Семейное счастье. Скромные радости, вечные ценности. Сотни и тысячи простых историй с плохим концом и одна на тысячу – с хорошим. Разводы со стопроцентным попаданием в статистику. Кто не был в разводе? Пожалуй, только тот, кто не женился. Мы ставим подписи, выслушиваем топорные и скучные напутствия от толстых сотрудниц ЗАГСа и идем домой, чтобы через некоторое время вернуться туда за свидетельством об одиночестве. Как будто одиночество требуется как-то протоколировать. Как будто, если его не занести в книгу актов гражданского состояния, придется отбиваться от претендентов на нарушение твоего покоя.

Всю сознательную жизнь мы бегаем за другими так, как всю бессознательную бегали за маминой юбкой. Только в два года мы делаем это честно и неприкрыто.

«Почему ты уходишь, мама? Мне страшно без тебя. Я хочу, чтобы ты брала меня с собой везде, даже в туалет. Ни на минуту не оставляй меня».

Но потом, когда проходит время и мы получаем рекомендуемую дозу облучения воспитанием, то начинаем тратить усилия на неуклюжие попытки скрыть свою потребность в любви. Сначала: «Деточка, никогда не говори мальчику, что он тебе нравится. Он будет тебя презирать». Потом: «Дорогая, все хотят дружить с теми, кто заслуживает того. Хорошо учись, будь аккуратной, не ссорься с родителями». Еще вот этот непревзойденный перл формирования личности со знаком качества: «Никогда не показывай, что тебе чего-то жаль. Будь щедрой и доброй. Жадных не любят». Я могу быть щедрой, когда того просит моя душа, но тетеньки в школах и садах заверяют, что щедрыми надо быть ВСЕГДА. Что, интересно, было бы, если бы им (тетенькам) предложили поделиться зарплатой? Или подарить свои игрушки – бусы, серьги или хрустальную вазу, единственную дорогую в доме вещь? Мы учим, после того как научили нас. Рожаем детей, чтобы потом читать им нотации и обвинять их в своей неудавшейся жизни. Из поколения в поколение передаем чувство вины и инстинкты, как доминантные признаки нашей породы. Если сегодня тебе хорошо, значит, будет новая беда. Как в песне поется. Кому можно верить? Кто покажет путь к настоящей любви? Кто им пройдет, если нам более свойственно останавливать на скаку коней и заходить в горящие избы, вместо того чтобы оставить эти почетные обязанности настоящим мужчинам? Погорелец на погорельце, но зато с полным правом обвиняем друг друга в потерянной молодости. Кто-то сказал: хочешь быть счастливым – будь. Только вот сложно это – захотеть.

Миша хотел Алису. Хотел меня. Он вовсе не хотел быть счастливым. Странно, непонятно, путано, но из года в год он принимал меня лишь для того, чтобы прочитать равнодушие в моих глазах, чтобы увидеть, как я отдерну руки, отвернусь, скажу: «Сегодня не могу, извини». Я не была для него источником счастья. Проблем – да. Страданий – конечно. Всегда. Сколько он меня знал. Сначала, когда я презрительно смотрела на него сквозь призму юной идеализированной натуры. Вариант про запас, мальчик, которым можно успокоить себя, если вдруг покажется, что я никому в мире не нужна. Мужчина, которым можно управлять, которого можно использовать.

«Увези меня из Питера».

«Оплати мне курсы».

«Устрой мне дочку в садик».

«Дай, дай, дай».

Почему он не протестовал? Почему его не смущал мой изможденный вид в Питере, но возмутило лицо, усталое от обычных рабочих проблем в турагентстве? Он не мог смириться с появлением в моем расписании пунктов, которые будут меня волновать больше, чем наша тоскливая жизнь с ним, но смог простить и ни словом не напомнил о том дне, когда я прогнала его в три минуты при виде какого-то дерганого мерзавца. Мерзавца, который чуть не поломал мне всю жизнь. Хорошо, что чуть-чуть не считается. И наконец, сейчас. В настоящее время. Больше года он обладал мною или только думал про себя, что обладает, больше года страдал и боялся, что я уйду. Каждый день наблюдал за моими уловками, с помощью которых я избегала секса. Смотрел на меня, когда я спала. Я чувствовала его взгляд, он обжигал и казался каким-то неправедным, грязным. Он играл с дочерью в мое отсутствие. Был готов принять все и заранее все простить. На все закрывал глаза. Ни на что не претендовал. И что в итоге? А ничего. Все то же самое, ничего не осталось, нечего больше беречь. В один прекрасный день я подошла к нему и сказала:

– Миша, нам нужно поговорить.

– О чем? – замер он. Не оборачиваясь, не шевелясь.

– Ты сядь. Разговор не из легких.

– Ты знаешь, мне очень нужно сейчас уйти. Давай поговорим вечерком. – Он попытался разыграть это легко, непринужденно, но не смог. Сфальшивил. Голос задрожал.

– Нет. Не убегай.

– Я очень спешу. – Миша заметался, надеясь успеть убежать прежде, чем ничего нельзя будет изменить.

– Нет. Я не могу позволить тебе так уйти. Если сейчас мы не поговорим, то через несколько часов ты вместо меня найдешь только пустую полку в шкафу и пару слов на бумаге. Такого я для тебя не хочу. Сейчас у тебя есть возможность спросить, почему я так поступаю.

– Что ты имеешь в виду? – уронил он руки.

Если я решила поговорить, то неизбежно добьюсь своего. Как и во всем.

– Я ухожу. Мне больно об этом говорить, но говорить придется.

– Почему ты уходишь? Тебе со мной плохо?

– Плохо, Миша. И я думаю, ты об этом знаешь.

– Что знаю?

– Что, если бы нам было хорошо, я никогда не оставила бы тебя. И тогда, когда приехал пижон Артем Быстров, я осталась бы с тобой.

– Не надо, – прошептал он. Маленький мир его квартиры сузился до предела. Мне показалось, что воздух загустел наподобие сметаны и мы с трудом дышим, приподнимая грудью его вязкую массу. Миша был бледен, почти сер. Меня напугала его реакция, я больше привыкла к тому, что он покрывается дурацким румянцем.

– Пойми, иначе нельзя. Дело не в тебе, не в наших отношениях. Я просто не могу любить тебя. Хотела бы, но...

– Ведь мы хорошо жили!

– Нет. Весь этот год я только и делаю, что убегаю из дома. Под любым предлогом. А тут у меня бывает только два вида настроения: либо мне очень плохо из-за того, что ты рядом, либо мне еще хуже, потому что я понимаю, что несправедливо и нечестно так к тебе относиться.

– Я никогда от тебя не требовал...

– Плохо. Плохо, что ты не требовал, потому что я, малодушная дрянь, пользовалась этим, решая свои проблемы за твой счет и ничего не отдавая взамен. Я говорила себе, что имею на это право. Жизнь обошлась со мной не слишком мягко, много не дала, так хоть это я возьму.

– Прекрати. Ты несправедлива к себе.

– К кому? Да, я несправедлива, но не к себе, а к тебе. Ты заслуживаешь лучшего.

– Но мне не надо никого лучше тебя.

– Неужели ты согласен жить с женщиной, которая ни в грош тебя не ставит? Которая в любой момент может уйти к другому или просто уйти? Или обмануть тебя, предать?

– Ты не такая! – Он поднял руку, словно пытаясь прикрыть глаза. Он не желал видеть очевидного.

– Да такая я, такая. Пойми, ты просто выдумал меня и все про меня. Но я не хочу больше играть в эту игру. Хватит меня спасать. Я ухожу. Ты меня понимаешь? – Я подошла близко-близко и тряхнула его за плечо. Он неловко развернулся и задел плечом шкаф. С него упала и разбилась маленькая ваза. Мы стояли и смотрели на осколки.

– Да, я понимаю. Но куда ты пойдешь? Ты же совершенно одна.

– Не важно. Пусть тебя это не волнует. Я не пропаду. И не на улицу я ухожу, как ты понимаешь.

– Неужели я такой отвратительный?

Миша отвернулся. Я подсела к нему, отчего он весь сжался и окаменел.

– Вовсе нет. Ты самый прекрасный человек из всех, кого я знаю. Я бы многое дала, чтобы полюбить тебя. И я специально осталась здесь сегодня, чтобы сказать тебе это. Хочу, чтобы ты понял. Ты – прекрасен. И тебя обязательно полюбят так, как ты того заслуживаешь.

– Но не ты.

– Не я.

Я замолчала. Ветер раскачивал занавеску из пожелтевшего старенького тюля. Выцветшие обои, маленький проход к двери, стол, заваленный бумагами. Запах ветхости, ощущение несчастья. О чем говорить? Может, прав был Артем, оставив мне записку? Так, действительно, гораздо проще.

– А куда ты...

– Не спрашивай. Не надо усложнять и без того тяжелый момент. Если ты захочешь, мы сможем через некоторое время поздравлять друг друга с Новым годом.

– Как дальние родственники?

– Как старые друзья. Но не сейчас. Сначала давай переживем наше расставание. Хорошо?

– У меня ведь нет выбора?

– Нет. Сейчас я встану, возьму вон те два чемодана и уеду. Ты скажешь маме, что Олесю больше не надо забирать из сада.

Я разговаривала с ним как с малышом. Но он, казалось, все равно ничего не понимал и сидел с отсутствующим видом. Еще пара минут молчания, я подняла с пола вещи и, стараясь не шуметь, пошла к выходу. В глазах защипало, и пришлось стиснуть зубы, чтобы не разрыдаться.

«Так будет лучше для всех. И для него. Он имеет право на настоящее счастье, а не на этот суррогат», – твердила я про себя. Хлопнула дверь, я как будто видела, как Миша все сидит и сидит не шевелясь. Потом, наверное, попытается встать, но не сможет. Рухнет обратно и уронит в ладони лицо. Вернется из магазина мама. Растерянно посмотрит на опустевшую комнату, на пустые полки в шкафу в прихожей.

– Они что, уехали?

– Да, мам. Не ходи в садик, – прорычит Миша и разрыдается. Впрочем, ненадолго. Мужские слезы – как случайная роса. Через час они будут пить чай на кухне.