Биологические часы – тонкий механизм, способный годами молотить, не допуская сбоев и отставаний даже на секунду. Программисты, которые закачивали в человечество пакет прикладных программ, были товарищами дико грамотными. Все те поделки, которые, краснея от натуги, создавали и создают карьеристы Билла Гейтса, не идут ни в какое сравнение с нашими, человеческими программами. Взять хотя бы простейшую и до оскомины знакомую всем работникам компьютерного труда программу Microsoft Word. Вроде бы все просто. Редактор для создания и приведения в удобоваримую форму текстов. Однако если начать по-настоящему пользоваться всеми этими кнопками выравнивания текста, создания списков, таблиц и колонок, результаты могут вас потрясти. Рисунки, которые вы аккуратно расставите по бокам, в любую секунду по своей личной инициативе перескакивают в любые части текста. Списки, которые должны аккуратно выравниваться, вдруг хаотически начинают отступать от края необъяснимое количество сантиметров. Новый абзац начитается не через положенные полтора сантиметра, а за все пятнадцать. Ох, и намучилась я, создавая суррогаты таблично-списочных инструкций. Я даже пробовала делать все это в Microsoft Excel, но там дружок Билли все норовил придать моим словам численно-материальный смысл и перемножить их. Попытки найти среднее число из русских букв приводили к самым неожиданным результатам. Чаще всего компьютер вис и говорил, что задача решена быть не может. А к чему это я? Ах да, про биологические часы. Если раньше я думала, что у нас защита «от дурака» гораздо надежнее Гейтсовской, то теперь поняла, что есть на свете средство, которое поломает любую человеческую программу. Авиаперелет до Вашингтона – вот кряк к любой нашей системе безопасности. Когда меня запихнули в ливерную колбасу и подняли на высоту десять тысяч метров, я не думала, что это будет так ужасно. Гул от двигателей надрывал мне все уши.

– Ты скоро привыкнешь, – заверил меня Лайон уверенным тоном. Он сам словно бы и не страдал от этого кошмара.

– Я никогда не привыкну, – вздохнула я. Однако когда наша ливерная колбаса приземлилась в аэропорте Даллес, меня ждал еще более «приятный» сюрприз. Выйдя из сияющих стеклянных коридоров таможни и зала прилета, я уткнулась в белый день. Все мои биологические часы кричали, что мне давно пора отрубаться, что на дворе глубокая ночь, а эта Америка улыбалась мне ясным солнечным днем на фоне голубого неба.

– Ты что-то неважно выглядишь, – констатировал факт Лайон. Он упаковал меня в такси и покатил по улицам города, который показался мне бесконечным. Я то и дело норовила отрубиться и уснуть, поэтому осматривать достопримечательности не смогла.

– А сколько сейчас времени? До сих пор гудит в ушах, – пожаловалась я, когда такси замерло перед низеньким забором аккуратного кирпичного домика.

– Около трех часов, – ответил Лайон, вытаскивая и сваливая на газон наши чемоданы. Я же замерла, потрясенная видом места, которое, как я поняла, и было нашим домом.

– Это что? Наше? Твое? – залепетала я. Лайон довольно улыбнулся и оглядел свое гнездо хозяйским взглядом. Гнездо и правда было хоть куда. Я почувствовала, как у меня от восторга ухает куда-то вниз сердце. Если я смогу каждое утро пить кофе на этом идеальном зелененьком газоне, если я смогу поливать розовые кусты, которые рассажу по контуру лестничных перил, если я буду смотреть на американскую реальность из-за этих идеально ровных, без сквозняков, окон, если я буду взбираться на третий этаж в спальню…

– Три этажа? Целых три? Какой красивый дом! Какой ровненький кирпич! И фонарик! Это все наше? Или тут еще кто-то живет, – затарабанила я по-русски, но смеющийся Лайон прекрасно понял смысл моих вопросов.

– It’s my house, yes. We will live here. Here is underground floor, it’s for guests. Our bedroom place is on the second floor. Okay?

– Окей, – кивнула я, хотя не очень поняла, что он имел в виду. Бедрум – это спальня. Я и так не сомневалась, что она там есть. Это довольно печально, что у американцев нет старой доброй английской традиции спать в разных комнатах с женой. А еще лучше, в разных половинах дома. Как в старых советских фильмах про красивую загнивающую жизнь.

– Графиня сейчас на своей половине принимает гостей, сэр. Что-нибудь ей передать? – чопорным тоном спросил бы у Лайона мажордом.

– Нет, спасибо. Я сам загляну к ней как-нибудь, – ответил бы Лайон и скрылся. Так мы были бы с ним гораздо счастливее. Однако даже не смотря на общую спальню и критическую степень моей усталости, я оббежала весь наш огромный (особенно после двушки на ВДНХ) дом. Действительно, небольшие окошки внизу принадлежали помещению, которое больше походило на подвал. Однако в этом подвале было больше места, чем в стандартной хрущевке. Там была большая гостевая комната, душ, туалет и помещение для хлама.

– А где сам хлам? – удивилась я. Потому что в России все давно уже уставили бы закатанными огурцами, квашенной капустой, старым сервантом (жалко же выбрасывать) и детской одеждой за три поколения (а вдруг пригодится).

– Я только год как купил этот дом, – гордо объяснил суть Лайон, давая понять, что мне оказана великая честь собственноручно навалить здесь весь необходимый хлам.

– А это что? – разглядывала я большую пустую комнату, примыкающую к белой, как офис, кухне.

– Dinning-room, – окинул любвеобильным взором залу Лайон. Я так и увидела его мечту. Мы накроем белой скатертью большой круглый стол, я буду готовить борщ (очень вкусный горячий красный рагу) и кормить его при свечах, когда он придет с работы. А что? На такой кухне и в такой dinning-room отчего бы и не устроить ужин при свечах.

– Чудно! – кивнула я и побежала дальше. К столовой примыкала, фактически являясь ее частью, гостиная. Там стоял бежевый диван, маленький журнальный столик и телевизор. Первый этаж включал в себя еще две комнаты и ванну. Все в офисных ровных тонах, везде на полу мягкий ковролин бежевого цвета.

– Nursery, – с придыханием сказал Лайон, показывая мне эти совершенно пустые комнатки. Я потянулась к словарю. Оказалось, что это он про детские комнаты. Надо же, с таким умилением. Радует хотя бы то, что жилищных проблем у моих детей не будет. Однако больше всего меня согрел второй этаж нашего таунхауса (потому что все-таки справедливости ради надо отметить, что это был не отдельно стоящий дом, а слепленный с длинной линией таких же трехэтажных строений сектор). Самая обжитая, самая меблированная часть дома. Большая белая (и почему только у них тут все белое) ванна выходила прямо в спальню, тридцатиметровое помещение с большими окнами, большой кроватью и большими встроенными шкафами. Зеркало на стене Лайон купил, видимо, исключительно для женщины, которую мечтал здесь поселить.

– For beauty, – махнул рукой он. Я представила, как расставлю здесь все свои баночки и кремчики. Буду каждое утро принимать душ, не ожидая, пока Ромка выпрется из ванны в своих дебильных наушниках. Буду постригать газон. Буду… Примерно на этих мечтах я ненадолго прилегла отдохнуть на двухметровую кровать. Я не хотела ничего такого, даже не стала снимать с кроватки плюшевое покрывало. Как-то так, само собой отрубилась. Видимо, биологические часы вконец обалдели от происходящего и просто криком велели мне «СПАТЬ».

Проснулась я около двух часов. Сначала я долго не могла понять 2:00 чего показывают электронные мерзавцы на тумбочке. Потом выглянула в окно и решила, что для двух дня слишком темно. Я походила по дому туда-сюда. Попила воды. Порассматривала санузлы, потрясающие своей чистотой и кондовостью. Никаких деталей на соплях. Никогда, даже через десять лет, не понадобится дергать этот унитаз за железочку, приподнимая фаянсовую крышечку, чтобы спустить воду. И через десять лет кнопка будет чинно делать это сама. Да и краны вряд ли будут требовать замены прокладок с частотой, соответствующей женским критическим дням.

– Ты где (where are you?), – послышался сверху голос Лайона. Он, в трусах и тапках высматривал меня в темноте.

– Я здесь. Вышла попить водички, – отозвалась я.

– Иди ко мне, – скомандовал Лайон. Видимо, право и возможность иметь в своем доме свою собственную женщину в свободном доступе, будила Лайоново воображение. Я пошлепала исполнять супружеский долг, а потом долго лежала в темноте, ожидая рассвета под храп моего супруга. По моим биологическим часам еще в 2:00 было утро. Спать я больше не смогла.

В таком режиме я ночевала около двух недель. По каким-то внутренним причинам зависимость от российского времени не хотела вышибаться из меня никакими средствами. Самое позднее, до чего мне удавалось дотянуть, было 6:00 по нашим электронным часам в спальне. Я и так и эдак обходила спальню стороной, но мой организм спокойно отключался и на диване в living-room, и на стуле в кухне, если уж совсем не было других вариантов.

– Мы с тобой не можем даже вместе поужинать! – злился Лайон. Я думаю, на ужин ему реально было наплевать. В конце концов, он и до меня как-то решал этот вопрос, а вот спать с бесчувственным телом, которое ничего не хочет по определению, кроме сладких снов, он задолбался.

– А что я могу? – разводила руками я. Честно говоря, жизнь в четырех стенах, пусть даже и очень красивых, и с выходом на газон, начинала казаться мне скучноватой. Если бы я могла, я спала бы круглосуточно.

– Тебе надо чем-то заниматься, – предположил Лайон.

– Да чем тут можно заниматься? Тут никто не понимает ни одного моего слова! – возмущалась я. – Даже ты говоришь со мной только по-английски!

– Но ты писала, что хорошо владеешь языком! – возмущался в ответ он. Я прикусывала язык и затыклась. Не объяснять же ему, тем более теперь, что я вовсе и не переписывалась с ним. А хорошо владел языком скорее Полянский. Эта сволочь, не могу и не желаю даже имени его произносить. Даже думать. Из-за него я теперь наслаждаюсь прогулками в парках и бездельем.

– Не так уж плохо это и звучит, – приструнила я себя. В целом, пара приятных моментов в моем пребывании тут все же была. Во-первых, теплый и влажный климат Вашингтона не требовал вооружения шерстяными рейтузами, свитерами и телогрейками. В конце января я судно чувствовала себя в легком пальтишке и шарфике на шее. Во-вторых, на лицах прохожих светились улыбки. Просто появлялось ощущение, что улыбки прилепляли к их лицам с самого рождения и не отлепляли никогда.

– Как ты?

– Я прекрасно! Великолепно! Потрясающе! – неслось со всех сторон. Хотелось верить, что в ближайшее время я зарожусь этой бациллой и тоже буду бегать в полной уверенности, что жизнь прекрасна именно у меня и именно тут. В-третьих, оказалось, что Вашингтон разбит на небольшие райончики – городки, типа наших Люберец, только лучше. Мы жили в квартале Fall-Church, что в переводе означало что-то типа Осенняя церковь. Красиво и романтично. И действительно, район был очень хорош. В его центре стояла чудная церквушка (т.е, костел, извиняюсь), которая давала некоторое одухотворенное настроение. Таунхаусы красиво очерчивали дороги, по которым неслышно скользили машины. Их было немного. Трассы и автомагистрали гудели где-то за пределами Fall-Church, а у нас были тротуары, газоны и небольшой парк.

– Кто это? – завизжала я, когда Лайон впервые повел меня в парк выгуливать. Я чувствовала себя совершенно также, как домашний пуделек, потому что как бы я не чувствовала себя в обществе Лайона, гулять без хозяина не могла. Боялась заблудиться, боялась, что меня кто-нибудь о чем-нибудь спросит, а я не пойму, боялась хулиганов… Спасибо, что он хоть поводок мне на шею не предлагал надевать.

– Это белки, – смеясь над моим испугом ответил Лайон. Я уставилась в некое жирное, нагловатое меховое существо, не слишком-то напоминающее наших белок. – Их тут много.

– Много? – поразилась я. Оказалось, что весь Вашингтон набит черными белками, выведенными в свое время в Германии. Вообще, американцы все поголовно помешаны на экологии и правах животных. Бездомная собака на улицах города была бы также удивительна, как НЛО. Любители живности натурально собирали в пакетики испражнения, чтобы не портить местный колорит. Я подумала, что в лучшем случае готова завести рыбок, которые не могут требовать от меня соблюдения их прав в силу природной молчаливости.

– В субботу мы поедем в магазин за продуктами. Подготовь список необходимого, – посоветовал мне Лайон. Я была рада любой активной перемене. К концу моей акклиматизации (которая была не в пример дольше Лайоновой московской) я насиделась дома перед англоязычным телевизором до опупения. Программы, которые крутились на голубом экране, были преимущественно новостями или тупыми сериалами. Хотя я всю жизнь и любила сериалы, их английская реинкарнация совсем меня не впечатлила. Может быть, из-за того, что я все время чувствовала, что я не дома. Не в России.

Когда я впервые засела за списки, то не очень понимала, чего именно ждет от меня Лайон. Я набросала список продуктов первой необходимости, а остальное решила докупать по необходимости. Наверное, это и был мой первый прокол, хотя в России я именно так и поступала. И здесь не видела особенных причин изменять привычки, ведь все недостающее можно было докупить в магазинчиках Fall-Church. Их было в избытке.

– Это дорогие магазины. Я специально вожу тебя в большой супермаркет по субботам, чтобы не переплачивать за ерунду, – обиженно отреагировал Лайон на мою просьбу дать денег на муку для блинчиков, которая поступила от меня во вторник.

– Но она стоит всего три доллара, – воззвала я к его разуму.

– Три доллара тут, три доллара там. Если бы я считал, как ты, я не купил бы этот дом! – уперся Лайон. В итоге я ждала субботы, чтобы достать муки. Печь блинчики мне к тому времени уже перехотелось. Откровенно говоря, не так это было страшно на самом деле. Потому что действительно по субботам Лайон покупал в Молле все, что я записывала, почти не скупясь. Почти, так как некоторые вещи он не брал, потому что это «слишком дорого». Вообще слова «это слишком дорого» Лайон начал употреблять регулярно.

– У меня порвались колготки. Я возьму другие? – спрашивала я его около стойки колготок.

– Это дорого. Может, ты не будешь надевать колготки под джинсы? – отвечал он, а у меня кровь приливала к щекам. Неужели колготки – повод для экономии. Мы ведь живем в трехэтажном доме. На всякий случай я больше не просила у него денег на колготки. Обходилась со старыми очень осторожно, а под джинсы действительно одевала носки, которых Лайон (щедрый Лайон) купил мне на распродаже целый десяток.

К началу марта выяснилось, что у Лайона все же были иные резоны, кроме сексуальных, чтобы вывезти себе женщину на дом из России. Хотя все это время я была уверена, что моя лояльность в половых вопросах полностью перекрывает его «благодеяния» по отношению ко мне. В конце концов, я не так уж и сильно была счастлива здесь, в Америке, чтобы чувствовать себя облагодетельствованной по полной программе. Я сплю с мужчиной, который ничего не может поделать с влажностью своих ладоней, который худющий до такой степени, что можно перепутать его со скелетом. Если смотреть на Лайона в одежде, еще можно восхищаться его высоким ростом и зелеными глазами. Он красивый мужик, я не спорю. Но не в моем вкусе, я не люблю пересчитывать ребра. Однако оказалось, что он ждет от меня не только половых радостей. Секс, экономия, домашний труд – вот три кита, на которых мой драгоценный супруг решил выстроить семейное счастье. Никогда не думала, что мне придется сидеть в роскошном доме роскошного района роскошной страны без единого доллара в кармане и без единой пары целых колготок.

– Почему ты не дашь мне денег на карманные расходы? – спрашивала я, накладывая ему на ужин вареного геркулеса. Чистый акт мести.

– А зачем? – удивлялся он. – Ты же все равно сидишь дома?

– Я именно поэтому и сижу дома! – завелась я. До этого дня я запихивала свое возмещение внутрь, также как и тоску по человеческим отношениям. Я помнила, что должна проявлять мудрость и терпение, пока мою жизнь окончательно не превратили в ад. Благодаря этому мы умудрились дожить до марта, не разу не поругавшись по-настоящему. Оказалось, что быт отравляет существование в любой точке земного шара, и «нормальная» семейная жизнь накрыла меня в Америке ничуть не хуже, чем могла бы накрыть в России.

– Куда тебе ходить? Ты же не понимаешь языка, не водишь машину и друзей у тебя нет. Только деньги переводить! – восклицал Лайон, противно брызгая слюной.

– Я скучаю! Ты не даешь мне даже звонить моим друзьям! – начала вываливать все накопленные претензии я.

– Ты звонишь по выходным маме! Разве этого мало? Каждый твой разговор с Россией стоит не меньше двадцати долларов. Вот когда я найду более дешевый тариф, будешь болтать хоть часами!

– Я бы хотела поболтать хоть пару минут, но не с мамой! – орала я.

– Да ты просто тухнешь от безделья! – орал он. Я поймала себя на мысли, что за весь этот диалог я ни разу не полезла за словарем.

– Я?! От безделья?!!!

– Именно! Разве я думал, что ты ТАК будешь проводить время? – совершенно искренне обиделся он. На что?

– А как, по-твоему, я должна его проводить? – уперла руки в боки я.

– А так, – насупился он и замолчал. Видимо, он все-таки боялся, что если меня довести, я перестану отзываться на его поцелуи по ночам. Но все-таки мужское в нем проиграло супружескому и он решил высказаться. – Жена должна держать дом в порядке. А у нас что? Вещи свалены в кучи, а ты валяешься чуть ли не до обеда.

– Я же подаю тебе завтрак! – парировала я.

– Это бутерброд? Вечный бутерброд с сыром, когда на свете есть пудинги, муссы, круассаны…

– Ничего себе! Разве я нанималась к тебе в повара и уборщицы?

– А почему нет? – заорал он еще громче. – Я работаю целыми днями, чтобы обеспечивать тебя. Я потратил чертову уйму денег, чтобы вытащить тебя из этой жуткой страны с холодом и болезнями, я люблю тебя и забочусь о тебе! Неужели же не нормально баловать меня вкусными завтраками? И гладить мои рубашки?

– Рубашки? – удивилась я. Гладить мужские рубашки я не умела по определению, поскольку никогда не делала этого. Я сдавала их в химчистку, когда по субботам мы приезжали в супермаркет. – Я не думала, что ты ждешь от меня этого.

– Я жду от тебя помощи. Экономии. У нас великая страна, но с большими ценами. Если мы хотим завести ребенка, то надо все считать, каждый доллар.

– Ребенка? – переспросила я. Конечно, для меня это не было сюрпризом, ведь на первом этаже ждали своего часа две пустые комнаты, но я никак не могла предположить, что ради «счастья» родить Лайону ребенка, я должна перестать жить по-человечески и стать приложением к дому и пылесосу. И потом, неужели я так дорого обхожусь, что надо экономить именно на мне.

– Неужели я тебе так дорого обхожусь? – решила усовестить Лайона я.

– А как ты думала? – возмутился он и убежал наверх. Я с удивлением посмотрела ему вслед, но минут через пять-семь он вернулся, держа в руках длинный список.

– Что это? – уточнила я, хотя и сама догадалась, что передо мной прейскурант за перенесение в рай.

– Посмотри! – протянул его мне Лайон, с бледным от бешенства и испуга лицом. В списке значилось:

1. Перелет до Вашингтона – 3000 $

2. Адвокат в России – 500 $

3. Виза – 150 $

4. Паспорт РФ – 200 $

5. Загранпаспорт – 600 $

6. Свадьба – 500 $

7. Бриллиантовое кольцо матери – 1500 $

8. Обручальные кольца – 300$

9. Рестораны и прогулки в России – 500 $

10. Питание в Америке – 800 $

ИТОГО: 7950 $

– Это все?! – ледяным тоном спросила я.

– Ты посчитай сама, – запаниковал Лайон. Видимо, желание продемонстрировать мне в цифрах всю степень чувства ко мне давно разъедала его изнутри, раз он не смог с собой справиться, но включение в список маминого кольца, которого он, очевидно, не покупал, а также посчитанные до доллара расходы по моему питанию потрясли меня до глубины души.

– Я не буду ничего считать. Я не просила у тебя ничего этого. Я оказала тебе честь и стала твоей женой…

– Постой, ты же ведь должна понимать сама, что это вовсе не честь, – зачастил он. Я вытаращилась.

– В каком смысле?

– Да русские девушки готовы за латиноса выскочить замуж, чтобы только оказаться здесь. Я же – нормальный мужчина с хорошей работой и люблю тебя. Трачу на тебя деньги! Если кто и оказал честь, так это я!

– Ну, хватит. Достаточно с меня такой чести! – заорала я и принялась метаться по дому в поисках куртки и сапог. Логика отступила от меня на недосягаемое расстояние, я вылетела из дома под крики Лайона, что я дура, сама не понимаю, что творю.

– Тебе некуда идти! Не глупи, быстро возвращайся! – вопил он под заинтересованные взгляды соседей. Я неслась вперед без единой мысли. Вернее, у меня были мысли. Примерно такие – «Вот скотина!», «Циничная сволочь!», «И ведь все подсчитал!». И так далее. Но конструктива не было никакого. А поскольку сцену он закатил мне под вечер, когда вернулся с работы, то примерно через час начало темнеть. Как раз к этому моменту я окончательно потеряла понимание топографии. Если бы меня спросили, где находится Fall-Church, я махнула бы в какую-нибудь неопределенную сторону и наверняка бы ошиблась. Я вышла из района парков и черных белок и шла по какой-то автостраде в неизвестном направлении. Периодически мне казалось, что надо куда-нибудь повернуть, хотя, хоть убейте, я не знала зачем. Я поворачивала. Переходила дорогу, углублялась куда-то и меняла направления.

– Господи, помоги! – говорила я про себя. Не знаю, чего я хотела. Наверное, насмотревшись кинофильмов про американскую дольче виту, я подсознательно надеялась, что здесь под каждым кустом сидит по Ричарду Гиру. Отель «Ритц», клубника со сливками и секс на рояле за большие деньги – все это меня сейчас очень бы устроило. Я топала навстречу «шансу» несколько часов, и где-то ближе к полночи меня действительно начали окрикивать заинтересованные мужские голоса из автомобилей. Но их обладатели совершенно не напоминали Ричарда Гира. Я шарахалась в тень деревьев с краю трассы и прибавляла шагу. Мысль о том, что я посреди чужой страны без паспорта и денег, глубокой ночью, я усилено загоняла в самые глубины подсознания. Потому что стоило подумать такую мысль, как можно останавливаться посреди дороги и кричать караул.

– Fuck me, baby! – все чаще слышалось с разных сторон. Возможно, что я половину придумала сама, но даже и второй половины хватило бы, чтобы заработать нервный тик и начать заикаться.

– Вернись назад! – шептал напуганный до смерти внутренний голос. Я бы уже и рада была вернуться, но даже теоретически не представляла, куда возвращаться. Да и мысль, что мне придется смотреть в уверенные в своей правоте глаза Лайона, гнала меня вперед. Пока я не оказалась в совершенно ужасном квартале. Момент перехода я не осознала. Просто шла-шла, как Красная Шапочка по лесу, пока не уперлась. До сих пор не знаю, что именно это было за место. Деревья сменились домами, но от этого стало только беспокойнее. Из-за углов и подворотен на меня смотрели белые глаза на черном фоне. Негры. Негритянские детки. Я-то уж точно никогда не была расисткой. Цвет кожи ничего значить не может, если есть душевное понимание, но тут речь шла о каком-то другом мире. Типа нашего цыганского, с его кучами тряпья, нищетой и гордыней. Высокомерные взгляды при босых ногах. А ведь в Америке разрешено свободное ношение оружия! Эта мысль пронзила меня иголкой, по венам потек смертельный ужас.

– What time is it? – раздался голос за моей спиной.

– I don’t know, – пробормотала я, но стало ясно, что время интересует говоривших меньше всего. Я обернулась и увидела немного замороженную толпу подростков лет пятнадцати. В руках у одного была палка типа бейсбольной биты. Детки смотрели на меня выжидающе, словно пытались навскидку определить, какого рода сопротивление я способна оказать.

– Вот и конец, – проговорил мой внутренний голос и отключил звук. Я начала кричать раньше, чем эти детки на меня набросились. С меня сорвали пальто и прижали меня к земле, пытаясь заткнуть рот скользкими грязными пальцами. Кто-то шарил по моим карманам джинсов, кто-то, видимо не веря, что может по земле ходить дура без единого цента, без единой кредитки, пытался найти клад в моем бюстгальтере.

– Пустите! – шипела, отплевываясь я. То, что этой ораве не пришло в голову возжелать моего девичьего тела, радовало. Хотя что, я больше не представляю с этой точки зрения интереса? Мне удалось еще какое-то время поорать на всю улицу, пока кто-то не стукнул меня по голове. Не очень сильно, видимо, стукнувший не имел достаточного практического опыта. В конце концов, не мог же ребенок к своим еще небольшим годам научиться вырубать взрослую тетку одним ударом.

– She’s have a nothing! – возмущался один из них, демонстрируя абсолютную стерильность моих карманов пальто.

– Сейчас меня грохнут. От обиды, – пискнул внутренний голос. – Не лежи как бревно, кусайся!

– Kill her, – сказал кто-то. А вот эта фраза мне не понравилась совершенно. Я как-то уже смирилась с тем, что меня потрясут на предмет наличности, поставят пару синяков и выгонят с позором из этого Гарлема. Вариант «Kill her» никак не входил в мои планы. Я заорала и задергалась так, что они даже несколько опешили. Не знаю, как это происходит. То ли Господь Бог всевидящим оком отслеживает, чтобы смертный час не настал раньше им запланированного срока, то ли карма, которая еще не отработана до конца, не позволяет убить одинокую беззащитную девушку, без денег забредшую в негритянский квартал. Я помню только, что весь наш клубок тел осветился ярким бело-голубым светом и негритята стали таять, как вампиры при солнечном свете. Надо мной склонился полицейский и что-то затарабанил по-английски. Что-то про чьи-то права.