Простая математика
Дело Анны находилось в надежных руках, и в этом не было никакого сомнения. Адвокат Померанцева был хорош, и разрешение на работу, и временная регистрация в квартире были тому безусловным подтверждением. Проблема заключалась только в том, что все эти документы были на три месяца. Главная же цель – постоянный вид на жительство, который бы решил все проблемы раз и навсегда – почему-то ускользала, несмотря на то что по всем законам был положен Матгемейну без вопросов и вариантов.
Документы готовились пачками – выписки из домовых книг, какие-то письма, подтверждения легального въезда на территорию Российской Федерации, но затем все вязло в каком-то необъяснимом болоте. После месяца мытарств Анна нашла себя сидящей в бесконечной очереди в миграционном отделе и почти потерявшей надежду и веру. Надежду на скорое завершение всего этого, веру в померанцевского адвоката.
Сотрудник миграционной службы молчал, задумчиво перебирая бумажки в толстой картонной папке. Свидетельство о браке, перевод паспорта, заверенный каким-то штампом. Копии свидетельств о рождении детей, свидетельство о смерти первого мужа – уж это-то зачем тут, вообще непонятно. Кажется, и сотрудник тоже не особенно это понимал. Он был молод, не старше двадцати пяти. Наверное, не так давно из какой-нибудь юридической академии. Почти наверняка – чей-нибудь сынок, иначе не оказался бы на такой должности. Все места, где, так или иначе, решается судьба человеческая, – самые прибыльные, за исключением, наверное, операционной хирурга. Там зачастую решаются вопросы жизни и смерти, и весьма регулярно – за одну только зарплату, ну и за коробку шоколадных конфет.
– Алексей Леонидович, что-то не так? – спросила Анна, испытывая неприятные эмоции из-за затянувшейся паузы. Матюша сидел рядом, глядя в пол, и молчал. Он не понимал ни слова из того, что тут говорили, и не понимал, отчего житье-бытье с любимой женщиной, с законной женой может вызывать столько проблем. Также его задевало то, что его водили, как быка на веревке, по разным ведомствам и службам, но так и не сказали, в чем дело. Что не так, в чем проблемы? Анна улыбалась и говорила, что все решит. Матгемейн не хотел, чтобы она брала все на себя. На это уходило слишком много времени.
– Необходимо предоставить бумагу, подтверждающую официальные доходы. Вы что же, нигде не работаете?
– Я работаю парикмахером и визажистом, – пробормотала Анна.
– Вот и принесите, – кивнул Алексей Леонидович, равнодушно скользнув взглядом по ее рукам на коленях. Она все теребила ручки от сумки, и его это раздражало, но он сдерживался.
– Но почему вы раньше не сказали? У меня нет официального подтверждения, – возмутилась Анна, но тут же сбавила тон. Алексей Леонидович встал из-за стола и посмотрел в окно.
– Дело непростое. Возникают разные вопросы. Возможно, потребуется подтверждение из Ирландии, что ваш супруг не преследовался там за уголовные преступления, – пробормотал подлец Леонидович. Анна вздрогнула.
– Почему? Зачем? Он никогда ничего такого не делал! – Матгемейн поднял голову и обеспокоенно посмотрел на жену. Но она, как всегда, ничего не перевела. Алексей Леонидович обернулся.
– Мы не знаем. У нас нет данных. К тому же проверка из ФСБ до сих пор не пришла. – И он закрыл папку. – Принесите пока что данные по вашей работе.
– Но я не работаю официально.
– Это плохо, – нахмурился он. Прием был на этом окончен. Второй прием за месяц, который кончился ничем. Главное, никакой определенности. Ощущение складывалось что эта определенность и не наступит. Что сотрудники миграционной службы и поставлены для того, чтобы люди утопали в бумагах и пропадали бесследно, как только выйдут из их кабинетов.
– Хочет денег, – вздохнул адвокат, когда на следующий день Анна встретилась с ним.
– Он может нам реально отказать? – нахмурилась Анна. – Ведь Матюша мой муж!
– Он может тянуть дело. Теоретически они могут отказать. Есть ряд оснований, хотя список их ограничен. Жаль, у вас нет официальной работы. До тех пор, пока вы не подтвердите способность оплачивать расходы, теоретически они могут задерживать дело.
– Я не понимаю, как дать ему денег. Вот так встану и протяну конверт? – вытаращилась Анна, которой еще ни разу в жизни не приходилось давать взяток. Зато вполне часто случалось видеть по телевизору, как арестовывают людей, которые пытаются это сделать.
– Вам не придется. Мы можем этого и не делать. Я знаю, что вы ограничены в средствах. – Адвокат говорил, а Анна уже знала, что, конечно же, это единственный вариант. И что придется это сделать, как бы она ни была ограничена в средствах.
Через несколько дней Матгемейн протянул ей конверт. Когда Анна увидела его в руке мужа, даже вздрогнула, предположила, что он все-таки как-то понял, что происходит, и раздобыл откуда-то денег. В конверте действительно лежали деньги. Пятнадцать тысяч рублей.
– Спасибо, – кивнула она и поцеловала его. Ей нужно было еще пять тысяч долларов, чтобы подкупить миграционную службу.
– I wanna know everything. I can help, – сказал Матюша, и Анна испытала болезненный укол в области сердца. Конечно, он хочет знать. Может, сказать? Может, муж пойдет и найдет где-то двадцать пять тысяч долларов, чтобы решить все проблемы? Учитывая то, что Матюша играл несколько ночей подряд в ирландском пабе, после чего днем спал как убитый, прямо в одежде, пропахшей табачным дымом. Сколько ночей его не будет рядом, если нужно будет «наиграть» двадцать пять штук?
– Я знаю, не волнуйся, – ответила Анна и убрала конверт в шкафчик на кухне, туда, где у них лежали деньги на текущие расходы – для бабы Ниндзи, для детей, на продукты.
– I love you, – пробормотал он. – Я люблю тебя. Пойдем гуляться? – В его запасе появлялось все больше русских выражений, а то, как он произносил их, неизменно заставляло Анну улыбаться. Она расхохоталась.
– Пойдем гуляться. И детей возьмем, – добавила она. Матюша кивнул и подскочил с дивана. Все впятером, они пошли на прогулку в их парк около Затона. Нужно было нагуляться, пока в Москве не началась настоящая зима.
Анна смотрела, как близнецы сражаются с Матгемейном на срезанных с дерева палках и Матгемейн смеется, отбивается и отскакивает, отбивая ногами ирландский степ. Да, возможно, она была неправа. Может быть, нужно было сесть и поговорить, и рассказать о долгах и о проблемах. Объяснить мужу, как у них в России делаются все дела. Она даже почти решилась на это, но в последнюю минуту передумала.
Обстоятельства изменились. Несколько постоянных клиенток позволили ей собрать приличную сумму за последние несколько недель. К тому же Олесино предложение – если Анна принимала его, то ее официально, по трудовой книжке, которой у нее никогда в жизни не было, брали на работу. С ней были готовы подписать настоящий контракт на семь месяцев, и, таким образом, в руках бы оказалась та самая, так необходимая бумажка о трудоустройстве и зарплате.
Одна проблема – придется уезжать на съемки. Непонятно, на какой срок. Три-четыре месяца? Матюша взбесится в любом случае. Зато деньги – контракт с киностудией позволит полностью расплатиться с адвокатом и взяткой. Остатки долгов за квартиру – это уж дело десятое. Об этом вообще можно не беспокоиться, эти деньги она отдавала несколько лет и потихоньку отдаст все. Не вопрос. Проблема только в том, что скажет Аннин муж, если узнает, что она согласилась на этот контракт, не спросив его разрешения и не поставив в известность.
– Я поеду, – ответила Анна после минутного раздумья. – Никаких вариантов, еду в Самару.
– Ура! – воскликнула Олеся, которую одно только присутствие Анны рядом на съемках умиротворяло и придавало дополнительных сил. Нонна только покачала головой, встала и включила чайник.
– Ничего и не «ура». У нас тут будет два ваших официальных мужа, не имеющих понятия, чего происходит. Верно? И в перспективе два скандала? – язвительно уточнила она.
– Мой не скандалит, у него словарного запаса не хватает, – заступилась за Матюшу Анна. И тут же отвернулась от Нонны, сделала вид, что полностью поглощена приготовлением чая.
– Зато может напиться, – напомнила Женя, вызвав возмущение подруги. Зачем напоминать о таком? Да, когда Матюша зол, вполне может напиться. Ирландцы в этом смысле недалеко от русских ушли. Умеют, что называется, «квасить». Один раз, когда Анна приехала поздно ночью, Матгемейн встретил ее в прихожей – он там так и сидел на тумбе, одетый и обутый черт его знает сколько времени. Когда Анна вошла в дом, он встал, кивнул ей, вышел и вернулся через несколько часов в практически невменяемом состоянии. Если бы не Анна, в дверь, наверное, не вошел бы – так и торчал бы на лестничной клетке. Маленькая месть не говорящего по-русски мужчины.
– Я ему объясню, – буркнула Анна. – Он поймет.
– Что муж поймет, если ты не собираешься ему говорить о долгах? – удивилась Нонна.
– Придумаю что-нибудь, – пожала плечами Анна. – А ты зачем пирог ешь? Там сахар!
– Ниже пояса бьешь? – Нонна демонстративно отложила кусок Анниного пирога, который так любила, и обиделась. Скрестила руки на груди и надулась. Анна достала из холодильника фруктовое желе и протянула его подруге.
– С сорбетом.
– Бедная я, бедная, – оттаяла Нонна. – Ну а ты, Олеська? Померанцев же тебя живьем съест.
* * *
Померанцев мог бы, в этом никто не сомневался, но все, чем сейчас была занята его голова, – это вышедшая в печать книга. Олеся увидела ее в витрине одного книжного магазина и буквально застряла на той улице, стоя перед стеклом и глядя на то, что было строжайшим образом запрещено трогать, смотреть и в особенности читать. Книга стояла на подставке, не в центре витрины, а как бы сбоку. На заднем плане красовался плакат с улыбающимся, загорелым лицом Максима – собственно, именно он-то и заставил Олесю остолбенеть и застыть перед витриной.
Она хорошо помнила эту фотографию, Максим сделал ее в Италии, как раз в тот год, когда они были врозь, когда он бросил Олесю со словами о том, что она душит его талант и мешает по-настоящему раскрыться и творить. Определенно теперь ему ничто не мешало. Он смотрелся отлично: молодой и талантливый, открытое смеющееся лицо – Олесе так редко удавалось увидеть такое выражение вживую. Загар уже давно сошел, и привычная москвичам бледность немного портила его красоту. Олеся не замечала этого, пока не увидела этой фотографии.
Глядя на беззаботного красавца с плаката, она в очередной раз спросила себя, а не приснилась ли ей их свадьба. Не сошла ли с ума от любви, не придумала ли продолжения их истории? Вдруг на самом деле он никогда не возвращался? Что, если она вообразила тот день, когда Померанцев, загорелый и самоуверенный, появился в ее квартире? Что, если на самом деле он ушел от нее со словами «я сейчас вернусь», слившимися в один быстрый звук, а потом выкинул ключ от квартиры и больше никогда не вспоминал о девочке Олесе, безумно влюбленной в него и невыносимо навязчивой.
Олеся смотрела на фотографию и крутила эти мысли в голове, как стеклянные шарики в ладони. Что, если она уже давно в сумасшедшем доме и ей делают уколы и пытаются вернуть в реальный мир, в котором Померанцева нет. А она сопротивляется из последних сил, и придумывает свадьбу, и убеждает себя, что эта странная, ненормальная, болезненная любовь охватила теперь их обоих.
Померанцев улыбался с плаката такой равнодушной, отстраненной улыбкой. Олеся замерла на секунду перед стеклянной дверью магазина, а затем вдохнула поглубже и зашла внутрь. Книги были разложены на столике перед входом, они стояли, лежали, стопками и вразброс – обложкой или оборотом вверх. И со всех книг на Олесю смотрел он – ее муж Максим Померанцев.
Та же фотография с витрины, только маленькая, размещалась на обороте книги. Спереди обложка представляла из себя какую-то замысловатую сюрреалистическую картину, одну из тех, которые рисуются наркоманами – абсурдное количество деталей, разбросанные детали каких-то механизмов, части чьих-то лиц, выведенные с невообразимой точностью и дотошностью, но безо всякой логики и смысла. Люди, висящие в воздухе, кот, летящий в сторону.
Олеся приблизила лицо к обложке. Она знала, что ей категорически запрещено читать и даже смотреть на книгу, и от этого было еще интереснее и волнительнее. С холода руки плохо слушались, и девушке пришлось приложить усилия, чтобы раскрыть книгу на нужной странице. Она называлась «Камео». Что значило это слово, Олеся не знала. Может быть, чье-то имя?
Соблазн был велик. Купить и прочитать. Ничего не сказать мужу. Жить дальше, как Раскольников, зная, что преступление совершено и заповедь нарушена.
«Портрет страсти, соединение времени и места, повествование, сотканное из аналогий и метафор, тонкая грань между личностью и событием, где одно порождает другое…»
– Гхм! – скривилась Олеся. Что ж, кто бы сомневался, что аннотация окажется столь замороченной. Портрет времени и места? Господи, боже мой! Что это значит? Олеся посмотрела в последний раз в глаза Максиму с фотографии. – Не буду, не буду, ладно!
Она шла с репетиции и была в исключительно хорошем настроении, чтобы нарушать заповеди. Шебякин был доволен и тем, как Олеся играла роль, и тем, как она похудела. Всего неделя на кофе – и ее черты приобрели необходимую хищную резкость, и круги под глазами стали ярче. Никто не сказал, что нужно выглядеть красиво. Она должна была выглядеть в кадре так, словно в любую минуту готова покончить с собой. Натянутая струна.
Олеся открыла дверь своим ключом, в последний раз позабавившись мыслью о том, что все это – весь этот мир, в котором она сейчас живет, с любимым мужем, с главной ролью в руках – вымысел, порожденный больным воображением. В квартире вкусно пахло. С тех пор как Олеся стала худеть, Померанцев (вымышленный или натуральный, не имеет значения) словно с цепи сорвался – готовил почти каждый вечер, словно умышленно стараясь свести с ума голодную Олесю. Вызов брошен. Чего ты хочешь больше – мяса с румяной сырной корочкой или прыгать голой на крыше здания провинциального театра.
– Есть будешь?
– Уже поела. Я просто посижу с тобой. – Вызов принят. Олеся заварила себе горячего чаю и приготовилась к тому, как трудно будет смотреть, как Максим ужинает. Бледный, не тот, что на плакате. Оживленный, мирно настроенный, странный.
– Что делала? Что-то тебя целыми днями нет?
– К утренникам готовлюсь, – усмехнулась Олеся. – К новогодним. На деньги от утренников потом могу год жить.
– Снегурочка ты моя. – Померанцев плюхнулся на стул, поджал под себя ноги и принялся с аппетитом есть. – Ты курить начала, да, моя девочка? Или это для роли Снегурочки в утренниках надо курить? – Вопрос был задан ровным тоном без каких-то эмоций или подозрений, но Олеся тут же встрепенулась. Что-то было не так. Померанцев назвал ее «моей девочкой»? Плохой знак, недобрый.
– На репетиции. Рядом со мной курили много, – ответила она. – А что?
– Так, ничего особенного, – пожал плечами Померанцев, продолжая поедать свое мясо. Вот только он не сводил взгляда с Олеси.
– Пойду прилягу.
– Ты похудела, – бросил он. – Тебе не идет.
– Да? А все мечтают быть худыми, как щепки.
– У тебя анорексия? Почему? – Этот легкий, неестественно веселый тон начал раздражать Олесю.
– Может быть, у меня депрессия.
– Я хочу, чтобы ты съела мясо. Приготовил его для тебя, девочка моя. Там еще полная сковородка.
– Не хочу, я же сказала. – Олеся попыталась уклониться от его взгляда, но не смогла, Максим изогнулся, подхватив тарелку, и заглянул в глубь Олесиной души, открытой книги, в которой он так любил рисовать на полях неприличные картинки.
– Не хочешь или не можешь?
– Не хочу. – Она сглотнула, чувствуя запах мяса, который распространялся вокруг тарелки.
– Тебе велели похудеть, верно? – Максим, вероятно, решил, что в его руках уже достаточно информации, чтобы делать выводы. К сожалению, вполне верные. – Это нужно для какой-то роли?
– И что с того, если это даже и так! – Олеся невольно повысила тон, используя звук в качестве средства самообороны. – Какая разница? Ты все равно считаешь меня бездарностью.
– Это не я считаю, жизнь так сложилась, – хмыкнул Померанцев. – Так что же это за роль? Поделишься?
– Нет! – рявкнула Олеся.
– Нет? – вытаращился Максим, изумившись на этот раз искренне и в полной мере. – Почему?
– Ты же не даешь мне читать свою книгу? А это вот мой запрет для тебя. Не лезь в мои дела.
– Я буду лезть во все твои дела. Всегда, ты что, забыла? Ты – моя жена! – Лицо Померанцева перекосилось от ярости. – Я буду делать все, что пожелаю. Девочка моя, думаешь, ты можешь скрыть что-то? Думаешь, что настолько хорошая актриса?
– Я – вполне хорошая актриса! – Олеся убежала в комнату, но Померанцев настиг ее там в три прыжка.
– Значит, все-таки не зря ты переспала с этим режиссером, да? Так ведь получается? Как там его зовут? Артем Шебякин, верно? Еще одна бездарность, которая возомнила о себе невесть что.
– Откуда ты…
– Я все знаю. Иди сюда. – Голос Максима изменился, взгляд потемнел. – Хочу, чтобы ты разделась.
– Нет уж, – замотала головой Олеся.
– Здесь и сейчас. Ты расскажешь мне, каково это – быть актрисой. Что же ты чувствовала, моя девочка, когда боролась за место под солнцем. Этот Шебякин – совсем не урод. Впрочем, дело вкуса. – Померанцев достал из кармана пачку сигарет и достал оттуда – не одну, а две сигареты. Одну он протянул жене.
– Сейчас ты должен спросить, каково это было. Хорошо ли мне было с ним, да? Ты это хочешь знать, верно? – Олеся усмехнулась и протянула руку, чтобы взять предложенную сигарету. Максим схватил за руку, притянул к себе и одним рывком сорвал с нее платье. Пуговицы на спине оторвались и с негромким стуком попадали на пол. Олеся отскочила к стене, где осталась стоять в одном только белье. Максим ощупал взглядом сильно исхудавшее тело и только потом протянул ей сигарету и элегантно поднес к ней зажигалку. Джентльмен, мать его.
– И каково же это было? Впрочем, не стоит. Этот вопрос слишком уж банален. Какая разница. Ведь ты получила эту роль, верно? Я звонил на студию, узнавал. Главная роль! Вау, неплохо, моя дорогая. Можно с уверенностью сказать, что ЕМУ было хорошо. Это уж факт, верно?
– Верно! – Олеся выдохнула дым прямо в лицо Померанцеву, даже не пытаясь прикрыться. – Ему было со мной замечательно. Настолько, что он дал мне роль. Остается еще один вопрос, дорогой.
– Какой, дорогая? – Померанцев откровенно наслаждался ее наготой.
– Сплю ли я с ним сейчас. Как ты думаешь, да или нет? – Олеся медленно, с манерностью, свойственной стриптизершам, стянула с себя бюстгальтер и швырнула в лицо Померанцеву.
– И что же ты ответишь на этот вопрос? – спросил Померанцев, бледнея.
– А разве ответ не очевиден? Разве это не такой же простой вопрос? Конечно же, я с ним сплю. Это – одно из условий работы.
С минуту они сверлили друг друга взглядами, полными ненависти, а затем Померанцев пересек комнату, и тишину нарушил звук пощечины. Олеся невольно схватилась за щеку, а Максим попытался ухватить ее за запястья.
– Оставь меня в покое! – закричала она. Закричала громче, чем он ожидал, и каким-то чудом ей удалось выскользнуть из его рук. – Иди к своей Лере! Убирайся!
– Иди сюда, – прорычал Максим, но Олеся уже бежала к дверям квартиры. Она подхватила с вешалки мужское полупальто, опередив Померанцева буквально на несколько сантиметров. Его дыхание слышалось у нее за спиной, дыхание демона, разрушающего ее жизнь.
Олеся вылетела на лестничную клетку как была, босая, в тонких капроновых колготках, с померанцевским полупальто в руках. Она летела по лестнице и смеялась, хохотала, билась в истерике. Только на первом этаже, подлетев к почтовым ящикам, решилась остановиться. Нацепила на себя пальто, огляделась, прикидывая, стоит ли опасаться погони.
– Перестань! – крикнул Померанцев со второго этажа. – Простудишься, дура!
– А ты будешь навещать меня в больничке? – крикнула Олеся и расхохоталась.
– Не дури. – Померанцев, взлохмаченный и босой, появился на лестничной клетке, и тогда она распахнула дверь подъезда и вылетела на улицу. От первых заморозков лужи застыли, и кромка льда, совсем еще тонкая, ломалась под голыми ногами. Ледяная жижа обжигала ступни, заставляя бежать еще быстрее. Благо бежать было недалеко. Через несколько минут дверь в квартиру Анны открыл Матгемейн – сонный, в шортах и с голым торсом, он буквально остолбенел, когда Олеся влетела в их дом.
– Господи, что случилось? – всполошилась баба Ниндзя, которая всегда появлялась там, где происходило самое интересное.
– Муж ревнует, Полина Дмитриевна, – истерически весело прокричала Олеся. – Вы меня оденьте во что-нибудь, а то у меня сейчас воспаление легких начнется.
– Ты совсем свихнулась со своим Померанцевым? – практически кричала на нее Анна, запихивая ноги в таз с горячей водой и горчицей. Олеся взахлеб рассказывала о том, что случилось, и пила водку из чашки – все так спешили, что не стали искать рюмки.
– Он же сейчас сюда припрется, – волновалась баба Ниндзя.
– Ничего, не страшно, – фыркнула Анна. – Матгемейн ему покажет! Да, Матюша? – И тот кивнул. Никогда за его развеселую жизнь еще не приходилось видеть, как посреди ночи женщина прибегает вот так – в одном только мужском полупальто, колготах и трусах, с красной щекой и с истерическим смехом. Если бы Померанцев рискнул сунуться в дом к Анне прямо сейчас, ему бы определенно было несдобровать. Но он не пришел. Умный, засранец.