www.newsru.com

Алексей сидел за столом и пялился в монитор. Он не искал чего-то определенного, он просто скользил от одной бессмысленной новости к другой. Политический и экономический разделы были употреблены им в первые же двадцать минут бодрствования и не сказали ничего нового или интересного. Теперь он читал все, на что падал глаз. Так начинался любой день Алексея. Он открывал глаза, он был жаворонком, а не совой, поэтому его глаза открывались куда раньше глаз его жены. Так что он открывал глаза, несколько минут смотрел в окно, расположенное прямо напротив кровати. Иногда это было не очень удобно, яркие лучи били прямо в комнату, с шести утра заливая светом всю их супружескую кровать. Это жена была помешана на солнечной стороне, на море света, от которого повышалось настроение… Начиталась в Сети какой-то дряни об эндорфинах и солнце, а Алексей из-за солнечного света по утрам не мог разобрать букв на экране своего IPad. Яркость гаджета была несравнима с солнечным светом. Солнечные лучи заставляют даже белесый свет от ксеноновых фар выглядеть тусклой, еле заметной керосинкой.

Если день был солнечным, Алексей просыпался, брал IPad и шел в ванную комнату. Да, это идиотизм, даже на толчке сидеть и пялиться в экран. Но Алексей новости любил и не представлял себе дня без того, чтобы не окунуться в гущу новостной шелухи. Признаться честно, без ежедневного браузинга он чувствовал себя как бы… в изоляции, что ли. Это была странная потребность – читать новости. Он читал их все, сравнивал разные материалы на разных сайтах. Ругался, если журналисты лепили откровенную фигню.

– Какая глупость! – сказал он вслух. – Любой спектрометр тут же покажет разницу.

Рядом с Алексеем не было никого, и поэтому никто не отреагировал на его фразу, не стал поддерживать разговор. Он, конечно, был бессмысленным, этот разговор об американском золоте из вольфрама. Но тишина нервировала Алексея. Солнца не было, зимой солнце не то чтобы всходит – выползает из-за горизонта, кутаясь в облака. А в такие дни, как сегодня, всходили одни только облака, никакого солнца. Москва была укрыта толстым слоем непогоды, которая периодически прорывалась через дырявые тучи и смешивала остатки пространства в снежный вихрь.

Алексей лежал в кровати, с IPad в руках, а рядом никого не было. Жена не пришла ночевать – это было странно. Об этом следовало подумать, но Алексей решил для начала почитать новости. Убаюкивающие строчки мелькали перед глазами.

Алексей встал, положил гаджет на тумбочку и прошел в кухню. Тарелки все еще валялись в раковине, грязный стакан с недопитым чаем стоял на кухонной тумбе. Есть не хотелось. Не в том дело, что он утратил навыки и не мог бы пожарить себе яичницу. Не так уж долго он был женат, не так уж хорошо готовила его жена, чтобы не бросить на сковородку пару яиц. Просто не было аппетита. Надо было ехать на работу, причем пешком по непогоде, ведь машина-то осталась у жены.

– Мы снимаем квартиру, поэтому не ездим в отпуск. У меня уже три года одни и те же сапоги. А на машине ты мне ездить вообще не даешь! Можно подумать, она только твоя, – негодовала Машка.

В чем-то она была права. К машине Алексей относился трепетно. Взял в кредит, долго выбирал. Полгода, наверное. Секретки поставил. А жена водит так, что хочется закрыть глаза и выпрыгнуть на ходу.

– Да бери ты ее, пожалуйста, – кричал Алексей, но, конечно, лукавил.

Женщина за рулем… Оказалось, все совсем не так очевидно. Машка водила аккуратно. Он ей тачку фактически отдал, и что? Машка не пришла ночевать. А он должен стоять в кухне и смотреть на грязные тарелки. И думать, что это ее отсутствие должно означать. И готовить себе завтрак, который он совсем не хотел есть. Все это было категорически неправильно.

– Проверю почту, – пробормотал Алексей, развернулся и вышел из кухни.

Дело было не в завтраке, конечно. С Машкой что-то происходило, а у Алексея не было ни желания, ни сил заниматься этим.

– Оставь меня в покое! – говорил он ей.

Но он же, в общем, не это имел в виду. У него столько проблем. А у Машки столько желаний. Столько глупостей в ее маленькой глупой голове. И не скажешь, что ей двадцать восемь лет. Скорее пятнадцать. Переходный возраст.

Алексей вернулся в комнату, взял IPad и потер усталые глаза. Чувство было такое, что в глаза бросили горсть песку. Самое обидное, что он проглядел все глаза, вычитывая эти глупые новости. Он посмотрел на часы и ужаснулся – он уже почти наверняка опоздает, а ведь даже не начал собираться. И кому, скажите, интересно, фальшивое в Америке золото или нет? Зачем лить себе в голову весь этот информационный понос? Вот опять целых полтора часа растворились в прохладном сухом воздухе без следа. И уже пора было бежать.

Засыпал Алексей тоже под шуршание телевизора. Жена злилась, она терпеть не могла этот новостной шум. Кто кого где взорвал, куда летят штатовские беспилотные истребители. Какая разница? Для нее это была бессмысленная информация. Положа руку на сердце, Алексей и сам бы не смог объяснить, почему ему так нужно каждую минуту знать, каков курс доллара и сколько стоит баррель нефти. И все эти конференции, большие восьмерки, аресты политических деятелей и крушения поездов – все это было, конечно, неважно. А важным было то, что сегодня утром он в доме один. И не знает, например, где находится его жена. Почему она не пришла ночевать? Просто осталась у подруги? Или эта тишина в доме означает что-то важное?

Распад России не волновал Алексея. Алексей сидел на краю кровати и думал, звонить жене или не звонить. Наверняка она была у Олеськи. Олеська вечно затягивает Машку в пространственно-временную воронку, из которой нет выхода до самого утра. И потом… может, это и к лучшему, что Машки нет дома. Тихо. Он уже забыл, как это, когда с утра дома тихо. Впрочем, не совсем тихо. Работал телевизор. Обещали метель. Зима, похоже, будет вечно. Звонить все-таки или не звонить?

Алексей сосредоточился и сделал себе кофе. Конечно, разлил его, пока варил, а как же. Кофе убежал, и Алексей, естественно, оставил это большое грязное пятно засыхать, пригорая, на плите. Подарок супруге. Потом он поднял лежащий на столике телефонный аппарат, IPhone, конечно. Дорого и не очень-то удобно. Набирать телефонный номер с сенсорного экрана толстыми мужскими пальцами – та еще проблема. Но работодатель считает, что все топ-менеджеры должны ходить именно с IPhone. Алексей подозревал почему. Они говорили – тысячи приложений. Любой форум, постоянное соединение с Интернетом. Но дело не в этом. Это был поводок и ошейник в одном флаконе. По IPhone можно было оттрассировать любого сотрудника – где он и когда. Даже можно было прослушивать разговоры. Причем препятствовать этому было очень сложно, из IPhone даже батарейка не вынималась. Алексей был всегда на связи. С ним всегда можно было связаться, и тем не менее жена с ним не связалась. Сейчас ей уже пора выезжать на работу, а она так с ним и не связалась.

Их кухонька была уютной. Машка притащила откуда-то благородные бордовые шторы и белоснежный тюль, поставила телевизор на холодильник. В холодильнике обычно всегда были какие-нибудь котлетки. Пусть даже и из полуфабрикатов.

Она уехала на машине. Вдруг с ней что-то случилось? С Машкой, конечно, не с машиной, будь она неладна! Когда-то он так хотел эту машину. Рассчитывал каждую копейку, чтобы дали этот чертов кредит, справки собирал. Теперь он ее ненавидел. Машину, конечно, а не Машку.

У Алексея болели глаза, он очень плохо спал, устал и чувствовал себя больным. Оказалось, что он без Машки не мог заснуть. Странно, потому что Машка всегда ворочалась, стаскивала одеяло, телевизор выключала опять же. Но с ней рядом, даже с ворочающейся, как пропеллер, он всегда хорошо высыпался. Иногда ночью он неожиданно открывал глаза, особенно если приснится что-то, какая-нибудь муть, морок. Тогда он властно выдергивал Машку из того плотного кокона, который она сплетала вокруг себя из их общего одеяла, притягивал к себе, овладевал ею так же бесцеремонно, не обращая даже внимания на то, проснулась она или нет.

– Ну ты медведь! – ворчала она, но постепенно всегда таяла в его руках, изгибалась, тянулась к нему, подставляла губы.

– Ах ты медведь! Ах ты… – шептала она, прижимаясь к нему всем телом. Он ужасно любил вот так ее будить, покоряя, подчиняя себе ее теплое спящее тело. С ней у него никогда не было проблем со сном. Оказалось, что в ее отсутствие в спальне слишком много тишины, слишком много одеяла для него одного.

– Черт! – Алексей отпил кофе, тот оказался горьким, как хина, и горячим. Он отставил чашку, отхлебнул холодной воды из-под крана, снова вернулся к экрану телефона. Открыл приложение, зашел на почтовый ящик.

Алексей просветлел. Может, она не дозвонилась, поэтому бросила письмо? Он нажал на ссылку, закрутились песчаные часы. Интернет дома медленный и дорогой. Yota. Наверняка осталась у Олеськи, а мужу письмо написала. Нормально? Вечно эта Олеська, никак от нее не отделаешься. Машка к ней привязана, как к какой-то прямо родственнице. Фактически к родственникам Машка привязана была вообще мало. С сестрой они встречались раз в год на праздники. Очень уж они с Янкой были разные. А от мамы вообще бегала как от чумы.

Он открыл почту.

Алексей почувствовал, что расстроен. «Малина» эта чертова, даже и захотел бы, Алексей не смог бы вспомнить, чтобы регистрировался в этой мути. Но шлют, шлют какие-то баллы. Наверное, Машка регистрировалась. С его адреса? Странно, но возможно. Машка.

Не написала. Алексей почувствовал, что злится. Он взял телефон и подумал, что сейчас все-таки наберет ее номер и наорет на нее. Алексей зашел в «Контакты» своего телефона, нашел там номер жены, к нему была прикреплена ее маленькая фотка. На аватарке Маша улыбалась, все руки перемазаны в тесте. Делала пирог, когда он ее щелкнул. Алексей сморщился и отключил экран. Он еще секунду подумал, потом набрал номер.

– Данилов, ты мне не те прайсы прислал. Это старые прайсы, Данилов! – злобно фыркнул Алексей.

– Ты оба письма посмотрел? – как всегда невозмутимо, спросил Данилов.

– Оба, оба я посмотрел. Ты меня за идиота считаешь? – возмутился Алексей, хотя действительно посмотрел только первый присланный файл.

– Я тебя за идиота не считаю, хотя файл ты не посмотрел, – еще спокойнее проговорил Данилов. – У нас встреча с «Триксервис» в двенадцать. Есть шанс, что ты успеешь?

– Я без машины, так что даже не знаю…

– Почему ты теперь постоянно без машины? – удивился Данилов. – На черта ты тогда ее вообще покупал?

– Я доеду на такси. Жди, – бросил Алексей. О том, что машина теперь вечно у Машки, он говорить не собирался. Не Данилова это дело. Он отключил связь, посмотрел на экран телефона. 10:42. Потом вздохнул и набрал Полину.

Работать не хотелось до одурения. Я слонялась по страницам, перепрыгивая с баннера на баннер. Никакая информация не оседала в моем мозгу. Рядом лежала стопка чьих-то паспортов. Все они жаждали быть проштампованными, пропечатанными и украшенными визами. Я посмотрела на стопку и снова зевнула. Бессонная ночь, да еще с таким сомнительным наполнением, давала о себе знать. Когда зазвонил телефон, я даже обрадовалась. Еще немного наедине с паспортами, и я уснула бы прямо за столом.

– Марьяна? – голос Яны, моей сестры, звучал строго и деловито.

– Яна?

– Ну что? Как? Как это было? – спросила она совсем другим голосом.

– Что – это?

– ЭТО! Ты же встречалась… сама знаешь с кем? – Она была заинтригована.

Я огляделась. Начальница, гидра вездесущая, отсутствовала. Можно было поговорить. У нас в визовом центре телефоны сто пудов прослушиваются, и говорить тут о личных делах не рекомендуется, но все говорят. Надеюсь, у тех, кто прослушивает их, не ссыхается мозг от всей нашей белиберды. У меня бы ссохся.

– Ужасно. Ян, это было ужасно, – призналась я.

– Вот это новости! – возмутилась Яна. – Почему же ужасно?

– Чужой мужик. Какая-то мерзость.

– Что, так плохо? Он что, тебя обидел?

– Нет, – вздохнула я. – Не обидел. Может, лучше бы обидел. Подрались бы и разошлись. А теперь я чувствую себя шлюхой.

– Какая глупость! Ты отомстила этому, – заверила меня Яна. Я привыкла к ее авторитетному тону, привыкла прислушиваться к ее мнению и редко спорила с ней. Так бывает, если у вас старшая сестра, особенно если она настолько старше – на двенадцать лет.

– Вдруг ему не за что было мстить? – высказала я крамольную мысль.

– То есть?

– Вдруг он мне и не изменяет? – предположила вдруг я.

– Ты же была уверена? – опешила Янка.

Еще вчера мы обе были уверены на 100 %, что мой муж Алексей мне изменяет. Я даже прочитала статью о признаках мужских измен, Яна выслала мне ссылку на какой-то форум. И я нашла все перечисленные признаки и была готова броситься в бой, в чужую постель. И чувствовала в тот момент, как говорится, глубокое удовлетворение.

– А вдруг я ошиблась? Я подумала – это же Алексей! Это же мы с ним! Все это какой-то дурной сон. А теперь этот кошмар и не кончится. Теперь я и сама… такая же.

– Ты это прекрати. Вечно ты себя пилишь. Из всего делаешь спектакль. Совсем как мама! – высказалась Яна. Это в нашей семье было ударом ниже пояса. Ни я, ни сестра на маму быть похожими не хотели.

– Мегера идет! – пробормотала я и выключила связь. Говорить с Яной, когда она перешла к силовым приемам, я не хотела. Мегеры, т. е. Карины, не прослеживалось. Появилась надежда, что она куда-нибудь уехала по делам. Может, у нее маникюр. У нее всегда идеальные длинные когти, красные и вульгарные. Брр!

Я загрузила страницу. Где-то на yandex – вторая ссылка сверху – я нашла статью, которая в конечном счете и стала решающей в деле моей страшной мести.

Янка перезвонила. Упорная. Не отвяжешься. Совсем как мама.

– Даже если так. Даже если он тебе не изменил – ну и что. Зато теперь у тебя всегда все будет в порядке с самооценкой.

– Я хотела, чтобы у меня все было в порядке с мужем.

– Муж – штука, конечно, важная, но к любви имеющая весьма отдаленное отношение. Поверь умной опытной женщине, любовь умирает всегда. Как раз через пять лет. И измены – это что-то вроде необходимых реанимационных мероприятий.

– Я… я чувствую себя несчастной, – пробормотала я после небольшой паузы. Янкин взгляд на мир был прост, мой – запутан и невнятен. Я всегда считала ее умной женщиной. И красавица, и умница, и комсомолка. Я комсомолкой не стала – опоздала с годом рождения лет на десять.

Янка работает бухгалтером, а я себя бухгалтером даже представить не могу. Та еще работка. Но я вообще никем себя представить не могу. Лучше всего я себя чувствую, сидя на пассажирском сиденье нашей машины. Я переключаю радиостанции, мешаю Лешке слушать бесконечные новости и разговоры, подпеваю всем песням подряд. Меньше всего я могу себя представить тем, что я есть на самом деле. Клерк в визовом центре, вся задача которого – проштамповать определенное количество бумажек. Бессмысленность всей моей жизни чудовищна. Иногда мне кажется, что я застряла в каком-то безвоздушном пространстве и мне нечем дышать. Только Алексей – что-то реальное, подлинное. Мы с ним легко можем просидеть всю ночь на кухне, абсолютно голыми, и есть руками вафельный торт, потому что в доме всего один ножик, но и он грязный. И смеяться. Мы с ним постоянно смеемся. Смеялись. Сейчас мы почему-то даже почти не разговариваем. Почему?

– А ты его видела? Сегодня?

– Нет. Я же от… оттуда – сразу на работу.

– И он даже не звонил? – заинтересовалась Яна. То, что муж мне даже не позвонил, меня тоже нервировало до невозможности. А если звонила я, Лешка теперь частенько пропускал мои звонки. Только представьте, звонит телефон, на экранчике высвечивается моя фотка, звучит песенка Seven Seas – установленная именно для меня. Он смотрит, потом немного сводит брови и нажимает кнопку «отбой». Ужас! А однажды он тоже не пришел ночевать. Где-то, наверное, с полгода или больше назад. Уехал к якобы друзьям, Данилов его, конечно же, прикрыл. Как всегда. Позвонишь Данилову – он всегда скажет, что Алексей только что уехал домой. Или что еще не уехал, но к телефону не подойдет – в туалете. А уж где Лешка на самом деле – пойди узнай. В тот день он явился к утру – потасканный, пьяный в жопу, грязная рубашка, брюки, непонятно в чем он извалялся. Как будто масло или жир, какой бывает, когда курицу в духовке запекаешь. В общем, вся одежда в дряни какой-то. Он все с себя снял и бросил на полу в ванной. А я, значит, стирай. И думай. А на все вопросы один ответ: оставь меня в покое, я устал.

– И я не звонила. Вдруг с ним что-то случилось?

– А ты его почту проверяла?

– Ян, ты чего? – нахмурилась я. Все-таки есть что-то в моей сестре, чего я никак не могу понять. Как можно копаться в почте?

– Очень даже можно. Ты его пароль знаешь?

– Нет.

– Ну и дура. Подгляди. Из писем многое можно узнать. И из СМС.

– Я уже не уверена, что хочу многое узнать. Я бы предпочла неведение.

С близостью у нас всегда было отлично. И даже лучше. Его руки… м-м-м… мы могли даже просто лежать и смотреть друг другу в глаза, в темноте, и от блеска глаз уже бы заводились. Правда, в последнее время действительно мы с Алексеем больше смотрим телевизор. Курим бамбук. Он – в Интернете, а я – у телефона. Такая вот личная жизнь. Все признаки налицо, но уверенность – это другое, верно? Может, у него проблемы со здоровьем. Может, не стои́т у него. А я – любовница, любовница. Впрочем, почему-то я не сомневалась, что со здоровьем у Лешки все в порядке. Мерзавец.

– Машка, ты меня слышишь? – крикнула вдруг Янка прямо мне в ухо. Я вздрогнула и оглянулась вокруг.

– А чего?

– В этом-то и прелесть Интернета. Ты можешь быть кем хочешь.

– Ты о чем? – смутилась я.

Кажется, я пропустила все, что она вещала. Опять что-то об аккаунтах. Страсть моей сестры к Интернету – это что-то в самом деле ненормальное. Она обожала крутиться в виртуале. Однажды даже была мужиком. Успешно, кстати. Мы, бабы, на нее велись, как зайцы на морковку.

– Ладно, ты меня не слушаешь, – обиделась она.

– Почему? Я тебя уже послушала. Я была уже аккаунтом по имени SistemError, переспала с другим аккаунтом. Все, как ты учила. Но у нас с ним, знаешь, не совпали операционки. У него явно голимая Vista. И потом, вдруг он был завирусованный? Правда, мы антивирусник использовали, резиновый…

– Ты невыносима, – фыркнула Яна и замолчала.

Мне же стало как-то весело. Я взяла, да и снова отключила связь. Да, повела себя неприлично, невоспитанно до ужаса. Но Яночка – она как мать-земля. Перезвонила, конечно.

– Что-то разъединилось, – сразу сказала она, и в мыслях не держа, что это я – та самая помеха на линии.

Я не стала снимать с себя вину. Мне хотелось ее позлить. Я призналась, что отключила связь намеренно, и на минуту между нашими разговорными устройствами повисла тяжелая пауза. Ей и хотелось на меня наорать, но она не стала. На мужа своего она бы орала как оглашенная. Он тоже был любитель пошвырять трубки. Мы у нее все такие, с закидонами. Впрочем, его закидоны хуже. Ведь даже если кому иногда и хочется броситься на кого с кулаками, это же нельзя.

– Ты бы заехала к маме, – неожиданно сказала она.

– Зачем? – удивилась я.

Поездки к маме я практиковала нечасто. Как-то не были мы особенно близки. Она и любила больше Яну. Всегда отрицала это, но я знала, что с Янкой у нее всегда были отношения, а со мной – одни проблемы. Я и родилась поздно, когда мама была, как бы это сказать, измотана действительностью. Такого «подарка» от жизни она уже и не ждала. Хотела на пенсию, хотела покоя. А тут я. Да еще и памперсов тогда не изобрели.

Обычно любят младшеньких, но не в нашем случае. В чем тут дело – пойди разбери. Может, в том, что Яна была ответственным взрослым человеком, с сыном – мужем – квартирой – деньгами – обязанностями, тянула, как мама выражалась, воз. Я же каждый раз вызывала у мамы недоумение.

– Не верится, что тебе уже дали паспорт. Я бы тебя так за ручку бы и водила, – пожимала мама плечами, когда видела меня.

Бессмысленная рутина моего бытия проходила сквозь меня, не оставляя особенных следов, и к двадцати восьми годам я умудрилась сохранить беззаботный, даже раздолбайский вид. Как говорит мама, меня постоянно хочется покормить манной кашей и посадить за уроки. Ей кажется, что из меня никогда не выйдет никакого толку. Потому что я ничего не хочу. И это правда. Единственное, к чему я расположена, это сидеть с ногами на диване и слушать, как Алексей разговаривает по телефону. А самой потихоньку расстегивать его рубашку. Но это, кажется, не может считаться достойным делом жизни. Жаль.

– Она там что-то тебе хотела отдать. Сказала, что хочет тебя навестить.

– Ужас-то какой. Только не говори, что у нее остались еще банки! – испугалась я.

Речь шла об очередной порции огурцов в уксусе, которые я ненавидела с детства. А мать консервировала и консервировала с упорством маньяка – огурцы, помидоры, лечо, синенькие, которые мне казались тухлыми, даже если были только с грядки, – они так противно расползались после термической обработки. Еще мама героически варила варенья, хватаясь за поясницу и переводя целые тонны сахара. В ход шли колючий крыжовник, клубника, малина, смородина и, конечно же, черника, которую мы – в принудительном порядке – всеми семьями были обязаны собирать по окрестным дачным лесам. Лешка выл, отказывался, кричал, что не позволит убивать машину на этих убогих дорогах, – но ехал. Не мытьем, так катаньем. Вот только… прошлым летом. Я вдруг вспомнила, что никуда он со мной не ездил. Мы таскались на дачу с Олеськой и ее дочкой, я была за рулем. Странно.

Вот это – сто процентов – страннейшее изменение в его поведении. Мало того что он проигнорировал дачу. Он дал мне машину. Даже туда. Постоянно мне ее дает. Лишь бы отделаться от меня. Ну, не иначе он мне действительно изменяет. Что пишут форумы про мужчин, разлюбивших машину?

– Банки кончаются только к весне. Так что, – Янка продолжала с ноткой счастливого садиста в голосе, – если не заберешь сама, она поедет к тебе. А ей тяжести таскать – сама понимаешь, нельзя.

– Я… я заеду. Завтра, – тут же сдалась я. Буду завтра сидеть за маминым столом, давиться смородиновым вареньем и уклоняться от вопросов о моей жизни. Высижу максимум часа три. Как раз до того момента, как мама перейдет к инструкциям. И она, и Яна обожают давать мне инструкции. Они даже говорят с одинаковыми интонациями – менторскими, строгими. Только вот говорят разное. Одна учит меня смирению и призывает не дурить, другая настоятельно требует, чтобы я изменила мужу. Почему-то я слушаюсь вторую.

– Ну, как знаешь. Мне пора, звони. – Яна засуетилась, в голосе ее появилась досада. Будто я ее отрываю от дел своими разговорами.

– Вообще-то ты мне звонила. От работы меня оторвала, – едко уточнила я.

– Ты чего такая гадюка сегодня? Яду скопила? Девать его некуда?

– Как твой муж поживает?

– Нормально поживает, – нахмурилась Яна. – Работает.

– Разведись с ним.

– Ты мне что, решила совет дать? Дождись, пока я у тебя его спрошу.

Я снова отключилась, на сей раз любимая сестричка не стала перезванивать. Я посмотрела на часы. Рабочий день неумолимо клонился к вечеру, пора было потихонечку выкатываться домой. Но не хотелось. Одно дело сидеть на работе и предаваться безделью. Другое – предстать перед Лешкой. Больше всего я боялась посмотреть ему в глаза. Мне казалось – он сразу все поймет. И выкинет меня из окошка. Прямо в сугроб. Проблем-то больших не будет, мы живем на первом этаже. Выбросит, закроет форточку и больше никогда обо мне не вспомнит. Ужас. Но еще больше, чем этого, я боялась, что он, когда я приду, не обратит на это никакого внимания. Так и будет читать новости в Интернете. Потом попросит котлет. И все. Вот будет ужас. Поэтому я сидела и сидела, упорно игнорируя требования трудового законодательства.

– Ты домой-то идешь? – спросила наконец Верочка, девушка из-за стола напротив.

– Придется, – вздохнула я.

Верочка – добрая душа. Мы с ней всегда вместе ходим обедать, а за соседними столами мы просидели вот так добрую пятилетку. Если Карина лютовала и торчала в нашем отсеке, мы переписывались по «аське». Только без «о-о!», это было бы слишком заметно. Верочка знала все о моей затее с изменой мужу. На самом деле, хоть она, кажется, была против, но М@стера_д_д мы с ней выбрали вместе. Он ей показался относительно приличным парнем. Сама она жила с каким-то жутким типом, который писал диссертацию и считался гением. Он ее писал, кажется, уже лет восемь. Верочка зарабатывала немного, но он, ее гений, был неприхотлив. Правда, выпивал. Я его никогда не видела. Не думаю, что он бы мне понравился.

– Идешь? – спросила она, стоя уже в пальто.

Я вздохнула и выключила компьютер.

В целом писатели вели себя хорошо. Главным образом потому, что выбора и возможностей вести себя плохо писателям дадено не было. Незачем баловать творческую интеллигенцию излишней свободой. Их график был составлен умело, с тем чтобы свободными оставались только поздние вечера. Обеды не в счет, они проходили под строгим контролем принимающей стороны – библиотекарей. И хотя разведка донесла, что великий русский писатель Захарчук все же раздобыл себе где-то водки, в целом мероприятие двигалось вперед без заносов. Чего, кстати, не скажешь о транспорте. Тамбовская область оказалась весьма занесенной снегами и почти совсем не расчищенной.

Было холодно. Именно поэтому Олеся особенно тщательно следила, чтобы состав просветительской бригады не имел бесконтрольного доступа к горячительным напиткам. И все складывалось неплохо, не считая Захарчука.

– Писатели выступают, народ хлопает. Журналисты снимают, – докладывала Олесе помощница Танечка.

К вечеру первого дня начали поступать первые отзывы и впечатления.

– У нас в машине не работает печка!

– У меня в номере не течет горячая вода.

– Ишь ты, чего захотели. Горячая вода! Вам, беллетристам, мыться незачем. Вам не привыкать в грязи ходить. – Это, конечно, выступил все-таки набравшийся великий писатель. – Вы в деньгах купаетесь.

– Да как вы смеете! – возмутилась одна поэтесса, некто Кроликова, тоже, кстати, из малотиражных. Такими добирали делегации, если уж совсем никого не удавалось достать из «приличных». В Тамбов зимой, знаете ли, не всякий поедет. – У меня премия!

– А меня в школе проходят, – «уделал» ее Савва.

Олеся удивленно осмотрела его еще раз. Что-то она ничего об этом не слышала. Не дай бог, ее дочери такого вот кадра дадут читать. Что он, кстати, написал? Хоть знать бы. Впрочем, незачем. Не надо.

– Так, успокаиваемся. Душ починят. Или вас переселят. Савва, друг мой. Не изволите ли отужинать, да посытнее? Вам надо.

– Что вы говорите, – тут же завелся великий. – Вы тут нас совершенно не кормите! Совершенно.

– Как же. Вы ж весь день пьяный, – фыркнула поэтесса.

Впрочем, за ужином идейные разногласия были преодолены. Поэтесса выпила тоже немножко, Олеся разрешила. И они с Захарчуком весь вечер потратили на какие-то литературные дебаты. В поведении поэтессы, дерзком и непримиримом, начали прослеживаться эротические намеки. Поэтесса не была замужем и писала в основном о любви.

– Господи, как я устала! – воскликнула Танечка, когда первый день все же закончился.

– Да уж. Хорошего мало. Но бывало и хуже, – философски заметила Олеся, пожимая плечами. – Хотя бы появилась эта поэтесса, и этот деятель не пристает ко мне больше. А ей он, может, – бальзам на раны.

– Брр! Врагу не пожелаешь.

– Почему? Врагу как раз можно, – хмыкнула Олеся. – Себе – нет. А потом о них будут писать: «Самобытная творческая пара, союз двух талантливых людей».

– Слушай, а кажется, этот Захарчук женат, – усомнилась Танечка. – Точно. Женат. Жена у него живет в Питере, а любовница в Москве. Вернее, в Перловке, рядом с Мытищами. Он у нее останавливается, когда наезжает к нам.

– Час от часу не легче. Он еще и не наш. Откуда мы его вообще взяли? – Олеся расстелила постель. Спать она не хотела. Слишком устала, чтобы спать. Мысли крутились и крутились вокруг всякой ерунды. Дочка должна была писать контрольную. Матери надо будет выслать денег. Машка с кем-то переспала. Наверняка теперь обливается слезами и корит себя. Машка была – как бы это сказать… ветер. Не в том смысле, что в голове. Хотя и в голове, и в заднице – ветра гуляли. Просто такая вот сумасшедшая наша Маша. Одни глупости делает и всех любит. И заглядывает всем в глаза, думая, что люди никогда не врут и никогда не делают гадостей. Вот из-за этого-то Олеся всегда боялась за Машку. Из-за ее странной взрослой наивности. Из-за того, как сильно она привязывается к людям. К мужу, в частности. К мужьям привязываться опасно втройне, с ними надо особенно держать ухо востро. Но Машка – она всей душой, в ней какое-то ненормальное, опасное для жизни количество любви. И не в том слащавом фальшивом смысле, в котором принято теперь говорить о любви. Машка любила как собака, преданно, бездумно, безусловно. Кого из наших мужчин можно вот так любить? А он, ее муж, конечно, ничего этого не понимает. Ему бы только на Nissan Qashqai накопить. В этом его счастье.

– Алло, гараж! Олесь, ты здесь?

– А? – Олеся дернулась, посмотрела на Танечку. Та, оказывается, что-то говорила.

– Повторить?

– Ну… да, повтори. Я отрубилась.

– Я и вижу. Говорю, Захарчук – он получил какую-то, знаешь, премию. Не помню, то ли Большая Книга, то ли просто Книга. Его издает Белкин, в Питере. Я тебе о нем говорила, мировой мужик.

– Кто мировой мужик? Захарчук?

– Женя Белкин. Мы с ним на всех выставках работаем, всегда четко в срок. Он вообще фантастику издает, всяких историков тоже. Ну и лауреатов, у него такая есть серия. Собственно, наш Гений среди удобрений – из этой серии. Тираж – две тысячи экз.

– Так его что, серьезно проходят в школе? – опешила Олеся.

– Нигде его не проходят. В каком-то обозрении указали его книгу как часть наследия.

– А, наследие. А мы тут теперь отдуваемся. У человека же корона выросла такая, что скоро крышу гостиницы пробьет. Интересно, что он написал?

– Что-то зубодробительное про непонятную войну. Окопы, дерьмо и матерщина.

– Ну, все как сейчас принято. Тогда понятно, чего ему премию дали.

– Белкин говорил, что премию ему дали случайно, – усмехнулась Танечка. – Две группировки играли друг против друга, вот и накидали «шаров» нормальным писакам. Сами были в шоке, когда наш Савва вылез в лидеры.

– А ему идет премия. К лицу, – рассмеялась Олеся. – К бороде. Если не вслушиваться в то, что он говорит, – чистый Толстой. И шапка творческая, с рисуночком.

– И с помпоном.

– Вот так и делается пиар, на пустом месте.

Сон мало-помалу все же затуманивал мозг. Танечка утихла и засопела. Спать оставалось всего ничего. На завтра был запланирован обед у губернатора, а также фотосессия с прогрессивными московскими писателями. Так сейчас было модно – поддерживать культуру лично.

Все это, покрутившись немного в Олесиной голове, потихоньку исчезло, и перед глазами появилась дочь Катя. Во сне она стояла посреди зеленой лужайки около их дома в Твери, в летнем платье, в платочке, слетевшем немного назад. Катюшка улыбалась и махала рукой. И если бы кто-то посмотрел в этот момент на саму Олесю, то увидел бы, как беззаботно улыбалась во сне эта женщина. Ее жизнь, не считая писателей, была хороша и, самое главное, спокойна. Спокойствие, только спокойствие. За этот ее принцип Машка часто звала ее Карлсоном.

– Надо же кого-то любить?

– Я люблю дочь.

– Это другое.

– И слава богу, – качала головой Олеся. – Да уж, это точно другое.

– Ты должна полюбить мужчину!

– Ты смерти моей хочешь? Ты мне зла желаешь?

– Я тебе счастья желаю, – вздыхала Машка.

– Нет, моя дорогая. Тут, на этой планете, нет мужчин, достойных того, чтобы их любили. Если бы я такого встретила – я бы сразу узнала, я бы сразу пошла за ним на край света. Но таких нет. Поверь, я знаю. Я все время пробую.

– Пошлячка! – фыркала Маша.

Она знала, как много каких-то случайных, мимолетных связей было у ее лучшей подруги. Знала, как та легко и без сожаления отдается первому встречному, а наутро уходит и забывает, как того зовут. Олеся будто коллекционировала мужские слабости и недостатки, и с каждым романом, с каждой связью, такой непрочной, фальшивой, такой виртуальной, Олеся будто бы лишний раз доказывала самой себе, что мир этот давно пуст и обездолен. А ради этих, оставшихся, – заспанных, судорожно бегущих к жене, жмущих деньги в ресторане, не желающих жениться, заводящих любовниц – ради этой массы пустых серых лиц не стоит и напрягаться.

Женщина может полюбить, если захочет. Причем кого угодно. Если никого приличного рядом нет, женщина, которая ищет любви, полюбит какое-нибудь ничтожество. Уж найдет способ договориться со своим бессознательным.

– Вообще-то он хороший! Его просто никто не понимает! Он совсем не такой, каким его считают! – Брр! Сколько Олеся такого видела. Да и сама… Однажды Олеся уже любила вот так – просто потому что. Олесин бывший муж – высокий, сероглазый, вечно хмурый, закрытый, весь в себе. Полюбить такого легко. Не любить – сложнее. Олеся долго этому училась – не любить. Двенадцать лет училась, можно уже давать докторскую степень. Теперь она не любила никого, кроме дочки и, наверное, матери. И такое положение вещей ее более чем устраивало. Олесе снилась ее дочь Катя, тринадцати лет. Олеся улыбалась.

Когда я устраивалась на работу в этот визовый центр, я, честное слово, думала, что это место – временное. Работа – ужас. Ничего бессмысленнее в жизни не видела. В первый же рабочий день Карина, она тогда еще была только ЗАМОМ, вывела меня в архив, показала на бесконечные полки стеллажей, металлические такие, серые, и сказала:

– Мы решили изменить порядок делового оборота. Надо отсортировать уже выданные визы за последние пять лет по типу, а также по годам. Все отсканировать и поместить в электронную базу данных. Ты этим и займешься.

– Хорошо, – кивнула я, думая, что это – дурной сон.

Бесконечные ряды папок, в них файлы, файлы… Имена, года, фотографии. Мелкие отметки. То, чем я занимаюсь уже пять лет, бессмысленно и невыносимо одновременно. Я переставляю папки местами. Распечатываю визы. Мечтаю о другой жизни. Засыпаю. Сижу на форумах. По вечерам иногда у меня трясутся пальцы, столько бумаг я пересматриваю и перекладываю за день. Нет, физически это не особенно тяжело. Работа, как говорится, не пыльная. То есть как раз пыльная, но в остальном простая и тупая. Я терплю это все уже пять лет. Зачем?

Хотелось бы сказать, что эта мутота – временная. И что я стремлюсь к чему-то, ищу какие-то более важные вещи, для которых бы стоило жить. На самом деле все просто. Я совершенно не знаю, как бы я могла все это поменять. И на что. И, честно говоря, зачем. Вот если бы мне предложили совершить что-то значимое. Подвиг там или какое геройство, спасать голодающих детей или бороться с какими-нибудь врагами. Тогда да, было бы понятно, ради чего. А так… Самый значимый поступок моей жизни к этому моменту – встреча с М@стером_д_д. Я героически изменила мужу, дайте мне медаль.

Моя работа имеет свои плюсы и минусы. Рабочий день нормированный, но, зевая от скуки, есть риск сломать челюсть. Профессиональная деформация. Зарплата стабильная, но, на мой взгляд, маленькая. Впрочем, кто скажет, что у него зарплата большая и даже чересчур огромная, пусть присылает СМС-ку, я ему лично изготовлю нимб. И помогу справиться с проблемой.

Зарплата позволяет мне более-менее прилично одеваться, более-менее прилично проводить отпуск и иногда сидеть с подружками в маленьких уютных ресторанчиках. И эта возможность быть «более-менее в порядке» держит меня круче всяких цепей. Теперь еще машина. Кредит и страховки. Я заправляю ее бензином и понимаю, что он дорог. Все дорого. И кто скажет, что может жить без денег, тот врун несчастный.

Радио оглушительно гремело, пела Мадонна. Я машинально двигала головой в такт музыке и жевала жвачку. Конечно, вряд ли у меня в крови до сих пор могли быть следы алкоголя, но кто может быть в этом уверен? Я жевала свой Орбит без сахара и ненавидела все и вся. Жили мы далеко, по пробкам еще дальше – в Медведкове. Три дня на оленях, на «Кашкае» же – часа полтора-два. Но сегодня я не спешила. Спокойно «тошнила» в среднем ряду, слушала попсу и ни о чем не думала. Практически я спала за рулем. Убийца на дороге.

Открывая дверь в нашу съемную квартирку, я засыпала на ходу. Я уже устала бояться и волноваться. Я, как мне казалось, уже была готова ко всему. К скандалу, к битью посуды – все равно. У меня были заготовлены шаблоны диалогов, которые должны были произойти между нами. Я подготовилась. Даже сделала злое лицо. Боевая Матрена.

Но мужа не оказалось дома!!!

В квартире была духота, темнота и тишина, а больше ничего не было. И никого. Вот это номер. Я прошла в комнату, не снимая сапог. Компьютер на столе мерцал синим огоньком, экран был погашен. Незастеленная кровать, смятые простыни. Пока меня не было, Алексей ворочался. Наверное, смотрел телик допоздна. Сердце застучало как сумасшедшее. Я как-то не подумала, что его может не быть дома. И что теперь? Лечь спать? Я бросила сапоги посреди комнаты, сняла дубленку. Часы показали половину седьмого.

– Эге-гей! – крикнула я, в полной уверенности, что Алексей выскочит, как черт из табакерки. Но его просто не было.

Я походила по комнате, туда-сюда, туда-сюда. Чем заняться, даже не представляла. Через десять минут я не выдержала, сделала себе чай и все-таки, слабачка, набрала номер Алексея. Хоть и не хотела звонить. Но я ненавижу неопределенность. Я же уже была готова к ядерному взрыву и ледяной зиме. Вот и не выдержала. Не продержалась.

Вот, блин! Сев в кресло, я закрыла глаза и попыталась расслабиться. Я старательно убеждала себя, что сейчас усну, но спать не хотелось. Я пошла на кухню, достала с верхней полки шкафа сигареты, их туда прятал Алексей, и закурила. А что? Его нет, никто меня не останавливает. Он всегда раньше вырывал из моих рук сигареты. Хоть и курил сам, а ненавидел, когда я дымила. Правда, я курить-то не умею. Так, пыхчу, как паровоз. Но не без удовольствия.

От дыма мне стало еще хуже, начало как-то даже мутить. Я затушила сигарету в цветочном горшке. Кактус стоял рядом с компьютером, ему полагалось впитывать радиацию. Я подумала, что, пока компьютер выключен, радиация же ведь не идет. И кактусу кушать нечего.

– Бедняжка! – пробормотала я. – А еще и я тебя обкурила! – И включила компьютер. Оказалось, он не был совсем отключен. Висел в спящем режиме. Алексей, видимо, качал какой-то фильм. И страничка www.newsru.com не была закрыта. Я прочитала:

– Господи, какой бред! – усмехнулась я. Все знакомые мне мужчины, включая Алексея, мечтали спасти Россию. В основном для этого нужно было либо развязать кровавую войну, либо стереть с лица земли Америку. Почему-то в этом вопросе – об Америке – они все были едины.

Я долго смотрела на страницу, пытаясь понять, о чем думал Алексей, читая всю эту белиберду. Потом я зашла на Yandex, посмотрела погоду. Даже на погоду в Таиланде глянула, представила себе, что это я лежу на морском берегу в купальнике и смотрю на небо сквозь темные очки. Потом почитала немного новости. Чего не сделаешь от скуки и нервов?! А потом вздохнула и ввела в адресную строку: