Буквально через несколько часов после ухода из дома я поняла весь ужас своего положения. Поначалу мне казалось, что не так уж и плохо. То есть плохо, конечно, потому что я честно страдала от такого неожиданного исхода моего супружества. Но потом я уже не могла мириться со своим новым положением и рыдала не переставая.

– Хватит выть, а то соседи вызовут общество по охране животных, – сердито говорила мне Динка, выслушивая мои вопли о потерянной жизни.

– Смеешься! – с укоризной всхлипывала я. – А у меня трагедия.

– Трагедия у тебя случилась еще тридцать два года назад, – насупилась Дудикова.

– Это еще почему? – с недоверием спросила я, выключив на минуту истошный рев.

– Да потому, что именно тогда тебе бог дал такие дико тупые мозги, – развела руками подруга. – Это же надо додуматься, устроить такое прямо перед родами. И ладно бы ты хоть что-то продумала. Что будешь делать, как жить…

– Но я…

– Но ты предпочла сначала срубить голову, а потом вручить ее мне. А у меня нет таких запасов живой воды, – ворчала она.

– Все не так плохо, – робко запищала я. – Вот рожу и буду как-то выбираться из создавшегося положения. И потом, может, Костя меня еще заберет…

– Ты дура или притворяешься?

– Притворяюсь, – с готовностью кивнула я. – А что?

– Ты всерьез думаешь, что после такого спектакля он может к тебе вернуться?

– Да. Я ведь его люблю, – пояснила я. Мне казалось, что в этом нет ничего трудного. Поживет один, без меня, поймет, как много я значила в его жизни. Простит и заберет меня к себе. – В конце концов, он уже больше пяти лет не жил один.

– А тебе не приходило в голову, что на такого одинокого, симпатичного молодого мужчину с хорошей работой выстроится очередь из желающих скрасить его одиночество? – язвительно уточнила Дудикова.

– Нет, не приходило, – расстроилась я. – Ты думаешь, выстроится? А мне казалось, что он самый обычный. То есть для меня, конечно, он ПП, но для других…

– Слушай, недотепа, я тебе как одинокая тридцатилетняя баба говорю, что такие мужики, как Костя, у которых нормальная рожа, нет склонности к садомазохизму и альфонсизму, у которых имеется пластиковая карта с зарплатой, на улице не валяются. Я лично за последние лет пять не видела ни одного.

– Ни одного? – с ужасом ахнула я.

Все-таки статус замужней дамы позволяет вам несколько расслабиться. Когда нет необходимости находиться в режиме постоянного поиска, кажется, что мужиков как-то полно, а ты одна такая распрекрасная красавица, терпишь ужасные недостатки мужа. Кажется, что стоит только щелкнуть пальцами, и ты тут же найдешь еще пару-тройку вариантов бесконечного счастья. Но из чистого великодушия и милосердия ты медлишь и остаешься со своим мужем.

– Добро пожаловать в реальный мир, дорогуша, – едко улыбнулась Динка.

– Почему ты меня не предупредила! – рыдала я. От мыслей о предстоящей одинокой, полной лишений и страданий жизни мне стало так жалко, ТАК ЖАЛКО себя!

– Ложись, дуреха. Тебе надо отдохнуть. А мне – мне надо подумать, как жить дальше.

– Хорошо, – не стала я спорить.

– Вот и хорошо, вот и славно. А когда ты проснешься, надо будет подумать, как вытрясти из Кости хотя бы часть твоих денег, – приговаривала вместо сказочки на ночь Дудикова.

Я сонно зевнула.

– Вытрясти деньги из Константина Прудникова невозможно. Даже не думай, забудь, – и отключилась.

Что-что, а деньги Прудников ценит выше всякой там любви. Тем более если речь идет о том, чтобы отдать их неверной жене, которая к тому же еще его и бросила. Если бы спросили меня, я бы не стала даже и пытаться. Но меня странным образом не взволновал тот факт, что у меня в силу обстоятельств нет денег. Всерьез считать доходом тот смешной процент от официальной (тоже смешной) зарплаты, которую я получала в турагентстве у НН, не приходило в голову никому, даже мне самой. Однако вопрос, на что ты теперь будешь жить, казался мне несколько неуместным. Почему? Да потому что я впервые в жизни чувствовала, что поступила более чем правильно. «Все как-нибудь само собой решится – подумала я. – Высшие силы обо мне позаботятся».

– Ну, ты и эгоистка! – раздался вдруг голос рядом со мной.

– Я? Почему? – возмутилась я.

– Потому. Ты дел наворотила, а нам расхлебывать! – фыркнул голос.

Мне вдруг на секунду показалось странным, что мои мысли были кем-то подслушаны. Но я решила, что просто забылась и высказалась вслух. Оказалось, что за моей спиной в Динкином кресле расположился какой-то рыжеволосый молодчик с задорным взглядом и веснушками по всему носу.

– Ты кто? А? – разинула я рот. Никак не могла понять, откуда он тут взялся. Может, это сантехник? Или сосед зашел за солью?

– Дед Пихто. Еще я представляться буду, – обиделся рыжий. И вдруг воспарил над креслом. Повисел в воздухе и с комфортом приземлился обратно.

– Вот только не надо тут утверждать, что ты бог, – замахала я руками.

– Я – бог? – расхохотался рыжий. – Я – бог! Да как тебе могла в голову прийти такая глупость.

– Нет? – прикусила я язык. – А кто тогда?

– Разве это важно? – с сомнением посмотрел на меня незнакомец. – И почему ты у меня такая? Никогда не можешь отличить важного от всякой ерунды?

– Я вовсе не у тебя, – обиделась я.

– Ну, конечно, – засмеялся рыжий, с интересом рассматривая меня.

– Что смотришь? И вообще, откуда ты взялся? – разозлилась я. – Мотай отсюда.

– Ну вот, пошла брехать. Минуты не можешь пообщаться, чтобы не натворить бед? – вдруг ласково и грустно посмотрел на меня рыжик. И вдруг принялся завязывать шнурок на кеде. Да, у него на ногах оказались огромные смешные кеды. Такие, какие носят только клоуны в цирке.

– Ты куда? – испугалась я. – Уже уходишь?

– То ты меня гонишь, то боишься, что уйду. Ты уж определись, нужен я тебе или нет, – оторвался от шнурка рыжий.

Я замерла. Почему-то вдруг мне показалось, что если он вдруг уйдет, случится самая настоящая трагедия. Я через силу оглянулась и поняла, что Динкина кухня – не более чем видимость, визуальный обман, а на самом деле где-то за тонкой гранью бушует ветер, метет вьюга и такой страшный холод, что стоит там оказаться живому существу, оно погибнет, не успев даже перекреститься.

– Нет, не уходи. Там – все правда? – кивнула я в сторону пурги.

Рыжий внезапно посуровел.

– А ты как думала. Естественно, правда.

– Я хочу с тобой, – вдруг в панике схватила я его за плечо.

Он аккуратно отцепил мои сведенные судорогой пальцы от рубашки.

– Еще не время.

– Но не туда? – замерла я, косясь на ледяную пустыню, подобравшуюся почти вплотную к Динкиному окну.

– Не знаю. Как ты сама решишь. Как ты решаешь? – Рыжий внимательно вглядывался в мое лицо. Меня охватила паника.

– Я хочу к Косте!

– Нет. Это решать не тебе. Я говорю о другом вопросе, который можешь решить только ты.

– Какой? Какой вопрос? – лепетала я.

– Подумай! – Рыжий снова запыхтел, завязывая шнурок. Я почувствовала, что как только он завяжет шнурок, я никакими силами не смогу его удержать.

– Ребенок! – закричала я. – Простите его! Простите!

– Молодец! – ласково улыбнулся рыжий и удовлетворенно потрепал меня по щеке. Затем завязал шнурок и стал медленно растворяться, превращаясь в дым.

Я в ужасе смотрела, как от рыжего оставался один мутный туман, который мало-помалу заполнил собой всю Динкину кухню. Я в ужасе закричала. Я кричала как оглашенная, а какие-то неизвестные мне существа хватали меня за плечи, пытались вцепиться в мои руки.

– Пустите! Нет! Пустите!

– Тише! Прекрати! Перестань! – кричали они.

– А-а-а! – выла я, пытаясь сорвать с себя их мерзкие ладони.

– Да что ж такое! – вдруг прикрикнуло на меня чудище голосом Динки Дудиковой. И тряхнуло меня по полной программе за плечи.

– А? Что? Где?

– В звезде! – выматерилась красная от злости Дудикова. – Ты что, решила мне разодрать всю красоту? Вот вцепилась!

– Динка! – ахнула я, приходя в себя после этого странного, полуреального, полудикого сна.

Я села на диване и судорожно огляделась. По крайней мере, ледяная пустыня за окнами сменилась расслабляющим пейзажем с теплым воздухом, знойным небом, сияющим от ласкового солнышка, бьющего сквозь уже пестреющие осенними красками листья клена.

– А ты на кого подумала? Кретинка! – все еще отдувалась она. – Что тебе приснилось? Ядерная война?

– Почти, – кивнула я, вспоминая рыжего. Я лихорадочно вцеплялась в обрывки уже исчезающего из моей памяти сна. – Кажется, мне приснилось что-то про ребенка.

– Плохое? – посерьезнела Дудикова. Она тоже знала, что такими снами не шутят.

– Непонятно. Не знаю. – Я на всякий случай заплакала, чтобы успокоиться. Вообще, наверное, женщинам очень повезло, что они способны по каждому мало-мальски подходящему поводу лить слезы. Наверное, поэтому они и живут дольше. Если вдуматься, я плачу и от горя, и от радости, и от страха. А также от скуки, от безделья, от ПМС и над сериалами. Наверное, вместе со слезами я сливаю тонны негативной энергии.

– Ну а как ты вообще? – уточнила Динка.

– А что? – растерялась я. – Вообще – я неплохо.

– Уверена? – пристально посмотрела на меня она.

Я пожала плечами и хотела было ответить, что да, уверена, как вдруг с ужасающей очевидностью поняла, что вообще-то я не очень. Что-то не так.

– Нет. Не уверена, – задрожала я.

– Может, тебе еще поспать? – нахмурилась Динка. – А то ты побледнела, как простыня после отбеливания «Ванишем». То есть охрененно ты побледнела.

– Да? – задумалась я. – Спать не хочу. И еще почему-то все болит!

– Болит? – ужаснулась Динка и хотела еще что-то сказать, но я вскочила и понеслась в туалет.

– Что там? – бесцеремонно пыталась вломиться в «святая святых» подруга. Несмотря на ее вопли я держала дверь закрытой. А вот выходить я даже не планировала. Зачем? На унитазе, пардон, мне было более чем уютно. А чего уходить, когда через какое-то время я садилась на него обратно.

– Ты скоро? – орала Динка сквозь щель между дверью и полом.

– Не знаю! – игнорировала я ее.

– Ты хоть сама понимаешь, что рожаешь?

– Что? – ахнула я. – Нельзя, что ли, просто посидеть на горшке?

– Смотри, как бы не досидеться! – визжала она. Через пару минут меня скрутила такая дикая боль в спине, что я и правда готова была допустить, что да. Рожаю.

– Это же кошмар, – стонала я, открыв дверь и позволив Дудиковой дотащить меня до кровати. – Но мне же еще рано!

– Сколько у тебя недель?

– Тридцать шесть, – пожаловалась я. – И сон какой-то непонятный снился. Что со мной будет? Что будет с ребенком? Я думала, что до родов Костик уже объявится. Я хотела рожать с ним! Партнерские роды и все такое!

– Все, что после тридцати пяти недель – вариант нормы. А если учесть, что ты тут всем нам устроила, можно даже не удивляться. Собирайся! – приказала Дудикова.

Я посмотрела на часы. Вечерело. Очень сильно вечерело. Было около десяти вечера.

– Может, завтра? – жалобно спросила я.

– Идиотка! До завтра твой Костик тоже не нарисуется! И вообще, что ты имеешь против партнерских родов со мной? – возмутилась Динуля, попутно заметая в большую красную адидасовскую сумку всякие там шампуни, туалетные бумаги, мои справки и обменные карты.

– Ты меня не бросишь?! – спрашивала я Динку, пока та тащила меня к вызванному ею такси.

– Не брошу. Куда ехать? – спросила Динка, усадив меня на заднее сиденье. На ее лице читалось такое невысказанное беспокойство, что мне даже стало ее жалко.

– Я не знаю! – ахнула я. – Кажется, надо было вызвать «Скорую». Они бы и отвезли.

– Куда ехать, девочки? – поинтересовался пожилой прокуренный таксист. В зубах он болтал жеваную спичку и до моей посадки имел уверенный, даже несколько залихватский вид.

– А-а-а! Больно! – взвыла я, потому что весь низ живота свело судорогой.

– В РОДДОМ! – проорала Динка.

– В какой? – жалобно уточнил таксист.

– В ЛЮБОЙ! – сверкнула глазами подруга и захлопнула дверь. – Ты как?

– Ничего! – простонала я. – Кажется, воды отходят.

– Воды? – заботливо переспросила Динка, после чего таксист лихо вдавил педаль газа в пол, и мы полетели куда-то, надеясь, что опыт профессионала возобладает над нервами испуганного мужика и мы не влетим в первый же столб на повороте.

Надо сказать, что таксист, видимо, и вправду был профессионалом, потому что буквально через десять минут мы остановились около какого-то Марьинского роддома. Нового и красивого, как и все в этом Динкином районе-новостройке. Хотя, возможно, такая прыть объясняется страхом таксиста перед моими бурно отходившими водами. Еще пять минут ушло на то, чтобы дошкандыбать от ворот до приемного покоя, и, наконец, еще десять на то, чтобы достучаться до уже расположившейся на ночь бабки, дежурившей в приемном покое.

– Кто рожает? – недовольным голосом поинтересовалась бабка.

– Она! – ткнула в меня пальцем Динка, хотя, глядя на нас, было бы сложно предположить обратное. Я убедительно изгибалась, кривилась и стонала, хватаясь за поясницу. Динка же по-боевому дышала, напрягая ноздри и сверлила бабку прищуренным взглядом.

– А вы кто? – моментально отреагировала бабка. Я даже заинтересовалась, как Динка уложит на обе лопатки эту зарвавшуюся старушку. В том, что моя боевая Дудикова победит с десяток разъяренных бабуль, я не сомневалась. Мне просто стало интересно, как именно.

– Я? – задумалась Динка. – Я – отец!

– Хто? – ахнула бабка.

– ОТЕЦ! Все, мамаша, веди врача. Я ему свои анализы покажу. – Динуся развернула бабулю за плечи и придала ускорения в сторону регистратуры. Старушка пошла, недоуменно оглядываясь.

Динка расхохоталась.

– Ты меня не бросишь? А то я не рожу! – пригрозила я. Потому что в присутствии подруги я была готова разродиться хоть полком, но вот без нее…

– Не брошу, – снисходительно кивнула Дудикова, пересчитывая купюры в кошельке.

– Ну, и кто тут отец? – хохотнул невысокий коренастый грузин с огромными волосатыми руками.

Я испугалась. Неужели же этот, только что спустившийся с гор джигит будет принимать у меня роды? Да он еле влез в белый халат.

– Я отец! – весело отреагировала Динка.

Я судорожно ухватила ее за рукав.

– А нельзя ли нам другого доктора? – прошептала я ей на ухо. Она дернулась и прошипела: «Грузины – самые лучшие гинекологи, дура. Доверься мне». А ему – ему она улыбнулась обворожительной улыбкой и протянула руку.

– Я – и отец, и мать, и святой дух. Давайте, я покажу вам мои анализы! – рукопожатие было очень комичным. Дежурная старушка-санитарка с открытым ртом смотрела, как доктор листает Динкины «анализы», которые были не что иное, как несколько страниц годового баланса ее медцентра, между которыми были аккуратно вложены две стодолларовые купюры.

– Прекрасные анализы. Переодевайтесь, – кивнул грузин. – Я – ваш доктор, Гиви Израилевич.

– Еще лучше, – простонала я, откинувшись на кушетке.

Однако Динка, похоже, совсем не разделяла моих опасений. Они с этим Гиви Израилевичем переглянулись, быстренько перешли на ты и стали обсуждать историю моей беременности, возможные осложнения и потенциальную необходимость делать кесарево сечение.

– Она ведь первого только рожает. Вдруг еще соберется? – причмокнула Динка.

Доктор с сомнением посмотрел в мою сторону. Потом кивнул:

– Значит, пусть рожает сама. Так, вы, папаша, подождите в боксе, мы вам ее привезем. А вы, дорогая, проходите в смотровую, – изрек Гиви Израилевич. Вернее, он сказал: «А вы да-ра-га-я, пра-ха-ды-тэ в смат-ра-вую».

Я поежилась, но делать было нечего. Динка пихнула меня в бок, и я покатилась в смотровую. Навстречу неизвестности, навстречу своей судьбе. И что интересно, поскольку в этот момент мозг мой практически отключился, а за дело взялось мое тело, я, согласно всем повадкам животного, думала только о ребенке и о себе. Инстинкт гнал меня в лапы Гиви Израилевича, который через пять минут осмотра, сопровождаемого ласковыми улыбками и сальными грузинскими анекдотами, показался мне ближе, чем отец родной. Инстинкт показал мне, как надо дышать на схватках, как терпеть боль, как отдыхать. А вот про Костю инстинкт велел мне забыть.