Глава 7

Гастрольная деятельность только на одну сотую состоит из аплодисментов и криков «Бис!». В остальное же время это нечто иное. Соня имела весьма смутные представления о том, что именно ее ждет в Перми. Ингрид же, напротив, знала все достаточно хорошо. Хоть группа «Сайонара» и была совсем юной, им уже довелось поболтаться по различным бессмысленным мелким мероприятиям — в Подмосковье в основном. Но это дела не меняло. Сначала были тюки, и были эти тюки тяжелы. И ничего с этим нельзя было поделать, если ты не хочешь, конечно, играть под фанеру. Ингрид и была бы не против, но Готье против любой фанеры возражал.

Он вышел из поезда свежий, отдохнувший, а как уж это ему удалось — никто не знает. Все остальные вышли помятые, немытые и небритые. Леший вообще из поезда еле выбрался, ему посчастливилось найти в соседнем купе парочку командировочных, и всю ночь он давал внештатный концерт, щедро оплачиваемый спиртным командировочных.

— О, мать моя женщина! Прикрутите солнце! — взмолился он на перроне, прикрывая лицо ладонью.

— Вот кто заставлял нажираться? — ворчала Ингрид. — А нам теперь самим все таскать? Что стоишь? Вовка, отодвинь Элизу! Что она у тебя под ногами путается.

— Она не путается, она стоит, — буркнул Володя, подумав про себя, что Элиза ни черта не «у него». Хотя он бы и был рад, но за всю дорогу Элиза ему слова доброго не сказала… то есть она и никогда не говорила, но она ушла и почти что всю дорогу провела одна, погруженная в себя, а Володе пришлось сидеть в купе и вместе со Стасом, дудочником, слушать бесконечные жалобы Яши на желудок, на просроченные булочки, которые подавали на обед, на то, как обманывают кругом потребителей. Соня общалась только с Борисом Николаевичем, которого тоже зачем-то взяли в поезд, хоть он и не был там нужен никому. Готье не захотел его оставить дома с кем-нибудь из знакомых.

Ингрид злилась, все свалилось на нее одну, и свалилось многое. Борис Николаевич надул в тамбуре, когда они пересчитывали чемоданы, и Ингрид вляпалась в лужу. Яша снес вниз только свою гармонь и ручную сумку, демонстративно проигнорировав кучи барахла в тамбуре. Леший чуть вообще не забыл в поезде басуху, без которой его личное присутствие в Перми теряло всякий смысл. Сумка с перкуссией порвалась — не выдержала тяжести засунутых в нее дополнительно дисков и плакатов. Диски были сделаны второпях, всего пять песен и четыре инструментальные композиции. Песни, собственно, «Сайонары», а к ним еще четыре вещи, записанные Готье, только чтобы забить место.

Чтобы только он согласился наиграть эти четыре чертовы вещи, Ингрид умоляла его неделю. Он отмахивался, называл это все дилетантством и непотребщиной и говорил, что Ингрид сама по себе и все ее идеи непоправимо портят его репутацию как музыканта.

— Пусть дилетантство! Пусть шарлатанство! У нас там будет реальная возможность эти диски продавать. Нас же никто не знает. Нам нужно использовать любую возможность.

— А я не желаю, чтобы меня знали таким. Любая возможность для чего? Втюхать себя людям. Мне это противно, я не торгаш и халтурщиком быть не желаю! — отрезал Готье, а потом, за неделю до отъезда, взял да и наиграл за пару часов нужные двадцать минут звука. Бросил ей запись и сказал, что она может теперь торговать его телом и кровью столько, сколько пожелает. Сказано это было так, словно Ингрид — старуха-ростовщица, по которой, знаете ли, топор плачет.

— Это же все для нас, для тебя! — возмущалась она.

Но доказывать что-то Готье было бессмысленно. Он, как обычно, ехидно хмыкнул и ушел. Композиции, кстати, были отличные. Жаль, конечно, что не песни, но… что поделаешь. Если бы Готье был хоть чуть-чуть адекватнее, если бы с ним можно было хоть как-то договариваться… Из того материала, что у него был, можно было бы уже три альбома забабахать.

Ингрид это просто не понимала. Его позиция была ненормальной, и она никак не могла понять, чего же он хочет на самом деле. Делать музыку или нет? Выступать или лежать на диване? Когда она записывала свою песню «о любви», все было просто и профессионально. Гримеры, стилисты, программа продвижения. Финансирование, щедрая рука ее Пушистика. Было понятно, что это бизнес и что в нем конкуренция, и длинные ноги и пышная грудь — отличные показатели, а голос — дело наживное. Да, все это не имело отношения к искусству, к искусству ради искусства, которым бредил Готье.

Но творчество было, и удовольствие было, и, просматривая раскадровку с кусочками будущего клипа, Ингрид чувствовала, что живет. А теперь вот ей в тамбуре под ноги льет невоспитанный пес, а Леший чуть не забыл бас-гитару, и все они расползаются по перрону, как тараканы, и нет им никакого дела до того, что должен был быть встречающий с микроавтобусом, а его нет, как сквозь землю провалился.

Ингрид сделала обложку для диска сама. Пошла и напечатала у знакомых в мини-типографии. Просто список песен, четырем из которых она сама придумала названия, в скобочках приписала — «instrumental». Не по-русски, чтобы смотрелось стильно.

— Что за картинка? — спросил ее приятель. — Качество хорошее?

— Фотография, — ответила Ингрид после некоторых раздумий.

На обложке самодельных дисков (все же какое удобство иметь собственную домашнюю студию!) она разместила действительно простую фотографию — они с Готье. Вдвоем, в парке Горького. На голове у Ингрид венок из колокольчиков. На Готье — его любимая расшитая рубаха. Эта фотография была сделана год назад, когда они были очень-очень счастливы. Во всяком случае, она, Ингрид, была счастлива, и они улыбались.

Когда сумка порвалась, Ингрид разнервничалась окончательно. Обложку Готье не видел и не должен был видеть. Диски Ингрид планировала продавать где-нибудь в сторонке… поручила бы это дело Элизе с Вовкой. Готье мог бы вообще не узнать, что были такие обложки, но теперь он стоял рядом и смотрел. И как он отреагирует на такую семейно-пасторальную картинку, никто не знал. Точнее, Ингрид догадывалась, что отреагирует он не очень хорошо. Возможно, даже сильно отрицательно. Но для нее это было непреодолимо, она хотела этого — увидеть диск именно с такой обложкой. Хотя бы там, хотя бы так они будут вместе. Во всяком случае, те, кто купит или просто заметит их на этом диске, поймет, что они вместе, подумает так. И это осознание придавало Ингрид какую-то необоснованную и совершенно нерациональную уверенность в себе и в них.

Ну почему эта дурацкая сумка порвалась? Готье хмыкнул, наклонился и подобрал диск, всмотрелся, нахмурился и перевел взгляд на Ингрид. Он ничего не сказал, но было ясно, что ему не понравилось. Или, что еще хуже, он снова записал очко не в пользу Ингрид, галочку в графе «Опять облажалась», будто бы она находилась у него на вечном испытательном сроке.

Соня ничего этого не поняла. Она бросилась собирать по асфальту ложки, бубенцы и трещотки, и диск с фотографией показался ей нормальным. Он вообще не привлек внимания, она даже не поняла, отчего Ингрид так занервничала и побледнела и почему ее руки затряслись.

— Спасибо, — тихо прошептала она, распихивая остатки дисков по другим сумкам.

— Вы «Сайонара»? — спросил скучающим голосом молодой человек в футболке с надписью «Анимация», которого до этого на перроне не было и в помине.

— Да, мы. А вы где были? Вы не могли прийти раньше? — едко бросила Ингрид.

— Я вас на площади ждал, — ответил Анимация равнодушным голосом.

Почему на площади? Почему бы вообще не на улице Ленина, дом пять? И кто ему сказал быть на площади, если четко обсуждался номер вагона и даже купе. Что там у него в пустой голове? Ингрид кипела. Микроавтобус оказался простой маршруткой, взятой, видимо, в аренду на время фестиваля. Влезли туда все со скрипом. Леший требовал открыть окна, ему было душно. Яша просил их прикрыть, ему сквозило. Стас с Володей сидели с хмурыми лицами, и было видно, что у них тоже есть претензии. А у кого их нет? В гостинице оказалось, что горячей воды в номерах не будет — как раз сейчас выкопали трубы, и большая удача, если дадут хотя бы холодную воду.

— В общем, все, как всегда! — фыркала Ингрид.

Готье вытащил из какой-то сумки свирель и ушел в местный парк — гулять и набираться сил. Он не любил весь этот беспорядок и гастрольную суету.

— Можно подумать, ее кто-нибудь любит, — пожал плечами Стас.

— Репетировать-то нам дадут? — поинтересовался Володя.

— Завтра перед выступлением можно будет часик поиграть. Там будут сводить звук для закрытия феста. — Ингрид сверилась с какими-то бумагами. — Нам надо прийти к двум часам.

— А кормить будут?

— Ой, черт! Надо же купоны в их столовку получить.

— Я в столовке не ем, — тут же влез Яша. — В столовке я ел, когда учился в педагогическом институте. Там мне желудок и посадили. Там давали квашеную капусту, которая была, как правило, уже фактически алкогольным напитком, а не пищевым продуктом. А у нас стипендия такая, что «кроме капусты» нам все было дорого.

— Яша! Хватит! — в один голос крикнули Стас и Володя, уже имевшие весьма ясное и подробное представление о студенческих годах Яши. Каждый из них втайне молил Бога, чтобы Яшу поселили с кем-то другим. Но с этой точки зрения все было предельно просто. Номеров предоставили два — один двухместный, для Готье и Ингрид. С ними, конечно, и Борис Николаевич, которому тоже, кстати, пора было есть, а купон в столовую ему был не положен. В другом номере, пониженной комфортности, за счет скученности должны были расположиться все остальные: Леший, Володя, Яша и Стас. И Соня-Элиза. Последний факт Соню несколько потряс. Ни разу в жизни она не ночевала нигде, кроме своей собственной просторной комнаты, с окнами, выходившими в затененный узкий двор, с большим диваном и двумя плюшевыми медведями. Она категорически не представляла, как в одной комнате одновременно могут спать пять человек.

— Ты как? — в тридцать пятый раз спросил Володя у Сони, которая растерянно стояла посреди гостиничного номера.

Она улыбнулась и развела руками.

— Пусть привыкает. Наши тетки вообще в палатках живут и на костре готовят, — бросил им балагур Леший, после чего Соня буквально вытаращилась в панике. Жить в палатке она была не готова категорически. Даже и пробовать не хотела.

— Не пугай ребенка, — вступился Стас. — Хочешь место у окошка?

— Да, — ответила Соня, подумав.

Из окошка открывался довольно милый вид на лесок, на старую детскую площадку, на которой никого не было. Солнце светило прямо в окна, и от того, что занавесок на них не было, чувство казенного места еще более усилилось.

— У меня есть шпикачки. Кто хочет? — неожиданно вдруг высказался Яша.

После долгого пути в пустом номере разложенные на газете и порезанные перочинным ножиком шпикачки были тут же съедены, и тут уже никто не капризничал. Талонов в столовую пока что раздобыть не удалось.

Гастрольная жизнь только на сотую часть состоит из оваций и пения песен. И все-таки вся эта суета, неудовольствие и дискомфорт имеют место только ради того, чтобы настал наконец этот долгожданный момент. Выступление начинается, и тогда становится ясно, что муки были ненапрасны. Или как раз наоборот.

Фестиваль, закрывать который пригласили популярную московскую этногруппу «Сайонара», был мероприятием отчетным. Вообще, все фестивали можно разделить на две равноудаленные категории — фестивали для чиновников и фестивали для людей. Первые имели место в самых разных случаях, никак не соотносились с потребностями народонаселения. Они организовывались в поддержку местных выборов, ко Дню Победы, в связи с годовщиной местного поселения или Днем города, а также в формате Дня здоровья, Праздника лета или в защиту чего-нибудь пристойного и одобренного министерством. Вторые создавались исключительно при финансовой поддержке спонсоров, давали людям именно то, чего те хотели — ту музыку и те лица, которые можно увидеть или услышать по телевизору, и были делом чистого бизнеса. На такие модная и популярная московская этногруппа «Сайонара» попасть шанса не имела, так как и модность ее, и популярность существовали пока только на бумагах пермских чиновников из отделов по культуре и делам молодежи.

Зато «Сайонара» была группой недорогой. Их райдер не распространялся дальше их номера в гостинице. Собственно, райдер и состоял из номера, из билетов на поезд и трансфертной маршрутки. Даже отсутствие горячей воды не могло сорвать выступление, и в этом смысле с группой «Сайонара» работать было одно удовольствие, а на афишах их название и все прочее смотрелись отлично.

Фестиваль проходил на свежем воздухе, недалеко от гостиницы, которая являлась частью старого, давно нуждавшегося в капитальном ремонте пансионата, и в ней, а также в других корпусах проживали те, кто приехали отдыхать или работать на этот фестиваль. Тут проводились и какие-то мотивационные игры для взрослых, и перетягивался канат, и вырезались свиристелки. Была аллея народных ремесел, имелся в программе кукольный театр и многое, многое другое.

Как следствие, посетители фестиваля к музыке испытывали вежливый, но ограниченный интерес. Они, конечно, подходили и смотрели на сцену, где туда-сюда мотались настройщики, монтеры, электрики и прочие чернорабочие. Из будки звукооператора то и дело доносились обрывки текстовых записей — отрабатывали звук на площадке.

— Думаешь, стоит это надевать? — Володя с сомнением смотрел на то, что Ингрид извлекла из недр своих чемоданов.

У Ингрид был неиссякаемый запас нарядов для себя, и один наряд был эпатажнее, ярче другого. Ингрид было что показать. Ее фигуре и грации позавидовали бы солистки группы «ВиаГра». Но тут речь шла не о ней.

— Что здесь будет видно? Она же наполовину скрыта за клавишами. Она на заднем плане! — защищалась Ингрид.

— Вот именно, — горячился Володя. — Зачем все это, если ее все равно не разглядят?

— А фотографы? А съемка?

— Здесь? Ты хочешь сказать, что тут будет какая-то съемка? В этой глуши? Максимум, на что ты можешь рассчитывать, — «мыльницы» местных отдыхающих.

— А вот и нет, и ты не понимаешь, как такие мероприятия работают! — почти кричала Ингрид в возбуждении. — Будет местное телевидение, и будет фотограф. Да им все, что нужно от этого фестиваля, — это отчетные фотоколлажи и новость по местному кабельному каналу. Ради этого все и затевалось.

— И ты хочешь, чтобы ее засняли для кабельного канала? В этом? — Володя стоял весь красный и тыкал пальцем в то, что держала в руках Ингрид. — Иня, ты свихнулась? Это же ночнушка! Она же прозрачная!

— И что? — поразила его ответом Ингрид. По сравнению с тем бельишком, в котором в клипе снимали ее в свое время, эта туника была очень даже приличной. — Нет, ну можно навесить фенечек. Побольше, чтобы закрыть вырез.

— Да Элиза из твоего выреза выпадет целиком.

— Что ты причитаешь? Давай лучше померяем. — Ингрид фыркнула и отвернулась от Володи.

Соня стояла рядом с ними и с ужасом смотрела на расшитую красным кантом, действительно почти прозрачную белую льняную тунику с необъятным разрезом на груди и двумя вырезами по бокам. Никаких шансов, что она выйдет куда-то в этом. А снизу что?

— Меряй — не меряй, а это чушь собачья.

— Не понимаешь ты ни черта. Я ее еще накрашу, наденет сандалии мои, которые шнуруются до колена. Ты посмотри на ее тощие длинные ноги, на эти руки — она же так будет на инопланетянку похожа. А мы ей еще и венок, и глаза черным сделаем, как у готтов.

— Иня, ты свихнулась! — воскликнул Володя.

Соня молчала, в частности, потому, что Володя все уже сказал за нее, и это, как обычно, никоим образом не помогло. Ингрид была в ударе, ей хотелось творить. И Соня была облачена в концертные шортики, больше похожие на трусы, в тунику-кошмар, даже бюстгальтер ей не дали надеть: Иня сказала, что тем, у кого нет груди, и лифчик не положен. На нее навешали груды каких-то деревянных бус и кожаных шнурков, ими перемотали даже Сонины длинные тощие обнаженные руки. Все это было похоже на какой-то ужас, и Соня всерьез обдумывала варианты побега. Чтобы ходить в таком виде, да еще в сандалиях на одиннадцатисантиметровой платформе… Соня никогда не носила каблуков больше двух сантиметров. В детстве как-то было ни к чему, а потом, когда она за год с небольшим вот так вытянулась, как верста… Каблуки приближали ее к небесам и отделяли от людей. Одиннадцать сантиметров.

— Ну? Смотри? — гордо развела руками Ингрид, закончив концертный макияж. Вместо венка, правда, был повязан еще один, заплетеный в косичку кожаный шнурок.

— Ужас! — честно и искренне сказал Володя.

— Вампиры атакуют, — добавил Леший и сделал вид, словно его передернуло от страху. — О-о-ох!

— Дураки вы, и ничего не понимаете в шоу-бизнесе. После такого нашу группу уже никто не забудет.

— Это точно! — хмыкнул Володя.

Дело в том, что Соня-Элиза смотрелась действительно незабываемо. Длинная и нескладная, она была похожа на оторванную от земли нимфу. Белые волосы, перевязанные кожаным шнурком, делали ее похожей на скандинавку. Так могла выглядеть дочь викинга — юная и неприступная. Длинные ноги начинались в прямом смысле от ушей, и не было им конца-края, а сквозь тонкую ткань проглядывали очертания угловатого, почти детского тела. Однако разглядеть его, в общем-то, было невозможно главным образом из-за обилия цепочек, шнурочков и бус, которые Ингрид навешала Соне на грудь. В какой-то степени… это все даже смотрелось эффектно. Ингрид знала свое дело.

— Я и сама оденусь в таком же стиле. Это будет нормально. А глаза теперь гораздо выразительнее смотрятся.

— Не поспоришь. Не дай бог такая на тебя посмотрит, когда спишь. Заикой останешься, — продолжал глумиться Леший.

Тут в гримерку зашел Готье и соответственно тоже онемел. Даже его хваленая невозмутимость дала сбой.

— Ух ты! — воскликнул он и замер, разглядывая это новое чудо света.

— Можно, конечно, все убрать, — принялась суетиться Ингрид.

Она говорила что-то про свет на сцене и про то, что, даже если здесь это не пройдет, они всего лишь просто исполнители — отрабатывают номер, и все. Ну кто мешает попробовать новое? Поэкспериментировать!

Готье ее не перебивал, и Соня в какой-то момент поняла, что он ее вовсе не слушает. Он смотрел на Соню так, словно видел впервые в жизни. Она же с интересом наблюдала за его реакцией, за тем, как вдруг расширились его зрачки, как приоткрылись тонкие губы, как напряглись пальцы. Он прислонился к стене и чуть склонил голову. Ингрид говорила, а они продолжали этот немой диалог. Наконец он отвел взгляд, а Соня улыбнулась.

— Пусть останется так, как есть, — сказал Готье.

Соня пожала плечами и подумала, что один вечер в костюме пугала — ерунда. Действительно, почему не поэкспериментировать? Ей было интересно. Это было основным ее чувством — интерес. Почему он так посмотрел? Что изменилось в ней, в Соне? Что смогла добавить и пририсовать своими карандашами и тенями Ингрид, что он вдруг застыл?

Соня подошла к зеркалу и обомлела. Перед ней стояла совершенно сумасшедшая фурия — с черными глазами, с белыми волосами, с наглым, бесстыдным взглядом и вызывающе обнаженными плечами.

«Видела бы меня мама!» — усмехнулась Соня.

Концерт уже начался, когда они подошли к сцене с обратной стороны. Какие-то люди тащили на нее картонный постамент — что-то кому-то будут вручать в конце концерта. Валялась одежда и сумки, все без присмотра. Какой-то мужик, ощутимо пьяный, спал около лесенки на сцену, прикрыв лицо бейсболкой. Тут «отрабатывали номер» все, и народу очень нравились разукрашенные под Машу Распутину и Филиппа Киркорова певцы, певшие любимые хиты про «Розу чайную». Потом на сцену вызвали их, группу «Сайонара».

Всего пять песен — это не так уж и долго. Вся суета, как заметила Соня, была из-за двадцати четырех минут на сцене, большую часть из которых люди подходили, рассматривали их, фотографировали на случай, если это какие-то реальные знаменитости, потом отходили дальше, в сторону палатки с шашлыком. Его запах, кстати, очень даже долетал до сцены. «Сайонара» работала на полную катушку, как могла. Молодежь столпилась около импровизированной, никем не охраняемой фан-зоны и скандировала одобрительно. Им музыка нравилась.

Готье был прекрасен. Он размахивал руками, пританцовывал в такт, подбегал к микрофону или отходил далеко, в общем, удерживал внимание зала. Он, похоже, чувствовал людей около сцены так, как и должен чувствовать солист, и то, что Ингрид в открытом эротичном платье часто сбивалась, а Стас пару раз не к месту начинал проигрыш флейты, не мешало ему. Он пари́л на волне и, казалось, не замечал больше ничего. Только закатное, мягкое красное солнце, только он и зрители перед ним. Пять песен. Пять мгновений, и все эти дни подготовки ради них. После, за ними, на сцену вышли какие-то циркачи и принялись глотать огни и прыгать через обручи. Народ одобрял циркачей, особенно те, кто постарше, и те, кто помладше. У всех артистов есть своя целевая аудитория, и на фестивале в Перми целевой аудитории для группы «Сайонара» было маловато.

— А? Ну как? Круто? — Возбужденная Ингрид зашла за сцену, на лице ее сияла улыбка. Она любила свет софитов, она стремилась к этому вниманию, к этому слепому счастью быть выставленной на всеобщее обозрение. В такие моменты она заряжалась энергией. Наверное, она и вправду могла отлично сойти за попсовую певицу.

Соня подумала: «Жаль, что ее Пушистик исчез с горизонта. Она была бы счастливее с ним, чем здесь, с нами».

— Отстойный фест, — бросил Стас, отпивая воды из чьей-то бутылки. Неизвестно, чьей на самом деле.

— Мороки не стоило… — процедил Яша, оглядываясь в поисках другой, запечатанной бутылки.

— Что за пессимизм? Вы видели, что нас снимало телевидение? — спросила Ингрид.

— Видели, видели, — кивнул Володя. — Вон оно, твое телевидение.

Телевидение в виде усталой невысокой девочки с микрофоном и безразличного абсолютно ко всему оператора действительно зашло за сцену, где было положено находиться артистам, и уверенно направилось к «Сайонаре». Ингрид подтянулась, выпрямилась и улыбнулась.

— Можно мы возьмем у вас интервью? — спросила усталая девушка.

— Конечно. — Ингрид протянула руку и помогла девушке перешагнуть лежащие на земле коробки с реквизитом циркачей.

Но девушка не остановилась рядом с ней, а прошла сразу к Готье. Интервью было стандартным.

— Что можете сказать о гостеприимной Пермской земле?

— Только хорошее. Солнце, воздух… воды, правда, маловато.

— Считаете ли вы правильной инициативой проведение таких фестивалей, может ли это помочь как-то творческой молодежи Пермского края?

— Конечно, может. Только кто его знает чем.

— Вы работаете в жанре этнорок. Не считаете ли вы этот жанр недооцененным? Все, к примеру, мечтают стать эстрадными певцами и все такое…

— Я мечтаю делать музыку — это главное, что меня интересует. Если моя музыка нужна людям, она найдет к ним выход.

— Спасибо большое за интервью. — Все было стандартно, за исключением последнего вопроса, а точнее, просьбы.

— Можно мы сфотографируем вас и вашу клавишницу. Можете сказать пару слов о ней.

— О ней? — Готье улыбнулся задумчиво и перевел взгляд на стоявшую поодаль Соню. — Элиза — наше самое главное приобретение. Она — настоящий клад.

— А можно мы с ней тоже поговорим? — загорелась телевизионщица.

— Она не говорит, — покачал головой Готье. — Она шьет братьям рубашки из крапивы…

— Что? — опешила журналистка.

И после того, как ей были даны необходимые пояснения и уточнения, она сняла Готье с Элизой, сделала даже небольшую панораму с ними двумя, идущими по аллее парка. Несколько снимков на фотоаппарат и слова благодарности.

Все это имело два последствия.

Первое — вышла небольшая заметка в местной пермской газете, озаглавленная так: «Сайонара» по-русски не значит «Прощай!»

«Самобытная московская фолк-группа „Сайонара“, выступавшая на фестивале, была тепло принята пермской молодежью. Мелодичные песни группы пришлись по вкусу многим, а некоторые были особенно заинтересованы загадочной Элизой — девушкой, которая играет на клавишах, но не говорит ни слова. Солист группы Павел Готье рассказал нашей корреспондентке, что Элиза — совершенно сказочный персонаж и так же точно молчит, пытаясь спасти своих сказочных братьев. Что ж, нам остается только верить, тем более что сама Элиза действительно смотрится как существо не от мира сего».

— Откуда она взяла все это? Какой, на фиг, Павел! — злилась Ингрид.

— Из списков гостей, наверное, — предположил Леший.

— А фотография классная, да? — улыбнулся Володя, рассматривая уже в Москве пересланную по Интернету верстку заметки. На фотографии Соня стояла, повернувшись в сторону от Готье, вполоборота, так что они получились как бы спинами друг к другу. Она не улыбалась и смотрела прямо в объектив, и взгляд ее накрашенных глаз был тревожным и пронзительным. Она не была красивой, даже смотрелась изможденной, усталой и невыносимо худой. Готье смотрел в небо, был значительно красивее, волосы у него развевались, взгляд был светлым, улыбчивым. Вместе они выглядели странно и эффектно.

Когда заметка попала на глаза Готье, он подошел к Ингрид и сказал:

— Вот так будет выглядеть обложка нашего диска. Запроси у них эту фотографию в хорошем качестве. — И это было второе последствие, и оно Ингрид не понравилось совершенно.

Одно дело — терпеть Соню, зная, что она — только безмолвный слушатель, управляемый помощник, от которого никакого вреда, а одна только польза. И совершенно другое — позволить ей выйти на первый план. Ведь на фестивале, если уж говорить честно, на сцене в эпатажном наряде была не только Элиза. Ингрид с перкуссией, в венке из искусственных цветов там тоже была… Почему к ней никто не подошел? Только потому, что она не молчит? Как глупо! Ингрид была разочарована.