Мы остановились у кафетерия на Восемьдесят шестой улице, где толкались заспанные люди, забежавшие сюда выпить на скорую руку чашку кофе перед работой. Мои необутые ноги не привлекли внимания посетителей, хотя костюм, одолженный мне Кей, мог стать сенсацией сезона — сшитый из синего плотного материала, он висел на мне, как на огородном пугале. То ли это был наряд комика, то ли его смастерили по специальному заказу для богатыря-мутанта. Действие укола, сделанного мне врачом «скорой», уже прошло, и я почувствовал страшную боль и усталость.

Тед же, напротив, ликовал и был неимоверно бодр. Хотя после бессонной ночи глаза его опухли и покраснели, а мешки под ними были темны, как грозовые тучи, он сиял и болтал без умолку. Он, разумеется, намеревался играть одну из центральных ролей в предстоящей инсценировке событий прошедшей ночи в квартире Макдональда и все повторял, какой же это бурный старт для его сыскного агентства. Проглотив несколько пончиков с маслом и запив их несколькими стаканами апельсинового сока и молока, я почувствовал себя гораздо лучше: возможно, выпитая жидкость заменила мне потерянную кровь. Однако на душе у меня по-прежнему было пасмурно.

Тед выбежал на угол и накупил ворох утренних газет. Моя физиономия светилась на первых полосах большинства из них — обо мне даже «Нью-Йорк таймс» поместила короткую заметку. А в «Дейли ньюс» на всю страницу напечатали мой портрет — я стоял в комнате Стива на фоне разбитого окна. Видок у меня был как у инопланетянина: одежда порвана, рубашка свисает клочьями, останки пиджака в крови. Мои глаза казались остекленевшими, видимо, после нанесенного мне Стивом апперкота в подбородок. Поразительно, что такой тщедушный субъект мог так зверски мне врезать. На внутренних полосах «Ньюс» были еще фотографии; Кей, Стив в окружении двух рослых полицейских поднимается по ступенькам полицейского участка, и Тед, тычущий пальцем в магнитофон на переднем сиденье своей машины. Тед даже не забыл распахнуть пальто, демонстрируя подмышечную кобуру. Я прочитал было первые абзацы репортажа, но быстро потерял интерес.

Тед же читал все подряд хриплым шепотом, крякая от удовольствия всякий раз, когда натыкался на свое имя.

— Я схожу куплю еще десяток номеров, — сказал он. — Считай, что я сэкономил тысячу долларов на рекламу своему агентству.

— Ты и за десять тысяч не сумел бы купить себе столько полос… Скажи, Тед, теперь-то хоть ты выкинешь свой двубортный костюм?

— А чем тебе не нравится мой костюм? Его надо только хорошенько отгладить и…

— Да ничего. Чудесная ткань. Давай-ка свалим отсюда. Мне надо отдохнуть, чтобы восстановить цвет лица перед съемкой. Ну вот кто бы мог подумать — я вдруг стал актером.

— Слушай, Туссейнт, нам надо обсудить кое-какие наши общие дела.

— Только не здесь, устал страшно. Давай поболтаем по дороге ко мне. — Я слишком утомился, чтобы удивиться поползновению Теда содрать с меня гонорар за день работы или что там он хотел от меня…

Когда мы направились к Сотым улицам, Тед, сунув в рот новую сигару, начал:

— Я о многом передумал за эти последние несколько часов. Тебе — нам — здорово повезло с этими ребятишками с Мэдисон-авеню, тут же пахнет верными и немалыми бабками, если только мы будем действовать с умом. Помнишь, я тебе рассказывал о промышленном шпионаже, которым я сейчас собираюсь заняться? Так вот, телевидение — это тоже отличное поле деятельности. Им могут понадобиться частные сыскари для массы дел: шпионить за конкурирующими компаниями, подогревать возникающие скандалы, вынюхивать вредные привычки телезвезд, охранять их от посягательств любовниц и налетчиков — словом, море работы. А когда я говорю, что мы должны действовать с умом, я вот что имею в виду: ты пролез к ним, а у меня агентство. Предлагаю тебе партнерство. Бейли и Мур. Получишь сорок процентов прибыли. Ну как, Туссейнт?

Я помотал головой. Мои глаза слипались, и я уже видел будущую телепередачу. Перед моим взором снова возникла обрамленная оконной рамой комната Стива с его чудной мебелью. Стив снова «объяснял» Кей, почему он убил Томаса. А Кей сидела перед ним и внимательно слушала, кивала, соглашалась… Чудная мебель, чудные больные люди. Они оба разговаривали так, точно…

— …я не хочу тебя надуть. Я готов дать тебе пятьдесят процентов чистыми, но ты пойми: все оборудование же мое, у меня действующее агентство, так что мне кажется, что я…

Я открыл глаза.

— Можешь все забрать, Тед, все сто процентов. Я завязываю с частным сыском. Я тебя напрямую свяжу с Кей. Ты ей подойдешь, будешь ее свадебным генералом на всех вечеринках.

Мы остановились на красном свете. Тед недоуменно повернулся ко мне, чуть не тыча мне в лицо своей сигарой.

— Туссейнт, ты хоть соображаешь, что говоришь?

— Они будут потешаться над тобой на своих сборищах, но зато тебя ждет длинный доллар. На самом деле, в этом нет ничего сложного…

— После стольких лет, после всех тягот в этом бизнесе ты решил бросить?

— Ага. Именно сейчас. Когда я впервые в жизни понял, что, похоже, чего-то стою и что из меня мог бы получиться неплохой сыскарь. Я передам тебе также и пятнично-субботние дежурства для Сида. Теперь мне захочется встречаться с детективами и полицейскими только в романах и в кино, и то, может, не всегда. С меня хватит. По дороге на телестудию я заеду, пожалуй, в Почтовое управление и скажу дяде Сэму, что готов пополнить армию его верных почтальонов.

— Туссейнт, по моим расчетам, мы будем зарабатывать не меньше десяти кусков в год — и это только вначале. Ты заблуждаешься, если думаешь, будто в одиночку осилишь это дело… Или ты надумал заняться чем-то другим? Скажи, ты же не слишком серьезно относишься к актерскому ремеслу?

— Тед, мне просто осточертела лажа. Я хочу стать почтальоном и заниматься своими делами. Пусть кто-нибудь другой прячется за прилавком и ловит девчонок, стащивших с полки грошовую тряпку, потому что у них нет денег купить себе новую блузку. И я не желаю больше охотиться за старухами и заставлять их платить за какой-нибудь сраный холодильник продавцу, который нагрел ее на этом самом холодильнике. А больше всего мне осточертело крутиться среди людей, которые лезут напролом, по чужим головам, и готовы ради тепленького местечка предать своих родственников или даже убить их — ради тепленького местечка… — Произнеся эту тираду, я снова представил себе Кей, слушавшую исповедь Стива с таким выражением, точно он говорил ей само собой разумеющиеся вещи, точно какая-то там карьера стоила того, что он совершил. — Короче говоря, я до смерти устал копаться в чужом дерьме.

— Ты потерял много крови, ты перевозбудился. Завтра ты взглянешь на все это совершенно другими глазами…

— Нет, Тед. Возможно, это решение давно уже вертелось где-то в глубине моей черепушки, только я сам об этом не догадывался. Как сыщик — я кончился. Ты много для меня сделал, Тед, и я очень благодарен тебе за то, что ты рисковал головой ради меня. Правда, я говорю это совершенно искренне. Но я тебе не нужен для участия в крысиных гонках на Мэдисон-авеню. Я поговорю с Кей, и ты вольешься в их ряды.

— Если так, Туссейнт, то, поверь, я никогда об этой услуге не забуду. Я стану приглашать тебя на рождественские ужины. Я… А ты будешь играть в их фильме?

— Конечно. Мне же бабки нужны, чтобы как-то встать на ноги. Но это будет моим последним выступлением в роли детектива. Я устал от всего. Знаешь, на окраине Бингстона есть старая ферма. Я бы хотел поехать туда и просто пожить там недельку и отдохнуть. Хотя нет, я там с ума сойду. Мне надо бросить якорь где-то между этими крайними полюсами.

— Тебе сейчас прежде всего необходимо выспаться.

Мы остановились у моего дома — Боже, я не был здесь почти целую неделю. Он по-прежнему выглядел халупой, но приветливой. Нет, что ни говори, а все-таки это мой дом. Вылезая из машины, я пожал Теду руку и сказал ему на прощанье:

— Еще раз спасибо тебе. Надеюсь, тебя ждет большая удача. Попроси Кей выделить тебе толкового рекламного агента — надо выжать из этой катавасии как можно больше.

— Э, ты прав. Хороший рекламный агент, конечно, нужен, я мог бы отдать за это пару сотен. Ну, надеюсь, Кей введет меня в курс дела. Она, надо думать, появится у себя в офисе не раньше полудня.

— Куй железо, пока горячо. Она уже сидит за столом и строчит. Позвони ей. Не теряй времени. До вечера, Тед!

В квартире ничего не изменилось — такая же обшарпанная и уютная, как всегда. Ни Олли, ни Роя дома не оказалось. Я разложил свою складную кровать и разделся. Душ исключался, так как мое туловище было похоже на зловещий кроссворд: полоски белого пластыря и бинты на фоне коричневой кожи. Я уж и не мог припомнить, когда в последний раз обращался к врачу, и черкнул в своей записной книжке напоминание позвонить ему завтра. В половине девятого я поставил будильник на полдень и прыгнул в постель.

Но кровать точно была невидимым проводком соединена с сигнальным устройством: в ту самую секунду, что я коснулся простыни, затрезвонил телефон. Я снял аппарат со стола, поставил его рядом с кроватью на пол и взял трубку. Это была Сивилла.

— Туи, я только прочитала в газете… Боже мой!

— Привет, Сивиллочка! Я как раз собирался тебе позвонить попозже. Сегодня вечером я смогу вернуть твои деньги.

— Да кто говорит о деньгах! Как ты себя чувствуешь, ты не ранен?

— Устал и… занят. А о деньгах говорила ты, когда я последний раз звонил тебе — из Кентукки. Ты очень много говорила о деньгах.

— Ой, ну я просто разозлилась, что ты вляпался в эту дурацкую авантюру. Я хочу сказать, мне все это тогда показалось глупым и ненужным…

— Ах, значит, теперь, когда все так удачно разрешилось, тебе это уже не кажется глупым? — пробормотал я, мучительно соображая, как же ей сказать.

— Туи, я отпросилась с работы, я думала, ты ко мне приедешь. Что ты там делаешь? Я хочу поговорить с тобой.

— Мне бы тоже надо с тобой поговорить кое о чем. Я сейчас лежу в кровати… Слушай, я жутко вымотался, может, ты сама приедешь?

— Ты же знаешь, как я отношусь к твоим приглашениям!

— И как же?

— Перестань, Туи, я тебе уже сто раз говорила.

— Но ты никогда не объясняла мне почему. Просто и ясно — почему?

— Туи, ты пьян?

— Только в слегка затуманенном состоянии, Сивилла. Мне очень важно услышать почему?

— Ну, ты же сам и так все знаешь. Я просто не хочу, чтобы Олли и Рой приняли меня за… Ну, понимаешь.

— Но их сейчас нет. Да, я-то понимаю, но то, что я понимаю, ты не понимаешь! — Произнеся эту чушь, я вдруг подумал, что просто боюсь сказать то, что думаю. — Дорогая, если я устроюсь на почту сегодня же, ты выйдешь за меня замуж и переедешь ко мне?

— Туи, что на тебя нашло? Ну зачем, скажи мне, нам жить там у тебя?

— Сивилла, я сейчас немного не в себе, правда, но… Господи, да у нас просто разные жизненные стандарты, да и всегда были, наверное, разные. Ты вот хочешь замуж за меня не потому, что я это я, а потому, что я вдруг могу удвоить твой доход. Я символизирую возможность удвоить доход, получить новую квартиру, новую машину — я же прекрасно вижу, что это самый обыкновенный гарлемский финт ушами, попытка создать видимость нового общественного положения, что выглядит куда глупее, чем этот зоопарк на Парк-авеню. Ты же…

— Туи, я не понимаю, о чем ты. Ты поспи, а потом приезжай после обеда, и мы обо всем переговорим.

— У меня сегодня после обеда есть одна работа, а потом я уезжаю в Огайо, чтобы забрать там свою машину. Давай сейчас поговорим, пока я могу это тебе сказать. Мне бы не хотелось говорить о любви языком девчонки-школьницы, но с другой стороны… Может быть, я смогу вот как это сформулировать: ты раньше не хотела выходить за меня, потому что боялась, что тебе придется какое-то время меня содержать. Но я ведь тоже не сидел без дела, не просиживал задницу, я же пытался найти себе применение. А вот тебе всегда хотелось ухватить верняк. Я не очень ясно выражаюсь?

— Не очень. Это точно. Я не пойму, что с тобой происходит, Туи. Что же касается того, хочу ли я содержать мужчину, то однажды я уже это попробовала…

— Вот-вот, и я о том же. Только я толкую тебе не о каком-то мужчине, не о какой-то там жизненной ситуации, я говорю про нас с тобой.

— Уж не знаю, что ты пытаешься мне объяснить, но я тебя не понимаю. Ну вот, я потеряла дневной заработок, сидела тут как дура, ждала тебя, а теперь ты отказываешься приходить и заводишь какой-то глупейший разговор!

— Ничего не глупейший. Я думал об этом последние два дня. Пойми, высшей целью брака не может быть новая квартира, или новая машина, или…

— Ты что, совсем свихнулся? Да какая, к черту, «любовь»? Что с тобой произошло, друг мой?

Произошло со мной то, что я не мог собраться с духом и сказать ей правду. Я все пытался придумать нужные слова, а ничего лучше не придумывалось, кроме строчки из песни: «Ты всегда причиняешь любимому боль…» Но я не любил Сивиллу, и она тоже никогда меня не любила. Потом я вспомнил, как она мне сказала, что, если мужчина не может найти себя в жизни, он находит ее. Это точно. Я вот себя нашел, а ее…

— Туи! Ты слышишь, что я говорю?

— Да, слышу. Послушай, я не могу тебе сказать, чего я хочу. Я хочу… мм… я вышлю тебе чек сегодня же.

— Уж пожалуйста! Когда придешь в себя, когда вернешься из своего Огайо, может быть, я разрешу тебе прийти навестить меня, и тогда мы обо всем поговорим, только успокойся немного.

— Сивилла, я хочу, чтобы мы оставались друзьями — всегда, но вряд ли мы когда-нибудь будем о чем-то еще говорить…

— Тебе вся эта шумиха ударила в голову. Вот что, вышли мне мои деньги и до свидания!

Она бросила трубку, а я растянулся на кровати. Я знал, как бы это можно было ей сказать: мол, я даю тебе от ворот поворот, потому что я наконец так решил. Но как сказать ей, что я решился на это вовсе не из денежных соображений, как выразилась бы Кей, а из моральных. С целью обретения душевного спокойствия?

Впрочем, я слишком устал, чтобы раздумывать об этом. Мне было тошно, но не слишком. Ведь я все хотел сказать ей о том, что наконец понял в последние шесть-семь часов… Что когда я отправлюсь на своем «ягуаре» из Бингстона в Нью-Йорк, рядом со мной будет кое-кто сидеть… Хотелось бы надеяться.