Второй триместр беременности – удивительное время, когда ты в целом можешь не замечать ее. Фигура почти та же, а если и изменилась, то так незначительно, что и гардероб можно не менять. Сил так много, что их хватает на все, а если организм устал, то он подает об этом такие четкие и ясные сигналы, что мама дорогая. Просто ложишься и спишь, где придется. Мне повезло, что этот период пришелся на лето. Можно было до упаду гулять, слушая пение птиц или плеера. Я выезжала на своей ПЕЖО на Пироговское водохранилище и плавала до одурения в еще холодной в июне, а потом теплой как молоко июльской воде. Никогда в жизни я не была так близка к самой себе, как в эти месяцы. С начала июля, правда, я уже ощутила, что стала тяжеловата. Все-таки, как никак начался шестой месяц.

– Тебе пора прекратить так гонять, – ворчала, как отечественная ручная сирена, мама.

– Мам, я дома с тоски вся покроюсь отеками, – отмахивалась я, хотя рулить действительно было все сложнее.

– Я не поручу тебе это дело, – вдруг сказал мне Аганесов как-то утром, отбирая у меня папку с отличным ДТП.

– Почему? – обалдела я.

– Там в суде наверняка будут кричать, совестить. И называть тебя продажной сволочью, которая отмазывает виновника аварии. Видел я этих пострадавших.

– И что? – уставилась я на него. – Так орут все, кто проигрывает дело о своих баблах. Что теперь?

– А то. Тебе нельзя волноваться.

– Ты обо мне заботишься! – удовлетворенно воскликнула я.

– Ну, а как я должен себя чувствовать, когда по моему офису бродит такая круглая женщина. – Я посмотрела на него и поняла, что как горячий горский мужчина он не может справиться перед умилением беременной женщиной.

– Но я же не твой род собираюсь продолжить, чего тебе напрягаться?

– Ты мне не чужой человек, я волнуюсь. И вообще, тебе не пора в декрет?

– Тебе так охота платить мне деньги задарма? – поддела его я. – Еще наплатишься. Я собираюсь честно отсидеть год за твои денежки, а сейчас пользуйся. Пока я еще в состоянии ходить.

– Не шути так. Нет! Положи, я сам, – вскрикнул он, потому что я сделала вид, что хочу перенести ноутбук на другой стол. Сама! Мне было ужасно смешно, как все вокруг бросались вместо меня совершать простейшие действия типа переноса трех с половиной килограммового ноутбука. Дома меня старались кормить так, чтобы я родила слона. Я честно уклонялась и вообще предпочла бы питаться по кабакам, но с того самого момента, когда меня вероломно оставил Павел, я только и делала, что копила денежки.

– Ты скупердяйка, – восклицала Алина, когда я в кафе, где мы собирались потрепаться, поточить лясы и перемыть всем кости, заказывала себе чай без сахара.

– Давай я тебя чем-нибудь угощу, – заботливо совала мне под нос меню с тортами и пирожными Зайницкая.

– Дашка, если тебе неймется проявить обо мне заботу, то я принимаю и просто деньги. Не обязательно переводить их в углеводы, которые, к тому же, мне вредны.

– Я же говорю, что после этой беременности Ларка сменит профессию и станет акулой-ростовщиком, – деланно восклицала Марго и заказывала мне фруктовый десерт.

– Деньги направляйте на мой счет в Инком-банке. С пометкой «благотворительный взнос».

– Это еще зачем?

– Чтобы я не платила налоги, – с важным видом разглагольствовала я. На самом деле мне удалось скопить уже пять тысяч, и цифры банкоматовской квитанции о балансе существенно грели мою душу. Я не хотела отказывать себе в чем-то после рождения ребенка. Пусть у нас с ним будет целая гора памперсов, электронный термометр и красивые бархатные ползунки.

– Ты уже купила шмотки для ребенка на выписку? – поинтересовалась как-то одна моя коллега по родительской школе. Я же как пионер-герой посещала умные лекции, гимнастику и какие-то дыхательные тренинги для беременных. Там мы с еще кучей разной степени круглости девушек сонливо терпели лекции врачей и каких-то каждый раз новых умников, а потом с упоением принимались кататься по полу на огромных надувных мячах, гнуться в разные стороны, дышать в такт с тренером по родовому дыханию. И, конечно, трепаться. Трепаться в раздевалке, трепаться между занятиями, трепаться прямо на занятиях, если очень неймется. Трепаться после занятий, попивая морковный сок в кафе у бассейна.

– У тебя был сильный токсикоз?

– О да, очень. Мне было так плохо, что я думала, умру.

– А я так боялась выкидыша, что первые двенадцать недель пролежала кверху ногами.

– Ой, девки, а я рожать боюсь! Может, уговорить врача на кесарево! Уснул-проснулся и все.

– Дура! Кесарево – жутко больно. Сначала всю исколют, потом очень тяжело приходишь в себя и боль накатывает такая, что любые естественные роды отдыхают. Болит и то, чем рожают, и то, что разрезали. Ребенка не дают, потому что в обязательном порядке колют антибиотики.

– И плюс к тому, потом больше одного не родишь. Третье кесарево – страшный риск.

– Вот и выбирай, – спокойно и рассудительно вещала самая опытная из нас, мамаша, которая рожала уже третьего ребенка. Толстая, но притягательная какой-то внутренней красотой, она за время школы дала нам немало ценных советов. Ее муж, какой-то непонятный компьютерщик, привозил ее на стареньком Фольксвагене и ждал в коридоре, выдавая в трубку мобильного абракадабру из серии: «Закачай файлы на удаленный сервер через ЭФ-ТИ-ПИ-протокол, а я подъеду и размечу папки». Я смотрела на него и выпадала. Уж казалось бы, я неплохо владею компьютером, а и то ни слова не понимала. А его жена смотрела на него без всякого почитания, тратила его деньги и ничуть не стеснялась.

– Ты не боишься, что он тебя бросит с тремя детьми? – как-то спросила ее одна девушка. Меня покоробила ужасная некорректность вопроса, но услышать ответ мне и самой было интересно. Боится ли остаться одна женщина никаких внешних достоинств, растолстевшая, с тремя малолетними детьми на руках.

– Не знаю. Мне кажется, если он потеряет меня и детей, то будет куда больше страдать, чем нежели если я потеряю его. Мужиков много, а я одна, – спокойно и как-то отстраненно ответила она. Я поразилась этому внутреннему ресурсу, этой уверенности в себе и в собственной ценности. Вот бы мне так, подумала я. И в самом деле, как бы там не случилось, я уверена, что Паша потерял от нашего разрыва несоизмеримо больше, чем я. Правда, о нем я вообще старалась не думать.

– Ой, ребенок толкнулся! – воскликнула одна худенькая девятнадцатилетняя беременная и мы на все лады принялись обсасывать любимую тему. У кого кто когда начал шевелиться, да что кто при этом почувствовал, да кому как это нравится. Мой малыш шевелился тоже. Мне уже сказали на УЗИ, что это на восемьдесят процентов мальчик. Меня, конечно, смущали оставшиеся двадцать, но я очень хотела именно мужчину. Пусть в моей жизни появится хоть один, который будет дико любить меня просто так, а не потому, что у меня ноги или, там, грудь.

– Между прочим, твою грудь он, возможно, будет любить куда больше чем тебя. Так что никаких отличий, – расхохоталась Алина, когда мы с ней об этом болтали.

– Точно. Будет тянуть лапы к сиськам и не спрашивать при этом, личность ты или нет.

– Нормальный мужской эгоцентризм, – подвела я итоги. В целом, моя беременность текла гармоничной плавной рекой. Ничто не нарушало стройную концепцию выращивания здорового полноценного ребенка в отдельно взятой женской особи. И я уже потихоньку начала проникаться какими-то смутными, пока еще даже мне самой непонятными чувствами к этому маленькому человеку.

– Как назовешь? – спрашивали все.

– Не знаю, – отсекала все вопросы я. Но сама уже про себя решила, что он будет Максим. Пусть все у меня будет максимальным. И радио, и сын. Максимум удовольствий. Максим Максимович Лапин собственной персоной, если Бог даст не влететь в те злополучные двадцать процентов.

Теплый выдался в этом году август. Семь месяцев. Каждый новый день стал накапливать нетерпение. Ожидание событий, отсутствие событий. Новые чувства, связанные с беспомощностью. Я уже не могла водить машину. Еще пока я ездила к Аганесову и сонно перебирала бумажки на столе. Вопросы типа: «Могу ли я получить алименты» или «сколько стоит отсудить у него машину» навевали на меня жуткую тоску. Я готовилась уйти в декрет и уже подумывала купить то самое пресловутое приданое для новорожденных. Я читала где-то про синдром гнездовития, однако не думала, что подобная зараза накроет и меня. Я драила дом до опупения. Мама отбирала у меня швабру, с матюгами прятала по дому чистящие средства и строго настрого запрещала их трогать.

– Подумай о ребенке! Ему же вредно. Что я, сама полов не помою? – я все понимала, но инстинкт был сильнее меня и я принималась что-то стирать и гладить. А когда я задумала было переклеить до родов обои в своей комнате, случился кризис. Я не запомнила точного числа, кажется, это было восемнадцатое августа. Для меня числа уже утратили свое актуальное значение. Весь мир я измеряла не датами, а неделями. Тогда у меня было тридцать одна неделя.

– Ларка, включи телевизор, – кричала в трубку Зайницкая.

– Что случилось? – перепугалась от ее взбудораженного голоса я.

– Там что-то случилось. Кириенко вещает о каком-то валютном коридоре.

– И что? – еще ничего не понимая, уточнила я. Через пару дней все стало совершенно ясно. Кириенко дрожащим голосом сказал, что объявляет его величество дефолт. Я не совсем понимала, что это такое, но побежала в банк.

– Все платежи приостановлены, – отбивался от толпы таких же красных, как и он, вкладчиков охранник. Я побежала к банкоматам, там тоже стояли ужасные очереди. Меня охватила паника. Живот тянул вниз со страшной силой. Я не могла остановиться и целый день искала рабочий банкомат. Один сердобольный пострадавший шепотом посоветовал потайной банкомат в Кузьминках, где он отоварился. Железный ящик равнодушно выплюнул мне, издеваясь, несколько купюр и умер. Всего набралось рублей на сумму, эквивалентную пятистам долларам. Я вернулась домой без сил и стала переживать об оставшихся четырех с половиной тысячах. Банкоматы не работали, Инком платежи не восстановил. А потом тот же самый милашка, малыш Кириенко взволнованно поделился со всей страной, что у него что-то там не сложилось с ГКО и он не в силах больше держать валютный коридор. Он не в силах! Как будто он лично стоит и, как атлант, держит благополучие в своих скользких нерусских руках.

– Причем здесь он? Ты что, не понимаешь, что его просто определили на должность козла отпущения? – спросила меня Марго.

– Понимаю. Но, как и всем гражданам страны, мне хочется вздернуть его на рее, – ответила я. – Ничего не могу с собой поделать.

– Сколько ты вытащила?

– Пятьсот.

– Кошмар. Говорят, Инком вообще больше не откроется.

– Не говори так, – заволновалась я. – Нельзя так нервировать одинокую беременную женщину.

– Слушай, Лапина. Все, что угодно, но пока мы живы, ты точно не одинока, – утешила она меня. Назавтра курс пополз вверх. Я металась по всему городу в поисках работающего обменника. Цифры на вывесках менялись на худшие чуть ли не раз в час. Из моих рублей мне удалось сделать триста долларов. Я чуть не плакала, подсчитывая, во что превращается мой недоступный счет в Инком-банке. Американской наличности не было почти нигде.

– Что же это такое, – стенала я. Мои стенания поглощались общим воем народа России. Банки начали лопаться, как мыльные пузыри. СБС-Агро, Инком были только первыми ласточками. Дома мы, не отрываясь, смотрели новости, надеясь, что нам скажут, когда все кончится и кто отдаст нам наши денежки. Верить в худшее я пока не была готова. Через неделю все затихло. Я сидела в полнейшей прострации. Мои деньги, с таким трудом скопленные за семь месяцев беременности, растаяли и превратились в дым.

– Как же я буду жить? – спросила бы я себя, если бы позволила. Но я не позволяла. Любой ценой я свела свой график к еде, сну, прогулке, занятиях в бассейне и спортзале. Я слушала врача, но не включала больше телевизор.

– Если вдруг скажут, что Инком возобновил платежи, я тебе скажу, – пообещала Дарья. – Можешь не включать телик. И радио не слушай.

– Я буду думать, что все хорошо, – пообещала я, но, конечно, внутри все тряслось. Мама любой ценой молчала и откуда-то приносила продукты. Как и откуда она брала на них деньги, я не знала. Свои триста баксов я зажала и ждала зарплаты в конторе, как манны небесной, чтобы всю ее отложить на черный день. Моя штука баксов в рублях и так превратится в четыреста, но в нынешней ситуации и то хлеб. Я не сомневалась в честности Аганесова, но средств не переконвертацию и у него нет. Неоткуда им взяться. А мамина с папой пенсия превратилась в пыль под ногами. Поэтому я и не понимала, на что она покупает парное мясо для меня, но молчала, как при хранении гостайны. Я не хотела услышать, что она у кого-то что-то занимает.

Через еще неделю по Москве началась новая волна бедствий. Я не смогла полностью выключиться из реальности, а когда кошмар начал набирать обороты, просто не нашла в себе сил оторваться от радиоприемника. В нем какой-то злобный аналитик предсказывал обвал всего среднего класса России.

– Сейчас огромное количество высокообразованных людей, до злополучного августа имевших престижную и хорошо оплачиваемую работу, окажутся в прямом смысле слова на улице.

– С чем вы это связываете? – интервьюировал его вежливый и глупый журналист. Банальные вопросы, но какая небанальная ситуация. Я ловила каждое слово.

– Огромное количество банков поглотил под собой дефолт. Начнем с того, что все банковские специалисты, аналитики, маркетологи, экономисты и прочие специалисты этих банков уже оказались без работы. И принять их даже на менее престижные должности никто не в состоянии.

– Но это же не очень многочисленная группа людей.

– Вы считаете? А я знаю цифры. По официальным данным в одном только Инком-банке работало такое количество людей, которое могло бы заселить средний по величине российский город. А сколько таких банков, как Инком разорено?

– Но все-таки это специалисты довольно узкого профиля.

Конечно. Но ведь эти банки обслуживали бесконечный ряд российских коммерческих фирм и компаний. Большинство из которых похоронены теперь вместе с банками. Их сотрудники, а также и учредители также оказались в весьма плачевном состоянии.

– А сам факт неисполнения нашим государством обязательств по ГКО?

– Это тоже мощный фактор для возникновения безработицы. После дефолта потерпевшие убытки иностранные инвесторы лавиной ринутся обратно. Так что для нас гарантирована длительная стагнация в сфере инвестиционного строительства и развития областей промышленности, связанных с привлечением иностранного капитала.

– Ужасный прогноз, – как-то по-человечески сказал журналист. Я автоматически кивнула, а сама подумала. Что теперь будет с Аганесовым? Конечно, люди никогда не перестают судиться друг с другом, однако прямо сейчас и наш бизнес может встать. Может так получиться, что сейчас встанет все вообще. Эта мысль меня не порадовала, однако я не нашла в себе смелости позвонить и спросить у Рафика о его планах относительно меня. Вместо этого я дождалась дня зарплаты и приковыляла с животом наперевес в офис. Аганесов при виде меня помрачнел и заперся у себя в кабинете.

– Подожди немного, – попросила секретарша. В ее глазах плескалось сочувствие ко мне вперемешку со страхом за себя.

– Ему что, надо собраться с силами, чтобы меня уволить? – попыталась пошутить я, но получилось не смешно. Я стала заниматься самомедитацией и требовать от мозга позитивного взгляда на мир.

– Ожидай от мира только добра! – бубнила я про себя. – Мир справедлив и милосерден.

– Лариса Дмитриевна, проходите, – позвала меня секретарша. Сердце ушло в пятки.

– Лара, как ты себя чувствуешь? – с мужским беспокойством он посмотрел на меня и взял за руку. Я подумала, что так он не делал уже очень давно. Значит, разговор будет тяжелый. Диким усилием воли я сдержала слезы и максимально беззаботным тоном ответила.

– Ты знаешь, прекрасно. Тридцать четыре недели, все по плану. Только вот Инком-банк меня немного подставил, а так все неплохо. – Рафик еще раз внимательно посмотрел на меня, видимо, решая, можно или все же категорически нельзя сказать мне то, что он должен сказать. Потом, видимо решив, что сказать в любом случае придется, глубоко вздохнул.

– Лара, мне очень жаль, что все так получается.

– Ты не сможешь мне платить декретные деньги. – Закончила я за него.

– Да. Но…

– Все ясно. Сейчас не то время, чтобы оплачивать неработающего сотрудника целый год. – Аганесов нежданно-негаданно улыбнулся какой-то странно-грустной улыбкой и жестом велел мне сесть.

– Ты все поняла, но как всегда пытаешься облегчить мне задачу и сказать все самой.

– Почему как всегда? – не поняла я.

– Потому что тогда, когда мы с тобой расстались, ты тоже все сказала сама, и все решила сама. Сделала так, как проще для меня. Ты думала, я не понял?

– Я думала, что ты все понял, и все тебя очень устроило, – хитро улыбнулась я.

– Ты чудесная женщина. Я рад, что имел счастье работать с тобой. Если бы у меня был хоть малейший шанс…

– Не продолжай, я все поняла. Не надо оправданий. Просто скажи, что возьмешь меня обратно, когда я смогу выйти на работу. Пусть и только через год, – я заранее пробивала себе пути к отступлению. Рафик снова помрачнел и отвернулся к окну.

– Нет, Лариса. Я не смогу взять тебя обратно через год.

– Цепи, сковывающие тебя, не разорвать? – брякнула я.

– Что? – изумленно повернулся ко мне он.

– Все как в бесприданнице. Теперь на Ларису Дмитриевну сыграют в орлянку, а потом вообще пристрелят. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

– Лара, что с тобой? Ты бредишь?

– Да нет, – дернула я плечами и пошла к выходу.

– Постой, выслушай меня, – он схватил меня за плечо.

– Ну, – развернула корму я. – Что ты мне скажешь, чтобы облегчить свою совесть?

– А то, что я не такой негодяй. Я сейчас заплачу тебе зарплату. Сколько смогу, потому что мне надо еще и другим заплатить хоть что-то. Если бы я смог остаться на этом рынке, я бы обязательно платил тебе. Сколько мог бы платил, потому что как не крути, а ты не просто мой адвокат. Ты была моей женщиной.

– Это не к теме.

– Неважно. Я же мужчина. Но я сам полностью разорен. Не только твоя зарплата шла на карточку в Инком. Я по дурости держал там все свои деньги, – у него сорвался голос. Я выдернулась из процесса горького сожаления о своей погубленной жизни и задумалась. А ведь у него четверо детей! Нет, уже наверное, пятеро. Что же с ними будет?

– Все или почти все держали деньги в этих чертовых банках. И что ты собираешься делать?

– Контору я закрываю. Мне пообещали одни люди вернуть деньги из Инкома через пять лет. Гарантий никаких, но хоть надежда есть. Они как-то задним числом что-то делают с их активами. Но все равно мы с женой уезжаем.

– Куда?

– За границу. Меня давно звал один мой канадский партнер, из наших. В смысле, тоже Аганесов.

– Седьмая вода, – уголками глаз улыбнулась я. На большее сил не осталось.

– Ага. Вот теперь поеду. Там мне предлагают неплохие условия. Правда, придется отдать ему квартиру и дом. Это моя доля в его деле. Короче, похоже, что здесь я все теряю, Лара, – он всхлипнул или мне показалось?

– Кошмар.

– Долбаная страна. Какой смысл что-то здесь строить, если придет какой-то недомерок типа Кириенки этого и в три секунды все разрушит.

– Крик души в чистом виде, – прокомментировала я. Аганесов сунул мне конверт. Там оказалось пятьсот долларов. Я вздохнула и про себя досчитала до ста. Итак, у меня около тысячи долларов и тридцать четыре недели. Я ужасно устала, у меня тянет вниз живот и я потеряла работу. Никаких декретных, отпускных и прочих социальных гарантий.

– Как так? Разве имеют право уволить женщину на таком сроке? – ужаснулась Даша.

– Если ликвидируется само предприятие, легко. Как раз мой случай, – заверила ее я. Она позвонила, как только я вернулась домой. А вернулась я поздно, так как бродила по Сокольническому парку дотемна, пытаясь свести мысли в какую-нибудь приличную кучу. С мыслями ничего не получилось, но нервы я истрепала себе до предела, да к тому же попала под ливень.

– Только этого не хватало, – запричитала мама, закутывая мои ноги и силком вливая в меня чай с малиной. Однако ее переживания и заботы мне не помогли и к утру у меня было тридцать девять и три. Следующим вечером температура опустилась до тридцати восьми, если можно было так выразиться. В смысле, что она опустилась. Зато начался страшный кашель и отовсюду полились сопли.

– Ларочка, да что ж это такое. Бог с ними, с деньгами. Как-нибудь проживем, не пропадем. И девочки твои помогут.

– Да, – равнодушно бросала я и проваливалась в дремоту.

– Как там ребеночек? – с беспокойством спросила Алина, когда приехала и осмотрела меня.

– Не знаю. Кхе-кхе, – зашлась в приступе я.

– Ты врача вызывала? – деловито уточнила я.

– Нет. А надо было? У меня после Аганесова башка совершенно не варит.

– Вот дура. Да черт с ним, с Аганесовым, пусть валит в свою Канаду. Я вызываю скорую, – сказала как отрезала она. Через пару часов меня вкупе с халатом, тапочками и журналом для беременных транспортировали на окраину города, куда-то на улицу Академика Опарина.

– У ребенка плохие тоны сердца. Надо срочно проверить его жизненные показатели, – поделился со мной приехавший акушер, пока медсестра заполняла бумаги на госпитализацию.

– С ней все будет в порядке? – цеплялась за него мать. Я не разрешила ей ехать со мной. Алина была гораздо предпочтительнее.

– Я позвоню тебе, как только положат в палату. Мобильник у меня еще работает, – пообещала я.

– Только осторожнее. Ноги держи в тепле. Я завтра к тебе приеду, – причитала она. А я настолько плохо чувствовала себя, что ни о чем не могла думать. В палате мне все померили, все понизили, поставили какую-то капельницу и велели спать. Я залила нос Галазолином и отрубилась. Впервые за последние недели мне было абсолютно наплевать на этот долбаный дефолт.