«Выпьем, няня, где же кружка?»
Тема свадьбы накрылась сама собой, и правда о том, где была Олеся в момент вероломного предательства Померанцева, так и не всплыла на свет божий. Два человека, одновременно не явившиеся на собственную свадьбу, продолжали тем не менее жить вместе не то чтобы счастливо – это слово меньше всего подходило к тем отношениям, что их связывали, но – жили. Фактически третий год, если не брать в расчет тот, когда Померанцев уехал в свою кругосветку за вдохновением и порвал на это время с Олесей. Как он потом сказал, не хотел ее держать. Как она поняла, сам не хотел быть ничем связанным. Олеся была бы рада понять, что вообще в нее входило. Она совершенно не понимала мужчину, к которому была физически, эмоционально и психологически прикована, как маленький винтик к огромному магниту.
Познакомились они на какой-то вечеринке. Олеся – начинающая, никому не известная актриса, что не изменилось, кстати, до сих пор. Максим – журналист с дипломом МГУ, со статьями в разделах по культуре разных журналов, обзорами по архитектуре Италии, колонками на нескольких серьезных порталах. Его родители погибли в автокатастрофе, но сам он никогда не говорил об этом. Олеся узнала от подруги – тогда еще она думала, что Лера – это просто хороший старый друг, и не знала, насколько близко Максим и Лера дружат. Она жила в одном из переулков на Старом Арбате, и Померанцев любил «зависать» у нее. Они дружили со школы и, видимо, слишком хорошо друг друга знали, чтобы по-настоящему любить.
Олеся ненавидела Леру, но знала, что ничего не удастся с этим поделать. Да и зачем? Максим все равно найдет, как сделать ей больно. Но иногда… Как сейчас…
Олеся лежала на полу и смотрела снизу вверх на то, как Максим работает. Он сидел, полуголый, в одних шортах, и сосредоточенно печатал что-то, а она следила за тем, как его плечи – широкие, сильные, загорелые еще с лета, вздымаются и опускаются. Совсем чуть-чуть. Вверх – вниз. В большое окно, совмещенное с балконной дверью, били солнечные лучи, уже неяркие, вечерние, рыжие и не жгучие. Максим не разрешал смотреть на то, что он пишет, не разрешал читать готовые тексты, но смотреть на себя иногда позволял, если Олеся вела себя очень, очень тихо.
Олеся знала, что Максим дописал книгу и что это – не набор статей о каком-нибудь периоде в искусстве Венеции и не авторский обзор какого-нибудь места, в котором побывал. Когда Максим уехал странствовать, написал много таких обзоров, размещая их на сайте, который был создан специально ради его путешествия. Сайт был красивым, статьи – интересными, но местами чересчур заумными, а фактически Максим не написал ничего особенно нового, поэтому сайт так и не набрал никакой популярности. Однажды он разместил там, на сайте, целую серию фотографий кокосовых пальм. Предполагалось, что это будет воспринято как своего рода искусство. Олеся считала, что это просто много кокосов в разных ракурсах. Ну, кокосы. И что?
Померанцеву она, конечно, ничего подобного не сказала. Они тогда, собственно, и не поддерживали никакого контакта, хотя Максим наверняка знал, что она следит за его сайтом. И ненавидит, когда там появляются фотографии, где он улыбается, где стоит рядом с какими-то местными аборигенами (а скорее, аборигенками), которые тоже улыбаются.
Так или иначе, надежды Максима не сбылись, и сайт так и остался висеть на просторах Интернета, никем особенно не читанный, и денег никаких особенных сайт не принес. Это, конечно, порадовало израненную и оттого злорадную душу Олеси. Но, вернувшись, Максим решил написать книгу. Черт его знает какую и черт его знает о чем. Но именно книгу, именно художественную. Видимо, накопилось впечатлений. А может… Признаться, Олеся понятия не имела даже, в каком жанре эта книга была. Ни разу за прошедшие месяцы Максим не оставил компьютер включенным, ни разу не забыл активировать пароль.
– Ты не устала так лежать? – спросил он, выдергивая Олесю из тихого, неспешного потока мыслей и воспоминаний, в большинстве своем болезненного. Что она в нем нашла? Помимо того, что Померанцев красив и невообразимо небрежно поправляет упавшие на глаза волосы.
– Не устала. Тренирую шею, – ответила она, потянувшись всем телом.
– Собираешься играть кобру? – Максим спросил шутя, не думая, продолжая смотреть в экран.
– Для роли змеи я не так ядовита, – усмехнулась она и перевернулась на бок. Прямо сейчас по одному из дециметровых каналов должны были показывать их шоу – «Крэйзи тим», – где Олеся со своим самым ярым актерским недругом Каблуковым изображали психов и гонялись за какими-то сокровищами. Шоу заканчивалось на этой неделе, слава тебе господи.
– Скажи, почему ты решила стать актрисой? Ведь у тебя нет никакого таланта, – пробормотал Померанцев, распечатывая листы. Принтер жужжал, выплевывая их один за другим. То, что он считает Олесю бездарностью, не было для нее никакой тайной – Максим всегда так считал и ни от кого не скрывал, говорил это везде и при всех, вслух, не стесняясь.
– Скажи, а зачем ты уехал в свою кругосветку? Ты ведь тоже хотел прославиться? Многие люди прославились после такого, правда? – промурлыкала Олеся в ответ и с радостью (и страхом) отметила, как напряглись его плечи.
– Мне наплевать на известность, ты знаешь, – сказал он, нахмурившись. О нет, Рожкова так не думала. Ему не было наплевать, это уж точно. Он очень даже хотел стать известным и чтобы журналисты брали интервью, а все знакомые говорили – ну, это же Померанцев! Чего вы хотели? Это было предопределено.
– А я просто люблю кривляться. – Олеся встала с пола, подошла к зеркалу на стене и принялась корчить рожи – упражнение, которому ее учили еще в «Щуке». Смена эмоций, моментальный переход от счастья к горю и обратно. Главная проблема не в том, чтобы показать эти эмоции, хотя и это далеко не просто. Даже самый простой набор эмоций: радость, удивление, огорчение, подозрение, усталость, отчаяние, экстаз, страх, ярость – у большинства людей получался на редкость однообразно. А Олеся, между прочим, всегда входила в это самое большинство. Ярость, отчаяние и огорчение, к примеру, в итоге оборачивались одной и той же маской. Лицо далеко не у всех такое уж «говорящее». Олеся старательно «списывала» интересные выражения с чужих лиц, иногда запоминала, а иногда и фотографировала, а потом пыталась воспроизвести у зеркала, заставляя мышцы лица сокращаться и расслабляться не свойственным им образом. Также она нашла в Интернете забавную таблицу лиц с эмоциями и иногда по утрам в качестве зарядки просто делала все эти лица, исполняя номер настолько хорошо, насколько могла.
– Господи, ты опять! – поморщился Максим. Его лицо было очень даже «говорящим», и Олеся зачастую копировала именно его мимику, стараясь скрыть этот вопиющий факт. Он бы этого не одобрил. У кого-то талант, а у кого-то только один шанс – тренировка, учеба и практика. Олеся хотела успеха. Причем, в общем-то, совершенно любого. Успех позволил бы ей зацепиться и остаться на экране, в кадре или под светом софитов. Актеров было так много, а места на сцене было так мало.
– Я сегодня буду играть бабушку. Надо же мне порепетировать. – Олеся подумала, что Померанцеву куда сложнее, чем ей. Он хочет только определенной славы. Такой, чтобы он не просто был известен, а чтобы был гений, открытие года, чтобы никто никогда ничего подобного.
– Бабушку? Я видел этот спектакль? Это где?
– Молодежный студийный театр. Тебе будет неинтересно.
– Сколько можно бесплатно играть для любительских театров? – скривился Максим. Олеся оторвалась от зеркала, где докривлялась до того, чтобы делать пятачок из собственного носа, и подошла ближе к столу. Она перегнулась через стул и бросила взгляд на лист, упавший со стола на пол. Ее взгляд успел выхватить страннейшую, по ее мнению, фразу.
«…Колючка и Главный склонились над лицом Неизвестного, совали пальцы ему в нос и в рот, рвали волосы и давили ему на глаза…»
– Кто такой Главный? – спросила Олеся самым нейтральным голосом, на который была способна.
– Иди отсюда! – моментально взвился Максим. – Я же просил! Ты не должна мешать, все равно не поймешь!
– Почему ты считаешь, что не пойму? Что именно не пойму? – обиделась Олеся. Она знала, что лучше было бы не читать эту чертову фразу или хотя бы не задавать вопросов, не лезть под руку, не нарушать запретов. Но все это сейчас было так далеко, а она была взбешена этим. Не поймет? Почему это? В институте ей постоянно приходилось читать, читать и читать – сценарии, книги, пьесы. Они ставили Кафку, этюды по Манну, заучивали наизусть длиннющие монологи из творений Аристотеля или Аристофана. Олеся уже не помнила точно, чьи именно, но тогда она читала, и заучивала, и вгрызалась в самые заумные слова.
– Ты всегда так делаешь. Специально, да? Чтобы позлить меня? И чего ты хочешь добиться? Чтобы ушел? – Максим вынул листы из принтера, но они вдруг рассыпались по полу, и он бросился их собирать, а Олеся, действительно назло, подпрыгивала и вырывала куски фраз.
– Я хочу знать, о чем ты пишешь! Что в этом плохого? Ты же уже дописал, так почему не дашь мне читать? Потом книга выйдет, и все равно ее все прочтут! – кричала Олеся, пока Максим лихорадочно запихивал листы в папку.
– Уходи! – крикнул он. – Иди отсюда!
– Ну опять?! – Она отпрыгнула, потому что Максим чуть было не задел ее плечом, проходя мимо нее так, словно бы ее уже тут не было.
– И слышишь – я запрещаю, да, запрещаю тебе читать мою книгу. Даже когда она выйдет. Ты не смеешь. Потому что в тот день, когда ты ее прочтешь, между нами все будет кончено.
– Что? – вытаращилась Олеся. – Из-за того, что я прочту книгу?
– Ничего! Я просто не хочу, чтобы ты это делала. – Максим сощурился. – Это не для тебя написано.
– А для кого?
– Для других людей. Ты все равно не поймешь, не дано. Ты же как попугай повторяешь чужие слова, никогда не понимая их значения. Считай, это такой мой запрет. Заповедь для тебя, моя дорогая Ева. Нарушишь – и я изгоню тебя из Эдема.
– Я тебя ненавижу, – процедила свозь зубы Олеся, а затем развернулась и вышла в коридор.
– Не сомневаюсь. Можешь ненавидеть меня, так даже лучше. Но не смей читать книг. Не читай вообще никаких книг, слышишь?! – Максим кричал вдогонку, а Олеся бежала в ванную комнату, пытаясь заткнуть себе уши.
– Да пошел ты!
– Иди сама, – неожиданно зло отозвался он. – Ненавидит она меня. Какое счастье, что я не приехал на свадьбу. А что, если бы я на тебе женился? Какая была бы проза, боже мой! – Олеся слышала все это, хотя и закрыла уши руками. Слишком тонкие стены.
Впрочем, сколько раз она слышала это в разных вариациях, с модификациями в сторону того, какая у нее посредственная внешность, и какая прилипчивая она, и как он не понимает, что делает тут, рядом с ней в квартире, больше похожей на помойку.
– Я не собираюсь читать твою книжонку!
– Иди, играй свою бабку! Разве тебе не пора в твой отстойный театр?! – Голос Максима раздался очень близко, прямо из-за двери. Он говорил теперь очень, очень спокойно. Олеся открыла дверь и увидела его. Неожиданно полностью одетый и с папкой в руке, он стоял в дверях и смотрел на нее.
– Ты уезжаешь? – Олесин тон моментально изменился, и она тут же пожалела, что вообще затеяла все это. Что бы Померанцев теперь ни ответил, что бы она ни сказала ему, он точно не приедет сегодня домой. Лера это будет или один из миллиона его приятелей, которыми буквально набита Москва – какая разница. Он просто так не спустит того, что Олеся посмела ему наговорить. Она еще только думала об этом, а у нее уже болела голова.
– Только после вас. – Максим улыбнулся с саркастической галантностью.
– Не уезжай. – Лера была наиболее вероятна.
– Олеся, не устраивай сцен. У меня встреча с издателем, – сказал он тем же тоном, каким в свое время пробормотал «ясейчасвернусь». Олеся запаниковала и встала перед ним в проходе.
– А потом ты домой, да? – спросила она, заглядывая ему в глаза. Максим вздохнул, взял ее за талию, поднял и переставил позади себя, чтобы освободить путь.
– Я не буду ничего читать, обещаю, – пробормотала она.
– Это хорошо, потому что, если ты прочитаешь, я сразу уйду, все будет кончено. Про заповедь тебе – это я сказал серьезно, без шуток. И потом, мне совершенно не нужно ни твое мнение, ни твоя поддержка. Зачем тогда тебе напрягаться и читать?
– Почему тебе ничего от меня не надо? Что ты тогда вообще тут делаешь? – Олеся чувствовала, как против воли начинает злиться. Американские горки, с которых никогда не дают сойти на твердую почву. Максим взял ее за подбородок и чмокнул в губы.
– Я люблю, как ты стонешь во время секса. Это мне нравится, – пожал плечами он, закидывая рюкзак за плечо. – Это мне от тебя нужно, больше ничего.
– Я научилась этому на первом курсе. – Олеся проводила взглядом его исчезающую фигуру.
– Что ж, хоть какая-то польза от твоего обучения, – донеслось до нее уже с лестницы. Олеся бросила взгляд на часы. Спектакль начинался в восемь, ехать туда, в эту студию, было не больше получаса. Пока будет идти спектакль, Олеся, в сером пальто с каракулевым воротничком, в вязаном платке, в галошах и варежках, будет почти счастлива, потому что не будет помнить ни о чем. Она будет этой старушкой, повадки которой в свое время подсмотрела частично у бабы Ниндзи, она будет ворчать, будет поливать фальшивый огород из вполне настоящей лейки. Но потом спектакль кончится, а Померанцев не вернется сегодня домой. Только не после такого.
Этого не нужно было и проверять. Она отыграла спектакль – зрителей было всего ничего, человек двадцать, но для Олеси это не играло никакой роли. Спектакль был хороший, и она в нем была не так уж и плоха. Ей нравилась роль, она много готовилась, снимала саму себя на видеокамеру, смотрела, что можно сделать с пластикой, чтобы выглядеть не только старой, но и смешной. Иногда ковыляла, как самая настоящая жертва тяжелого многолетнего артрита, иногда вдруг подпрыгивала или подкрадывалась к другим актерам как молодая, вызывая у аудитории смех. Это было хорошо – слышать этот смех. Это примиряло Олесю с остальной действительностью.
– Ты была сегодня прям на высоте! – отметил другой актер, молоденький студент ГИТИСа. Молоденький-то молоденький, первый курс, а уже главная роль в этом спектакле. Олеся чувствовала себя с ними чудовищно старой.
– Спасибо, я просто… – Олеся не знала, что она «просто», так что «просто» кивнула и ушла в гримерку – смывать старость со своего двадцатичетырехлетнего лица. Домой она бы не пошла в любом случае. Позвонила бы Анне, напросилась бы в гости, осталась бы у нее ночевать… Но Анна не отвечала, видимо, была у клиента. Она много стригла по квартирам, изыскивая любые ресурсы и средства, чтобы рассчитаться со своими долгами.
Олеся попрощалась с другими актерами и вышла на ночную улицу. Можно было пойти к Нонне, но она живет всего через стенку от Олеси, их квартиры граничат балконами. И сидя у нее, Олеся будет слишком хорошо чувствовать, что Померанцева нет дома. Что он у Леры. Даже если он не у нее, Олеся все равно будет так думать. Нет, нельзя ехать к Нонне. Женька – ее трогать вообще грех. Валить все эти эмоции на беременную женщину – нет уж.
Олеся перебирала в телефонной книжке номера. Их было много. Каждая актриса хранит любые контакты на всякий случай. Продюсеры, которые так и не перезвонили. Администраторы проектов, куда Олесю не взяли. Редактор с «Первого канала» – просто чтобы в телефоне был контакт такого уровня. Режиссер, который когда-то хотел снимать фильм про провинциальный театр и намекал, что Олеся может его устроить. Какие-то любители игры в мафию. Куча народу, никого, к кому можно было бы завалиться на всю ночь. Не к Каблукову же ехать?
Олеся прошлась немного по улице, потом села на метро и доехала до Арбата – черт его знает, почему и зачем. Потому что знала, что там недалеко жила Лера? Возможно, Нонна в чем-то и права, когда говорит, что Олеся сама себя мучает и что в ней есть определенно что-то мазохистское. Рожкова прошлась по гудящему, полному ночной жизни Старому Арбату, а затем завернула в один то ли клуб, то ли бар – во всяком случае, хоть там и звучала живая музыка, какой-то жуткий громыхающий Hardcore, но пускали туда без билета и без приглашения.
– Что будете пить? – Бармен подскочил к Олесе буквально сразу, распознав в ней готового клиента – одного из тех, кто будет пить и будет пить много. Она вздохнула, улыбнулась, отвела за ухо выпавшую прядь тяжелых черных как смоль волос и кивнула.
– Буду. Буду пить, – и заказала «Секс на пляже», который был приторно сладким, но при этом с сильной кислинкой и, конечно же, с немного большим количеством водки, чем положено по рецепту. Клиента нужно разогреть. Олеся отпила немного «секса» и улыбнулась бармену.
– Что, как дела? – спросил он, видя, что Олеся скучает и не против переброситься парой слов. Может быть, даже ласковых.
– Дела отлично! – прокричала она поверх хардкора. – Только что прилетела.
– Откуда прилетели? – спросил бармен, которому, уж конечно, на самом деле было плевать, кто и откуда прилетел. На Арбат только и стекались люди, которые либо прилетели откуда-то, либо собирались улетать. Олеся отхлебнула еще один приличный «сексуальный» глоток, и настроение стало игривым.
– Да откуда я только не прилетела. Господи. – Она вытаращила глаза и сделала выражение лица удивленным (как с таблицы эмоций, детское изумление номер два).
– Что такое? – заинтересовался бармен.
– Я вообще-то не могу вспомнить, откуда прилетела. Я вчера совсем не выспалась, шел какой-то ужасный дождь, все промерзли как собаки. Потом еще и болтанка эта. – Олеся говорила и одновременно достала из сумки косметичку, принялась ковыряться там и что-то искать. На самом деле ничего ей там, в косметичке, не было нужно, но это тоже была часть игры. Говорить и делать что-то одновременно – это всегда притягивает внимание. Театральные актеры в спектаклях, пожалуй, даже чересчур пользуются этим. Актеры не могут и не должны просто говорить. Они должны при этом наливать чай, убирать чашки, расставлять чашки, переставлять чашки с места на место или… искать что-нибудь в сумке. Это придает достоверности действию. Даже Гамлет, принц Датский, не просто так произносит свой монолог. Он балуется с черепом, приковывая к себе взгляды.
– Много летаете? – заинтересовался бармен. Олеся извлекла помаду и принялась неторопливо красить губы. Понятное дело, говорить и красить губы одновременно невозможно. Пауза – это тоже клево. Олеся краем глаза заметила, что парочка ребят за барной стойкой краем глаза поглядывают в ее сторону.
– Работа такая, – пробормотала она наконец и чуть облизнула губы.
– Вы что, стюардесса? – спросили ребята сбоку, и в их глазах было море интереса.
– Ну да, – с максимально глупым видом пробормотала Олеся. – А я разве не сказала?
– Не-ет! – кивнул бармен. – Еще «секса»?
– Позвольте вас угостить, м-м-м…
– Жанна. – Олеся потянулась, а потом чуть подпрыгнула на сиденье. – Стокгольм. Мы прилетели из Стокгольма. И я должны бы помнить, потому что мы по пятницам почти всегда именно этот рейс делаем, но иногда нас распределяют по-другому, и в прошлую неделю я все время была на южном направлении.
– Серьезно?! – восхитился один из парней. Тот, который менее симпатичный. Более симпатичный просто смотрел оценивающе, прикидывал. – «Стюардесса по имени Жанна»?
– Ох ты, блин, – скривила губки Олеся. – Вы хотя бы представляете себе, сколько раз я слышала эту шутку.
– Ну, простите его, – вмешался второй, симпатичный. – Он у нас дурачок местный.
– Даже не знаю. Я просто хотела немного расслабиться. Честно говоря, я не слишком настроена на какие-то там… – Олеся замолчала и просто сделала глоток.
– Эти раздолбаи что, к вам пристают? – откуда-то из зала к их компании подошел высокий незнакомец в кожаной жилетке. Длинные волосы незнакомца были столь хорошо расчесаны и так блестели, что Олеся с трудом подавила желание спросить, каким шампунем он пользуется.
– Я еще не поняла, но такое возможно.
– Опасно ходить по Москве одной в такое время. Особенно такой красивой девушке, – пробормотал незнакомец. – Особенно стюардессе.
– Скажите, а в скольких странах вы бывали? – снова влез несимпатичный, но активный парень. Олеся радостно и с энтузиазмом разыгрывала из себя усталую, измотанную жизнью в небе стюардессу. Эта игра была – одна из ее любимых.
Правила игры простые, и они в нее часто играли еще в институте – ты должен всех уверить в том, что ты не ты, а стюардесса, или повар, или кинолог (это было особенно интересно, памятуя о том, что Олеся понятия не имеет ни о чем, связанном с собакам). Вторая часть игры – безопасно соскочить. Уйти, чтобы тебя не только не вычислили, но и проводили со всеми почестями, полагающимися стюардессе, идущей в рейс.
– Неужели ты не можешь остаться еще на чуть-чуть? – спрашивал через час Олесю тот, что был самым симпатичным. Идея переспать со стюардессой манила его, и он никак не хотел верить, что такое счастье пролетит мимо него, как «Боинг-747».
– Димочка, мне нужно еще поспать совсем чуть-чуть, а то я завтра усну прямо на регистрации пассажиров! – «пела» Олеся. – Ты сам разве хотел бы такую стюардессу?
– Я очень, очень хочу именно эту конкретную стюардессу, – прошептал ей Димочка, считая, что шепотом это будет более убедительно.
– Ох, даже не знаю. Дай я позвоню своему начальнику. – Олеся достала телефон и принялась набирать номер. В принципе было неважно, какой номер набирать. Главное было потом сказать, что начальник требует ее в гостиницу прямо сейчас. А гостиница тут за углом, так что провожать ее не надо. Уйти и исчезнуть не расшифрованной.
Но позвонила Олеся не кому-нибудь, а Артему Шебякину. Тому самому режиссеру, с которым она давно была знакома и который когда-то намекал ей на чуть ли не главную роль в фильме про провинциальный театр.
– Олеська! – Артем отреагировал на звонок бурно и радостно, даже радостнее, чем Олеся рассчитывала. – Ты откуда?
– Я тут… в каком-то баре… – Олеся помнила о роли, поэтому она растерянно огляделась по сторонам, словно пытаясь снова вспомнить, в каком она вообще городе. – Тут очень шумно.
– А я тоже в каком-то баре! – радостно воскликнул Артем. – Я в «Гадком койоте»!
– Я сейчас выйду на улицу! Я ничего не слышу! – Олеся сползла со стула, запоздало отметив, что с коктейлями она, пожалуй, перебрала. Наугощали, понимаешь, стюардессу. Ноги стояли нетвердо на шпильках приличной высоты. А ведь еще надо было идти, да еще желательно походкой стюардессы. Игра-то не окончена.
– О’кей. – Артем дождался, пока Олеся выйдет на улицу и таким образом из поля зрения Димочки и остальных любителей Жанны.
– Как ты поживаешь? – спросила Олеся, которая на самом деле понятия не имела, что сказать Шебякину.
– Да все просто в шоколаде швейцарского производства, – хихикнул явно нетрезвый Артем. – Так где ты, моя черноволосая муза? Как ты живешь? И в каком «каком-то баре» ты живешь? Потому что, если ты мне сейчас дашь адрес, я вот возьму, все тут брошу и за тобой приеду.
Олеся оглянулась на вывеску над своей головой. Она была пьяна, в депрессии из-за их ссоры с Померанцевым. Олеся была в паре переулков от дома Леры, где сейчас, скорее всего, был Максим. Но главным образом Рожкова была пьяна – и этого было достаточно, чтобы начать совершать глупости. Она назвала Шебякину адрес, сказала, что тут играет в стюардессу, чем «завела» его еще больше. Через двадцать минут Шебякин вломился в бар и с грозным видом вывел оттуда «снова вконец распоясавшуюся» Жанну, которой завтра лететь в Токио, а она тут… Ай-яй-яй! Ой-ей-ей! В такси они с Шебякиным хохотали как сумасшедшие, вспоминая выражение глубокого разочарования на лице Димочки. А Олеся даже попробовала изобразить это выражение – пригодится на будущее.
Шебякин вез ее к себе в квартиру на Кутузовском, приговаривая при этом, что несколько раз вспоминал Олесю и что сейчас она выглядит даже лучше, чем выглядела, когда он видел ее в последний раз. Она держала в руке открытую бутылку красного вина и старалась не думать ни о чем вообще. Мазохистка? Очень даже может быть. Как будет хорошо, если сейчас напьется и влюбится в Шебякина. С Померанцевым они никогда не хохотали вот так запросто над какими-то самыми простыми вещами. Даже имя, появившись в голове, тут же вызвало болезненный спазм в области сердца. Олеся только крепче сжала горлышко бутылки.