короля…

Жан д’Олон промолчал, Жан и Пьер д’Арки тоже. Они в который раз ехали испытывать судьбу, полностью вверясь девушке, Афине Палладе, не знавшей покоя и усталости, выкованной из воли и стали, осмеливающейся легко дерзить королю и поступать по-своему. Но в отличие от нее они-то были смертными! И все же десять рыцарей и оруженосцев и два десятка самых преданных солдат Жанны были рады: они освободились из плена. В долине Луары стояло раннее утро, свежее и волнующее. Храпели кони. Таили мечты о будущей крови мечи в ножнах бойцов.

— Веселее, мои благородные воины! — окликнула она их, оглянувшись на лица, укрытые тенью сомнения. — Вы рассержены, что я разбудила вас в такую рань?

— Куда мы едем, Жанна? — спросил де Ковальон.

— На кого будем охотиться? — поинтересовался Жан д’Арк.

— Мы едем туда, где мы нужны, — ответила она. — А охотимся мы только на одну дичь. Улыбнитесь же, господа, впереди нас ждут победы и слава. Мы поставим на колени бургундцев и выгоним прочь проклятых англичан! Улыбнитесь, прошу вас…

И они улыбнулись — одно за другим расцветали их суровые лица. Сердца Жана д’Олона тоже коснулся этот вольный ветер — перемен и счастья будущей победы. Братья д’Арки — Жан и Пьер — вновь верили в ту, которую считали своей сестрой, и запросто отдали бы за нее жизнь. Улыбался и Ковальон, отчаянный рубака, друг д’Олона. Радость коснулась лиц и других ее верных спутников. Да, они верили ей и знали: их ждут подвиги и слава — под знаменем Жанны, Девы Франции.

В полдень солнце все-таки пробилось в узкие окна королевской спальни. На груди Карла лежала рука его жены. Она еще спала. Ночью они пили вино и занимались любовью. Его гнев ушел, но неприятный осадок после вчерашнего разговора остался.

— Ты спишь? — спросил он.

Он поцеловал ее ладонь. Мария полусонно потянулась к нему, поцеловала мужа в плечо, с которого сползла меховая накидка.

— Де Сёр! — негромко, чтобы сильно не тревожить жену, крикнул он. — Виконт!

Дверь приоткрылась.

— Да, Ваше Величество? — пропел спальничий.

— Принеси мне вина! И немного еды…

Через минуту виконт де Сёр вошел в спальню с кувшином вина и подносом, наполнил кубок, подал его королю. Поставил рядом с ним на кровати, в меха, поднос. На серебряной тарелке была поджаренная ножка фазана, нарезанный сыр и хлеб.

— Как вы спали, Ваше Величество? — льстиво улыбаясь, тихонько спросил де Сёр.

Говоря это, он не смотрел в сторону королевы, даже взгляда не бросил, точно ее и не существовало тут вовсе. И не было белого плеча и розовых пяток, выпроставшихся из под меховых накидок. Таков придворный этикет…

— Неплохо, благодарю тебя, — отпив из кубка, ставя его рядом, на поднос, и принимаясь за ножку, ответил король.

— Еще что-нибудь, Ваше Величество?

— Нет, пожалуй, хватит…

— Ваше Величество…

— Да?

— Мы не стали вас будить, это случилось рано, на рассвете…

Прелюдии де Сёра умиляли Карла — но с ним, подчас, было весело.

— Что случилось, виконт?

На губах спальничего блуждала неопределенная улыбка. Он просто не знал, как ту или иную новость воспримет его король.

— Дама Жанна — она уехала.

— Как это — уехала?

— Взяла своих рыцарей и уехала. С ней было человек тридцать, Ваше Величество, и все были в полном вооружении, точно за воротами замка их ждал неприятель.…

— Рыцарей?! Тридцать человек?! — Карл сел на постели. — В полном вооружении? Она решила объявить войну — кому?

— Всем, — тихо, через остатки сна, прошептала разбуженная Мария. — В том числе и тебе.

— Они сказали, что едут на охоту, — почтительно улыбнулся весьма дерзкой реплике королевы виконт.

— Почему вы не разбудили меня?

Этого и боялся де Сёр — не угодить королю! Мария открыла глаза, но увидев физиономию де Сёра, который вечной пиявкой болтался на ее муже, недовольно отвернулась.

— От вас нет покоя, виконт, — только и сказала она, переворачиваясь на другой бок. — Ни днем, ни ночью…

Виконт де Сёр, стараясь не встретиться взглядом с королевой, поклонился ей и вновь обратился к королю:

— Мы посчитали, что отъезд Дамы Жанны не стоит того, чтобы будить вас, Ваше Величество…

Его слова неожиданно понравились Карлу. И впрямь, чего это он так завелся? Лучше было бы, чтобы эта девчонка таила злобу и гнев рядом с ним? В его счастливом замке? Торчала занозой? Нарыв взорвался сам собой. Лопнул. Он столько мучил его, а теперь изничтожился сам по себе. Даже не понадобилось хирурга. Жанна страдала в золотой клетке? Она получила вольную. Ну, ее! — пусть убирается! Ему опостылела ее дерзость, враждебность всему, чем он дорожил, во что верил. Она ищет приключений — это ее дело. У нее больше нет армии, она более не первый полководец Франции. И даже не последний. Отныне она сама по себе — частное лицо… Эта мысль еще больше понравилась королю. Карл взглянул на де Сёра, он даже хотел было облегченно вздохнуть — и тем самым приятно поразить спальничего, но передумал. Пусть думает, что провинился…

Король откинулся на подушки.

— Подите, виконт, благодарю вас, — все-таки сказал он и закрыл глаза. — И проследите, чтобы мне не мешали, я встану чуть позже.

— Да, Ваше Величество, — в голосе уходящего спальничего звучало облегчение.

Дверь за ним закрылась. Карл слушал слабый треск дров в камине и смотрел на высокий потолок спальни. Жанна исчезла! Ее больше не было. Частное лицо!.. Карл Седьмой обернулся к жене, забрался под ее меховые накидки, тоже поцеловал Марию в плечо, окунулся в ее теплоту. Закрывая глаза, наполняясь давно позабытой легкостью, он понял, что государственные дела подождут и он еще может поспать — часок, а то и другой. И это будет сон, доступный разве что невинному дитя, у которого нет никаких забот и кому ни до чего нет дела.