1
Несколько дней шел проливной дождь, и теперь поле, с обеих сторон стиснутое плотными лесами, раскисло, превратилось едва ли не в топь. Земля взбухла, копыта могучих коней, одетых в броню, укрытых намокшими попонами, глубоко уходили в нее. По панцирям воинов текла вода. Спрятаться было некуда — палатки остались далеко за спиной. Все были мокры до нитки: принцы крови и простые воины. Роскошные павлиньи перья на шлемах знати выглядели жалко. Знамена поникли, плащи стали обузой.
25 октября 1415 года на поле, в пол-лье друг от друга, уже три часа кряду стояли два войска. Французы против англичан.
Весь цвет арманьякской знати собрался под Азенкуром.
Далекие башни самого замка сейчас едва читались за назойливым осенним дождем.
Французов было больше. Пятнадцать тысяч против девяти. Генрих Пятый, английский король, потерял часть своих людей под осажденным Гарфлером. Несколько суток оба войска шли вдоль Соммы к верховью реки: англичане по левому берегу, французы — по правому. Переправившись неожиданно для противника, англичане пошли на север, в сторону Кале, чтобы соединиться с главной военной базой острова на континенте, но французы преградили им дорогу под Азенкуром.
И теперь два войска ждали битвы. Коннетабль Карл д, Альбре, главнокомандующий французов, рассчитывал сражаться в обороне. Он знал, что атаку англичан замедлит огонь арбалетчиков, затем противник увязнет в первой линии из спешенных рыцарей, отчаянных рубак, потом их встретит линия копейщиков и легковооруженных воинов, и наконец, как две сокрушительные волны, обойдет англичан, сломает их ряды и замкнет за нападавшими круг тяжелая конница, равной которой нет в Европе.
Легковооруженным воинам будет с руки добивать разрозненные ряды англичан.
…Еще три часа назад, расположив армию в поле, растянув линию войска между тесными лесами, именно так думал коннетабль Франции, надеясь на стремительную победу в обороне. Его войско не так устало от переходов, как войско англичан. Главное, скорее было вступить в бой. Не ждать. Не томить две громады рыцарской конницы по флангам и три линии спешенных рыцарей и простых воинов между ними.
Но вот прошло три часа, а враг, отгородившись частоколом, ощерившись заточенными бревнами, в три четверти человеческого роста, не двигался. Он точно врос в землю по другую сторону длинного и узкого, не более мили в ширину, поля.
— Чертовы англичане! — через поднятое забрало, держа руку в железной перчатке на рукояти меча, скрипел зубами один из рыцарей коннетабля. — Они успели построить целый форт перед собой!
— Строить палисады — любимое занятие крестьян, — вторил ему второй рыцарь из свиты Карла д, Альбре. — Они, верно, понесут его впереди себя, когда пойдут в бой!
Коннетабль усмехнулся остроте, но улыбка, едва появившись на его губах, быстро исчезла. В этой войне англичане нападали, французы — отбивались. Но сегодня враг не торопился атаковать ряды Карла д, Альбре. Складывалось ощущение, что он никуда не спешит. Что из нападающих англичане превратились в осажденных. Что могут вот так, под проливным дождем, сутками торчать на этом поле, будь оно проклято! И теперь ничто не заставит их пойти вперед.
А войско коннетабля бушевало. Не находило себе места. Карл д, Альбре это видел, и картина нарастающего недовольства беспокоила его куда больше, чем безмолвное стояние на одном месте англичан. Будучи аристократом, коннетабль не любил наемных солдат. Но у последних, дравшихся за деньги, было одно преимущество — они четко выполняли все приказы своего полководца. И совсем другое дело — конница высокородных феодалов, каждый из которых считал себя пупом земли.
А нынче под Азенкуром собрались первые рыцари королевства, окружив себя многочисленными вассалами. Принцы крови, герцоги, именитые бароны! Карл Орлеанский был первым среди первых на этом поле. Битвы ожидали герцоги Алансонский, Барский, Туренский, Бурбон, — каждый с целым войском: с братьями, сыновьями и дядьями, с первыми своими рыцарями, оруженосцами, пажами, многочисленными рядами сержантов, которые вошли в общий строй войска. Каждому хотелось наконец-таки отличиться! Герцог Бургундский не привел свои войска в стан французов, но двум родным братьям — герцогам Брабантскому и Неверскому — запретить выступить на стороне Карла Шестого не посмел. Герцог Бретонский, занятый делами в своей вотчине, послал под знамена с золотыми лилиями младшего брата — Артюра де Ришмона.
Но эти высокородные рыцари, правившие на огромных землях и являвшиеся родственниками короля Франции, были не только отчаянно храбры, но бесконечно горды кровью, которая текла в их жилах. Их самолюбие и тщеславие были высшего накала. Они искали победы любой ценой, и путь к этой победе каждый из них часто видел по-своему. Еще больше рвались в бой их рыцари — каждый из них хотел как можно скорее отличиться, взять знатного пленника, чтобы потом получить за него богатый выкуп. А знатных англичан на той стороне поля было предостаточно. Самой важной птицей был сам король Генрих Пятый — накануне французские рыцари бросали кости за право первым пленить английского короля!
Беда была в том, что в стане французов отсутствовал король. Он был единственным человеком, способным сдержать цвет рыцарства, но сейчас Карл Шестой был недееспособен. А для коннетабля, всего лишь ставленника короля, это являлось куда более трудной задачей.
Усмирять воинский пыл непредсказуемых баронов Карл д, Альбре поручил двум опытным и дисциплинированным полководцам.
Правым флангом рыцарской конницы, грозы всех врагов королевства, командовал прославленный воин — сорокадевятилетний граф де Бофор, Жан, маршал де Буссико. Рыцарь, не признававший «новой войны», где комбинационные хитрости ставятся вперед чести и доблести старинного поединка, будь то поединок между двумя рыцарями или целыми армиями. «Биться, так лицом к лицу», — часто говаривал он, когда ему предлагали изменить привычным военным убеждениям. В 1396 году, отправившись в крестовый поход с Жаном Бургундским, он был вместе с герцогом взят в плен, но выкуплен и уже двумя годами позже оборонял от турков Константинополь. Кого терпеть не мог маршал де Буссико, так это «крестьянскую армию» англичан, которая вызывала у него глубочайшее презрение.
Левым рыцарским конным флангом командовал другой славный рыцарь — сорокасемилетний кавалер Луи де Буа-Бурдон, почетный шталмейстер королевства и великий магистр дворца королевы.
Коннетабль, сам возглавивший первую линию пешего войска, надеялся, что возраст и авторитет двух рыцарей помогут справиться с буйными и недисциплинированными баронами. Тем не менее среди войска на флангах, тяжеловооруженных рыцарей, уже давно закручивались круговороты. Разбивали копытами грязь мощные кони. Повсюду стояла ругань и проклятия. Если бы эта брань могла навредить англичанам, те бы уже давно попадали замертво в размокшую от дождя землю. Ни одного бы не осталось. Время от времени тесные ряды конных рыцарей взрывались, ходили клиньями друг через друга; резали косой дождь штандарты.
Только что к ставке Карла д, Альбре подъехал Луи де Буа-Бурдон и два человека его свиты.
— Не пройдет и часа, монсеньер, — сказал командир левого фланга коннетаблю, — эти сорвиголовы сами бросятся в атаку! Что мне делать?
— Сдерживать их порыв, де Буа-Бурдон.
— Легко сказать! Как справиться с Карлом Орлеанским, когда принц считает, что после короля — он здесь первый рыцарь? Того же мнения относительно себя придерживаются герцоги Брабантский и Неверский. Они смотрят на меня так, как смотрят молодые волки на старого медведя! Они требуют, чтобы я убедил вас как можно скорее атаковать англичан…
— Ссылайтесь на меня, черт возьми! Скажите им, что это мне решать, что, где и когда. Не мне же учить вас, де Буа-Бурдон, что атакующий окажется в незавидном положении!
— Согласен, монсеньер. Не хуже вас я понимаю, что сейчас все решает выдержка! Были бы эти господа простыми дворянами, я бы приказал их арестовать и до конца битвы держать в лагере, в палатках, скрутив по рукам и ногам! Но у каждого из них — сотни рыцарей, преданных вассалов, которые слепо им повинуются! Прикажи я своим людям взять у них мечи, они, глазом не моргнув, изрубят меня на куски!
— Повторяю, кавалер, ссылайтесь на меня. Пусть говорят со мной!
Закованный в броню де Буа-Бурдон тяжело вздохнул:
— Вы возложили на меня слишком большую ответственность, монсеньер. Думаю, я ее не достоин…
— А я думаю, достойны, кавалер! — рявкнул на него коннетабль. — Другому эту миссию я бы не поручил! Вам ясно?
— Да, монсеньер.
— Вот и хорошо, а теперь отправляйтесь к своим людям и передайте им мои слова. Если хотят, пусть говорят со мной.
Луи де Буа-Бурдон поклонился и, пришпорив коня, с людьми своей свиты поскакал на вверенный ему левый фланг. Карл д, Альбре знал, еще минут пять, и к нему пожалуют высокопоставленные гости. Он не ошибся. Стоило де Буа-Бурдону вернуться на левый фланг, как несколько рыцарей оторвались от рядов, где поднималось знамя герцогов Орлеанских — с белыми квадратами поверх тех же трех золотых лилий на лазоревом поле.
Впереди, с поднятым забралом, скакал молодой Карл Орлеанский.
— Сколько мы еще будем стоять, монсеньер? — сдерживая своего коня перед главнокомандующим, крикнул воин.
Лицо коннетабля было непроницаемо:
— Пока англичане сами не пойдут на нас.
На них смотрели. Пешие воины тянули головы. С наибольшим интересом наблюдали бароны — они знали, о чем говорят два полководца.
— Монсеньер, французы рвутся в бой! — яростно выкрикнул Карл Орлеанский, под которым бушевал его конь. — Я едва сдерживаю своих рыцарей!
— Это ваша обязанность — сдерживать своих людей, когда в этом есть необходимость, — отрезал коннетабль. — А заодно и самого себя, герцог.
Вассалы Карла Орлеанского ждали. Молча следили за сценой и всадники, окружавшие коннетабля. Было непочтительно — так говорить с принцем крови.
— Монсеньер! — сурово выкрикнул Карл Орлеанский, требуя внимания. — Мы стоим уже битых три часа! — По доспехам молодого рыцаря текли струи дождя, глаза горели. Было видно, что он и сам, не меньше своей части армии, спешит атаковать противника. — Мои рыцари хотят знать одно — когда?
— Вы же не хотите в одночасье переиграть наш план? — тем же ровным тоном, сохранять который стоило ему немалых сил, проговорил коннетабль. — Это неразумно, это губительно…
— Иногда губительно ожидание, монсеньер! А молниеносность — залог победы! Мы уверены: святой Михаил поможет нам!
— Я тоже надеюсь на святого Михаила, герцог! — в глазах Карла д, Альбре промелькнула молния. — Но я также знаю, что он надеется на наше благоразумие.
Еще три всадника, закованные в доспехи, подлетели к ставке коннетабля, но уже с правого фланга. На этот раз граф Артюр де Ришмон, второй сын герцога Бретани, ровесник Карла Орлеанского. Молодая кровь не давала им покоя. Тем более что это была кровь Капетингов и герцогов Бретонских.
— Монсеньер, наши люди полны огня! — с искренним пылом выкрикнул Артюр. — Клянусь Богом, мы опрокинем англичан!
Карл Орлеанский был рад поддержке. На его лице светилось неприкрытое ликование. Едва заметным кивком головы он приветствовал де Ришмона.
— Я говорю о том же, граф. Мои люди…
— Монсеньер, рыцари желают одного — пролить кровь своего врага, — не дав договорить герцогу Орлеанскому, но кивнув ему, давая понять, что понимает его с полуслова, продолжал де Ришмон. — Англичане не выдержат натиска!
— Мы просим вас от всего войска! — вторил ему Карл Орлеанский. — Мы настаиваем…
— Мы не будем атаковать англичан! — почти зарычал коннетабль. Даже конь затрепетал под ним. Карл д, Альбре старался сдерживаться. — Посмотрите на это поле, господа… Мы все увязнем в этой жиже, черт бы вас подрал с вашим огнем и вашим пылом! Доверьтесь мне, герцог! И вы, граф… Прошу вас.
Карл Орлеанский и Артюр де Ришмон почти одновременно повернули коней и в сопровождении вассалов поскакали к своим полкам. Гнев и непонимание переполняли их.
— Дай мне терпения, Господи, — едва слышно проговорил коннетабль Карл д, Альбре. — Вернуа! — окликнул он одного из своих рыцарей.
— Да, монсеньер?
— Пошлите вперед несколько человек. Ни черта не видно за этим дождем! Я хочу знать, нет ли движения в рядах англичан. Немедленно!
Король Генрих Пятый, в окружении свиты, под развернутым над ним балдахином, защищавшим его от дождя, сидел в седле боевого коня на том конце поля и смотрел в сторону французов. Он не мог видеть брожения в рядах превосходящего его по численности противника, но чувствовал это движение. Нюхом. Сердцем. И оно радовало его! Да, у него было меньше людей. Под этим чертовым Гарфлером его ряды поредели, но виной тому были не столько французские мечи, как дизентерия!
Генриху Ланкастеру было двадцать восемь лет. Его отец, Генрих Четвертый, два года назад умер от проказы. И вот уже два года Англией управлял новый король. Но этого времени хватило баронам, чтобы понять, какого государя они получили. Умного, расчетливого, властного. Такого, какой им и был нужен. Не уступающего никому и ни в чем. Идущего к своей цели, невзирая ни на какие преграды. Могущего быть справедливым, но жестоким и беспощадным одновременно.
Но бароны и не догадывались, что сами сделали его таковым. Сделали их аппетиты. Их давняя мечта — обогатиться за счет континента.
После умерщвления последнего из королей Плантагенетов, Ричарда Второго, в 1399 году, при поддержке все тех же баронов, на престол, в возрасте тридцати двух лет, полный сил, вошел его отец — Генрих Четвертый. Первый из Ланкастеров в истории Англии. Но болезнь, которой боялись все, стала точить его силы. Отец превратился в затворника. Два похода на континент не подняли в достаточной мере его престиж. Он воевал со своими баронами, когда-то поднявшими его на щит, с мятежными валлийцами. А потом стал угасать. Это была долгая, мучительная и страшная смерть. Заболевшего проказой горожанина выселяют в «город мертвых» и забывают о нем. Забывают даже родные. Но как забыть о короле, которому нужно ежедневно заботиться о своем государстве? Председательствовать в советах? Собирать и направлять армии? Участвовать в похода? Побеждать, наконец?
Кому нужен король-прокаженный, с изуродованным лицом и руками, которого боятся коснуться даже слуги? Который днем и ночью прячется в своих покоях от подданных?
Будущий король Генрих Пятый больше всего на свете боялся заразиться от отца страшной болезнью, этим проклятием. И еще, наблюдая за баронами, симпатии которых к верховному властителю были так же непостоянны, как чувства ветреной женщины к многочисленным возлюбленным, он понял главное: чтобы снискать уважение и любовь своих подданных-аристократов, нужно три качества: во-первых, быть хитрым политиком, во-вторых, сильным и жестоким правителем, и в-третьих, удачливым полководцем.
Такого будут уважать, любить, и за таким королем неспокойные бароны, в сущности — алчные вояки, пойдут хоть на край света.
Главное — уметь побеждать.
В начале августа он высадился со своим войском в Нормандии, недалеко от устья Сены, где стояла суровая крепость Гарфлер. Внезапному нападению на континент предшествовало письмо французскому королевскому двору. Генрих Пятый Ланкастер просил руки Екатерины Валуа — дочери Карла Шестого Безумного и Изабеллы Баварской. Генриху ответили, что принцесса слишком молода для брака — ей только что исполнилось четырнадцать лет. Но истинной причиной была не юность Екатерины! За невинным предложением руки и сердца, а на континенте знал об этом каждый, стояли старинные притязания Англии на корону Франции.
Генрих Пятый счел отказ за оскорбление и переплыл с войском Ла-Манш.
Мощный Гарфлер стал бы неприступным, имей он тысячу бойцов и вдоволь провианта. Но в крепости, несмотря на ее мощь, оказался маленький гарнизон. Сто человек! А припасов и совсем малость. Весть об английском вторжении успела разнестись быстро, гарнизон французы пополнить успели до четырехсот воинов, которыми командовал Рауль де Гокур, а вот отставший от отряда обоз с продовольствием Генрих успел перехватить. Гарфлер страдал от голода, английские войска — от внезапно разразившейся эпидемии дизентерии. Ланкастеру даже пришлось приказать истребить без жалости всех проституток, которые подходили к его лагерю ближе чем на три мили. Это отродье, столь желанное для солдат всех рангов и сословий, всегда жадно тянется к военным лагерям. Пусть так, но оно стремительно разносит любую заразу по всему войску. Им резали глотки, вешали и топили, как котят. Когда продовольствие у осажденных закончилось, французы предприняли две отчаянные вылазки, стремясь уничтожить артиллерию англичан, но их атаки были отбиты. Молодой граф Хандингтон в последний раз так азартно преследовал французов, отступавших к стенам крепости, что едва не ворвался за ними в Гарфлер и не попал с отрядом своих рыцарей в плен.
Бомбарды, кулеврины и требюше продолжали методично обстреливать крепостные стены и городские постройки за ними.
Генрих назначил день штурма, но сутками раньше из крепости выехали посланцы с белым флагом. Они сделали английскому королю необычное предложение: если через три дня французы не придут осажденному городу на помощь, значит, такова судьба и Гарфлер сдастся на милость Генриха.
Перемирие в трое суток было по-рыцарски идеальным — обе стороны положились исключительно на судьбу.
По истечении означенного времени король Англии Генрих Пятый выехал со своей свитой и рыцарями в сторону ворот осажденного Гарфлера. Он уже был в четверти мили от крепости, когда опустился мост и ворота открылись. Въехав в Гарфлер в полном молчании, он увидел изможденных изнурительной осадой солдат и офицеров, и старейшин города с ключами в руках. Все старейшины были связаны одной веревкой — через петли на шеях. Таково было условие короля Англии.
— Встаньте на колени, — приказал он городским властям.
Старейшины безропотно повиновались. Генриху оставалось только улыбнуться. Когда его люди подыхали от дизентерии, он поклялся себе перевешать всех защитников крепости, из-за упрямства которых страдает его войско. Но поклялся самому себе. Никто, кроме Господа Бога и дьявола, его не слышал. Теперь он видел, что противник раздавлен. Унижать его дальше, тем более — уничтожать, значило бы оскорбить свое собственное достоинство. Прослыть извергом. Сохранить жизнь осажденным и сдавшимся в одном городе значит — с легкостью открыть ворота других городов, сохранить своих солдат.
— Сэр Хандингтон, возьмите ключи и передайте их своему королю, — сказал он. — Вам необязательно покидать боевого коня, — добавил Генрих, видя, что юный рыцарь намеревается спешиться.
Недавний герой с улыбкой победителя подъехал к главе города и, чуть наклонившись, взял из его руки ключи от крепости. Все это происходило в полном молчании.
— Повелеваю, — сказал Генрих. — За всех рыцарей, защищавших крепость, в ближайшие три дня будет назначен выкуп. Под честное слово я отпущу каждого и назначу время возвращения. Если к означенному сроку рыцарь не вернется, пусть знает, что честь его потеряна. И если он еще раз попадется ко мне в плен, то будет повешен на первом суку как простой разбойник. Что касается горожан, то они должны сейчас же, без промедления, признать себя подданными короля Англии. Готовыми всегда и во всем верно служить ему. В противном случае они могут убираться из города восвояси. — Король усмехнулся. — Но без штанов. Для их имущества и домов найдется новый хозяин!
Это было 23 сентября. А на следующий день Генрих Пятый послал в Париж гонцов с письмом к дофину Луи. Английский король был оскорблен тем, что его предложением руки и сердца Екатерине Валуа пренебрегли, и потому вызывал семнадцатилетнего юношу на рыцарский поединок. Не больного же Карла Шестого ему было вызывать! Увлеченный музыкой и не любивший воинские забавы, Луи Валуа на письмо мрачного соседа Ланкастера не ответил.
Еще через трое суток, оставив в Гарфлере гарнизон и провиант, Генрих Пятый двинулся на северо-восток, к Сомме. Тогда он еще точно не знал, где ему придется столкнуться с войском французов.
И вот теперь, под Азенкуром, на этом чертовом поле, в хляби, под дождем, Генрих не знал, жалеть ему или нет, что он осадил Гарфлер. И не выполнил своего первоначального плана, а именно: пройти маршем мимо Парижа, охваченного гражданской войной, и, занимая по дороге города, дойти до Бордо, английской территории, с принадлежавшими ему крепостями, и уже оттуда угрожать французам и расширять свои владения на континенте.
Жалел, потому что не знал, каков может быть исход битвы. И нужно ли было искать этого сражения. Французы вылезли из кожи, чтобы в короткие сроки собрать войско. Но у них это получилось.
Три тысячи из двенадцати он потерял. А три четверти из всех его людей, прибывших в Нормандию, были лучники. Болезни не разбирают, за кого им браться. Они одинаково косят как рыцарей, так и простых вилланов. От проклятой болезни умер один из его полководцев — Майкл де ла Поль, граф Суффолкский. Рыцарская конница короля поредела на четверть, и теперь, под Азенкуром, была раз в пять меньше, чем у французов. А с такой разницей столкнуться с последними, настоящей грозой, в чистом поле — значит обречь себя на верную смерть. Англичане могут сражаться как львы, они постараются забрать с собой как можно больше французов, но все равно это будет самоубийство.
Но Генрих из рода Ланкастеров даже не думал первым бросаться в бой. Он поступил бы так лишь в том случае, если бы сам Господь раздвинул полные дождя небеса над Азенкуром и приказал бы ему громовым голосом двинуться на противника. Оттого вилланы Генриха, самые меткие стрелки в Европе, с руками могучими, как ноги тягловых лошадей, и везли с собой в повозках не только двухметровые луки и связки длинных стрел, но и колья, выточенные из бревен. Сложив луки, мечи и топоры, они с быстротой, которой могли позавидовать самые расторопные строители любых фортификаций, вбивали тяжелыми молотами эти колья в землю перед своим, выбравшим боевую позицию войском. Вбивали, чередуя длинные бревна с короткими, и на последние укладывали длинные острые колья, заточенные так, как затачивает смертоносный кол палач, намереваясь насадить на него свою жертву. Концы этих кольев были направлены на противника — на уровне конской груди, а тупые концы вгонялись в землю и сверху прижимались бревнами. Такой палисад напоминал гигантского ежа, не иначе. И все это лучники делали с быстротой воистину неподражаемой! Тяжеловооруженный рыцарь на боевом коне не сможет перемахнуть через такую преграду, он встанет перед ней. А не успеет остановиться — верная смерть. Да и простой воин должен забыть хотя бы на несколько секунд о своем мече, чтобы перелезть через невысокую стену. А этого времени всегда достаточно, чтобы раскроить ему голову топором или хотя бы отсечь руку! С таким палисадом легко расправиться бомбарде, расправиться как с пушинкой, но для сражения в поле артиллерию не берут. Их свозят к осажденным крепостям. Палисад можно развалить тяжелым бревном, с которым, разбежавшись, бросятся на него с десяток здоровых молодцов. Но ни один не добежит до стены — на каждого найдется по доброй английской стреле. А то и по дюжине — на отчаянного брата.
Поэтому Генрих Ланкастер и построил свои войска так, точно собирался отбиваться от противника в осажденной крепости. Оставшиеся девять тысяч бойцов здесь, под Азенкуром, были поделены Генрихом и его полководцами на три части. Центральной командовал сам король, правой — герцог Йорк, левой — лорд Камой. Впереди каждой части войска, отгородившись соединенными друг с другом палисадами, стояли лучники. Простые вилланы, в случае близкого боя готовые отбросить свое грозное оружие и взяться за другое — мечи и топоры. С их рядами смешались копейщики и спешенные рыцари. Палисад, обращенный к французам не ровной полосой, а треугольниками, по всей изломанной линии разрывали маленькие проходы — для стремительной ответной атаки.
Генрих Пятый размышлял — пел ему свою грозную песню гений войны, шептал на ухо советы. Да, его войско устало от многодневного непрерывного перехода; да, потрепанное болезнью, оно уступало противнику числом. И тем не менее, простояв три часа напротив французов, под дождем, он приказал немедленно позвать к нему герцога Йорка и лорда Камоя, командующих правым и левым флангом его армии. Через пять минут, промчавшись вдоль рядов, два первых аристократа Англии, почти одновременно, на боевых конях и в полном вооружении, предстали перед своим королем.
— Отдайте распоряжение снимать частокол, — сказал Генрих.
Герцоги переглянулись. Что случилось? Неужели молодой король, всегда — образец выдержки, способен в этот решающий день наломать дров? Стоять три часа заклятым врагам друг против друга — лицом к лицу — тут не у каждого выдержат нервы!
— Атаковать французов? — не веря своим ушам, спросил Йорк. — Они только и ждут этого, государь!
Король хмуро улыбнулся, но не ответил.
— Ваше величество… — вступил в разговор Камой.
Но король не дал ему договорить.
— Мы пройдем вперед четверть мили, — сказал он.
— Четверть мили, но зачем? — спросил Йорк.
— Это опасно, — серьезно проговорил Камой.
— Еще как опасно! — с улыбкой воскликнул молодой король.
Вокруг них шумел дождь. Рыцари и солдаты, смотревшие на полководцев и короля, притихли. Только легкий гул. Все знали: скоро все решится. Бой будет сложным. На этом поле останутся многие. На чужой земле. Серая полоса французского войска, смазанная из-за дождя, для каждого была линией великой победы. Но скорее — смерти, если только король англичан совершит оплошность…
Глаза Генриха блестели. Казалось, рассудок покидает его. Если в такие минуты в кого вселится дьявол, пиши пропало. Гибель и позор ждет войско.
— Еще как опасно… — повторил молодой король.
— Они могут пойти на нас! — воскликнул герцог Йорк. — Они воспользуются моментом!
— Ваше величество, это может погубить нас, — спокойно согласился с ним лорд Камой. — Сняв палисад, мы окажемся незащищенными. Их конница сомнет нас. Это обернется катастрофой…
— Нет, — поправил себя король, — мы пройдем не четверть, а треть мили. Стоит сказать моему брату Томасу, чтобы он раньше времени не бросился в бой. Герцог Кларенс чересчур горяч. — Король улыбнулся обоим полководцам. — Не так ли, господа?
…Карл д, Альбре не мог поверить своим глазам — он задохнулся от душившего его восторга, когда увидел там, за дождем, что серая полоса англичан двинулась в их сторону. Она медленно приближалась, разрастаясь, становясь плотнее. Чуть раньше несколько разведчиков уже сообщили ему, что англичане снимают палисад и медленно, частями, движутся в их сторону. Теперь он видел это собственными глазами. Значит, не зря он осадил уже с десяток важных вельмож, которые рвались в бой. Не зря ждал этого движения. Англичане не выдержали первыми. Сдались. И обороняться будут они, французы, так, как он и задумал вначале. Теперь гонцы объезжали войско с приказом главнокомандующего: арбалетчикам выстроиться в боевой порядок, спешенным рыцарям и копейщикам приготовиться принять на себя удар, рыцарской коннице по флангам быть готовой окружить врага и ударить с двух сторон.
Но рыцари и так давно ждали этого. Страсти в их рядах разгорелись высшего порядка. Слава Франции уже трепетала на кончиках их копий, лезвиях мечей и в силе боевых молотов. Они готовы были смять англичан, изрубить на куски, уничтожить…
Продвижение войска вперед остановилось так же неожиданно, как и началось. Ряды французов, уже приготовившись к нападению, были в недоумении: что же, англичане струсили? Решили отказаться от битвы? Но чего они испугались? Отказывался понимать ситуацию и коннетабль Карл д, Альбре. В полумили от них, вдоль всего поля, выстроился ряд копейщиков и рыцарей с длинными щитами. Как непохоже это было на англичан. Такой строй легко могли опрокинуть его рыцари. Дай только команду. Но его войско приготовилось к обороне, менять все на ходу было слишком опасно. Атака могла нарушить все его планы.
— Что они делают? — возмущенно вопили в рядах французов. — Проклятые англичане, почему вы остановились?!
Молодой граф де Ришмон, оказавшийся рядом с коннетаблем, вновь поднял забрало.
— Да что это такое?! — возопил он. — Монсеньер? Как это понимать? Они не решаются напасть на нас?
— Хотелось бы в это верить, — тоже поднимая забрало, всматриваясь в ряды англичан, различая передвижения английской конницы, откликнулся коннетабль. — Кто испугался до начала битвы, тот уже проиграл. Но это непохоже на англичан…
— Прикажите атаковать! — выкрикнул де Ришмон. — Монсеньер!
Злость и ярость можно было прочитать на лицах французов. Они уже готовы были к бою — остановить и смять ряды нападающих.
Коннетабль не сразу понял, что приготовили им англичане. Там, за первыми рядами воинов, вновь вырастал палисад — вырастал со стремительной скоростью. Когда копейщики и рыцари рассеялись, через дождь можно было легко разглядеть вновь возведенную из кольев стену.
— Проклятье, — тихо проговорил он. — Они обманули нас…
Де Ришмон метнул на него требовательный, если не гневный взгляд.
— Да они смеются над нами, монсеньер!
Новая делегация в количестве семи всадников галопом скакала к главнокомандующему. Даже несмотря на намокший штандарт, коннетабль издалека разглядел герб — двуглавого орла кроваво-алого цвета. На этот раз к нему пожаловал крестоносец граф де Бофор, маршал де Буссико, любимец короля Карла Шестого.
— Монсеньер, куда это годится? — осаждая коня, выкрикнул он. — У моих людей уже нет терпения. Рыцари хотят славы Франции, и немедленно!
— Я тоже хочу славы Франции, граф!
— Не сомневаюсь! Но покажите это нам на деле. Англичане на расстоянии вытянутой с мечом руки. Это же и слепому ясно — они не решаются напасть на нас. Это наш час, монсеньер!
Целый конный отряд продвигался в сторону его ставки. Старый герб Франции, герб прямой линии Капетингов, красовался на первой и четвертой частях знамени — белое поле, усыпанное золотыми лилиями. Впереди, опережая эскорт, к коннетаблю ехали рысью два высокородных герцога — Антуан Брабантский и Филипп Неверский.
— Наши люди желают битвы, — сказал Антуан, держа в правой руке шлем. Его голову укрывала только кольчуга. — Англичане пали духом, увидев наших рыцарей. Они струсили. Нельзя упустить момент!
Филипп Неверский, тоже сняв шлем, молчал. Было видно, что он во всем поддерживает брата. Сегодня, на поле под Азенкуром, каждый их этих родовитых дворян только терпел своего главнокомандующего. Это можно было прочитать по глазам знатных вельмож, требующих немедленного боя. Оба герцога предпочли старшему брату Жану Бургундскому — корону Франции и лагерь арманьяков, и требовали уважения в своему выбору.
— Для чего мы преследовали англичан? — продолжал герцог Брабантский. — Зачем оказались на этом поле? Чтобы настояться под дождем, а потом отойти назад? Я не понимаю вас, монсеньер.
— Отдайте приказ нападать, монсеньер, — неожиданно потребовал от него герцог Неверский. — Сейчас самое время. Так хотят все французские рыцари. Нас больше, и мы готовились к битве, а не месить грязь на радость англичанам!
Карл д, Альбре оглянулся на фланги. Рыцарское воинство кипело. Необузданного офицера можно наказать, даже казнить, но кто способен наказать Карла Орлеанского или герцога Брабантского, потомков Людовика Святого, окруженных сотнями вассалов — рыцарей своего дома? Тем более наказать за то, что они хотят прославить французское оружие? В эту минуту Карл д, Альбре понял, что он проиграл. Победили они — многочисленные вельможи, которым было наплевать на голос разума. Непомерное честолюбие, гордыня и жажда битвы — вот были сейчас их путеводные звезды.
Граф Солсбери, Томас де Монтегю, объезжал ряды лучников, только что выстроивших новый палисад в полумили от французского войска. Они работали не покладая рук — в любой момент враг мог сорваться и броситься в атаку. Им помогали свободные копейщики, спешенные рыцари — все, кто был рядом. Им удалось обмануть французов и, вновь отгородившись частоколом, встать стеной. Одному из командиров королевского войска, графу Солсбери, недавно исполнилось двадцать девять лет, но он уже был кавалером Ордена Подвязки. Ему составлял компанию боевой товарищ — Томас Ланкастер, герцог Кларенс, родной брат короля, отчаянный бретер. Герцог Кларенс был всего на год младше короля. Их разделял один год возраста и непреодолимая пропасть — по темпераменту и амбициям. Их отец, Генрих Четвертый, думал, что буйный характер Кларенса не даст спокойно управлять страной умеренному во всем Генриху. Что младший брат, обладатель поистине бешеного нрава, которому мог позавидовать и лесной вепрь, станет вечной опасностью для старшего — дремлющим до времени, пускающим клубы дыма вулканом, полным в сердце кипящей лавы. И ошибся. Герцога Кларенса не интересовал трон его сдержанного и рассудительного брата. Его вообще не интересовал какой-либо трон. Коварству политики и неограниченной власти он предпочитал пышные турниры и кровопролитные бои. И на этом поприще равных ему найти было трудно. Правда, на поле боя герцог Кларенс знал только одного полководца — самого себя.
Двух благородных вельмож сопровождали рыцари их свиты. Как и французы, английские аристократы в эти часы были возбуждены, предвкушая битву. Неожиданный приказ о продвижении в сторону противника только накалил страсти.
— Ненавижу дождь, — держа золоченую уздечку, бросил в открытое забрало Кларенс. — Он преследует нас и во Франции. Злой рок, не иначе…
— Вы к нему не справедливы, — управляя закованным в доспех конем, откликнулся граф Солсбери. — Для одних дождь — злой рок, а для других — благодать.
— Для кого же он благодать, граф, для нас или французов? — усмехнулся герцог Кларенс. — Покажите мне хоть одного солдата, который бы не сыпал сейчас проклятиями, стоя в этой грязи.
— Для кого благодать, это пока неясно, — уклончиво ответил граф. — Но скоро мы поймем это. Дождь станет лучшим другом для тех, кто будет стоять в обороне, и окажется худшим врагом для нападающего.
— Вы думаете, этот марш вперед пойдет нам на пользу?
Граф Солсбери усмехнулся:
— Ваш брат, наш король, надеется на это. Будем надеяться и мы, герцог.
Они направляли коней вдоль заново рождающегося палисада. От лучников, ставивших частокол, шел пар. Стрелки тяжело дышали. Это не шутка — под носом у врага возводить крепостную стену! Сделав главную работу, лучники вновь утыкали стрелами землю вокруг себя.
— Знаете, граф, — тоже поглядывая в сторону французов, сказал через открытое забрало герцог Кларенс, — жаль, что подобные войны не решаются поединком. Я бы не заставил долго ждать французов, прими они решение выставить дюжину своих рыцарей против дюжины наших. Исход битвы — исход всей войны. Если бы дофин ответил на вызов, нам бы не пришлось мокнуть на этом чертовом поле!
— Послушайте их разговор, друг мой, — дав принцу договорить, останавливая коня, перевел разговор Солсбери.
Трое лучников упрямо всматривались вперед, где, на расстоянии сотни шагов, гарцевали перед палисадом три конных француза. Лучники энергично переглядывались друг с другом.
— Если бы этот черт проплясал на своем жеребце ровно столько, пока ты станешь спускать свои штаны, чтобы помочиться, Джон, — горячо выкрикивал своему товарищу здоровяк, чья рыжая борода то и дело выглядывала из-за надвинутого на лицо капюшона, — я успел бы поднять стрелу и опустить ее ровнехонько на него. — Она бы ему до потрохов достала!
— Это ты врешь, Джек, — возразил рябой блондин, чей капюшон лежал на плечах, — до потрохов не достала бы. А, Вилли-Нос?
Тот из лучников, которого назвали Вилли-Носом, совсем невысокий и щуплый, отмахнулся. Лучники не видели двух вельмож, остановивших коней за их спиной, потому языки их работали на славу.
— А если у него добрые наплечники, — продолжал рябой блондин, которого звали Джоном, — то отскочила бы твоя стрела, только царапнула. Рыцаря, у которого есть монета на добрый панцирь, стрелой не возьмешь. Простого латника — другое дело. Арбалетчика или копейщика. Ну, может, коня рыцарского, если шея окажется открыта…
— А ты что скажешь, Вилли-Нос? — на этот раз обратился к товарищу рыжебородый Джек.
— Вот пристали, — наконец откликнулся третий. — Что толку тратить стрелы на тяжелых рыцарей, когда они за триста футов от тебя. То же самое, что поливать стрелами крышу амбара. Была бы стрела потяжелее раз этак в пять, тогда другое дело. Ты, Джек, не обижайся, но Джон прав. Конечно, если стрела найдет лазейку, вот тогда да. Но так ведь стрела — не змея. Это еще надо, чтоб повезло. Пробить кольчугу латника, такого же, как и мы, его железные бляхи, это, я согласен, навесом самый раз. А рыцаря, этого кабана, надо бить в упор. Своей силой. От руки, от плеча. Когда до него шагов тридцать будет. Когда он на тебя летит, как штормовой вал. А еще лучше — коня его. А самого рыцаря добить и на земле можно. Так падать, как они падают — всей тушей оземь, да на всем скаку, тут и без стрелы можно Богу душу отдать! А пока он станет в этой грязи барахтаться, изловчись, ударь его топором, вот и делу конец.
— Этот малый — стратег, — взглянув на Кларенса, усмехнулся граф Солсбери. — Что вы думаете, герцог?
— А еще лучше — оглуши обухом и тащи за палисад, — продолжал распалившийся Вилли-Нос. — А потом к повозкам. С такой добычей домой вернешься, и внукам будет на что жить, и правнукам.
— Он мужлан, граф, — бросил Кларенс. — Жаль, прошли старые времена! Когда-то даже оруженосец из родовитой семьи не имел права взять в руки меч, чтобы сражаться с рыцарем, а держал в руках палку. Если же брал меч, только для того, чтобы на поле битвы отдать его хозяину. А теперь каждый мужик решает, как лучше подкараулить благородного рыцаря, чтобы перерезать ему глотку, как свинье.
— Может быть, и так, герцог. Но такая тактика оправдывает себя на поле боя.
Герцог Кларенс скривил рот и ничего не ответил.
— Эй, лучник! — окликнул невысокого человечка граф Солсбери.
Вилли-Нос обернулся, за ним обернулись и двое спорщиков. У Вилли было рыжее детское лицо, все осыпанное конопушками. И совсем уже рыжим был большой приплюснутый нос. Солдат вначале оторопел от властного оклика и грозного облика военачальника, но тут же смущенно улыбнулся:
— Вы меня, милорд?
— Тебя-тебя. Как твое имя? — спросил граф Солсбери.
— Вилли-Нос, милорд, — поклонившись, ответил рыжий лицом лучник.
— А поточнее, Вилли-Нос?
— Вильям из Уэльса, милорд.
— Это другое дело, — усмехнулся граф. — Останешься жив, найди меня после битвы. Я тебя отличу. За ум и смекалку, — добавил граф.
Рыжее лицо лучника расплылось в улыбке. К тому времени принц Кларенс уже пустил коня вперед.
— Спасибо, милорд.
— Удачной тебе охоты, Вильям из Уэльса.
— Проклятые французы! — в ту же минуту услышал граф рык герцога Кларенса. Принц обернулся на своего товарища — графа Солсбери. — Сейчас я им покажу, Томас, как дразнить англичан! Кенсингтон, Вудсток, за мной!
Герцог Кларенс уже направлял разом загоревшегося от его вопля коня в лазейку между палисадами; за ним, не медля, последовали два его рыцаря. Через дождь они уже скакали с мечами наперевес в сторону трех французов. Те увидели атакующего противника и построились в ряд, принимая бой.
Граф Солсбери, а вместе с ним и первые ряды войска, затаив дыхание, следили за новой выходкой принца крови. Граф знал, что король недолюбливает брата именно за такие вот сцены. Поддавшись яростному порыву, герцог Кларенс мог совершить любой поступок. О своей жизни в эти минуты он думал меньше всего.
— Мой — средний! — закричал он товарищам. — За кровь Ланкастеров! Да здравствует святой Георгий!
— Да здравствует святой Георгий! — вторила принцу его свита.
Рыцарь герцога Кларенса по имени Вудсток первым налетел на француза, но конь того встал на дыбы, и удар английского меча пришелся по прочной броне, защищавшей грудь животного, скользнул и распорол попону. В ту же секунду палица француза обрушилась на голову Вудстока, смяв шлем в области виска, сбив забрало, бросив нападающего, уже мертвого, с открытым окровавленным лицом — в грязь под ноги обоим коням.
Удар Кенсингтона выбранный им противник отбил небольшим щитом, резко развернул коня, но ответный удар французского меча только зацепил бронированный круп коня англичанина. Последний пролетел вперед; под дождем, в грязи, рыцари развернулись и вновь бросились друг на друга…
В эту минуту герцог Кларенс уже теснил третьего француза. Ловко отражая удары меча, герцог наносил собственные — тяжелым боевым топором на длинной рукояти; каждый такой удар был не только тяжелым, но оставлял вмятины или рассекал сталь щита. Упустить такой удар значило бы подвергнуть себя смертельной опасности. Конь герцога приплясывал под ним и беспрекословно слушался хозяина, понимая каждое его движение. У французского рыцаря был только один шанс — ранить животное под ловким и неуязвимым рыцарем. В эту минуту первый французский рыцарь, оставив сраженного противника, уже скакал на выручку соотечественнику — он стремительно нападал на герцога Кларенса, прикрываясь щитом от возможного удара топора и занеся руку с палицей. Еще несколько мгновений, и герцог Кларенс должен был оказаться между врагами. Удар первого противника он отбил щитом, своим же щитом прикрылся и француз, но герцог Кларенс обманул его — он забыл о первом враге; щит герцога прикрыл его от удара второго француза — мощного удара палицей, а боевой топор, взлетев над головой, со всей силы обрушился на открытую спину француза, так быстро разделавшегося с Вудстоком; рассекши панцирь, лезвие вошло на треть, перебив хребет французского рыцаря. Безжизненное, закованное в сталь тело неловко повалилось с припустившего вперед коня…
— Это тот человек, о котором я думаю, господа? — сидя в седле, под балдахином, закрывавшим его от дождя, спросил окруженный свитой Генрих Пятый. Полный гнева, он оглядел своих придворных. — Кто-нибудь мне ответит, это он?
— Да, ваше величество, — ответил один из рыцарей свиты. — Это ваш брат, герцог Кларенс…
— Что же он вытворяет? — бледнея от злости, пробормотал король. Он только сейчас подумал, что придворные мало в чем могут ему помочь. Единственный человек, способный укротить вепря-Ланкастера, это он сам. Король Англии. — Однажды мне придется одеть на него кандалы и заточить в Тауэр!
Тем временем сражение продолжалось. Лошадь под Кенсингтоном была ранена, она присела на задние ноги и вместе с рыцарем повалилась на бок. Рыцарь оказался придавленным, и француз не упустил момента. Развернув своего коня, он пролетел мимо Кенсингтона и, нагнувшись, со всей силы нанес по противнику удар мечом. Падая, англичанин не выпустил своего оружия из рук, и потому, лежа в грязи, придавленный закованным в броню животным, отбил удар. Но второго удара, с другой стороны, отбить не смог. Развернувшись, француз перебил ему правую руку, в которой тот держал меч. Изувеченный рыцарь больше был ему не противник. Француз обернулся на сражавшегося с герцогом Кларенсом товарища в тот момент, когда топор англичанина рассек лошади противника голову. Французский рыцарь упал навзничь, назад, в грязь, раскинув руки, обнажив грудь, покрытую панцирем. Но укрыться щитом он не успел. Топор нависшего над ним герцога Кларенса, брошенный со всей силы, пробил кирасу, кольчугу и войлочную куртку под ней и вошел в грудь рыцаря. Француз так и остался лежать, разбросав в сторону руки. А герцог Кларенс, отстегнув от седла железную палку с зубчатым молотом на длинной цепи, теперь был один на один с последним врагом. Оба рыцаря, сорвавшись с места, съехались что было силы. Француз рубанул мечом по щиту герцога Кларенса, но удар зубчатым молотом на длинной цепи оказался куда коварнее. Молот перелетел через щит и пришелся по затылку рыцаря — по его шлему. Удар оглушил француза. Второй удар молотом, еще более стремительный, пришелся по плечу рыцаря — той руки, в которой он держал щит, раздробив ему кость. Третий — угодил в самое забрало. Щит полетел на землю. Железный шар с шипами ломал кости через доспехи, которые он разминал, как дубленую кожу. Два последних удара молотом пришлись по шлему французского рыцаря, в лоб и темя, проломив тому череп.
— А он молодчина! — сжав руку в железной перчатке, воскликнул английский король. — Черт возьми, молодчина!
Герцог Йорк и лорд Камой переглянулись. Для них это был петушиный бой, не больше того. Кубок вина перед настоящим поединком.
— Он славный воин! — с восхищением восклицали в свите короля одни.
— На поле боя герцогу Кларенсу нет равных! — вторили им другие.
Что и говорить, Генрих Пятый был горд за брата-удальца. Такого брата надо еще поискать — головореза, настоящего мясника! Который, как древний кельт, умывается кровью противника, как родниковой водой, и пьет ее вместо вина…
— И все-таки плачет по нему Тауэр, — усмехнулся король. — Горючими слезами плачет!
Тем временем, перехватив меч из руки смертельно раненного французского рыцаря, привалившегося на холку своей лошади, а затем и соскользнувшего на землю, герцог Кларенс пришпорил своего коня и понесся в сторону французов.
— Что он делает? — роптала свита. — Безумец!
— Он спятил! — воскликнул Генрих, наблюдая, как Кларенс приближается к рядам противника. — Теперь он хочет сразиться со всем французским войском?! Хотя, — он обернулся на Йорка и Камоя, — мой брат, сам того не желая, может сослужить мне немалую службу!
Граф Солсбери, остановивший коня за спинами лучников и уже готовый дать приказ своим рыцарям вытаскивать из заварухи пылкого товарища, не мог понять, что еще задумал этот безумец. Неужели он все-таки лишился рассудка, лишился на поле боя, как ему пророчили многие, от пролитой им же крови, от постоянной и неистовой игры со смертью, и решил закончить свою жизнь, налетев на целое войско? Он точно представил себя древним богом войны, которому под силу сразиться с тысячами противников!
Первый ряд лучников и простых ратников прилип к палисаду, остальные тянули шеи. Затаив дыхание, все английское войско следило за своим рыцарем, что несся сейчас к стану французов, под стрелы его арбалетов, на его копья и мечи.
— Не видать нам его больше! — воскликнул рыжебородый лучник по имени Джек, что совсем недавно хотел достать стрелой до самых потрохов уже убитого француза.
— Точно, не видать, — откликнулся споривший с ним рябой блондин Джон.
— Это мы еще посмотрим, — обронил коротышка Вилли-Нос.
Держа в руках французский меч, герцог Кларенс, пришпоривая коня, стремительно приближался к войску противника. Сотни полторы его врагов, тоже неотрывно глядевшие на отчаянного бойца, готовы были в любую секунду сорваться с места и отомстить за убитых товарищей. Но храбрость англичанина, а главное — его порыв и маневр, который никто не мог понять, останавливали их. Даже арбалетчики, стоявшие в первом ряду, не смели выпустить в него ни одной стрелы.
Герцог Кларенс приближался к грозному ряду французских щитов и копий, к двум громадам рыцарской конницы по флангам. Он летел к врагу через дождь. Фонтаны грязи вырывались сзади из-под копыт его коня.
Кларенс уже видел лица французов — простых воинов и всадников, за открытыми забралами.
Сто шагов, пятьдесят, тридцать…
На всем скаку он швырнул меч убитого им рыцаря вперед — в стан врага, и бешено закричал:
— Это ваша смерть, французы!
Никто не успел опомниться, а рыцарь, только что казавшийся всем безумцем, уже повернул коня и скакал обратно — к своим. Несколько стрел, выпущенные опомнившимися арбалетчиками, не достали его.
…Услышав неистовый крик англичанина, Карл д, Альбре собрался, точно ему дали пощечину. Сегодняшний день измотал его так, как ни один другой день в его жизни. Он сам готов был поймать этого наглеца, кем бы он ни был, и разрубить его на куски! Что-то серебристое летело через дождь — к его ставке. С нарастающим свистом меч высоко перелетел через первые ряды сгрудившихся воинов, поднявших головы и зачарованно смотревших на него, и, точно молния, брошенная с небес разгневанным языческим богом, с лязгом вонзился в гущу свиты коннетабля.
Карл д, Альбре вздрогнул. Он даже не сразу сообразил, что произошло. Меч сам отыскал свою жертву — с тяжелым хрустом он криво ударил в бок одному из его оруженосцев, выбив из седла, сразив юношу наповал, опрокинув в грязь.
Окружение коннетабля замерло. Никто не двигался с места. Все смотрели на кровавую рану, из которой торчал злополучный меч, на широко распахнутые глаза убитого юноши, на дождь, метко целивший в его открытый на последнем выдохе рот.
Взгляды Карла д, Альбре и герцога Брабантского пересеклись. На коннетабля смотрел и герцог Неверский, точно хотел понять, что же замыслил их главнокомандующий? Не радеет ли он втайне за англичан? Не задумал ли он беды французам? Коннетабль взглянул на Артюра де Ришмона. Молодой рыцарь с ненавистью и презрением смотрел на него. Даже свита коннетабля, и та, как ему теперь казалось, готова была отречься от него. Единственную поддержку он увидел в глазах опытного воина кавалера Луи де Буа-Бурдона.
Но они, два полководца, были в меньшинстве…
И тогда командующий Карл д, Альбре понял, что это сражение — между ним, слугой короля, и первыми баронами королевства Франции — он проиграл.
Коннетабль вытащил меч из ножен и скомандовал:
— Приказываю: займите свои места в войсках и готовьтесь к бою. Мы наступаем…
— Свершилось! — прошептал Генрих. — Свершилось… Мы выманили французского волка из его логова! — Он победоносно взглянул на обоих командующих. — Я вам признателен, что вы хотели предостеречь меня от ошибки. Я не сомневался, герцог Йорк, и вы, лорд Камой, что могу на вас положиться! Англия еще не раз вспомнит добрым словом вашу выдержку!
Только тут оба герцога поняли стратегию своего короля, этого молодого хитреца, не по годам мудрого и прозорливого полководца. Французы не выдержали поединка ожидания. Они сдались первыми. Не англичане — они.
— Увидите на поле брани моего брата, кланяйтесь ему от меня! — весело бросил Генрих. — А теперь, господа, — ваши полки ждут вас. Идите. — Ноздри короля раздувались. — Ступайте же!
Пришпорив коней, герцог Йорк и лорд Камой поскакали в разные стороны. А серая громада французского воинства уже приближалась к ним. Уже ясно можно было различить пехотинцев — спешенных рыцарей с длинными щитами. И едва-едва сдерживающую себя, вот-вот готовую сорваться на стремительный галоп, тяжелую конницу — две стальные тучи по флангам. Французское войско катилось вперед, как штормовая полоса непогоды.
Коннетабль Карл д, Альбре сам вел первую линию спешенного войска. Тесные ряды арбалетчиков, копейщиков, спешенных рыцарей хлюпали по грязи, увязали в ней и продолжали идти. Кто-то падал, выбирался из жижи. Иногда из-за трудности передвижения ряды сбивались, но тут же, под окриками командиров, выравнивались вновь.
И вдруг коннетабль заметил, как оба фланга, состоящие из рыцарской конницы, оплота его войска, стали выбиваться вперед. Боевые кони, терзаемые золотыми рыцарскими шпорами, из шага переходили на рысь, из рыси — в галоп. И вот уже две стальные тучи по флангам, под намокшими рыцарскими стягами, не выдержали и оторвались от первой линии войска.
— Что они делают? — в ярости проговорил он. — Что они делают?!
Управляя конем, в окружении свиты, обнажившей длинные мечи, Карл д, Альбре не видел приближающегося палисада и тучи стрел, выпущенной из-за частокола. Он смотрел на рыцарей, которыми предводительствовали первые бароны Франции. Держа длинные копья наперевес, рыцари неумолимо приближались к палисаду с обоих флангов. До их столкновения с англичанами остались считанные секунды…
— Поднять щиты!! — громко, у самого его уха, взорвался голос одного из командиров.
— Поднять щиты!! — неслось по рядам его воинов.
Он знал это пение с детства — надрывное пение стрелы. И хорошо знал, когда этих стрел тысячи и они летят на тебя с неба, тихонько подвывая, насвистывая. Карл д, Альбре увидел черное облако над головой и в эту минуту над ним — крышей — вырос щит одного из оруженосцев. Арбалетчики прятались под вытянутые щиты спешенных рыцарей и наемников. Туча стрел впилась в его месившее грязь, продвигающееся к противнику войско. Он увидел, как покачнулся в седле оруженосец, только что прикрывший его щитом: в плечо юноши, пробив легкий доспех, глубоко вошла длинная, оперенная стрела. Оруженосец хрипло вобрал ртом воздух, покачнулся и повалился с коня в грязь. Карл д, Альбре только мельком увидел его широко открытые, моргающие что есть силы глаза. Оруженосца обходили, старались не смотреть на него. Все равно помочь ему было нечем. Многие, с пронзенными ногами, плечами, остались корчиться в этой грязи, а вторая туча стрел уже взвилась в небо и нависала над войском французов…
Герцог Карл Орлеанский, идущий на англичан в левом фланге, одним из первых пустил своего коня в галоп. Все поле наполнилось звонким веселым чавканьем — это разбивали грязь копыта тысяч коней. Слаженной устрашающей музыкой громыхали доспехи. Давно бы так! — думал он. Тяжелая конница обойдет частокол и ворвется в лагерь англичан с обеих сторон! А спешенные рыцари и копейщики бросятся на этот частокол, прорвут его и помогут им разбить врага. Еще немного, и рыцари поднимут врагов на копья, как это было в славные времена их дедов, отбросят, а потом возьмутся за мечи, молоты и топоры, которые так соскучились по английским черепам!
Ощетинившийся кольями палисад приближался изломанной линией, точно его сложили из тупых треугольников, глядевших носами вперед; уже чернели в дальних углах и по всей линии палисада прорехи — коридоры для пехоты, на случай ответной атаки. За палисадом толпился настороженный враг. Не каждому дано увидеть и устоять, когда на тебя движется лавина стальной конницы. Да что там! Этой коннице даже мечей не нужно вынимать из ножен, она может просто растоптать, вбить в осеннюю грязь, утопить в ней.
Карл Орлеанский оглянулся по сторонам. Слева был лес, справа простиралось поле. На той его стороне к англичанам тоже приближались конные французские рыцари. Молодого герцога неприятно удивило, что Карл д, Альбре и его спешенное войско здорово отстало. Оно месило грязь где-то далеко в поле, а над ними то и дело зависали черные подвижные облака и тут же срывались вниз. Это был град стрел, которыми осыпали английские лучники французов. Стрелы не только мешали продвижению пешего войска, но и выбивали солдат. И тогда молодой герцог понял, что это не коннетабль отстал от конницы, а они, без всякой поддержки пехоты, забыв обо всем, поддавшись порыву, жажде битвы, легкомысленно вырвались вперед.
Но рыцарская конница уже растягивалась с обеих сторон поля двумя плотными и широкими косами, стремительно двигалась недалеко от частокола, и он, Карл Орлеанский, был захвачен этим движением, этим стремительным, летевшим вперед потоком.
Но если такие тучи стрел поднимаются вверх над английским лагерем, несутся ввысь и падают на пеших французских воинов, почему их не преследует то же самое?
А частокол казался уже на расстоянии вытянутой руки…
Вот тогда Карл Орлеанский и увидел, как над палисадом стали подниматься рыжие, бородатые физиономии англичан, с отброшенными за спину капюшонами; вооруженные непривычно длинными, круглыми луками, они целились в противника…
…Карл д, Альбре оглянулся на фланги. С двумя стальными тучами что-то происходило. Не успев удариться о частокол, тучи худели на глазах, разрывались, стелились по земле. Конница гибла. Лучники! Но сколько их? Тысяча? Две? Больше?
— Прибавить шаг! — зарычал он так, чтобы его услышало как можно больше солдат. — Хотите лечь в этом полое, так и не добравшись до англичан?! Прибавить шаг!!
Коннетабль понимал, что грязь и тяжелое оружие затрудняют движение его солдат. Некстати был и дождь. И ему, главнокомандующему, и его многочисленной свите куда легче было передвигаться на боевых конях, чем основному войску — на своих двоих, но решение атаковать было принято. И назад пути не было. Поэтому стоило поторопиться… Он то и дело забывал о медленно редевшем пешем войске. Несмотря на тучи стрел, взмывавших в небо от лагеря англичан и падавших на его солдат, взгляд Карла д, Альбре притягивали фланги. А именно — рыцарская конница, во все века прославлявшая Францию в боях — на Западе и на Востоке, основа королевского войска. Без которой любому французскому командиру трудно было себе представить победоносное сражение.
Что-то страшное сейчас творилось там…
…Не меньше пяти стрел пробили щит Карла Орлеанского и остановились только благодаря хорошему доспеху — мощной кирасе и наплечникам. Две стрелы прошили насквозь кольчугу и стальные наручи, только чудом не покалечив ему руку. Точно и не с ним происходило все это!
Лучники били не столько по рыцарям, сколько по лошадям. Казалось, этих крестьян за палисадом целая тьма. Без числа. Море луков раскачивалось за частоколом, каждые несколько секунд посылая тысячи стрел, от которых невозможно было увернуться, скрыться куда-то. Бронированные тела летевших мимо палисада коней были усыпаны стрелами, подбитые животные пролетали еще несколько футов и всей, закованной в броню тушей обрушивались в грязь. Или, с диким ржанием, вставали на дыбы, сбрасывая всадников, а потом, разом, опрокидывались навзничь, в ту же жижу и друг на друга. Но чаще — несчастные животные падали на передние ноги. Рыцари перелетали через своих коней. Скакавшие сзади со всей силы налетали на своих товарищей и тоже, вместе с лошадьми, раненные ли, нет, бухались в грязь, ломая руки, ноги и шеи, образуя стальную кашу, выбраться из которой было практически невозможно. А стрелы добивали тех, кто, легко отделавшись, пытался скорее подняться и с мечом в руках броситься на неприятеля.
Только малая часть рыцарей, которую защитили своими телами их же товарищи, ворвалась в лагерь врага, но тут же была встречена конницей англичан. Держа копье наперевес, впереди французов врубился в ряды английских рыцарей сам Луи де Буа-Бурдон. Встречавшие французов англичане не были вооружены копьями — они сжимали мечи, молоты и секиры. Это и подвело их. Тяжелые французские копья, державшиеся на фокрах, стальных подпорках для копий, привинченных к кирасам, легко выбивали из седла любого противника. Нужно было только не промахнуться — найти роковую для врага точку в его панцире. Копье де Буа-Бурдона первым выбило из седла англичанина, разворотив тому шлем, ничего не оставив от лица. Бросив копье, де Буа-Бурдон уже держал в руках другое оружие. Три стальных шара с шипами, на длинных цепях, взмыли над головами англичан, первый ряд которых был скомкан напором французов. Обладавший огромной силой, Луи де Буа-Бурдон сокрушал противника — стальные шары ломали руки, державшие мечи, легко сбивали забрала, оставляли на шлемах вмятины и дыры, крушили черепа, оглушали лошадей, опрокидывали на землю врагов.
Карл Орлеанский, хоть и летел мимо частокола в первых к нему рядах, уцелел. Остался в живых и его боевой конь, но только благодаря хорошему доспеху и случаю. Правда, конь его был ранен в ляжку двумя стрелами, но мощная броня далеко не пустила английскую сталь, и конь двигался хорошо, быстро. Его копье ударило в щит английскому рыцарю, но рука англичанина не сдержала удара: щит отвело в сторону, острие копья вонзилось в край забрала и открыло его, как острый нож открывает плотно сжатую раковину. Ударом сорвало шлем, оглушенный рыцарь вывалился из седла. Выхватив длинный меч, Карл Орлеанский отразил щитом удар другого атаковавшего его рыцаря и погрузил меч в шею его лошади, там, где заканчивался ее стальной шлем-намордник. Вместе с лошадью английский рыцарь упад под ноги своим же, наступавшим на французов, товарищам…
…Добрая четверть солдат первой линии французского пешего войска, которым командовал коннетабль Карл д, Альбре, полегло или было ранено еще на подступах к палисаду. Оставшиеся три четверти порядком устали, топча в плотном ряду грязь, в полном вооружении продвигаясь к противнику под дождем, поливавшем поле.
Пешим было хуже видно, как обстоит дело на флангах, хотя они то и дело тянули головы: им хотелось знать, какова будет поддержка своей конницы, когда они подойдут вплотную к палисаду. Им хотелось думать, что мощные рыцари сомнут неприятеля, ворвавшись за частокол, примут удар на себя, отвлекут лучников, заставят тех вооружиться топорами. И тут ударят они — замкнув англичан в кольцо.
Но Карлу д, Альбре и немногочисленным конным рыцарям, составлявшим его свиту, картина на флангах, пусть в общих чертах, открывалась куда лучше. Они даже подняли забрала, чтобы не пропустить ничего. Карл д, Альбре видел, что у палисада, где ударила конница, разворачивается самая грандиозная катастрофа, которую он даже не смел себе предположить. Перед его взором гибли те, кто еще недавно, на огненных конях, стоивших целые состояния, не находил себе места. Забыв о воинской дисциплине, не ведая ее, готовые записать своего главнокомандующего в предатели, они рвались в бой. И вот они его получили — на свою голову, железными грудами ложась перед палисадом…
— Наши фланги смяты, — громко прошептал ехавший рядом с коннетаблем рыцарь де Вернуа. — Монсеньер…
— Я вижу! — отозвался коннетабль. — Лучше бы я был там! — Теперь на него смотрели все рыцари свиты, кто услышал эту фразу. — Они гибнут быстро, — зло бросил коннетабль, — а нам надо плестись к этим чертовым кольям через все поле! Проклятые бароны, глупцы…
Стрелы, тысячами падающие с неба, мало волновали окружение полководца. Все думали о том, что без поддержки конницы дела их плохи. А на флангах тем временем благородные аристократы расплачивались за гордыню — и расплата эта была скорой, как предательский удар ножа в сердце.
— Если мне кого и жалко, так это кавалера де Буа-Бурдона, — бросил коннетабль рыцарю де Вернуа. — Он не хуже меня знал, чем все это кончится. — И значительно громче прибавил: — Мы идем на смерть, благородные сеньоры, так примем же ее достойно, как это должно сделать французским рыцарям!
Тучи стрел, недавно падающие одна за другой на медленно тающее войско коннетабля, вдруг прекратились. Точно у английских лучников закончились стрелы. Войско коннетабля и частокол англичан разделяло не более семидесяти шагов. Коннетабль понял: стрелы больше не будут градом падать с неба. Теперь их полет станет другим…
— Мы атакуем! — привстав на стременах, выкрикнул коннетабль. — Солдаты, бегом! Смерть англичанам! Да здравствует Франция!
Опустив забрало, он пустил коня легкой рысью, вылетая вперед. Все, что теперь он мог сделать, это подать пример своему войску. Тактика в сложившейся ситуации потеряла какой-либо смысл. От нее не осталось и следа. Впереди их ждала рубка. Английские стрелы, коридоры в частоколе и рубка.
Рыцари свиты коннетабля последовали его примеру — они тоже опускали забрала и вырывались вперед. Было бы признаком трусости закрыть лицо прежде, чем это сделает их командир, которого они уважали и которому верили. Особенно теперь, когда его правота становилась все более очевидной. Теперь уже ни для одного рыцаря не было тайной, что на тяжелую конницу, с таким пылом рванувшую к неприятелю на флангах, надежды было мало. Атака конницы захлебнулась так быстро, как захлебывается новорожденный щенок, которого бросают в корыто с водой. Теперь задачей первых баронов Франции, их вельмож и многочисленных рыцарей всех рангов было не сломить противника, не опрокинуть его, а, скорее, погибнуть с честью. Потому что из той мясорубки, которая шла сейчас по обе стороны разбухшего от дождя поля, гордым и самолюбивым французам исхода не было. А спасти жизнь бегством вряд ли бы решился хотя бы один рыцарь!
Тяжело дыша, пешие воины старались не отставать от своего командующего. «Смерть англичанам!» — кипели нападающие, выглядывая проходы в палисаде, чтобы были пошире. Уже некоторые арбалетчики пристраивали на плечо свое тяжелое оружие. Уже выставляли вперед длинные пики копейщики, которым нужно было подойти вплотную к частоколу и метко поразить в лицо и плечи спрятавшегося противника, уже закрывались щитами спешенные рыцари, держа в отведенной руке длинный меч, боевой топор с длинной рукоятью или палицу.
— Живее! Живее! — что есть мочи выкрикивали капитаны по всей линии, подбадривая своих солдат. — Смерть англичанам!
«Смерть англичанам!» — гудело войско.
…Все, что оставалось французам, это пройти еще пятьдесят, сорок, тридцать шагов…
— Ближе повозки! — ревели английские командиры авангарда, в обязанность которых вменялось снабжать лучников очень быстро тающими запасами стрел, которые с разницей в несколько секунд взмывали в дождливое небо. — Ближе повозки! Разгружайте живее, дьявол вас раздери! Живее!! Французы уже близко!
Хлысты били по спинам лошадей и мулов, запряженных в телеги, подгоняя животных как можно ближе к передовой. Повозки были укрыты отрезами грубого холста, пропитанного жиром и смолой, чтобы не промокнуть. Другие лучники уже срывали эти холстины, под которыми оказывались связки стрел — десятки тысяч, увязанных в ершистые снопы. Они тут же резали веревки, и пока одни держали под прицелом уже подступившее к самому частоколу французское войско, другие, ухватив стрел, сколько возьмет рука, втыкали их десятками перед лучниками. Тем оставалось, почти наугад, вырывать их из земли, прилаживать к тетиве и, целясь так, как целится орел, парящий в небесах, к бегущему по полю зайцу — сердцем, печенками, всеми потрохами, посылать одну стрелу за другой.
— Смотри, как бегут-то! — шептал обоим товарищам Вилли-Нос. — Уже и лица видать! Вон как оскалились-то! А эти-то, рыцари, впереди, страх! Ох уж я не пропущу вон того, что впереди! Он, видать, их командир! Ох не пропущу!
— Я тоже его приметил! — отвечал рыжебородый Джек. — А ты, Джон?
— Мой он, мой! — зло отвечал их рябой товарищ.
Уже было слышно, как хлюпают тысячи ног. Несколько стрел ударили в палисад. Один из лучников, стоявший недалеко от трех товарищей, охнув, схватился за лицо — стрела из арбалета, ударив ему в лоб, отбросила стрелка назад. Конный отряд, под мелким дождем, угрожая копьями и мечами, вырвался вперед и теперь стремительно приближался к палисаду.
Рыжебородый Джек уже натягивал тетиву:
— Не могу я больше ждать, не могу!!
— Джек, Джек, еще не время! — кричал рыжебородому товарищу конопатый Вилли-Нос. — Джон, скажи ему! Надо ждать! Не трать силы! Тридцать шагов! Надо ждать!
— Идите вы оба к дьяволу! — огрызнулся Джон. — Что б вас разорвало…
Через дождь, шаг за шагом, на них шла громада французского войска. Она надвигалась — конные рыцари, пешие; копья, торчавшие вперед, как жала, нацеленные арбалеты, вздыбленные топоры и мечи…
— Лучники! — скомандовал английский офицер. — Бей французов!!
— А я ему в самое сердце, в самое сердце! — шептал Вилли-Нос. — Только бы открылся!
Злость, гнев и ярость звериного накала одолели Карла д, Альбре, когда он увидел эти рыжебородые рыла, высунувшиеся из-за частокола. Тупые конопатые рыла. Их была тьма. Не счесть. Точно все английские крестьяне, эти лучники, были согнаны сюда, под Азенкур, их чертовым королем! Назло ему, Карлу д, Альбре, всему его войску, лучшим рыцарям, всей Франции…
Круглые луки, как морские волны, идущие к горизонту, выросли впереди, совсем рядом. Их было не счесть. И в каждом таилась смерть. Такая же хитроумная, жестокая и неумолимая, какая одолела рыцарей, нападавших на англичан с флангов. Карл д, Альбре понял это с такой поразительной ясностью, когда увидел лицо одного из лучников — круглое, рыжее, по-детски конопатое. Этот лучник смотрел на него так, точно он, знатный французский дворянин, испытанный воин, командир армии, был всего лишь диким кабаном, разъяренным, встретившимся этому стрелку на пути. Его бы, крестьянина, изрубить на куски, как теленка, но не тут-то было — их разделяли тридцать шагов, которые еще нужно было пролететь, преодолеть, оставить позади…
Пение стрел на этот раз было особенно дерзким, явным, пронзительно-острым, свирепым. Точно яростная волна прибоя, с шумом налетающая на берег, ударила в нападающих волна из тысяч английских стрел.
Карл д, Альбре почувствовал, как его качнуло назад — эта волна словно окатила его с головы до ног, оглушила, обожгла, сковала члены.
Его конь еще нес его вперед, но нес уже мертвый, загребая ногами: десятка полтора стрел, ударив в упор и пробив броню, изрешетили животное. Еще Карл д, Альбре увидел с десяток стрел, пробивших его щит, а вместе с ним и руку, и вонзившихся в его панцирь. Все тело нестерпимо жгло. Он только мельком увидел, как рыцарь де Вернуа и многие другие из его свиты, сплошь покрытые стрелами, вместе с лошадьми падали в грязь. Первая волна пущенных стрел в упор сразила всю его свиту — не оставила в живых ни одного бойца. Уже мертвые, сминая друг друга, они катились вперед. Все превратилось в кашу. Стрелы торчали из их забрал, откуда била кровь, из стальных панцирей, щитов, поножей. И отовсюду торчали гусиные перья. Они облепили его рыцарей и пеших воинов, падающих тут же, рядом, белыми облаками. Ему показалось, еще немного, и рыцари его загогочут и полетят вверх, прямо в полное дождя небо. Но летели они в грязь. Карл д, Альбре рванул руку со щитом в сторону, поломав сразу несколько стрел, застрявших в его броне и груди, но тут же новая волна, не менее дерзкая и свирепая, ударила вновь. И вновь огонь лизнул его по всей груди — теперь он и сам превратился в оперенное облако, в гуся, в птицу, готовую вот-вот вспорхнуть и полететь через дождь — вверх…
Коннетабль Карл д, Альбре, изрешеченный английскими стрелами, перелетел через убитого коня и всей массой угодил на острые колья английского палисада. Он был только одним из многих, кто в этот день, не успев нанести ни одного удара по противнику, замертво упал в топкую грязь на поле под замком Азенкур.
…Ряды конных французских рыцарей, прорвавшихся за палисад, редели. Но тем отчаяннее дрались французы. Из трех рыцарей, набросившихся на Карла Орлеанского, он выделил одного, грузного — в шлеме с остроконечным забралом, выдававшимся вперед, точно клюв птицы. Плащ англичанина был сорван, и Карл мог разглядеть чеканный герб на кирасе — это был герб Йорков, первых герцогов Англии. Англичанин был вооружен длинным мечом, которым он, даже не закрывая себя щитом, пытался поразить врага. Карл Орлеанский едва успевал обороняться: мечом — отражать удары Йорка, и щитом — удары двух наседавших на него рыцарей. Было понятно, они прикрывали своего сюзерена, пытались всячески обезопасить его. Йорк не сопротивлялся их опеке. И обижаться на него было трудно: шел не турнир, а бойня, за благородством и учтивостью тут никто не гнался — только за победой! Карл Орлеанский понимал, что так долго продолжать не сможет, один из них изловчится и ранит его — и тогда он разом окажется легкой добычей.
— Будь мы один на один, Йорк, я бы распотрошил тебя! — выкрикнул герцог. — Втоптал бы в грязь!
— Кто ты? — нанося удар за ударом, мечом по мечу, выкрикнул англичанин.
— Карл Орлеанский! Герцог и принц!
— Убейте его! — что было силы выкрикнул массивный Йорк. — Чем будет меньше претендентов на престол французов, тем лучше!
Двое английских рыцарей, крутившихся на конях, пытались как можно ближе подобраться к Карлу Орлеанскому. Они стремились прорвать его оборону и нанести решающий удар. Но слишком увлекшись охотой на принца, англичане не заметили, как один из французских рыцарей, сражавшихся плечом к плечу с Буа-Бурдоном, сразил единственного на эту минуту противника булавой и увидел, в каком положении герцог Орлеанский. Пришпорив коня, француз рванул на помощь к нему со всей прытью. Но этот маневр не укрылся от Йорка.
— Осторожно, Ричард, сзади! — вытянув руку с мечом вперед, громко предостерег своего рыцаря герцог Йорк.
Англичанин развернулся к противнику в ту самую минуту, когда тот оказался рядом с ним и со всего маха ударил булавой по его шлему. Островитянин, от забрала которого ничего не осталось, рухнул в грязь. В эту же самую минуту меч Карла Орлеанского лизнул руку герцога Йорка, в которой тот держал свой меч. Удар был не сильным, хоть он и рассек наручи, ранение — незначительным, ведь он едва дотянулся до противника, но этого было достаточно, чтобы Йорк замешкался. В эти мгновения он был уязвим — его щит открывал широкую грудь, плечи и голову. Решив забыть о третьем рыцаре, понадеявшись, что его спаситель возьмет англичанина на себя, Карл Орлеанский весь обратился к Йорку, которого он так неожиданно застал врасплох. И следующим ударом, уже четким и рассчитанным, тяжелым, ударил его по забралу. Йорка качнуло назад, он прикрылся щитом, но следующий удар Карла Орлеанского пришелся ему по пояснице. Йорк отвел руку со щитом назад, и тогда, рискуя быть убитым сзади, Карл Орлеанский весь потянулся к нему. Он вонзил меч в одно из самых незащищенных у любого рыцаря мест — туда, где под мышкой кончалась кираса и, оставляя узкое пространство, прикрытое лишь кольчугой, начинался широкий наплечник. Карл Орлеанский услышал, как широкое лезвие его меча, рассекая кольчугу и ломая ребра, с хрустом вошло в грудь герцога Йорка. Тот поплыл назад и опрокинулся на тела убитых солдат.
— Смерть англичанам! — вырвалось у Карла Орлеанского, потянувшего за узду. — Смерть англичанам!! — Его собственный крик показался ему самому криком обезумевшего от жажды крови и смерти человека. Закричи он так не на поле боя, а в другом месте, не поверил бы, что это его голос!
Конь молодого герцога встал на дыбы и тем самым спас хозяина. Третий англичанин, ранив его спасителя, уже мчался к нему, желая отомстить за герцога. Колющий удар его меча, открытый, стремительный, который должен был рассечь броню герцога, пришелся на брюхо его боевого коня. Смертельно раненное животное жалобно заржало, колыхнулось всем телом, повалилось на бок и грохнулось на трупы вместе с седоком. Англичанин хотел было тут же добить врага, нога которого оказалась придавленной бронированной конской тушей, рассечь ему голову, но рыцарь-спаситель из свиты де Буа-Бурдона, хоть и получив ранение в бок, ударом того же молота расшиб голову склонившегося над Карлом Орлеанским англичанина.
Вся эта катавасия, круговорот смерти, вынужденного вероломства, доблести, ловкости, ярости, происходила в течение полутора минут, не более. Француз ухватился за узду убитого под герцогом страдающего коня, тянувшего голову вверх, и немного оттащил животное в сторону. Этого хватило Карлу Орлеанскому, чтобы освободиться и приготовиться к битве. А его спаситель уже направлял коня к их командиру — Луи де Буа-Бурдону, вокруг которого рыцарей становилось все меньше.
— Гори в аду, Оксфорд! — услышал Карл Орлеанский выкрик кавалера де Буа-Бурдона, когда его меч, зажатый в богатырской руке, ударил противника в упор. Меч командира левого фланга, — еще полчаса назад многолюдного, устрашающего и мощного, от которого теперь мало что осталось, — пробил не только кирасу — он пронзил противника насквозь; окровавленный наконечник французского меча вышел из спины сраженного графа Оксфорда. И стоило Луи де Буа-Бурдону рывком, не без усилий, вытащить свой меч, как граф Оксфорд рухнул с коня.
Больше наблюдать за подвигами кавалера де Буа-Бурдона у Карла Орлеанского времени не было…
Все что он успел, это подняться, крепко встать на ноги и, выставив руку с мечом вперед, угрожать стальным жалом противнику. Его окружали четверо лучников и два ратника с копьями. Стоило французам ворваться за палисад, огромные луки стали неповоротливы и превратились в обузу. Нужно было отбивать удары. Лучники вооружились боевыми топорами с длинными рукоятями. Копейщики тоже хорошо знали свое дело в ближнем бою. Они, как правило, оставляли свои щиты, крепко сжимая обеими руками древка копий, длинные и широкие стальные наконечники которых были у основания снабжены острыми крючьями и всевозможными шипами на все случаи жизни. Так врага не проткнешь, зато зацепишь, стащишь с коня.
— Бросай меч, француз! — выкрикнул один из копейщиков. — Сдавайся!
Конец его копья был обагрен кровью. Французской кровью. За спиной, слева и справа, впереди — везде шел бой. Везде звенели клинки. Взрывались проклятиями голоса бьющихся не на жизнь, а на смерть людей. Резали слух крики раненых. Карл Орлеанский едва справлялся с яростью, которая обуревала его.
— Подходи ближе! — в ответ английскому ратнику выкрикнул молодой герцог. — Я выпущу тебе кишки! Подлая английская тварь!
Англичане не торопились — они все теснее окружали его.
— Это я одену тебя на копье, как кусок мяса! — подбадривал себя все тот же наступающий на него копейщик. — Тебя ждет ад, проклятый француз!
Как правило, сходившиеся в битве воины, несмотря на то, простой он воин, капитан или благородный принц, всегда подогревали себя проклятиями, направленными в сторону врага. Это был ритуал — часть воинской эпопеи, в которой кто-то должен был погибнуть.
— Сейчас ты сдохнешь! — выкрикнул второй копейщик, целясь пикой на герцога. — Говорю тебе это я, Джон из Корнуолла!
— Это мы посмотрим, отребье из Корнуолла! — мрачно откликнулся герцог. — Подлая дрянь…
Карлу Орлеанскому приходилось оглядываться — лучники с топорами подступали, и уже тянулись к нему зазубренные наконечники копий. Джон из Корнуолла сделал выпад, но ударом меча Карл отсек часть копья, ухватился за обрубленное древко, рванул копейщика на себя и пронзил его, одетого в легкий доспех, мечом. Корнуолец вобрал в себя воздух и уставился на противника. Копейщик, устроивший перепалку, попытался ударить герцога, но всадил оружие в своего же товарища, которым молодой герцог своевременно заслонил себя. Разом обернувшись, Карл Орлеанский увернулся от удара топора и вонзил меч в живот не слишком расторопному лучнику. А следующим ударом, перехватив меч обеими руками, отсек по локти обе руки и второму виллану, замахнувшемуся на него топором. Искалеченный англичанин, захлебнувшись болью, сжал обрубки; истошно крича, истекая кровью, он повалился на тела погибших, забился ногами в грязи… Когда же копейщик, выдернув свое оружие из тела убитого товарища, попытался вновь нанести прямой удар, молодой герцог ухватил наконечник копья, также рванул противника на себя и, достав врага, вонзил конец меча ему в горло.
Двое опешивших лучников отступили… Рыцаря легко сбить с коня английской стрелой, коль руки у лучника сильны и глаз точен, прошить, как иглой — кожу, его доспех. Но если оставить рыцарю его меч и выйти на него с тем же оружием, быть беде. Ведь меч для рыцаря — продолжение его руки, сердца, разума бойца, самой его воинственной породы. Меч для рыцаря — его жизнь, честь и слава…
Несколько мгновений было дано Карлу Орлеанскому, чтобы оглядеться. Чудом оставшийся в седле де Буа-Бурдон отбивался от пяти, а то и шести английских рыцарей. Конь под уже немолодым, но сильным и выносливым командиром фланга, вертелся юлой. Лучники не могли помочь своим рыцарям, лошади затоптали бы их. Карл Орлеанский видел только, как длинный меч де Буа-Бурдона, воистину — молния, разил своих врагов налево и направо. В ста шагах, через битву, пролетел мимо них конный отряд англичан, выследив крупную добычу. Карл Орлеанский успел разглядеть королевский штандарт Генриха Пятого и самого короля в пурпурно-алом плаще, окруженного своими рыцарями. Такие же схватки шли повсюду — по всем четырем сторонам света. Лязг оружия, истошные крики, вырывающаяся из разорванных жил человеческая кровь…
На помощь двум вилланам спешили трое лучников с топорами и рыцарь с большим конусообразным щитом. Двое из лучников издалека метнули свое оружие: первый топор вскользь задел шлем герцога, от другого Карл Орлеанский увернуться не сумел. Топор тяжело ударил в середину кирасы, и молодому герцогу, которого качнуло назад, резко обожгло грудь. Топор так и торчал из брони Карла Орлеанского, когда на него бросились двое осмелевших лучников. Они думали, что юный вепрь, на которого они так смело пошли, смертельно ранен, но не тут было! Карл Орлеанский вырвал из кирасы топор, перехватил его за рукоять. Лучник нанес удар сбоку, но два топора в руках врагов пересеклись, а меч тут же, точно вертел, прошил виллана насквозь. Карл отступил, желая уйти от удара второго лучника, но оступился и упал на несколько лежавших за его спиной трупов. Это помогло ему — он воткнул меч точно в мошонку нападавшему виллану. Его смелость и ловкость поразили противника; к нему торопился один только рыцарь, вооруженный мечом и щитом. А вилланы уже поднимали с земли луки и шарили глазами в поисках уцелевших стрел.
Оступившийся победитель поднялся вовремя. Его доспехи были прочны и легки одновременно. Молодой герцог был одним из самых богатых людей французского королевства. Лучшие кузнецы-оружейники Орлеана по заказу города ковали их для своего сюзерена. Помимо хорошей школы боя, которую ему давали лучшие фехтовальщики королевства, включая его отца, это было тоже немалым преимуществом! Меч Карла Орлеанского был длиннее, чем меч наступавшего англичанина. Ему было легко держать на дистанции своего врага. И пока он еще не избавился от топора. Отбив очередной удар меча, он изловчился и нанес ответный — топором — в шлем противнику. Рыцаря повело. Еще один удар топором сбил того с ног. Карл Орлеанский не видел никого и ничего. Придавив врага ногой к земле, он за несколько секунд превратил забрало англичанина в железное месиво, откуда наплывала кровь. И только тогда осознал всю опасность положения — лучники успели вооружиться. Отбросив топор, молодой герцог отсек руку упавшего навзничь противника, выбросил обрубок и схватил щит. Все это он проделал как раз в то самое время, когда две английских стрелы дрожали в натянутой тетиве. Третий лучник, вооруженный топором, ждал минуты, чтобы добить противника. Обе стрелы ударили в щит, пробили его, наконечник одной из них уперся Карлу Орлеанскому в распоротую топором кирасу… На этот раз его руке не повезло. Вторая стрела прошила ее насквозь, пробив и наручи, и кольчугу под ними. Молодой герцог не сразу почувствовал эту боль. Главное, кость его руки была цела, потому что он отразил удар топора тем же щитом, и привычным колющим ударом поразил напавшего на него виллана. Перешагнул через него и двинулся на двух лучников. Первый сразу же отбросил лук и рванул назад, второй отыскал на земле стрелу и теперь натягивал тетиву.
Карл Орлеанский шел на него, опустив щит. Его грудь была открыта для выстрела. Но стрела подвела лучника — она оказалась сломанной. Виллан растерялся. Какие-то мгновения он выбирал, что ему делать, найти другую стрелу, убежать или схватить с земли оружие, топор или копье, и попытаться сразиться с рыцарем. Это и погубило его. Карл Орлеанский был уже рядом. Как хворостинка, английский лук разлетелся надвое от удара меча. А следующий удар, тяжелый, наотмашь, пришелся на шею отступающему англичанину — с тяжелым хрустом голова его отделилась от тела, перевернулась, обрызгав молодого герцога кровью, шлепнулась в грязь. Фонтан крови ударил из шеи, заливая топкую грязь под ногами герцога и лежавшие рядом трупы. Первый лучник, что дал деру, оглядываясь, улепетывал все дальше в сторону своего лагеря. Ведь у француза, как он убедился, была дьявольская сила!
Вокруг все звенело, ревело на все голоса, кипело…
Карл Орлеанский поднял голову к небу. Оно был хмурым. Нескончаемый мелкий дождь смывал кровь тысяч убитых в черную жижу раскисшего поля.
Он услышал свист стрелы и почувствовал толчок. Три намокших гусиных пера дрожали перед самым его носом. Чуть ниже правого плеча, пробив броню, торчала стрела. Еще один свист и еще один толчок. И вновь три гусиных пера. На этот раз стрела торчала из его бедра. Неожиданно подкатила боль.
Он сделал шаг и едва не лишился от боли чувств.
Карл Орлеанский не сразу увидел целившегося в него лучника. Тот стоял за трупами двух лошадей, готовясь как можно точнее выпустить стрелу. Звуки плыли в ушах молодого герцога, то становились громче, то затихали. Голоса, окружавшие его со всех сторон, полные бешенства, агонии, страха, отчаяния, безумия, пробивались к его слуху и куда-то уплывали вновь. Карл Орлеанский тупо двинулся на врага. Выпущенная стрела, едва коснувшись его плеча, ушла в сторону. Переступая через трупы, хромая, Карл шагал на противника, так старавшегося прикончить его.
Он опомнился от лошадиного ржания за спиной. Оглянулся. Несколько всадников, французов, теснили англичан, хотя тех было больше. Французские рыцари уже не верили, что их армия победит, что сами они живыми и здоровыми возвратятся в лагерь. Круша мечами и боевыми молотами черепа противников, они знали, что сегодня, уже скоро, погибнут на этом поле. И эта уверенность давала им непобедимую силу. Увидев эту картину, молодой герцог нашел в себе силы улыбнуться. Он был одним из этих героев. Ему тоже оставалось жить считанные минуты. Он взглянул на кончик стрелы, целившейся в него, и вдруг увидел, что она ползет вверх и в сторону. Лучник нашел себе более достойную мишень — одного из конных рыцарей-французов, что сейчас старались забрать с собой как можно больше англичан.
— Сюда, — наполняясь гневом, хрипло прошептал он в сторону лучника, — сюда!..
Но тот не слышал его: виллан старался не промахнуться — сразить одного из отчаянно бившихся французов, не попасть в своего. Карла Орлеанского покачивало. Да как смеет этот крестьянин пренебрегать им — принцем королевской крови? Как смеет он мешать битве рыцарей? Их героизму? Их презрению к смерти?..
Карл Орлеанский хотел было переложить меч в левую руку, но та не слушалась его; тогда он зло воткнул меч перед собой — лезвие вошло в тело убитого англичанина, и оперся о рукоять. Ему нужно было передохнуть. Он делал все медленно, тяжело, точно в полусне. А за его спиной сцепившиеся англичане и французы, закованные в доспехи, всей громадой двигались в его сторону. Что было силы мучая лошадей, заставляя увертываться от оружия противника, они двумя противоборствующими волнами накатывали друг на друга, отступали, теряя товарищей, и вновь, тут же затаптывая убитых и раненых, бросались в атаку. Молодой герцог взглянул на лучника — в этот самый момент англичанин и сам уставился на него. Но лучника и разрезавшие пространство за ним конные отряды, бьющихся пеших уже проглатывала бездна. В глазах герцога темнело. Он крепче ухватился за меч, но все же нашел в себе силы выдернуть его из мертвой плоти. Что было дальше, он так и не узнал. Над ним истошно заржала лошадь, а затем что-то тяжелое и громоздкое накрыло его, уже теряющего сознание, с головой…
Генрих Пятый скакал вдоль рядов дерущихся англичан и французов. Англичане брали верх, но их расторопность снижала алчность. В общей свалке опрокинув очередного рыцаря в богатом доспехе крюком или скрутив раненого рыцаря, подбитого стрелой, зажатого собственной лошадью, тоже раненной или убитой, они волокли его за палисад. Такой рыцарь уже превращался в товар. Иногда тащили и тяжело раненных, истекавших кровью, обезображенных, уже не жильцов, вместо того чтобы добить их тут же и дальше броситься в бой. Некоторые, самые жадные, сами становились жертвами — их сминали и закалывали разрозненные и малочисленные отряды французов, редевшие с каждой минутой, но ожесточенно отбивавшиеся от наседавших англичан.
Тысячи людей копошились на поле — вдоль английского палисада, местами разломанного, где-то уцелевшего, в грудах оружия и море стрел, в грязи и крови, под мелким дождем, идущим на убыль. Взлетали топоры и мечи, луки были втоптаны в разбухшую от дождя землю. А по полю, в их сторону, уже двигалась вторая волна французского войска. Но лучники не видели ее, они были заняты своим товаром, доставшимся им так легко в этот осенний день!
Бросив свиту, Генрих пришпорил коня и помчался вдоль рядов ополоумевших от легкой добычи лучников, копейщиков и спешенных рыцарей, не видевших приближавшейся опасности. Точно пламя, бился за его спиной пурпурно-алый плащ.
— Французы наступают! — ревел английский король. — Не щадите рыцарей! Не думайте о выкупах! Дробите им черепа! Убивайте под ними лошадей и не давайте подняться! Режьте их как свиней! Всех до единого! Французы уже близко! Беритесь за луки, черт вас раздери!
Король промчался мимо рыжебородого Джека, едва не сбив того с ног. Но лучник услышал обрывки последних фраз и теперь, оставив своего пленника лежать в грязи, тянул голову вверх, пытаясь разглядеть за спинами своих же ратников, за мечущимися лошадьми французов, за мельканием алебард, мечей и копий движение на поле. А темная полоса пеших французов и впрямь приближалась. Солдаты противника, взбивая грязь, уже перешли на бег. Они торопились что было силы: на глазах второй линии войска вырезали первую, а также лучших рыцарей Франции, раненых, сбитых с лошадей, покалеченных во время неудачного наступления.
Рыжебородый Джек взглянул на своего пленника.
— Жаль с таким добром расставаться! — бормотал он, вытаскивая широкий нож из-за пояса. — Ох, как жалко! Богатый мне попался пленник, ох, богатый!
— Я герцог Барский! — хрипло проговорил тот. — Я родственник французского короля! Скажи об этом своему командиру, англичанин! Моя семья заплатит тебе столько, сколько ты захочешь!..
Глаза рыцаря были широко открыты. Тяжело раненный, он едва мог пошевелиться. Три стрелы пробили ему оба плеча. Еще одна вошла в локоть и вышла снаружи. Колено рыжебородого Джека прижимало рыцаря к земле, вдавливало в грязь.
— Англичанин, ты станешь богатым! Я не хочу погибнуть так…
Рыжебородый Джек уже держал широкий нож над поверженным французским рыцарем. Английские лучники, простые крестьяне, боялись ослушаться своего короля. Генрих мог и вельможу не пожалеть, а виллана — и тем паче. Не успел он оттащить его к палаткам, сам виноват. Даже злость разобрала английского лучника, что все сложилось так. А вот оттащил бы к палаткам, и резать бы не пришлось!
— Хотите, милорд, не хотите, а наше дело — слушать короля! — глядя в глаза раненому рыцарю, зло усмехнулся он. — Небось, душу Богу отдавать не хочется, а француз?
— Я прошу тебя, — умолял его молодой воин. — Я не сбегу, слово рыцаря. Я останусь тут, на этом поле. Я дождусь тебя…
— Верно, никуда не сбежишь, — занося нож, еще более зло огрызнулся рыжебородый Джек, — тут и останешься. Только вот я не вернусь!
— Прошу, англичанин! — выкрикнул француз, но это были его последние слова.
Рыжебородый Джек, на выдохе, ударил широким лезвием точно в шею воина — под самый подбородок, где не было брони; кровь из артерии брызнула вверх, окатив лицо лучника; рыцарь захрипел, забился в конвульсиях, насколько ему позволяли доспехи и полученные в бою раны. Но рыжебородый Джек только утерся широкой конопатой ладонью и рассмеялся.
— Как свинью! Как свинью подрезал. — Он оглянулся на палисад. — Где ж мне теперь лук мой искать? Вот незадача…
Умерщвляя и бросая добычу, какой бы дорогой она ни была, лучники и ратники отступали за палисад, за те участки, где он еще сохранился. Вторая волна французской пехоты была уже в пятидесяти шагах. Лучники подбирали оружие, свое ли, чужое — неважно, пробовали тетиву, лихорадочно собирали стрелы.
А французы уже шагали по трупам своих соотечественников, которых свалил первый град английских стрел; пересекали это страшное кладбище, еще местами живое, где убитые и раненые лошади, поверженные рыцари и простые ратники представляли собой горы окровавленного мяса, иссеченного и порубленного металла.
Вперед вышли французские арбалетчики, их стрелы положили около сотни не самых расторопных англичан, но вскоре лучники выглянули из-за палисада и ударили в первые ряды французов. Под их стрелами вторая линия потеряла половину своих людей, но оставшаяся половина ожесточенно бросилась через разрушенный палисад и, истребляя англичан, стала теснить их к лагерю.
Вот тогда все и увидели над английским станом пламя и черный дым. Это горели наспех построенные и теперь политые смолой бараки англичан. Но не предательская рука пошла на это злодеяние — десятью минутами раньше сам король Англии приказал своим офицерам поджечь все строения в тылу. Многие из них не поверили своим ушам. Бараки были набиты пленными французскими рыцарями. Ранеными и здоровыми, но оглушенными, придавленными лошадьми, на время ставшими беспомощными, а потому изловленными, теперь же — скрученными по рукам и ногам.
— Вы не поняли приказа? — рявкнул король. — Исполнять!
Офицеры немедленно передали приказ сержантам. Солдаты арьергарда засуетились. Двери бараков были подперты бревнами.
Король Генрих Пятый смотрел, как его солдаты поливают смолой нехитрые постройки, сбитые не так давно из срубленных в окрестностях Азенкура деревьев, как разгорается пламя. И как английские рыцари из арьергарда, прикрывавшие со своими отрядами лагерь, смотрят на этот костер. Он видел некоторых своих рыцарей, снявших шлемы, оставивших на головах только стальные сетки, и злился еще больше. Фронт приблизился. Оставлять за спиной лучших французских бойцов, попавших в плен по глупости своей и своих командиров, он не решился. Зачем было рисковать победой? Французы, в случае их проникновения в лагерь, могли освободить товарищей.
Судьба пленных была решена в считанные минуты.
Граф Солсбери и другие рыцари, с окровавленными мечами, тупо смотрели, как полыхают деревянные постройки, еще недавно укрывавшие их от многодневного дождя, слушали, как крики и вопли погибающих разносятся по всей округе, заглушая продолжавшуюся резню.
— Господи, — прошептал граф. — Господи всемогущий…
Рядом с ним, храпя, встала на дыбы закованная в броню лошадь, опустилась, разбив копытами грязь вокруг себя. Весь залитый кровью врагов, рыцарь поднял забрало. Это был герцог Кларенс. Сейчас он походил на бога войны, на беспощадного Марса, наполненного огнем битвы, утолявшего главную и единственную свою жажду — неистребимую жажду! — кровавой расправы.
— Что, граф, — кивнул он в сторону пылающих бараков, — такая тактика оправдывает себя на поле боя?
Солсбери не ответил ему. Кларенс зло усмехнулся, опустил забрало и, пришпорив коня, помчался туда, где французы еще оказывали мало-мальски достойное сопротивление.
Гибнущие пленные, связанные, задыхаясь от гари, сгорая заживо в бараках, в плену раскаленного металла собственных доспехов, звали на помощь. Но оставшимся от второй линии французам, так и не сумевшим пробиться к своим, под напором собравшихся англичан пришлось отступить. Отбиваясь, они минули частокол и уже вновь были в поле, когда Генрих Пятый, нарушив свое же правило, отдал приказ беспощадно преследовать врага. Английская конница, хоть и поредевшая, но теперь едва ли уступавшая французской (истребленной на три четверти) по численности, бросилась за пешими — арбалетчиками, копейщиками и спешенными рыцарями — чье отступление теперь походило скорее на бегство.
— Пленных не брать! — вновь ревел английский король своим рыцарям и солдатам. — Шкуру живьем спущу с каждого, кто будет охотиться за дворянами! Никому не будет пощады!
Англичане, особенно простолюдины, из которых по большей степени и состояло войско Генриха Пятого, верили: король, заживо спаливший своих пленников, тем более — аристократов, с ними церемониться не будет. Живьем шкуру спустит — точно. А как ни крути, жизнь будет поважнее выкупа.
И потому пленных они не брали. Третья линия французского войска так и не решилась вступить в бой. Гибель коннетабля, большинства полководцев и половины армии за какие-то полтора часа боя парализовала воинов убитого Карла д, Альбре. На виду у третьей линии французов, теперь ожидавшей исхода позорной битвы, англичане перебили почти всю вторую линию французского войска. Конным английским рыцарям, преследовавшим врага по пятам, помогали лучники и копейщики — они беспощадно, топорами и пиками, добивали тех, кто был на земле. Клочья мяса, точно на скотобойне, разлетались на любом крохотном пятачке поливаемого дождем поля. Кровь текла по мечам и топорам идущих вслед за французами англичан.
Третья линия, уцелевшая, отстоявшаяся в арьергарде, так и не двинулась с места.
Судьба битвы на земле Фландрии, под замком Азенкур, была решена за четыре часа стояния под дождем и за два часа битвы. Ее исход теперь был ясен и англичанам, и французам. Хозяевам своей земли оставалось, как псу, избитому до полусмерти, поджав хвост, убираться восвояси.
Захватчикам — праздновать победу.
На середине поля английские рыцари повернули своих коней. Переступая через тысячи тел убитых французов, остывая от кровавой расправы, шли назад и простые ратники.
Англичане понимали: не скоро теперь оправятся французы после такого поражения, не скоро соберут войско. Да и соберут ли вовсе…
…Там, где наступал левый фланг французских конных рыцарей, где громоздились друг на друга тела лошадей и людей, покрытые сталью и глубоко застрявшими в ней стрелами, оглядывающий окрестности лучник, невысокий ростом, остановился:
— Эх ты! Посмотрите-ка…
Под его ногой пошевелилась рука в стальной перчатке: рыцарь все еще держал меч — богатый, крестовина которого так и сверкала золотыми узорами. Это был француз, как пить дать, француз! Лучник вытащил из его руки грозное оружие, закутал его в первый попавшийся на глаза плащ, который он тут же стянул с убитого, лежавшего рядом лучника. Может быть, убитого этим самым рыцарем. Затем, поразмыслив, ухватил рыцаря за руку и потянул на себя. Да только тщетно. Он был крепко завален телами убитых.
Тогда англичанин снял с руки рыцаря чешуйчатую перчатку, и не ошибся — дорогущий перстень сидел на среднем пальце рыцаря. Целого села, где жил лучник, стоил такой перстень!
— Вот это да! — воскликнул вояка-простолюдин.
Он хотел было отрубить руку рыцарю, чтобы похвастаться перед своими товарищами, но передумал. Лучник стащил перстень, присмотрелся. Это была золотая печатка. И на этой печатке, помимо прочего, красовались три лилии.
— Ого! — вырвалось у лучника.
Он был не дурак и знал, что три лилии — это герб французских королей, с которыми уже целый век они воевали за большую землю. «Неужто король?» — подумал лучник, но потом отрицательно покачал головой:
— Нет, вряд ли.
Король их, говорили, был безумен и не выходил из своего дворца, так и сидел годы напролет в своей столице.
А может, сын короля?..
Лучник огляделся: в поле было немало его товарищей, собиравших стрелы, оружие, искавших раненых друзей-товарищей, и не менее того — желавших отыскать пленника, а нет — добить проклятого француза. Разбросав несколько тел, лучник все-таки напрягся и вытащил из-под конских ног наружу рыцаря, оказавшегося в отменном доспехе. Его кираса была изрублена, наплечники тоже. Как видно, он дрался до последнего, пока не свалился без чувств. Лучник хотел было открыть забрало, но не удалось — насмерть заело замки. Тогда англичанин стащил с головы рыцаря его дорогой и причудливый шлем, украшенный гравировкой с позолотой. Ох, и родовитым был этот молодой воин, мог поклясться он всеми святыми! И преисподней тоже.
Кажется, рыцарь еще дышал…
Лучник вновь огляделся: битва была закончена. Вряд ли бы кто теперь стал его наказывать за то, что он приволочет в свой стан аристократа в таком богатом доспехе. Только бы не издох по дороге.
В эту минуту рыцарь открыл глаза. Лучник подмигнул ему.
— Ты кто? — спросил англичанин.
Рыцарь что-то прошептал, но лучник только поморщился.
— Кто, кто? — переспросил он. — А ну, говори яснее. — Он занес над рыцарем свой топор. — Если не скажешь толково, сейчас тебя и прикончу. Порублю на кусочки башку твою французскую! — Смягчившись, лучник все же склонился над рыцарем, желая помочь ему. — Ну?
— Герцог Орлеанский, — прошептал тот.
— Герцог? — нахмурился лучник, первое слово он расслышал, второе — нет. — Какой герцог?..
— Орлеанский, — уже громче проговорил рыцарь, понимая, что от этого зависит его жизнь. — Внук короля Франции Карла Пятого, племянник короля Франции Карла Шестого…
Лицо лучника расцвело, он рассмеялся, подставляя все свое рыжее море конопушек моросящему дождю.
— Знал я, сегодня мне повезет! Дорого, верно, милорд, стоит ваша шкура?
— Дорого, — ответил тот.
Лучник хотел было вновь обрадоваться, но вдруг нахмурился:
— А жить-то, милорд, будете? Не протянете ноги раньше времени? А не то притащу я вас в лагерь, а вы дух испустите?
— Жить я буду, — откликнулся рыцарь. — Буду…
— И то дело. Сейчас найду коня и подведу его. — Он уже озирался, выискивая глазами свободную лошадь, которую пока еще никто не перехватил. — Никуда не отползайте, милорд, — весело воскликнул он. — Не сердите меня! Я вспыльчивый малый! — Его лицо вдруг стало нарочито суровым. — Запомните, теперь вы принадлежите Вильяму из Уэльса по прозвищу Вилли-Нос!
Карл Орлеанский смотрел на вечернее небо. Где-то рядом слышалась английская речь. Перебранка. Смех. Шелестел дождь, но совсем непривычно — не как в лесу или поле. Тут и там капли барабанили по металлу. Кричала смертельно раненная лошадь, которую еще не успели добить. Звуки подкрадывались к нему, становились полнее. Вздохи и мольба о помощи раненых точно перекликались повсюду друг с другом. Все поле, укрытое дождем, гулко стонало, словно горевало о своей судьбе… Герцог подумал о сотнях французских рыцарей, так бесславно в этот день выстеливших своими телами поле. Он подумал о боевом товарище герцоге Жане Алансонском — что сталось с ним? Карл Орлеанский не знал, что принц крови д, Алансон, еще в начале битвы окруженный англичанами, поняв, что сопротивление бесполезно, сорвал с головы шлем и выкрикнул: «Я — Жан Алансонский! Сдаюсь!» Но это его не спасло. С десяток копий и мечей уже были нацелены на него. И хотя стоил он дорого, англичане в кровавом пылу закололи его. Он подумал об Артюре де Ришмоне, что бился на правом фланге. Что с ним — убит, как и многие другие? Артюр де Ришмон и впрямь лежал на той стороне поля, он был завален горой трупов — французов и англичан. Конечно, герцог Орлеанский не мог знать, что де Ришмона найдут так же, как и его. Откопают. Кираса истекающего кровью графа окажется изрублена, и английский топор будет торчать из его шлема — из рассеченного забрала. А в десяти шагах от де Ришмона будет лежать командир правого фланга — маршал Буссико, весь истыканный английскими стрелами, но тоже выживший, раненый.
Глотая дождь, слизывая кровь с губ, Карл Орлеанский всего этого знать не мог. Как и того, что, отбившись от англичан, его командир де Буа-Бурдон дал клич к отступлению тому небольшому количеству рыцарей, что еще оставались с ним и которым улыбнулась надежда на спасение…
— А вот и я, милорд, — расплылось над ним рыжее и довольное лицо лучника с приплюснутым носом. — Вокруг столько мертвечины, что к вам и не подберешься! Небось, хорошо поработали сегодня мечом, а? Вон сколько наших вокруг вас полегло. А то что герцог, племянник короля, это хорошо. У меня в Уэльсе, в родной деревне, невеста, Мэри, вот она рада будет, когда узнает, какой куш мне достался! Мне бы теперь вас на лошадь как-то взгромоздить. Вон, на вас железа-то сколько. Так ведь и оно дорогое. За такой доспех я смогу себе новый дом построить. С большим участком. И овец штук пятьдесят прикупить, да еще отложить на черный день. Сейчас я вас обвяжу, да затащу на лошадь, перекину через седло. Только вы смотрите, помогайте мне. И смотрите, Богу душу не отдайте, милорд, вы теперь мне дороги, ой как дороги!
…В этот день, 25 октября 1415 года, на поле под Азенкуром французы потеряли убитыми более половины своей армии — свыше семи тысяч человек, а именно: девяносто графов; полторы тысячи рыцарей; три с половиной тысячи конных дворян; несколько тысяч пехотинцев. Были убиты двенадцать представителей высшей знати, среди которых — коннетабль Карл д, Альбре; кузен короля, принц крови герцог Жан Первый Алансонский; родные братья Жана Бургундского Бесстрашного — герцоги Антуан Брабантский и Филипп Неверский; герцог Барский и другие вельможи.
Более тысячи человек попало в плен, среди них — герцог Карл Орлеанский; герцог Туренский; герцог Бурбонский, граф де Клермон; маршал де Буссико; Артюр де Ришмон, второй сын герцога Бретани.
Потери англичан благодаря блестящей военной тактике и выдержке оказались несравнимо меньшими — шестьсот или семьсот человек, среди них командир правого фланга герцог Йорк и граф Оксфорд…
— Мой дружок, рябой Джон, погиб в этой битве — ему снесло мечом полголовы, а вот я не только жив, но еще и при товаре, — рассуждал Вилли-Нос. Лучник хотел поделиться этим чувством с кем-нибудь и обернулся к пленному рыцарю. — Так только на войне бывает, верно, милорд?
Карл Орлеанский, которого вез на пойманной лошади в английский лагерь лучник из Уэльса Вилли-Нос, счастливый своей добычей, молился только об одном — не истечь кровью, выжить. Его выкупят, его обязательно выкупят! Он — наследник огромных земель на территории Франции. Его родной город Орлеан не уступит Парижу!
Ход мысли Карла Орлеанского был прост и понятен: нынешние английские короли — родственники французских королей. Его бывшая жена — королева Англии. В жилах его дочери, Жанны, течет кровь не только Капетингов-Валуа, но и Плантагенетов — ушедшей ветви английских королей, место которых нынче заняли их младшие братья — Ланкастеры. Они договорятся. Таковы правила!
Только бы не истечь кровью…
