Иногда так бывает, что нет никакого повода для счастья, а ты летаешь, словно у тебя за спиной выросли крылья. Можно понять, когда нечто подобное накрывает по поводу влюбленности. Амфетамины, гормоны, все такое. Сердце поет и сладко замирает при мысли о возлюбленном. Сам Бог велел, что называется. Однако случается, что эйфория накатывает просто так, без всяких на то причин. Просто потому, что на дворе весна, самочувствие прекрасное, работа радует душу и умасливает карман, а в коммунальной квартире за одной из дверей поселилось восемнадцатилетнее чудо, которое готовится к экзаменам. И с которым можно запросто проболтать весь свободный день. Так, ни о чем и обо всем сразу. Лиля была молода, романтична и верила, что за парой поворотов ее ждет слава, успех и сердце какого-нибудь красивого принца типа голубоглазого Ромы Абрамовича. Правда, после банального адюльтера, закончившегося не менее банальным разводом и распилом миллиардов, акции короля недр в наших глазах потеряли десяток пунктов. Ну да не беда, Россия богата на принцев. Найдется и для нашей Лилечки. Во всяком случае, я в это тоже очень верила. Кому же, если не ей. Она была искренней, юной, очень красивой особой, целеустремленной и способной на компромисс. В нашем случае компромиссом была ее работа в бутике неделя через неделю по двенадцать часов. Но, надо же на что-то жить! Известное дело.

После нашей небанальной прогулки по исторической части Москвы мы с Лилей, как это принято говорить, сильно сблизились. Оказалось, что у нас много общего, несмотря на катастрофическую разницу в возрасте и совершенно разные интересы. Она обожала театр и кино, и постоянно пыталась вытащить меня на ту или иную постановку.

– Сколько можно сидеть сиднем! Поднимайся, живо. Будем повышать твой культурный уровень, – демонстративно скрещивала руки на груди она.

– Чего это я буду его поднимать. Пусть валяется! – отнекивалась я. Впрочем, хоть до театра дело и не дошло, а в кино она меня все-таки вытащила. Рядом с Курской, в Атриуме, на последнем этаже располагается огромный суетной комплекс из кучи кинозалов. Мы пошли на какое-то культовое американское кино известного режиссера.

– Ну что? Как? – старательно расспрашивала меня она по окончании просмотра. Я пыталась скрыть шок. Голливудская фабрика в большинстве своем поставляла на рынок мирового развлекалова какую-то экстремальную пургу. Прыжки, погони, обнаженка, причем настолько откровенная и деланная, что даже не возбуждала. Однако тот фильм, на который меня привела Лиля, перевернул все мое прежнее представление о кинематографе. Это был триллер. Но не совсем обычный триллер. Вернее совсем необычный триллер. Где вы видели триллер, на две трети занятый разговорами, а точнее, болтовней девчонок. Тем, как они пьют пиво в баре, целуются со случайными парнями. А потом – бац! И все они погибли от рук автомобильного маньяка. Неожиданно, быстро и кроваво. Камера – стоп! Я уже совсем было расстроилась, и даже попыталась уйти, но разве Лиля даст?

– Сидеть! – скомандовала она. Дальше, соответственно, экран показывал все то же самое, только с новой группой девушек. Я совсем загрустила, ожидая, как от них сейчас тоже поотрывают руки и головы. Но тут на экране случилось невообразимое. В этом, собственно, и было то самое культовое ноу-хау. Вместо того чтобы, как это принято в триллерах, случайно выжить и трястись в ужасе из-за пережитого, эта вторая группа девушек с улюлюканьем замочила маньяка. Причем так, что он плакал и просил пощады. Не допросился. Поскольку маньяка было совсем не жалко, мы все вместе, целым залом радостно хлопали в ладоши, глядя, как три оторвы дубасят взрослого мужика. Далее были титры.

– Ну что? Как?

– Ничего себе! Никогда не думала, что можно снимать такое кино! – искренне ответила я.

– Он гений! Гений! Что я тебе говорила? – радовалась моей реакции Лиля. – Вот так и надо. Он же что делает?

– Что? – заинтересовалась я. Вот что было интересно в разговорах с Лилей, так это то, что она все увиденное разбирала с профессиональной точки зрения.

– Понимаешь, он ломает стереотип кино. Этот долбаный голливудский стереотип, более известный как формат. И создает новый – свой. Вот увидишь, со временем по его формату будет сниматься совершенно другое кино. А пока – он один, единственный.

– Значит, гений, – усмехнулась я. Лиля была такой темпераментной, яркой, что я не сомневалась – он своего добьется. Рано или поздно я увижу ее имя в титрах. А пока – было чудесно, что за одной из этих бесконечных дверей нашей квартиры жил человеке, которому я была небезразлична, и который был небезразличен мне. Между нами складывались нежные отношения, более свойственные сестрам. Сразу после крещения я все ждала, когда же вдруг почувствую появление этого пресловутого ангела-хранителя. Хоть что-нибудь. Может, сон, обрывок сна. Дуновение за спиной. Маленький знак типа голубя в небе. Ничего. Окружающий мир остался совершенно прежним. И на ангела-хранителя больше всего тянула как раз Лиля. Впервые в мою жизнь внесли свежую струю, чего-то, где не было необходимости выживать, или страдать из-за любви, или защищаться. Все-таки, женская дружба – это вам совсем не то, что мужская любовь. Она не так травматична. Впрочем, сложно делать выводы, наше знакомство едва перевалило за пару недель. Просто всю эту пару я чувствовала себя просто превосходно.

– Прекрасно выглядишь?! – удивленно констатировали все. Даже Саша Большаковский, наплевав на обиду, подошел ко мне и предложил вместе попить чаю.

– Чаю? Давай, – согласилась я. Отчего не попить чаю с хорошим человеком, когда впереди целый рабочий день.

– Знаешь, мне ужасно жаль, что мы с тобой так расстались, – неожиданно признался он. – Я о тебе все время думаю.

– Правда? – удивилась я. Для человека, который обо мне все время думает, он поразительно мало мне звонил. Вообще не звонил, то есть.

– Ты знаешь, мы могли бы все-таки иногда встречаться, – промямлил он. Я вытаращилась. Снова встречаться? Снова с Большаковским? Ну уж нет!

– Мы и встречаемся. На летучках, – ласково процедила я. Саша отвернулся и нахмурился. Интересно, что с ним такое? Я посмотрела на себя в зеркало. Может, меня подменили и теперь я – королева красоты? Местная Клаудия Шиффер? Но из зеркала на меня уставилась все та же Маша Золотнянская. Та же, да не та. Меня как будто кто-то дорисовал, раскрасил акварелью. На щеках появился румянец – вот уж чего не было, того не было. Кажется, даже фигура стала лучше. Может, я неожиданно подросла?

– Любуешься? – поддел меня Славик, мой сегодняшний водитель.

– Не пойму, что не так. Нос, рот – все на месте, – задумчиво смотрела на себя я.

– Это весна. Все расцветает. Даже старые пни и засохшие деревья, – философски заявил Славик.

– Это ты про меня? Это я-то засохшее дерево?

– Нет, – засмеялся он. – Это я – старый пень. Поехали?

– Старый ты пень! – вздохнула я, и мы отправились по нашим привычным кругам ада. Утренние вызовы – похмельные. Людям плохо, но вместо того, чтобы слопать «алка зельцер» или, на худой конец, просто выпить пивка, выпивохи хватаются за сердце и за трубку телефона. Чтобы вызвать нас, естественно.

– Доктор, мне плохо, у меня инфаркт, наверное! – схватился за сердце один такой деятель, обжигая мне своим дыханием лицо. Его квартира как нельзя лучше вписывалась в нашу, чисто профессиональную статистику. Если на искомом этаже из четырех дверей одна – старая, обшарпанная, с вырванными кусками обивки и следами неоднократных бытовых взломов – не сомневайтесь. Идите именно в эту дверь. За ней скрыт ваш пациент.

– Вчера что употребляли? – тактично поинтересовалась я. Он замедлился и посмотрел на меня с обидой.

– Немножко. Доктор, у меня сердце болит!

– Ну, давайте, послушаем, – кивнула я. Похмелье, хоть и имеет другие причины, порой действительно совпадает с различными тяжелыми состояниями медицинского характера. Накладывается одно на другое. А вообще, все, кому не лень, треплются о коротких показателях жизни мужчин. Но, может быть, они просто не видели, как наши мужики пьют? Тут действительно до сердечной недостаточности пара шагов.

– Вот тут болит, – ткнул пальцем в левый карман рубашки мой деятель.

– Прямо вот тут? – немедленно успокоилась я.

– Ага. Очень. Прямо вздохнуть не могу, – продолжал жалобы он. Я не стала ему объяснять, что сердечные боли при инфарктах имеют другие характерные признаки. Ну не локализуются они прямо в точке кармана рубашки. Они опоясывают, часто отдают в спину, под лопатки. И боли эти – тупые, глухие. А у него скорее всего невралгия.

– Сейчас сделаю вам укол, и все будет хорошо, – бубнила я, набирая все ту же всемогущую тройку в шприц. – Только сегодня отлежитесь, и не пейте.

– Доктор, у меня же инфаркт! – неожиданно уперся пациент.

– Нет. Инфаркта у вас нет, – утешила я его. Однако по непонятной причине он совершенно не утешился.

– А я вам говорю – инфаркт. Меня надо госпитализировать.

– Нет, не надо. У вас невралгия. Может, продуло? Вон, у вас окно открыто! – раздраженно объяснила ему я. – Если вас это волнует, можете сходить в поликлинику.

– Да не надо мне в поликлинику. Мне в больницу надо! – отчаянно упирался он. Я задумалась. На самом деле далеко не впервые пациент настоятельно просится в больничную койку. Обстоятельства у людей бывают разные. Может, у него теща приезжает, или ему надо как-то объяснить начальству, почему он не выходит на работу. Справку из больницы мало кто оспорит. Очень уважительный повод. Но у меня всего четыре сопроводительных листка на день. И потом, если я приволоку в больницу мужика, главная проблема которого столь типична для всех российских мужиков – мне не миновать выговора с занесением. Оно мне надо? Или мне одного выговора за спасенного пенсионера мало?

– Я вас госпитализировать не могу. Не показаний, – уперлась я.

– Что за беспредел! – пошел возмущаться страдалец. Кстати, невралгия, видимо, тоже не сильно ему досаждала, уж больно резво но скакал вокруг меня. – Вы, наверное, не профессионал. Сколько вы работаете на Скорой?

– Более чем, – я складывала чемоданчик. Теперь мне перехотелось даже тройку ему колоть. Пусть мучается.

– Вы совершаете врачебную ошибку! – патетическим тоном сообщил он мне и слег на диван. Диван был старый, с торчащими из обивки краями пружин. Я бы на такой не захотела даже присесть. А он завалился, да еще опрокинул на себя полную бычков пепельницу. Я и сама курю, но ничего более противного, чем запах застарелых бычков (особенно залитых какой-то жидкостью, чтобы лучше потухали) – хуже этого я ничего не знаю. Фу!

– Это вы меня тут за дуру держите! – рыкнула я, еле сдерживаясь, чтобы не вылететь из этой ужасной комнаты. Мужик проследил за моим взглядом, увидел рассыпавшиеся бычки.

– Опа! – зачем-то сказал он, и принялся смахивать их на пол. Прямо руками. Мне стало плохо.

– Значит, вы настаиваете на дополнительной диагностике? – сквозь зубы спросила я. Как же я рада, что сегодня уже есть методы, позволяющие достоверно исключить инфаркт. Особенно там, где его и в помине нет.

– Я настаиваю, что мне в больничку надо.

– А зачем? – я задала провокационный вопрос. Пациент с трудом сообразил, что правильный ответ будет для него последним, после чего я уйду, даже не попрощавшись.

– Чтоб лечили, – процедил он. Враждебность нарастала, а уж когда я достала из недр своего кейса прибор для снятия кардиограммы дистанционным способом, он окончательно занервничал.

– Ложитесь, – мрачно скомандовала я.

– Что это? – больной нахмурился. Приборы, видимо, вызывали в нем большее уважение, нежели люди.

– Кардиограмму сделаем, – пояснила я и набрала с его телефона номер консультационного пульта для нас – врачей. Есть, между прочим, и такой.

– А как? Может, это прибор неточный? – с надеждой уточнил он.

– О, вполне точный. Сейчас я подключу датчики, и тоновым сигналом буду передавать информацию с них на прибор. Прямо через ваш телефон. Прибор на том конце провода построит график, а дежурный врач-консультант скажет нам с вами, кто куда должен ехать. Или идти, – нежно объяснила я.

– До чего дошла техника, – расстроился клиент. Как и ожидалось, через несколько минут консультант сообщил мне, что никаких проблем с сердечной деятельностью у моего пациента нет. Прекрасная кардиограмма. Пусть лучше лечит печень.

– Знаете, есть такой анекдот: если бы печень имела руки – она задушила бы горло, – зачем-то поделилась я. – Это как раз про ваш случай.

– Почему? – не стал включать мозг он.

– Бросали бы вы пить. А то сердце сердцем, но в следующий раз действительно может стать плохо, – назидательно проговорила я. И уехала дальше. К вечеру я еле стояла на ногах, а от голода желудок скручивало в тугой канат. По такому в школьном спортзале впору сдавать нормы ГТО. Оказавшись на подстанции около десяти часов, я маниакально слопала все, что там нашла. Две пачки заварных китайских макарон, которые, скорее всего, на самом деле являются биологическим оружием против России. Один зефир в шоколаде, по недоразумению не доеденный теми, кто его купил. Кто это был – не знаю, История умалчивает. Еще я нашла больше похожие на большой сухарь полбатона белого хлеба и сгрызла большую его часть с крепким горячим чаем. Сахар тоже нашелся.

– Слушай, что ты закидываешь в себя всякое дерьмо? – морщилась, глядя на меня, моя коллега, врач из Брянска, Даша Степанова. Мы с ней не были хорошо знакомы. Так, перебрасывались приветами, случайно сталкиваясь в комнатах отдыха или попадая в общую смену. Но она была поборником правильного питания и здорового образа жизни, так что всех постоянно пилила.

– А есть альтернатива? У меня бы нашлось еще место для чего-нибудь полезного, – сыто ухмыльнулась я.

– Манька, ты псих. Может, рассказать тебе, что происходит в твоем организме, когда ты лопаешь эти макароны? – предложила Дашка.

– Спасибо, переживу, – я огорчилась. При Дашке прямо пропадает всякий аппетит. Вот, только еще одну сушку съем – и все.

– Что за черт?! Золотнянская, ты что – ешь? – раздался потрясенный голос Костика. Его бригада выходила на вызов, а он сделал вид, что страшно потрясен. Паяц!

– А ты что, теперь только пьешь? – съязвила я в ответ.

– Армагеддон! Золотнянская и еда – это несовместимо. А вдруг ты действительно отъешся и станешь похожа на человека. Нет! На женщину! – продолжал гримасничать он. Я зверела. Сушка просто застряла на полпути к моему рту.

– А правда, Машка, чего это ты вдруг так стала лопать? – запоздало удивилась Дарья.

– Слушайте, можно подумать, что это так странно для человека – кушать, – разобиделась я.

– Для человека нормально, но для тебя…

– Спасибо огромное, – я фыркнула и стала искать повод выйти из этого террариума коллег. Может, я хочу в туалет? Ага, можно. Я теперь в него почти всегда хочу.

– Слушай, Мань, а ты часом не залетела? – непонятно с чего поинтересовалась Степанова. – Тогда тебе эти макароны вообще противопоказаны!

– Что? Я… Нет! Я никак не могу быть беременной! – я аж поперхнулась от такого предположения. Интересно, она что, забыла, что у меня теперь не может быть детей? И вообще, после той операции, после той чистки из-за воспаления у меня сильно большие проблемы по женской части.

– Точно? А то все совпадает, – пожала плечами Дашка. Вот пристала, заноза!

– Что? Что может совпадать?

– Ну, ты жрешь, как помело. У тебя вот проступила грудь. Раньше же ее не было!

– Слушай, чтобы забеременеть, надо ведь с кем-то заниматься сексом, верно? – окончательно разозлилась я. Народ с интересом слушал.

– Ну, тогда у тебя какое-то серьезное гормональное нарушение. А с месячными как?

– Кое-как, – призналась я. И вдруг подумала: а вдруг я и вправду серьезно больна? Действительно, я странно себя чувствую.

– Знаешь, не стоит совать голову в песок. Ты же не хренов страус! Пойди и сдай анализы, пока еще все не зашло слишком далеко, – настоятельно порекомендовала мне Степанова. Я загрустила. Что тут скажешь – она права. Нельзя себя запускать. Вдруг у меня опухоль. Они вызывают сильнейшие гормональные сдвиги. Может, я из-за этого постоянно готова съесть носорога?

– А к кому мне идти? К эндокринологу? – задумалась я.

– К терапевту! – усмехнулась она. На следующий день я отправилась по предложенному адресу. В поликлинику, к терапевту. Добродушная тетка средних лет долго что-то изучала в моей карте, читала выписку из больницы.

– И что, вам сказали, что вы, бесплодны? – ласково переспросила она.

– Да. До лечения у меня как-то руки не дошли.

– Ага-ага. Ложитесь, – она кивнула на кушетку. Потом долго щупала меня и задумчиво смотрела в окно.

– Ну что? Все в порядке?

– А сколько вам лет? – зачем-то спросила она.

– Тридцать шесть. Что, это возрастное? Вроде еще рано, – заволновалась я.

– Знаете, мне, конечно, трудно сказать точно, но…

– Что такое? – я испугалась этого «но».

– Кажется, что вас все-таки обманули.

– В смысле? – растерялась я.

– Ну, про бесплодие. А вы потом не проверялись? – на всякий случай уточнила она.

– Нет. Времени не было, – я совершенно не понимала, что она имеет в виду.

– Знаете, если бы вы с такой уверенностью не говорили мне, что это невозможно, я все-таки предположила, что вы беременны. Я, конечно, не гинеколог. Сходите еще к нему.

– Но, доктор, я же ни с кем не спала! – поразилась я. – Уже два месяца как!

– Ну вот, – обрадовалась она. – А у вас как раз подходящий срок. Недель десять, на первый взгляд.

– Что? – онемела я. – Как такое может быть? Как это я могла не заметить?

– Ну, я не знаю…, – процедила она. В полном шоке я зажала в лапке направление на анализы и УЗИ. Снова здорово. Но ведь доктор сказал, что этого не может быть. Никогда! Или, по крайней мере, без лечения.

– Медицина ошибается, – философски заметила Лиля, подкладывая мне в тарелку макароны с мясом. – Кушай-кушай. И кто счастливый отец? Тот твой мужик из Ямбурга?

– Других, вроде, не было. Ой, кошмар! Он совершенно не выносит детей. Это самый страшный его сон! – я моментально вспомнила все наши разговоры на эту тему.

– И что ты будешь делать? Опять аборт? В четвертый раз? – испугалась она. Да, странно, что я годами скрывала от окружающих всю свою жизнь, а Лиле вывалила все за те две – три недели, что мы знакомы. Может, это и есть эффект случайного попутчика.

– Надо еще сделать УЗИ. Может, это все еще и не правда. Подумаешь, терапевт.

– И тест, – напомнила Лиля. Естественно, что придя домой от врача, я переделала аж три теста. На каждом из них проступила, хоть и слабенькая, но отчетливая вторая полоска.

– Но почему ты не обратила внимания, что у тебя нет месячных? – резонно спросила Лиля. Дитя, ей-богу.

– Да потому что после выкидыша они все время были через пень-колоду! – разнервничалась я. – А то и вовсе их не было. Я же тяжело перенесла все это. О Господи!

– Что ты закатываешь руки? – заулыбалась Лилька. – Все же хорошо. Значит, ты можешь иметь детей.

– Я не могу иметь детей. У меня нет для этого ни денег, ни жилья, ни мужа, – запричитала я. Надо же, кто-то годами не может залететь. Ждет, молится и надеется. И все впустую. А я – нате, пожалуйста. Снова здорово. Что это за прикол такой?

– Хочешь, я схожу с тобой к врачу. На УЗИ. А то вдруг там что-то не так. Все-таки, прошлый выкидыш и все такое? – предложила Лиля. Я вдруг похолодела. Интересная мысль, она никогда меня не посещала. Почему? Непонятно. Я все время была погружена в соображения о том, как я это потяну. И что сейчас я не могу себе этого позволить. Но вдруг я вспомнила, что все может просто само взять и развалиться. Ох, какой кошмар. А вдруг у меня на самом деле нет никаких шансов. Вдруг завтра я снова проснусь и обнаружу, что ребенка больше нет?

– Мама. Мамочка, – еле пискнула от ужаса я.

– Успокойся, ничего никогда не повторяется. Что-то обязательно идет по-другому, – суетилась вокруг меня Лиля. Надо же, какая она, все-таки, мудрая. Даром что соплячка в сравнении со мной.

– А вдруг ему там плохо? Вдруг там что-то не так? А вдруг он вообще мертвый? – испугалась я. Тысячи всевозможных патологий беременности вспомнились мне. Я все же медик, так что моя башка оказалась набита всякой ужасной информацией. Гестоз, гипоксия, угнетение плода, генетические аномалии…

– Хватит! – тряхнула меня за плечи Лиля. – Мне нравится, что ты боишься потерять ребенка, а не оставить. В этом есть определенный прогресс. Но больше не надо истерик. Завтра пойдем и все узнаем.

– Ладно, – постаралась успокоиться я. Странно, а ведь она права. Я действительно совершенно не думаю о том, что мне некуда и не на что рожать. Да что там, мне вообще на это наплевать. Странно. Очень странно. А должна бы подумать. Мне все еще негде жить. И теперь нет никакой надежды, что это как-то изменится. И денег у меня все еще мало. Меньше, чем нужно даже мне одной. Почему же мне так хочется, чтобы, не на что ни смотря, с этой новой, совершенно уже невообразимой беременностью, с этим ребенком все было в порядке. Откуда, блин, ощущение, что в этом на сей раз и заключается мой последний шанс?