То, что должно произойти – произойдет в любом случае. Судьба предначертана каждому из нас, но это вовсе не означает, что можно сесть на пятую точку и больше не суетиться. Мне кажется, что все мы остаемся авторами и творцами своей судьбы. Конечно, остается вопрос, если кто-то все-таки садится на эту самую пятую точку и категорически ничего не делает, а, напротив, пьет напропалую – он в этот момент мешает своей судьбе или тоже ее творит? Кто знает. Но, главное, я уверена, что каждая из нас может изменить свою карму, судьбу, предначертание – назовите как угодно, подставьте любое подходящее слово. Надо только понять, в чем причина нашего брождения по кругу, почему нас постоянно суют в один и тот же тоннель. Где, в каком месте, когда и как мы ошиблись. Что сделали не так, в чем ошиблись, о чем или о ком подумали не так. В моем случае это было Дима. Именно с него началась моя жизнь, именно его я не смогла вовремя простить и понять. Может, нам было лучше расстаться еще в Тамбукане. Я думаю, он все знал с самого начала про свои чувства ко мне. Сострадание, покровительство, чувство долга – это очень по-мужски. Он так сильно привязался ко мне, что даже поверил, что из нас может выйти семья. Впрочем, не так важно, почему так вел себя он. Для меня гораздо важнее, что я – молоденькая напуганная девушка, только что потерявшая разом мать, родной дом и любимый город, была столь напугана и шокирована сошедшим с ума миром вокруг, что вцепилась в Диму, наплевав на то, что у нас может быть совершенно разная судьба. А когда он почувствовал, что пришел его предел, я не придумала ничего лучше, как нагородит смертельных обид и закрыться от жизни. И что, кто в этом виноват? Дима? Саша Большаковский? А может, правительство и политика президента? Совершенно неважно. Главное, что стоило мне просто принять мысль о том, что Дима, возможно, был прав, уйдя от меня – как все в моей жизни переменилось. Хотя, почему я говорю, все. Только одно. Рядом со мной был Митя. И мне было этого достаточно.

Мы доехали до моей еще доступной комнаты в коммуналке. Меня, главным образом, интересовала сейчас моя большая уютная кровать. Ужасно хотелось его туда затащить, насмотреться на него, наслушаться звука его голоса, гладить его по спине… все такое. Беременность – период бурной работы гормонов.

– Маня, алле? Ты о чем сейчас думаешь? – дернул меня за плечо Митя.

– А? Я? Так, ни о чем, – встряхнулась я. – Вот здесь я и живу.

– Здесь? – он некоторое время бродил по ней, шокированный и потрясенный.

– Ага. Будешь чай?

– Давай. Я никогда не думал, что можно жить в таких условиях! – поразился он. Я с недоумением осмотрелась. А что тут такого? Просто немного неубрано. Ну, сильно неубрано. Правда, у меня есть заповедь – никогда не водить мужчин в неубранную комнату. Они же могут черти что обо мне подумать! Но, во-первых, он не просто мужчина. Он – отец моего будущего ребенка. Возможно, что ему предстоит видеть меня и в гораздо более жутких видах. А во-вторых…

– Маш, а где вы тут моетесь? – вырвал меня из раздумий он. Я забыла, что там было во-вторых. Как женщина, перевалившая на третий триместр, я имела право думать медленно и плохо. Врачами доказано, что в это время мозг теряет массу кислорода из-за того, что вся кровь направляется к дитю. Вот и славно. Лишь бы он родился умненьким.

– Маша!

– Ась? Не хочешь прилечь?

– Объясни, как ты тут оказалась? И где вы тут моетесь? – продолжал недоумевать он. Я засуетилась. Вот еще, отвечать на этот форменный допрос. Я бросила сумку и тетрадку на стол, а сама пошла на кухню, вымыть руки, поставить кастрюлю. Побыть минуточку одна, подумать, что стоит говорить, а что нет. Ведь, по сути, Митя обо мне почти ничего не знает. Может, лучше, чтобы это так и оставалось. Я стояла над конфорками и смотрела, как извивается огонь, пробиваясь сквозь разделитель. Маленькие порывистые синенькие язычки. Черт, почему так плохо соображает голова.

– Маша?! – внезапно спросил меня Митя изменившимся голосом. Я обернулась и увидела, что в руке он держит мою беременную тетрадь.

– Ой, это нельзя читать. Это очень личное, – забеспокоилась я.

– Может, ты все-таки расскажешь мне свою историю. Ты что, действительно из Грозного. Но ты русская? Ты же Маша, – впился в меня вопросами он. Я испытала сильнейшее желание снова свести этот разговор к шутке и смыться. Никому, даже Лиле я не рассказывала подробностей своей юности.

– А если я чеченка, ты развернешься и уйдешь? – полюбопытствовала я. Митя потупился.

– Я никуда не уйду. Почему ты думаешь, что я сволочь? Почему ты ничего не хочешь мне рассказать? И зачем, черт возьми, сюда приходил Дима? Что за игла? – Митя явно прочитал все разрозненные куски мыслей, которые я набросала в тетрадь. Надо же, читать умеет, а понимать – нет.

– Он принес мне денег на аренду квартиры. И пришел, чтобы мы помирились. Это все так сложно.

– Очень. С тобой всегда все очень сложно. Слишком. Почему ты уехала от Полины Ильиничны?

– Потому что она умерла, – пояснила я. – А я ей – никто.

– Как это? – нахмурился он. Я вдруг поняла, что либо мне придется распечатывать все мысли и воспоминания, либо он уйдет. К этому я точно не была готова.

– Ты действительно хочешь во всем разобраться?

– Да.

– Тогда садись и слушай, – решилась, наконец, я. – Когда мне исполнилось двадцать три года, я покидала Грозный, только-только потеряв мать… И еще. В тот раз, когда я болела. Это был выкидыш. Думаю, и это ты тоже имеешь право знать.

Знаете, это оказалось совсем не трудным. Доверять было ничуть не труднее, чем не доверять. Митя слушал, спрашивал, снова слушал, прижимая меня к себе. Про то, как Дима ходил по Грозному с автоматом, потому что там «просто все так ходили». Про глаза людей, который вчера были хорошими соседями. Про смерть соседского сына, про дочь знакомой по работе в поликлинике, увезенную и пропавшую без следа в горах. Про то, как мы с Димой переходили границу, моля Бога только о том, чтобы выбраться из Ичкерии живыми. Про серые лица русских, которым некуда было ехать. Про аборты. Про то, как мы с Димой узнали, что от нашего родного квартала не осталось камня на камне. Про то, что чувствуешь, понимая, что больше у тебя нет дома. Нигде. Никогда. Никак.

– Манечка, девочка ты моя родная, – прижал меня к себе Митя. – Что же мы все такие поломанные?

– Ерунда, – сквозь слезы отмахнулась я. – Это все в прошлом. Хочешь потрогать, как пинается твой сын?

– Очень! – с готовностью кивнул он. Я прижала его ладонь к своему пузу, и мальчик внутри любезно шарахнул по ней ножкой. Живот забавно задергался, а Митин взгляд стал таким удивленным, что я рассмеялась.

– Что еще тебе рассказать? – спросила я, показывая, что отныне между нами никогда не будет ничего скрыто.

– Больше ничего, кроме того, как ты видишь нашу дальнейшую жизнь? Если честно, я бы забрал тебя отсюда сегодня же. И нам надо расписаться, чтобы у тебя был повод посылать подальше мою невыносимую тетушку.

– Я, вообще-то, планировала снять квартиру в Подмосковье, – поделилась планами я.

– Знаешь, я был бы рад, если бы ты эти деньги вернула своему Диме. Я ему благодарен, конечно, что он вытащил тебя из того кошмара, но… теперь я и сам о тебе позабочусь.

– Все-таки, все вы чертовы собственники. Если ты действительно женишься на мне, я в тот же день верну Димке деньги. Тем более, если только он не изменился до неузнаваемости, то будет страшно рад.

– Тогда поехали жениться прямо сейчас, – азартно блеснул глазами Митька. Надо же, а обещал, что при одном упоминании о детях исчезнет за горизонтом.

– Маш! Тебя к телефону, – постучала в дверь соседка, та самая, черноволосая. Она была единственной, кто еще не уехал из квартиры.

– Сейчас, – крикнула я в ответ и пошла в коридор.

– Ты надолго? – спросил Митя.

– Это, наверное, с работы, – скривилась я. Видимо, Римкина доброта уже иссякла и она хочет предупредить, чтобы завтра я явилась без опозданий.

– Алло? – устало подняла трубку я. Но там оказалась не Римма.

– Вы Золотнянская? – спросил чей-то незнакомый, но весьма раздраженный голос.

– Да, – подтвердила я, опасаясь, что лучше было бы соврать.

– Что ж вы не идете? Это же в ваших интересах, в конце концов! – огорошил меня этот возмущенный голос.

– Куда? В консультацию? Но еще рано сдавать анализы, – принялась оправдываться я. Контакты с женской консультацией были столь болезненны, что я старалась с ними не перебарщивать.

– Вы о чем? В нотариальную контору, – окончательно разозлился голос.

– В какую контору? – не поняла я. Совсем запутали, демоны.

– Уже почти полгода прошло. Осталась пара недель. А что, если бы завещатель не оставил мне вашего рабочего номера? И вообще, почему я должна за вами гоняться? Приедете вы или нет?

– Куда?

– На улицу Алабяна. Пишите адрес. Мы сегодня до трех. И скажите, что вы к нотариусу микрорайона Сокол, пусть пропустят вас без очереди! – голос отрубился. В трубке раздались короткие гудки. Я с недоумением смотрела на нее и пыталась как-то собраться обратно.

– Что случилось? – подошел ко мне уставший ждать так и не заваренный мной чай Митя. Не то, что он – когда поил меня ройбушем.

– Не знаю даже. Какой-то нотариус. Может, Полина Ильинична что-то мне оставила, а я ни сном, ни духом. Но с чего бы? Я ей просто делала уколы.

– Судя по тому, что ты рассказываешь, она даже хотела стать бабушкой нашему ребенку. Поехали, – деловито взял меня под локоть он.

– Что, прямо сейчас?

– А когда? Когда истечет этот срок в полгода? – сделал круглые глаза он. Через час мы все-таки нашли нотариальную контору по указанному адресу и смогли пробиться через толпы возмущенного народонаселения, заверяющего копии и доверенности. Митя профессионально шантажировал толпу моим животом. В итоге оказалась перед пенсионного возраста скрипучей сухощавой бабкой со смешным бумажным цветком в волосах.

– Вам чего? – сварливо спросила меня она. Я моментально узнала ее голос, но испугалась, что у нее просто склероз с маразмом и она обо мне уже забыла.

– Я – Золотнянская. Вы мне сегодня звонили, – напомнила я ей.

– Я вам и сегодня звонила, и вчера, и месяц назад, – уколола меня она. – Вас никогда нет на месте. Если бы я только не была уверена, что вы не в курсе, так бы все и бросила. Но нотариальная палата настаивает, чтобы мы предпринимали все возможное для розыска наследников.

– Наследников чего? – окончательно потеряла терпение я. Оно просто взорвалось.

– Как чего? – удивилась нотариус. – Вот же, квартира, состоящая из двух комнат, расположенная по адресу… Песчаный переулок, дом… А остальное – племянницам. Сберкнижки две, автомобиль Победа…

– У нее был автомобиль?

– Дачный участок со строением, так… акции. Ну, не важно. А квартира – вам, – деловая бабуся поправила указательным пальцем очки на носу.

– Что? – ахнула я. Митя с беспокойством поддержал меня. Видимо, я чуть не упала. Ах да, у меня подкосились ноги.

– Не поняли? Ну да, в вашем-то состоянии куда там! – не без удовольствия проехалась по мне она. – Хоть вы ей объясните. Полина Ильинична оставила квартиру вам. Не знаю, зачем вы с нее въехали.

– Мне выставили, – растерянно пояснила я.

– А вот это было неправомерно. Вселяла-то она вас вполне официально, так что вы могли и дождаться вскрытия завещания.

– Правда? – удивилась я. Перед глазами встал день похорон. Мы тебя, конечно, не торопим, но через девять дней ты должна исчезнуть, не оставив здесь даже запаха. И что, это была моя квартира? Мой дом? Откуда у меня может быть дом?

– Так что делать? Будете принимать наследство?

– Конечно! – за меня ответил Митя. Он широко улыбался и подмигивал мне. Мол, а ты говорила, что ей никто.

– Пишите заявление. Если будете регистрировать квартиру через нашу контору, то заплатите к пошлине еще триста долларов, – медленно, как для безмозглых болванов, объясняла она. Оказалось, что весь пакет документов уже готов, так как племянницы уже собрали его, пытаясь унаследовать квартиру, которая уже принадлежала мне. – Придете теперь через месяц и заберете документы и ключи.

– А скажите, они не могут опротестовать завещание? – поинтересовался Митя. Мне понравилось, как рьяно он встал на защиту моих интересов. Впрочем, эти интересы уже были нашими. Я внезапно стала богатой невестой. Богатой и беременной невестой. Как же все меняется. Вчера Митя для меня был подобен главному призу, призрачной мечте. А сегодня таким подарком становилась я. Кто знает, что, в таком случае, будет завтра.

– Молодой человек, это вообще вопрос не ко мне, – поджала губки старушка-нотариус. – Но вам я скажу. Эти безобразные племянницы уже пробовали у меня тут скандалить. Но ваша бабушка – умная женщина. Она одной из них оставила гораздо больше, чем другой. И даже больше, чем эта ваша квартира. Поэтому одна стала кричать о недееспособности, а вторая о том, что каждый имеет право решить, что делать с нажитым. Думаю, они съедят друг друга еще до суда. Но ваша бабушка в любом случае была дееспособной, а завещание оформлено давно и совершенно должным образом.

– Давно? – удивилась я. Нотариус сунула мне под нос бумагу, где значилось, что она составлена два года назад. То есть, когда я прожила у Полины Ильиничны чуть больше года. Чудеса!

– А почему ключи у вас? – удивилась я.

– Потому что когда пошел этот скандал, мы опечатали квартиру. Еще вопросы? У меня и без вас еще много дел, – не терпящим возражений тоном спросила она. Я попятилась к двери.

– Машка! Машка! Неужели это правда? У тебя теперь есть дом! – возбужденно радовался Митя.

– У нас! Митенька, у нас, – поправила я его.

– Мне ничего твоего не надо, – нахмурился он.

– Ничего? – удивилась я. Потом кивнула на живот. – Даже этого?

– Ай, ну тебя, – фыркнул Митька и принялся меня целовать. Посетители организации возмущенно отводили глаза и перешептывались, но мы не могли пошевелиться. Быть вместе – это такое счастье, ради него вполне можно на всех забить.

– Золотнянская?! – громогласно пророкотала нотариус. Я задергалась и повернулась обратно.

– Что?

– Хватит. Это, в конце концов, неприлично. Вот! Вам еще просили передать письмо, – она сунула мне плотный, хорошо запечатанный конверт, на котором корявым почерком Полины Ильиничны было накарябано: «Машеньке лично в руки. Адрес работы: подстанция номер NN, адрес…, телефон». Письмо, в отличие от завещания, было датировано значительно позже. Чуть ли не за пару месяцев до смерти. Я судорожно разорвала конверт и впилась глазами в кривые неразборчивые строчки.

– Господи, квартира! – билось у меня в голове. – Она даже не представляет, что именно она для меня сделала. Полиночка, дорогая, если бы я знала! Я бы готовила для вас фуа-гра и креветок в сливочном соусе. Я бы… меняла простыни каждый день. Я бы ежедневно оттирала пасту.

– Не плачь, хорошая моя. Что она пишет? – склонился надо мной Митя.

– Я еще не прочитала, – я жестом усадила его рядом. Кто знает, сколько времени займет это чтение. С виду письмо было немаленьким. И с первых слов моя дорогая хозяйка встала передо мной как живая.

…«Дорогая Маша! Соболезную тебе, моя дорогая. Потому что раз ты читаешь это письмо, значит, меня уже погрузили в дубовый гроб и закопали. Это нормально. Интересно, сильно ли плакали эти стервы? Думаю, что да. Где ж им еще покрасоваться, если не там, на моих похоронах. Предвижу, что не успел еще остыть мой труп, как тебя выставили на улицу. Что ж, мой маленький подарок все равно найдет тебя, но я не хотела говорить тебе об этом при жизни. Знаешь, ты была поразительно заботлива и ласкова. Первое время я все ждала, что ты сама об этом заговоришь. И примешься уговаривать меня оставить тебе квартиру, рассказывать историю своей тяжелой жизни. Но не дождалась ни слова. Ни полслова. Это, моя дорогая, совсем неправильно, быть такой упертой и скрытной. Могла бы хоть немного пожаловаться. Помнишь, сколько проблем было с этим твоим Митей. А все потому, что ты не хочешь рассказывать о себе. Впрочем, мне все равно все рассказали твои коллеги с прошлой работы. Видишь, у меня свои каналы информации. Иногда, когда ты была на сутках, я все же баловалась вызовом Скорой. Буквально несколько раз. Эх, жаль, что я не знаю, есть ли жизнь после смерти. Буду ли я видеть, как ты прочтешь эти строки. Если жизнь тут будет, я знаешь, что сделаю? А вот что. Я тебе приснюсь. Не в каком-нибудь патетическом сне со всякими знаками и прочей ерундой. Просто приснюсь. Может, попрошу поставить свечку за мое здоровье. То есть, за упокой. Я хоть и коммунистка, а все-таки… на всякий случай. Так что, если что имей в виду, ладно?

Хочешь знать, почему я тебе ее оставила? Все довольно прозрачно. Ты действительно скрасила мои последние годы, а мы – старые люди – очень это ценим. Моим племянницам кроме возможности выпотрошить мои закрома ничего от меня не было нужно. А ты столько раз часами чаевничала со мной, развлекала меня разговорами, что я и вправду поверила, что тебе со мной интересно. Со мной, и с моими россказнями. Так что еще два с лишним года назад я поняла, что оставлю квартиру тебе. И еще потому, что у каждого человека на свете должно быть место, в котором он мог бы отлежаться и зализать раны. Есть что – то удивительно несправедливое в том, что такую милую девушку болтает по свету, словно она – потерянный багаж. И раз уж так получилось, что Господь запамятовал позаботиться о тебе, я взяла это на себя. Может, почувствую себя немного его посланником. Вряд ли.

А теперь я надеюсь, что может быть, если у тебя будет квартира, ты все-таки решишься родить. Да-да, считай это моим последним условием. Ты обязана сразу по получении документов на квартиру идти к самому лучшему врачу и лечить это свое воспаление. А потом – залетай. Может, от этого своего Мити, хоть он этого и не хочет. Кто в таком вопросе интересуется мнением мужчин?

Машечка, я сама этого не сделала, ты знаешь. И потом всю жизнь жалела. И это ты тоже знаешь. Так вот, я умоляю тебя не загубить и своей жизни тоже. Не задумывайся ни о чем, и просто действуй. Есть такая поговорка – не думай ни о чем, Господь все сам управит. Вот и со мной так получилось – послал он мне на старости лет вместо родной дочери тебя. Так что если что не так, прости. Может, я и ворчала на тебя, но любила. Любила. Вот, пожалуй, и все. Ах, вот еще что. Желаю тебе, Машенька, счастья. Кажется, ты уж его точно заслужила.

Искренне твоя, Полина Ильинична. Покойная»…