Глава XVI
Кризис среднего возраста, если только это действительно был он, закончился у Светланы так же неожиданно, как и начался. И невозможно было объяснить, что за причины были у кризиса, что за механизмы сначала запустили в ход, а теперь отключили вдруг эту странную депрессию, это состояние духа, при котором функциональные способности вроде все на месте, а чувства подверглись будто местной заморозке лидокаином. А закончилось все так: уже совсем поздно ночью, перемыв и переставив все, что только можно, Светлана стояла у кухонного окна, смотрела на горящий на улице фонарь, на пожелтевшие березы с пролысинами на ветках и подумала неожиданно: ведь и я такая же, как эти березы. Я просто желтею и опадаю, а когда-то, наверное, цвела. Но эта мысль вдруг не напугала ее, не заставила скукожиться от страха, не напомнила о суровой бренности существования – наоборот, Светлана улыбнулась и пожала плечами.
Да, мы не молодеем, да, время стремительно ускоряется, обгоняет нас на длинной дистанции, и все, что мы планировали, чего хотели, о чем мечтали, – растворяется в тумане, оставляя только пустоту. Жизнь оказалась совсем не такой, какой задумывалась в далекой сопливой юности, все сложилось как-то так, не достигло высот. Дом построен, но он прост и дешев. Сын вырос, но так же, как и ты, напуган, выходя в этот мир. И за его бравадой уже отчетливо просматривается растерянность перед неумолимой жесткостью бытия. Сада нет, есть только огородик и кусты смородины. В огороде выросла цветная капуста, тыква желтая и сладкая, есть морковь. Это засчитается за сад?
Почему-то сейчас, именно в эту ночь, Светлана поняла вдруг, что все засчитается, каждый сделанный вдох, каждый выращенный куст, каждая сорванная клубника. Как раз это-то и считается, только это и имеет смысл – поцелуй любимого, жаркие объятия двух людей, продолжение рода, детские улыбки. И неважно на самом деле, были ли при этом дети одеты от кутюр или вообще сидели на печке в березовых лаптях. Жизнь – она сама по себе, а «от кутюр» – сбоку припека. Ей, жизни, до всех этих «от кутюр» нет никакого дела. Как и до того, что Светлана не влезает в какое-то там платье.
Мир будет вертеться и после того, как на Земле исчезнет даже легкое облако воспоминаний о том, что когда-то тут, на этой же планете, на одной шестой части суши жила невысокая, чуть полноватая женщина Светлана. Жила в Чертанове, с березами под окном. Ну и что? Так было до нее, так будет после. Так что ж теперь, пирогов не печь? Не заниматься любовью? В мире так много всего, к чему можно прикоснуться, что можно полюбить. Вот это, пожалуй, и было самым главным, что случилось со Светланой в эту ночь. Она вдруг почувствовала, что хочет снова любить. Всех: мужа, сына, дочь, конечно, и даже свекровь и ее таблетки. Березу за окном, ворчание и ссоры, без которых куда ж. Какая разница, что любить, весь мир – один огромный повод для любви, просто любви к жизни. К себе, в конце концов.
Светлана поймала свое смазанное отражение в оконном стекле. Оттуда, из зазеркалья, на нее смотрела улыбающаяся, живая, полная сил женщина средних лет, время которой еще только струилось полноводной рекой по вечности. Она ощутила вдруг каждую клеточку своего тела, обняла себя за плечи, почувствовала приятную мягкость и теплоту своей кожи. Она вздохнула полной грудью, склонила голову сначала вправо, потом влево и поймала себя на том, как же она счастлива, совершенно безумно, дико, непередаваемо счастлива быть живой.
Ее глаза вдруг наполнились слезами, и все ее существо оказалось пронизанным непонятным упоением, умилением и судорожной жаждой бытия. Жаждой, которой она не испытывала уже долгие годы. Ну, может, не годы, может, месяцы, но тянулись-то они дольше, чем иные годы.
«А если внуки? – вдруг задумалась она. – Это ж какая радость! А сколько всего я еще смогу увидеть? Вот этими самыми глазами, с легкой близорукостью». И Света рассмеялась, ей стало легко и радостно оттого, что столько еще всего у нее впереди.
– Ты что тут смеешься? – вдруг раздался голос из-за ее спины.
– Костик! – воскликнула она, а слезы так и лились, хотя на лице сияла странная, немного неуместная улыбка. Хотелось плакать и смеяться одновременно, так было хорошо, что у нее есть муж, такой смешной, небритый, сонный, в растянутой майке. Еще красивый, хоть и с животиком, хоть и с сединой. И… с топором?
– Что ж, давай посмеемся! – с какой-то неожиданной злостью отреагировал на ее умильные улыбки муж.
Светланины глаза расширились. Все умиление при виде топора сразу исчезло, и она напряглась, приподнялась и, как смогла, вжалась в подоконник. Только теперь, при внимательном рассмотрении, выяснилось, что Константин, ее супруг, серьезный человек, ни разу в жизни не поднявший руки ни на жену, ни на детей, стоит и смотрит на нее бешеными, ненормальными глазами и держит в руках старый большой топор, которым они обычно рубили кости для холодца.
– Ты что, сбрендил? – неестественно высоким голосом взвизгнула Света. – Ты спятил? Ты чего задумал?
– Не ори, детей перебудишь! – Константин рявкнул на нее и диковато огляделся вокруг. Забота о спящих детях в этой ситуации выглядела более чем странно. Константин сделал шаг вперед, по направлению к жене. Та взвизгнула и отпрыгнула в сторону.
– Ты… ты что? – Света просто перестала находить подходящие слова для происходящего. Разве может человек вот так сойти с ума, за один вечер? Ну, подумаешь, она вела себя странно, ну, пожила летом на даче. Ну что ж теперь, сразу вот так? Как старуху-процентщицу? А как же дети? Может, в окно попробовать выпрыгнуть? Нет, даже открыть не успеешь, да и нет шансов выжить – высоко.
– Я тебя породил, я тебя и прикончу! – проревел Костик, загоняя жену в угол. – Сколько можно уже? Нет, хватит. Все! Сегодня – все! Отойди туда.
– Куда? – Света пискнула, с ужасом глядя на то, как сверкают в темноте белки Костиных глаз. Кажется, это признак психоза. Неужели же все-таки сбрендил?
– Сюда! – Костя проговорил это едким голосом, кивая на уголок раковины. Он оттащил ее, упирающуюся, туда за руку и добавил: – Все! Можешь прощаться.
– Ты серьезно?! – на сей раз еле слышно прошептала Света. Дыхание сбилось. Мир, только что обретенный ею, ускользал. На сей раз только потому, что ее муж… что, сошел с ума?
– Куда уж, – фыркнул он, деловито отодвигая стол и практически запирая этим самым столом Светлану в самом углу кухни. Выхода не было.
– Я не понимаю, ты что, спишь на ходу? – Света вдруг дернулась, вспомнив, как в одном сериале убийца находил своих жертв, не выходя из сна, как лунатик. Боже, только этого не хватало.
– Я – сплю? – расхохотался он. – Да с кем? С кем же мне спать-то? Ты-то не хочешь больше со мной спать!
– Костя, давай лучше поговорим, – осторожно предложила она, но, судя по его гримасе, к разговорам он расположен не был.
– Поболтаем потом. Посмотрим тогда, как ты запоешь, моя дорогая! – ехидствовал Костя.
Тем временем на шумы и грохот перетаскиваемой мебели подскочила бабуля, Ольга Ивановна.
– Ой, Костенька, сыночек. Ты что же творишь! – перепугалась та, когда, включив в темной грохочущей кухне свет, как говорится, узрела сыночку в образе Раскольникова.
– Уйди, мать! Что надо – то и творю. Не могу я сейчас, не до тебя. Потом меня пилить будешь! – устало ответил он, выдвигая мать из кухни и закрывая дверь. Света осела на пол, закрыла глаза и попыталась представить, что ничего этого нет. Или если уж есть, то сейчас в их кухню влетит на электрических крыльях какой-нибудь Бэтмен в синих трико и спасет ее. Разобьет окно и остановит это полное безу…
– Так тебе! Чтоб тебя на дрова! – услышала она вдруг, и после этого раздался глухой удар. Затем еще один и еще. Удары сыпались, и, кажется, протяжно визжала свекровь. Однако Светлана не отмечала у себя никаких телесных повреждений. Ни тяжелых, ни средней степени. Все ее достаточно молодое, теплое, такое вновь любимое тело оставалось в целости и сохранности, ни царапинки. При этом в кухне что-то все-таки происходило. Кто-то все-таки подвергался расчленению.
Света приоткрыла глаза, высунула нос из-под стола и узрела картину, в сути своей близкую к сцене из фильма «Двенадцать стульев». Помните ту, где отец Федор с диким выражением лица, на берегу бушующего океана препарировал стулья один за другим? Ну, так считайте, что на ночной кухне в семействе Дружининых происходила любительская постановка этой самой сцены, только не со стульями, а с диваном в главной роли. Светлана не могла поверить своим глазам. Никогда еще она не видела своего, в общем-то, спокойного, флегматичного мужа в таком состоянии. Он замахивался топором и с грохотом опускал его… на ни в чем не повинный диван. Да-да, он расколачивал диван с яростью, как будто участвовал в военных действиях, в операции «Буря в пустыне» против диванов-террористов.
– Кось… – пискнула и заткнулась Света. Она только переглянулась со стоящей в немом изумлении свекровью. Из-за ее спины на кухню заглядывали дети. Все, не сговариваясь, молчали, не желая попасть под горячую папочкину руку с топором.
– А это ты видела? Видела? – бормотал себе под нос Костя, изничтожая диван.
Это, надо сказать, заняло достаточно времени. Диван был хороший, качественный. Каждый элемент обивки был прибит к остову маленькими мебельными гвоздиками, надежно натянут поверх плотного поролона, в котором топор вяз и застревал. Но Костя был упорен. Видимо, он решил расчленить диван на части, не допускающие никакой реанимации.
Он раскраснелся, его лоб покрылся каплями пота, а руки, было видно, уже немного дрожали. Как менеджер, руководитель фирмы по производству картона, Костя не имел достаточной физической нагрузки, и его спортивная форма оставляла желать лучшего. Он не практиковал пробежек, не любил ходить на лыжах, а полежать у телевизора любил. И теперь с удивлением отметил, что схватка с диваном дается ему не так уж легко.
– Ну, что это такое! – всплеснула руками бабушка Дружинина, пытаясь все-таки вмешаться, хотя вмешиваться, по сути, было уже поздно – диван уже был разрублен на два неравных куска с неровными краями. С одной стороны осталось больше спинки, с другой – больше сиденья. Кругом валялись щепки и мелкие куски дерева. Оба «полдивана» были все еще соединены между собой металлическим креплением, которое при жизни помогало дивану раскладываться, но было ясно, что Константин на этом не остановится.
– Мать, иди спать! – рявкнул, чуть обернувшись, Костя. – Кирюшка, уведи ее.
– Да? – удивился Кирюшка. – И пропустить все интересное? Ну, нет.
– Ладно, достали, – фыркнул Костя и продолжил.
Ольге Ивановне оставалось только убиваться. Кончина дивана огорчала до невозможности. Она привыкла к нему, на нем не болела спина. На нем любил кушать Кирюша, он заваливался на него с ногами, брал тарелочку на коленки и кушал. Олеся тоже сидела тут с подружками. Ольгу Ивановну злило, что в последнее время, после летнего перерыва, невестка снова оккупировала диван по ночам. Было неприятно по утрам приходить на кухню и снова заставать там уснувшую якобы ненароком невестку, так сильно загруженную работой. Но как же теперь-то быть? На чем кушать? А если он потом и стол разнесет?
– Стол хоть оставь! – взмолилась она, когда стало ясно, что диван восстановлению не подлежит. Костя вывернул металлический механизм и перегнул его пополам, сам покраснев от напряжения так, что все испугались, что он получит удар. Но обошлось. Не для дивана, конечно. Диван погиб. Костя отодрал ножки и порубил их на куски, полностью отделил сиденье, подлокотники и спинку и разорвал обивку. Даже не верилось, что он способен на такие активные действия в течение такого длительного времени. Всего на крушение диванной мечты ушло около часа. Ломать, конечно, не строить, однако тоже дело нелегкое.
– Ну что, закончил? – поджав губы, спросила горюющая мать. – Доволен?
– Очень! – кивнул Костя и только тут посмотрел на Светлану. О ней все как-то позабыли, она стояла в углу, за столом, и ее не было особенно видно за всем этим грохотом.
– Я не удивлюсь, если соседи вызвали милицию – труп искать, – фыркнула Олеська. – Совсем вы тут рехнулись, да? Хорошо, что завтра в школу не надо идти.
– Иди и спи! – рявкнул отец, не сводя глаз со своей жены. Олеська передернула плечами и вышла. Ольга Ивановна, видя, что сынок топор-то положил, осторожно зашла, убрала орудие преступления с глаз долой и теперь стояла, охала, глядя на обломки диванокрушения.
– Ну ты и даешь! – восхищенно прокомментировал происходящее сын Кирилл. И в его глазах, впервые, наверное, за все эти годы, промелькнула искорка восторженного, даже немного ошалелого соучастия. Ну и батя, ну и сбрендил! Кто бы мог подумать, что он на такое способен. Да он вообще, видимо, способен на многое! А батя стоял и смотрел на свою жену.
– Ну, ты идешь спать со мной? – наконец вымолвил он, сощурившись. – Или пойдешь на коврик у двери?
– Пойдем, – просто сказала Света и улыбнулась.
Костя с удивлением всмотрелся в ее лицо и вдруг понял, что такой счастливой не видел ее почитай что лет пять. Может, больше. В юности она сияла и улыбалась все время, а потом… что же с ними случилось потом? Он как-то перестал это замечать, просто не обращал внимания. При этом в его сердце всегда было место, укромное, теплое, надежно от всех запрятанное, где он держал свою любовь, свою Светку с ее улыбками и звонким смехом. Иногда он доставал ее оттуда, любовался, вытирал пыль, думал, вот какая у меня жена-то. Хороша! И убирал обратно. А в последние годы все как-то руки не доходили достать, увидеть. То одно, то другое. Работы много, ремонт этот, опять же. Дети все время требуют чего-то. Футбол, чемпионат мира. Мелочи, мелочи, а Светкина любовь – она так и лежала, не забытая, но как-то отложенная на время и не востребованная. Пока не возник диван.
– Все… хорошо? – спросил он и замер, не в силах оторвать глаз от ее сияющего лица.
– Я люблю тебя. Но если ты отодвинешь стол, будет еще лучше, – рассмеялась она.
Ольга Ивановна, горестно перебирающая обломки, посмотрела на них двоих неодобрительно. Она вздохнула, очень громко и выразительно, но все же не решилась (помня о топоре) высказаться вслух, что если у кого проблемы, то чего ж мебеля калечить. За них денежки уплочены!
– И я тоже…
– Что? – переспросила Света, хитро улыбаясь.
– Я тоже тебя люблю! – громко сказал он. – Очень. Вот настолько! – И развел руки в стороны, охватывая весь созданный им беспорядок. А позже, уже лежа в их старой супружеской постели, они шептались и целовались до самого утра. После такого светопреставления уснуть было совершенно невозможно, но и, кроме этого, им было чем заняться. Они никуда не спешили, были очень внимательны и нежны. Они оба ждали этого момента больше полугода, а если быть честными, больше, много больше, никто уже не знал, как долго они этого ждали. Времени, когда они снова будут вместе, вдвоем. Абсолютно голые и переплетенные в одно целое, без мыслей о том, что завтра рано вставать, что денег не хватает, что дети могут услышать, что надо бы посмотреть в окно, проверить машину, и миллиона прочих ненужных мыслей, которые так прочно разделяли их, мешая иногда касаться друг друга. И душами, и телами.
– Я боялась, что жизнь кончена, – рассказала она ему потом. – Что ты больше не любишь меня, что дети вырастут и уйдут, а мы будем сидеть в разных комнатах и смотреть телевизоры. Два больших отдельных телевизора.
– Хочешь, поедем куда-нибудь? Только ты и я?
– Куда?
– Куда захочешь, – улыбнулся он, нежно прикасаясь губами к кончику ее носа. Он провел ладонью по ее волосам, всмотрелся в ее лицо.
– Даже на Мальдивы? – хихикнула она.
– Даже на Мальдивы, – кивнул он. – Правда, для этого нам придется продать машину или дачу, но чего не сделаешь ради любви!
– Нет уж, – ласково улыбнулась она, чувствуя себя невероятно уютно в его руках, в объятиях его знакомого, родного тела, под легким пушистым пледом. – Пусть уж на Мальдивы Лерка ездит. А ты… знаешь, ты просто будь вот так рядом.
– Нет, я серьезно. Давай устроим что-то для нас с тобой! – настаивал Константин. После сумасшедшей, наполненной страстью ночи, после такой нежной, бархатной любви он был готов на все, готов достать луну с неба. Чего уж там говорить о Мальдивах? Но Света знала, что одна ночь не переменит их целиком и полностью.
Костя не перестанет быть собой, не разлюбит газеты и футбол, рыбалку с Мишкой, не перестанет ворчать. Это не изменится, но этого и не нужно. Он любит ее, а она его. Таким, какой он есть. Зачем ей Мальдивы? Она и так знает, что будет там, в этом дорогущем отеле, на этом острове, куда Костик устанет лететь и начнет ворчать еще в самолете. Потом, в отеле, он будет жаловаться на неудобную кровать, даже если она будет на самом деле удобная. Но она будет не такая, как дома. И люди вокруг, незнакомые, а потом обязательно расстройство желудка у него или у нее.
Зачем все это, когда можно вот так обняться, уткнуться носом в его грудь и тихо дремать, зная, что любовь, которой их осенила эта жизнь, не умерла, не распалась на части, не рассыпалась, как прах, от времени. Любовь жива, а Мальдивы и ананасы в шампанском – дело вторичное. Но, пожалуй, из чистой женской хитрости не стоит ему говорить о том, как изменилась Светина позиция в отношении дорогостоящих удовольствий. Зачем лишать человека возможности сделать что-то приятное любимой жене?
– Конечно, давай устроим. Я согласна на все! С тобой – куда скажешь, хоть на Мальдивы, хоть в Магадан.
– А почему же еще вчера ты в мою сторону и смотреть не хотела? – на секундочку смутился Константин.
Света помолчала, с загадочной улыбкой рассматривая его лицо, а потом ответила:
– Вчера диван был еще цел.
* * *
Утро в доме Дружининых наступило только в два часа дня. Бабушка, конечно, встала несколько раньше и со слезами на глазах приготовила детям кашу, которую никто не стал есть, потому что никто не проснулся. Тогда бабуля стала готовить обед. Следы ночного беспредела все еще валялись горой на полу, она старалась не смотреть на них, успокаивая себя тем, что, по крайней мере, когда они снова поставят стулья, станет больше места. А то с этим диваном просто не протолкнуться, хоть он и был выбран с точностью до сантиметра. Но эти уговоры мало помогали.
Бабуля переживала и уже начинала потихонечку придумывать собственную историю этого кошмара, этого позорища, виновницей которого была Светлана. Целиком и полностью, и только она. Если бы не эти их размолвки, не ее тихая война, все эти ночевки, был бы диванчик цел! Ее мысли удивительно совпали с правдой, но последствия происходящего, а именно два сонных, счастливых и обнаженных тела в спальне, прижавшихся друг к другу, – эти последствия прошли мимо нее. И она накручивала себя, собираясь с кем-то поговорить, призвать кого-то к ответу, когда раздался звонок в дверь.
– Господи, а это кого еще принесло, – заволновалась она, ибо, как ей казалось, никто, кроме милиции, после вчерашнего прийти не мог. Но если милиция – то почему так поздно? Было бы преступление, давно бы все следы скрыли, трупы распилили и вывезли в пакетах на свалку. Но направление (несколько кровожадное, не правда ли?) бабушкиных мыслей изменилось, как только открылась дверь. За нею, вернее, за ними обеими, старой, обитой коричневым дерматином, и новой, металлической, с глазком, стояли Ирма, Светкина то ли подружка, то ли коллега по работе, и Михаил.
– Ольга Ивановна! Привет, а вот и мы, – радостно сообщила Ирма, словно была уверена, что ей, Ольге Ивановне, этот визит доставляет большую человеческую радость и удовольствие. Больше того, из выражения Ирминого лица следовало – она считает, ее тут ждали. С пирогами и хлебом-солью просто!
– Ирма, какими судьбами? – Ольга Ивановна улыбнулась настолько холодно, насколько могла.
– А где Света? – поинтересовалась та, проигнорировав негостеприимный вопрос. Ирма вошла в прихожую, несмотря на то, что бабуля, в принципе, не демонстрировала готовности ее принять.
– Светка – спит, – хмыкнула бабка. – Наделала делов и дрыхнет, – добавила она, хотя, если говорить объективно, делов наделал ее, бабулин, сын, а не невестка. На топоре еще, наверное, отпечатки пальцев остались.
– Спит? – Ирма всплеснула руками. – То-то я ей дозвониться не могу. Ну, хоть бы отменила!
– Ладно, Ольга Ивановна, мы поедем тогда, раз такое дело, – смущенно пробубнил Михаил, но Ирма, не обладающая такой тактичностью и до крайности возмущенная происходящим, в три больших шага достигла Светкиной спальни, распахнула двери и громогласно пророкотала:
– И что это значит? А? Где мои шашлыки?
– Ой, Ирма! – Света вытаращилась на подругу сонными, слипающимися глазами.
– Ты что, забыла?
– О чем? – потянулась Света и тут же вспомнила всю прошлую ночь. Воспоминания о целой ночи страстной, изматывающей, неутомимой, как у подростков, любви обожгли ее, на лице зажглась улыбка, а тело отозвалось немного болезненной усталостью и истомой. Второй мыслью был вопрос: а сколько время вообще? Который час?
– Третий, моя дорогая, – развела руками все еще недовольная Ирма, хотя одного взгляда на подругу хватило, чтобы понять – непростая была ночь.
– О господи! – всплеснула руками Светка и вскочила было, но вовремя вспомнила, что на ней абсолютно ничего нет. Стянуть одеяло и замотаться в него – тоже не совсем вариант, потому что проснувшийся и тоже совершенно голый Константин недовольно таращился на Ирму и тянул одеяло на себя, в прямом смысле этого слова. Ирма хмыкнула, оглянулась и бросила Свете плед, который висел на спинке стула рядом с компьютерным столиком в углу комнаты.
– Спасибочки, – пропищала Света и выскочила из кровати. Ирма прошла за ней, но Света завернула в ванную, а подруга разулась, сняла ветровку и прошла… на кухню.
– Что это еще за хренотень? – крикнула Ирма сквозь щель в двери ванной.
Миша же молча стоял и осматривал поле битвы.
– Это… это… – с трудом пыталась сформулировать выглянувшая из ванной Света, но тут ей на помощь пришел Костя. Он уже натянул на себя какие-то шорты и майку, пожал руку Михаилу и ответил на вполне резонный вопрос с гениальностью опытного политика. Он сказал:
– Давайте лучше поговорим о вас. Так вы съезжаетесь?
– Есть такой момент, – Михаил моментально покраснел и переключился.
Света вышла из ванной и предложила всем переместиться в близлежащий ресторанчик, раз уж на их кухне произошло маленькое ЧП (они теперь называли это так). Идея была принята и тут же воплощена в жизнь. Предварительно Михаил помог Косте вынести на ближайшую помойку остатки павшего жертвой мужской ревности дивана. Ни одного вопроса (во всяком случае, со стороны Михаила) задано не было. На этом и закончили, и только дворники потом долго гадали, что же это такое случилось с хорошим, дорогим и, видимо, довольно новым предметом интерьера. Что за ядерная атака?!
