Иногда так получается, что совсем непросто найти ответ на вопрос, который совершенно на первый взгляд очевиден. Особенно если речь идет о вопросе, который ты перед собой не ставила. И вообще не планировала ставить в ближайшее время. Дети – цветы жизни, не так ли? Известный факт, о котором кричат сейчас все, кому не лень. Политики ратуют за увеличение рождаемости. Социологи горестно диагностируют демографический кризис, и прогнозируют вымирание русской нации. И, как ни крути, они правы, потому что дети – это единственное, ради чего действительно стоит жить. Только их любовь может быть безусловной. Только им мы действительно нужны почти также, как воздух.

– В каждую семью не меньше трех детей! – пестреют симпатичными младенцами рекламные плакаты. Господи, ну конечно же, это было бы прекрасно. Однако же в условиях этого повсеместного давления огромные толпы поникших бесцветных женщин занимают очереди к гинекологу. На аборт. Думаете, им там хотелось бы быть? Я вас уверяю, что каждая (ну, или почти каждая) предпочла бы сидеть в роскошном ресторане и принимать от взволнованного и счастливого мужчины огромный букет красных роз и бриллиантовое колье.

– Дорогая, неужели?! Скажи, что ты не шутишь! Не могу поверить, неужели я стану отцом?

– Конечно же, правда, дурачок, – ласково улыбалась бы она, глядя, как он вместо нее таскает сумки из магазина. И как горделиво выискивает свои черты в сморщенном новорожденном сыне или доченьке. Однако жизнь порой поворачивается к нам совершенно другим местом. А что тут скажешь? Я и сама была в этой унылой очереди женщин, оставшихся без не то чтобы роз, но даже тройки занюханных гвоздик, причем дважды. Плавала, знаю, как сильно современные мужчины хотят детей. Как США – укрепления Китая! Поэтому можно сколько угодно кричать о необходимости увеличения рождаемости. Можно хоть весь город обклеить плакатами. В конечном счете, все сводится к одному короткому, но очень сложному вопросу, ответ на который кроется в сердце каждой конкретной женщины. Обычно он звучит так: потяну или не потяну. Смогу ли поднять одна ту маленькую жизнь, которой без моего на то желания меня наградили. И если обстоятельства складываются так, что женщина принимает отрицательное решение и занимает свое место в очереди – кто имеет право ее осудить? По практике, если кто и осуждает, то только мужчины. Им же самим никогда не попасть в подобную переделку. Вот они и упражняются в словоблудии, крича о недопустимости абортов. Лучше бы они кричали о недопустимости расставаний, о мужском долге и ценности человеческой жизни, ради рождения которой мужчине стоило бы хоть немного поступиться своим душевным и физическим комфортом. Ведь, в конце концов, еще ни один мужчина не смог обзавестись ребеночком самостоятельно, без помощи женщины. Почему же так пугающе много обратных ситуаций?

– Может, наши мужчины просто не в состоянии содержать ребенка? – защищает мужиков Тамарочка, мой известный примиритель. – Может, проблема в социальном факторе? Будь у мужчин больше зарплаты…

– А как тогда объяснить тот факт, что для мужчин из числа гастарбайтеров – армян, таджиков и тому подобных жителей окраин СНГ – дети как раз являются единственным, что составляет смысл их жизни. Они в них души не чают, эти смуглые мужчины с Исламским вероисповеданием. А ведь у них денег-то не больше нашего!

– У них другой уклад, – отвечает Тамара.

– Да не в укладе дело. И не в деньгах, естественно. А в людях. Мы просто живем в эру одиночества, где человек жрет, спит и тратит деньги. Ничего никому больше не надо!

– Кроме гастарбайтеров, – усмехнулась она.

– Ага. Это просто традиционно у всех сложился образ грязных, грубых и двуличных негодяев с рынка, которых гнать бы надо с просторов нашей необъятной родины обратно в горы. А ведь это люди, которые поставлены судьбой на колени. Как и мы с тобой, они никому не нужны, ни там, ни здесь. А вот живут. Работают.

– И тянут по трое детей! – кивнула Тамара. – И не тяжело им. И в голову не приходит, что в одиночку легче прожить. Дешевле.

– Что же стало такое с нашими мужиками? Почему же им не нужна семья?

– Отчего же, дорогая. Вот твой Дима женился и не разводится. И детей у них, как я слышала, двое.

– Интересно, и зачем ты это мне рассказываешь, – моментально завелась я. Самое обидное, что это была правда. Неугомонные доброжелатели сообщили мне, что у Димы родился второй ребенок – девочка.

– А затем, чтобы ты подумала, прежде чем натворишь глупостей, – замахала на меня Тамарочка.

– Интересное кино, это ты о чем? – нахмурилась я.

– Рожать тебе надо! И все наладится.

– Ага. Особенно мне твои слова помогут, когда я одна с ребенком останусь на улице, – зло добавила я. Позицию Тамары по поводу моей неожиданной беременности я знала. Но это был мой вопрос, и я считала, что только я знаю на него ответ. Как было бы хорошо, если бы наши русские мужчины переняли это самое трепетное отношение к семье, столь характерное для восточного мужчины. Только это, и более ничего. Просто взяли бы, на минуточку остановились, поставили рюмки на стол и задумались, что дети – это очень большой подарок. Главный подарок, который может сделать женщина своему любимому человеку. И что делать аборты – это для женщины очень страшно.

– Мир не без добрых людей. Помогут, – уверенно говорила Тамара.

– Знаешь, я ведь уже совсем успокоилась. И смирилась с тем, что наших мужиков не переделаешь. И Митя, и Дима, и еще сто тысяч других – все они одинаковы. Во всем обвинят женщину и оставят ее одну. Но теперь-то выясняется, что я не просто в той же самой «Ж», а даже гораздо глубже. Просто никакого просвета. Потому что теперь я совершенно одна, с тошнотой, подкатывающей к горлу всякий раз, стоит мне только подумать о копченой колбасе, или, например, о жареной картошке. Я не могу запихнуть в себя ничего, кроме плавленых сырков, у меня проблемы на работе, я живу у старой бабки, фактически в услужении. И, естественно, на птичьих правах. Потому что если, не дай Бог, с бабкой что-нибудь случится, ее «добрые» племянницы немедленно выставят меня вон.

– Ну зачем ты так плохо думаешь? Может, все обойдется, – не отступала она.

– А как ты думаешь, может что-нибудь случиться со старушкой, давно перевалившей восьмидесяти пятилетний рубеж? Я лично вполне допускаю такую возможность, – огрызнулась я.

– И все равно, ты должна хорошенько подумать.

– О чем ты говоришь! – всплеснула руками я. Как только я узнала правду о своей тошноте и аллергии, я только и делала, как хорошенько думала. Господь свидетель, он знает, как я хочу родить ребенка. Всегда хотела, еще и с Димой. А теперь, когда у меня появилась возможность сделать это только для себя, и остаться единственной полноправной владелицей орущего одеяла с младенцем, я тряслась от желания плюнуть на все и родить, ни о чем не задумываясь. Но имею ли я право вот так поступить с моим будущим ребенком. Имею ли я право привести его в этот мир, когда у меня нет практически ничего из того, что я обязана ему дать. Я не говорю о полноценной семье. Но рожать, не имея даже собственного угла – это ли не преступление по отношению к ребенку? Где он будет жить? У Полины Ильиничны? Совершенно не факт, что она не выгонит меня из дому, если только узнает, что ей предстоит пережить. И даже если не выгонит. Что будет стоять у ребенка в свидетельстве о рождении? Г. Грозный? Отлично, то есть у него не будет даже прописки.

– Значит, ты не хочешь рожать? – подвела она итог, пытаясь систематизировать мой сумбурный бред.

– Почему не хочу? Не могу!

– Не можешь? Почему? Ты больна? – снова переспросила она.

– Нет. Не больна, но…

– Что «но»? Знаешь, что, дорогая. Если ты пришла ко мне за советом, то вот он. Бог дал – значит, так надо. Рожай. А боишься остаться без денег – напиши отцу ребенка. Может, он согласится помогать.

– Ага. Он согласится. Как же! У него и так есть ребенок, да еще и жена, которая его лишила квартиры. Он наверняка решит, что я пытаюсь его ограбить с помощью ребенка.

– Знаешь, выпей вина. Потом езжай домой и ложись спасть. Тебе нельзя волноваться, – Тамара все говорила и говорила, убаюкивая меня своим спокойным бархатным голосом. У грузинок удивительно красивый выговор, мягкий, округлый, журчащий, как морская галька. Так бы слушала и слушала.

– Значит, считаешь, надо рожать? – в последний раз спросила я, одевая босоножки.

– Решай, как тебе подсказывает сердце. Скажи, ну почему ты не хочешь, написать этому твоему Диме.

– Мите, – поправила ее я. – Потому что Митя уж точно не обрадуется, узнав, что его случайная мимолетная связь имеет такие далеко идущие последствия.

– Как знать! Ну, тебе виднее.

– И потом, я даже адреса его там не знаю. Нет, Митя мне в этом деле не подмога.

– Береги себя, – Тамара поцеловала меня в щечку и заперла за мной дверь. А я пошла по улице в сторону Курской. Если честно, то эффект от нашей с ней беседы был ровно обратным к тому, которого она добивалась. Я вспомнила, как ужасна была моя жизнь в этой огромной, набитой людьми коммуналке. А ведь именно это меня ждет, если Полина Ильинична не захочет принять меня с ребеночком. Как, я вас спрашиваю, мне купать новорожденного, если ванна стоит прямо на кухне и в ней моется целая рота чернорабочих и проституток? Нет, воля ваша, а если уж на то пошло, то спрашивать мнения о моих родах надо именно у Полины Ильиничны. А если я до сих пор этого не сделала, то только потому, что не хотела ее заранее волновать.

– Полина Ильинична, скажите, могу я задать вам один теоретический вопрос, – издалека начала я, чтобы с порога не испугать мою старушку. Я приготовила ее любимые щавелевые щи, пропарила котлетки, накрутила пюре, так что бабуля в весьма благостном настроении потягивала чаек из чашки с коровой.

– Теоретический? Ты всегда была крепким практиком, – ухмыльнулась она.

– Как вы считаете, если я к примеру… решу… ну…

– Ну, не тяни ты кота за хвост! Что за ерунда! Тебя переманивает эта Степанида Васильевна, будь она неладна?

– Кто? Степанида? Какая? – растерялась я.

– С третьего подъезда. Она мне давно завидует! – поджала губки Полина Ильинична.

– А, да нет, ну что вы. Как вы могли подумать! – шумно запротестовала я. – Дело совсем не в этом.

– А в чем тогда? – удивилась она.

– Ну, если вдруг у меня родится ребенок. Как вы на это посмотрите? – скороговоркой выговорила требуемое я и выпучилась на бабку. Бабка в ответ выпучилась на меня.

– Что значит «вдруг»? Это не может быть «вдруг»!

– Ну, как? Через девять месяцев, естественно, – внесла ясность я. Бабушка замолчала и надолго задумалась. Даже чай перестала пить. Потом спросила:

– Ты что, беременна? – я кивнула. – Ну дела. И что, хочешь рожать? Одна?

– Ну, я пока еще ничего не решила. Вот, думаю как раз.

– А не страшно? На работе не может быть проблем? – конструктивно зрила в корень она.

– Может, конечно. Но главное – что вы думаете по этому поводу, – серьезно заявила я.

– Я? Почему я? Главное – что ты думаешь?

– Но вы примете моего ребенка, если он родится? – поставила предельно понятный вопрос я. Полина Ильинична судорожно хлебнула чай.

– А где ж он будет жить? У тебя в комнате? Так она маленькая. Вы там не поместитесь.

– Ребенок тоже маленький, – возразила я.

– А, ну да, ну да… А он не будет кричать? А то у меня бессонница, ты же знаешь, – бабушка явно пыталась представить себе все последствия моих воображаемых родов.

– Этого гарантировать не могу, – я пожала плечами. – Я, конечно, не эксперт, но, говорят, что дети иногда орут.

– Да, брат мне часто жаловался… – растерянно развела руками старушка. Я вспомнила, что она-то тоже никогда не имела дел с грудными младенцами. Представляю, какие сюрпризы ждут нас обеих. Если, конечно, я решусь на это безумие.

– Я не хочу навязываться вам. Если вы не готовы, так и скажите!

– Не знаю, что и сказать, – протянула она. – Я вроде и не против. Дети – это хорошо, если, конечно, не брать за образец моих племянниц. Но ты-то сама чего хочешь?

– Пока не поняла, – честно ответила я. – Не знаю, имею ли я право взять на себя такую ответственность. Все-таки, у меня ведь ничего нет, абсолютно ничего. Я ничего не могу дать ребенку! Я даже не представляю, с кем его буду оставлять, когда буду уезжать на смену. Не могу же я бросить работу!

– А если тебя увезут в больницу, кто будет делать мне уколы? – вставила шпильку бабка.

– В какую больницу? – опешила я.

– Говорят, что иногда женщина всю беременность проводит в больнице. На сохранении! – поделилась невесть откуда взявшимися познаниями Полина Ильинична. Я окончательно загрустила.

– Значит, не стоит, вы считаете.

– Нет, я так не считаю, – не согласилась с формулировкой она. – Я в целом не против. Даже интересно, как это все будет. Я просто не представляю, как ты все это потянешь.

– Если честно, я и сама не представляю, – вздохнула я. Итак, если подвести итог, я живу с инфантильной старухой, за всю жизнь не слышавшей ни единого детского вопля. Она, конечно, не против, ей даже ИНТЕРЕСНО, но что она запоет, когда я буду с высунутым языком бегать по квартире и готовить бутылочки с молоком. Или что там готовят! А когда Полина Ильинична будет заходить в ванну, чтобы принять душ, там будут висеть целые ряды стираных пеленок. Далее, мой шеф высказался категорически против моего декрета.

– Ну что, решила? Будешь рожать? – сквозь зубы спросил меня наш главврач Карлик, когда узнал новость о моем внебрачном позоре.

– Даже не знаю. А вы как считаете? – невинно поинтересовалась я. А что, как ни крути, а мой начальник в этой ситуации для меня что отец родной. Вернее, что муж. Ведь именно ему, по логике законодательства, предстоит обеспечивать мое продолжение рода, если я на него решусь.

– Я? – от удивления он оттолкнул от себя ежедневник. – А при чем здесь я. Кажется, я в этом никак не участвовал.

– Кажется? – не поняла я. Уверена, что с ним я не спала. Впрочем, может, он меня чем-то опаивал? Бред!

– Знаешь, я скажу честно. Мы берем на работу иногородних, чтобы они работали, а не чтобы дома живот растили.

– Значит, не рожать, – кивнула я.

– Решать, конечно, тебе, – пространно протянул он. – Ты знаешь, как хорошо я к тебе отношусь.

– О, да! – причмокнула я. Хорошо – это не то слово. Карлик всегда, с самого первого дня прекрасно ко мне относился. Всегда разрешал работать на две ставки и выходить в выходные, если того просила моя душа. И кошелек.

– Не дерзи! Я имею в виду, что, конечно, мне не хочется терять ценного работника. Но, решать тебе. Вдруг ты готова оставить все ради ребенка.

– Оставить все? И на что я тогда буду жить? – задохнулась от возмущения я. Фактически Карлик в завуалированной форме поставил ультиматум. Если я рожу – он меня уволит. Красота!

– Иди и хорошенько подумай, – сбавил обороты он. – Вопрос-то серьезный.

– Конечно! – вздохнула я. Однако стало очевидным, что вряд ли на работе мне окажут поддержку и понимание. Если Карлик скажет «ату!», меня заклюют и фамилии не спросят. Не только я одна боюсь потерять это место. А на то, что беременность пройдет незаметно и не создаст мне проблем, надеяться бесполезно и легкомысленно. Уже сейчас я падаю в обморок и питаюсь плавленым сырком. Сохранение? Почему нет? Возможно все. Что еще? Подруга советует мне рожать. Отлично! Прекрасно! ВЕЛИКОЛЕПНО! Но ведь ей никак не придется отвечать за такого рода совет. Она не станет содержать меня, если я потеряю работу. И вряд ли поселит нас с малышом у себя, если Полина Ильинична возьмет да и передумает держать меня на Песчаном. Митя в Ямбурге, причем даже неизвестно где. Так что спросить, что он об этом думает, я не имею возможности. А подождать, пока он вернется, более чем затруднительно, поскольку к тому моменту мне уже будет вполне пора в роддом, к акушеру. И вопрос «сохранять ребенка или нет» будет уже неактуален. И к тому же, с чего я взяла, что Митя воспоет от радости, узнав, что наш маленький эпатаж не прошел без последствий? И последнее. За всеми этими многочисленными разговорами я ни разу не спросила, что я думаю обо всем этом сама. А ведь это тоже довольно важный вопрос. Так что я думаю? Только честно! А вот что: конечно, я очень хотела бы заиметь маленького красивого ребеночка, которого можно было бы любить и баловать. В моей жизни как раз недостает кого-то, чтобы любить и баловать. Но я не верю, что способна справиться с таким количеством обстоятельств. И я не готова пройти через это одна. Так что… может быть, когда-нибудь. Когда мое положение будет более стабильно. Когда я смогу не волноваться, что останусь на улице. Или когда рядом со мной будет мужчина, готовый взять эти проблемы на себя. Но уж точно не сейчас. Я точно знаю, что рожать в этот раз я не буду. Точка. Я приняла решение и пошла в районную консультацию за направлением на аборт.

Знаете, у меня был однажды такой случай. Приехала я на вызов. Самый обычный, в общем-то вызов, мы тогда еще катались с Большаковским. И даже не нас должны были вызвать, а транспортную бригаду, поскольку пациент госпитализировался по направлению участкового. Но речь шла об остром приступе аппендицита, и, чтобы пациент не належал себе дома перитонита, диспетчер заслала для перевозки нас с Сашкой. Ну, мы, естественно, не стали даже и напрягаться. Просто заполнили сопроводок, пришпилили к нему направление участкового терапевта и предложили пациенту собирать тапочки и туалетную бумагу. Клиент, молодой мужик небритого измученного вида, ухмыльнулся и спросил:

– Значит, осматривать не будете?

– А зачем вас осматривать? – философски ответил ему Большаковский. – Вас теперь уже хирург осмотрит.

– Отлично! – восхитился больной. – Но может быть хоть одним глазком.

– Вы считаете, что сможете показать мне что-то новое? – скосил глаза на настырного парня Сашка. Я тоже несколько заинтересовалась происходящим.

– Уверен, – залихватски кивнул тот.

– Ну, извольте, – улыбнулся Саша. – А как думаете, может, мне за вас нобелевскую премию дадут?

– Не исключено, – кивнул мужик, и улегся на диван. Когда мы с Большаковским склонились над его ОЖ, пациент довольно гоготнул.

– Н-да. Это что? – Саша тыкнул пальцем в весьма характерный шрам справа внизу живота.

– То! – улыбался во всю ширь белых зубов пациент. – Мне аппендицит еще в армии вырезали.

– Так как же получилось… – робко поинтересовалась я.

– А так! У нашего участкового в карте нет пометки, что меня уже резали, – взахлеб пояснял пострадавший. – Вот она и направила меня на аппендектомию!

– Так что ж, она не увидела шрам? – нахмурился Саша. Он все еще надеялся, что это какой-то дурной розыгрыш.

– Она на животы не смотрит! Она в карты смотрит! У нее времени на все нет! – явно повторял за ней больной. В общем, оставили мы парня дома и поперлись в поликлинику к его феерической участковой. И не подумайте, что мы такие борцы за справедливость. Просто считается, что диагноз, поставленный участковым доктором – он более точен, чем диагноз доктора со Скорой Помощи. Ну, участковый же видит анализы, все такое. Так что просто взять и снять ее диагноз мы не имеем права. То есть, по инструкции мы все-таки должны были госпитализировать парня с кишечным расстройством в хирургическое отделение больницы, где бы у него безуспешно искали бы аппендицит. И вот, чтобы этого не делать, мы пошли снимать диагноз в поликлинике. Тучная дама в безразмерном белом халате осмотрела нас, как насекомых. Причем довольно вредных. Потом полистала карту негоспитализированного парня и кивнула.

– Ну вот, нет у него этой записи! Значит, я была права!

– В чем? – поразились мы. – В том, что у него острый приступ аппендицита?

– Знаете, у меня три участка! Вы не представляете, как нам тут сложно работать! – запричитала докторша.

– Сложно?! А нам, что, легко? Вы так считаете? – взбесился от такой наглости Саша. Известно, что нет тяжелее доли, чем у скоропомощников. Разве что у реаниматоров в СКЛИФЕ, но при чем здесь эта бомба в халате?

– Что вы кипятитесь? Все равно бы в больнице разобрались. Я что, всех должна помнить? Может, предложите мне еще и даты рождения заучить? – продолжала кипятиться врачиха. Она демонстрировала непоколебимую уверенность в себе.

– То есть, вы считаете, что мы ошибочно не госпитализировали пациента? – перешел на официоз Большаковский. Та занервничала и подписала-таки нам ошибку в постановке диагноза. Мы укатили дальше и потом долго всей подстанцией смеялись над этой историей. Да что я говорю! Такого добра у нас на работе хватает. Правда, не столь идиотического, как предложение вырезать аппендицит у того, кто уже с ним разделен. Бывает, что участковые терапевты (прости Господи) лечат инфаркты как ревматизмы, и вызывают нас, когда давление у больного падает до отметки 40/60. Однажды, терапевт опять-таки острый аппендицит сочла за обострение язвы и кормила клиента эмульгелем напополам со смектой, пока тот не провалился в шок от интоксикации. Что говорить, бывает всякое. И все эти вещи делаются с выражением всезнайства на лице. Такого рода терапевта очень легко вычислить среди сотни других. На его лице печать истины в последней инстанции. Он все за всех знает. И, кстати, не только по специальности, но и о том, как жить. И что делать. И кто виноват. Стоит возразить такому или, не дай Бог, предположить, что он ошибается, он не оставит от вас и мокрого места. Вот именно такая докторша приняла меня по поводу аборта. В районной женской консультации. Знаете такое чудесное место? Я – знаю. Нет ничего более странного, чем эти садистические тетки в месте, где ходят нежные и ранимые будущие матери.

– Следующий! Чего стоите! Быстрее! У нас тут очередь! Раздевайтесь! Ать-два! Ать-два! – от такого, в принципе, у кого хочешь отпадет желание рожать. Не только у того, кто и так делать этого не собирался.

– Можно? – робко сунула нос в дверь я, после того как на беременную женщину, идущую передо мной, явственно наорали. Кажется, за то, что у нее слишком высокое давление. Думаю, после беседы с лечащим врачом оно подскочило до небес.

– Вам чего? – недружелюбно рявкнула тетка за столом. Я с трудом подавила в себе желание бежать на край света. В прошлые разы я наблюдалась на Курской. И оказалось, что в Центральном округе доктора куда любезнее.

– Я пришла за направлением на аборт, – пояснила я. И на всякий случай, чтобы вызвать солидарность, добавила, – я сама врач со Скорой Помощи.

– А, у вас там одних идиотов держат, – моментально отбрила меня мадам гинеколог. – Раздевайтесь.

– Обязательно? – запаниковала я. Как-то совершенно не хотелось ничего ей показывать.

– Ну, пошевеливайтесь. Быстро на кресло, – скомандовала она. Меня парализовало. Но только на несколько секунд. А потом мне захотелось дать ей под дых, как тому моему алкоголику из магазина.

– А почему это вы со мной так разговариваете? – едко поинтересовалась я. Она оторвала взгляд от карты и презрительно осмотрела меня с ног до головы. И не удостоив меня ответом на вопрос, продолжила.

– Раньше рожали?

– Нет! – фыркнула я.

– Аборты делали?

– А какое это имеет значение? – все-таки, она меня смутила.

– Отвечайте. А то вдруг вам нельзя давать направления на аборт, – сурово потребовала она. Я подумала, что не хотела бы ходить сюда все девять месяцев беременности. Несчастные бабы, как они это терпят.

– Делала. Дважды, – я отвернулась. Не хотела встречаться с ней взглядом. Боялась, что она меня испепелит.

– Понятно, – процедила она. – А лет-то вам, матушка, сколько?

– Тридцать… пять, – я спотыкалась на каждом слове.

– И ни разу не рожали. Куда ж вам аборт. С ума сошли? Я не дам вам направление! – уверенно и безапелляционно заявила она.

– Как не дадите? Это мне решать, хочу я рожать или нет! – я от возмущения чуть не задохнулась. Дыхание реально стало неритмичным.

– А я – не дам. Рожайте! И ничего не хочу знать, – она демонстративно закрыла мою карту. Я онемела. И хватала ртом воздух. Когда-то Дима решил, что так будет лучше для нас обоих, и оказался неправ. А я пошла у него на поводу, а потом горько об этом жалела. Теперь какая-то старая карга опять указывает мне, что делать. Ну уж нет! Какое право она имеет?!

– Какое вы имеете право! Это недопустимо! Я пришла в нормальные сроки. Извольте делать, как положено, или я немедленно отправляюсь к вашему главврачу и строчу на вас телегу. И в министерство здравоохранения тоже! – от злости я цедила слова по одному, чтобы они лучше дошли до этой коровы.

– Послушайте, но почему вы не хотите родить?! – устало замахала руками она. – Что в этом плохого.

– Знаете, я не стану вам рассказывать свою жизнь, – уперлась я. – Достаточно того, что я знаю, как для меня лучше.

– Уверены? Вы уверены, что не пожалеете? – она явно не была готова к жалобам. Я задумалась.

– Давайте, я буду разбираться сама. Считайте, что я уверена. В любом случае, это мое решение, и мне за него отвечать. Нечего тут устраивать гуманитарную акцию.

– Ну, как знаете, – она, наконец, сломалась и подмахнула столь нужное мне направление. Скоро все будет кончено, и я смогу, наконец, продолжить жить своей безопасной, хорошо налаженной жизнью. Все пройдет.