Неделю назад я умерла. Всю эту неделю я наблюдала за собой, несколько отстраненно, сверху. Пыталась понять – каково это, быть мертвой. Руки – ноги на месте, в голове бродят какие-то сумбурные мысли типа: пить чай или не пить? Зачем пить чай? Слова застряли в горле комом. Воздух через этот ком идет плохо, сочится через пластилиновую бесформенную массу, с трудом перебирается через грудь к легким и оседает, не давая ни насыщения, ни удовольствия. Дышишь, а надышаться не можешь, словно бы часть легких просто исчезла. Нормально для умершего. Глаза равнодушно смотрят на стены своей привычной комнаты, но в ней нет больше ничего, что бы радовало или раздражало. Словно бы та туча, что сгустилась вокруг меня в день, когда Артем вышвырнул меня из своего дома и из своей жизни, так никуда и не делась. Осталась, нависая пеленой, сквозь которую никакие чувства не доходят до меня. Родители, брат, телефонные звонки. Умыться, почистить зубы, застелить кровать. Лечь на нее и пролежать весь день. Подняться, расстелить постель, почистить зубы и лечь обратно. Зачем чистить зубы? Зачем застилать кровать? Я носила траур всю неделю. Нашла черную водолазку, черные джинсы и черные носки. В черном как-то спокойно. Словно бы сама себя отпеваешь. Что же делать? Что делать? Нужно ли что-то делать? Где взять воздуха? В тот день я бродила по городу, не в силах собрать себя по распавшимся частям. Куда идти? С кем поговорить? Кто согласится разделить со мной мою боль? Кто поверит, что вокруг меня зависло это поганое черное облако?

– Явилась? Глаза твои бесстыжие! Видеть тебя не могу!

– Что, нагулялась? Шалава.

– Дрянь, дрянь, дрянь! – отдавалось у меня в ушах. При мысли о подобном диалоге домой идти мне хотелось меньше всего. Только не сейчас, не сию минуту. Если бы у меня был Мишка, если бы он все еще был! И почему Артем разбил все, что у меня было? Чем я так уж плоха, что можно выкинуть на помойку меня и все, что у меня есть?

– Ты навязывалась! Напилась! Тебя тошнило! – отвечал мне изнутри кто-то гадкий и жестокий. – Кому ты такая нужна?

– Никому, – отвечала я себе и шла бродить дальше. Может быть, если бы я в тот день дошла бы хоть до Таньки, моей одноклассницы, живущей в соседней пятиэтажки, может тогда все и сложилось бы иначе. Может быть, я не умерла бы. Но Таньки не было дома, она уехала на дачу на все лето. Я осталась совершенно одна, шла, не понимая, что же мне теперь делать. Пустоты, черные дыры, провалы, разрывы. Больно, больно, больно… К вечеру я уже совсем не понимала ничего. Если бы мне предложил сейчас прыгнуть с моста и сказали бы, что от этого мне точно, гарантированно станет легче – я бы прыгнула.

Мне предложили прогуляться в хорошей кампании. Никогда раньше я не думала, что меня могут изнасиловать. Чего меня насиловать, когда я так нуждаюсь в сильной мужской руке? Скажи мне, что я тебе нужна – и я пойду так. Теперь, после того, как Артем показал мне место, которого я заслуживаю, я бы уж точно не отказала бы. Он подошел и спросил:

– Девушка, не подскажете, который час? – несколько несуразный из-за слишком крупных плеч при небольшом росте. Кожаная куртка, спортивный костюм под ней. Помятое, какое-то непропорциональное лицо. В целом – обычный парень, веселый, улыбающийся.

– Не знаю, – пробормотала я. Мысли в голове отсутствовали, интуиция молчала, закрытая черной тучей, равномерно расположившейся вокруг меня.

– Почему такая девушка гуляет совсем одна? – чем-то он мне напомнил братца. Самоуверенный молодой кабан, даже со своего небольшого роста смотрящий на женщин свысока.

– Не знаю, – я, и правда, не знала, что отвечать. Он быстро, молниеносно развивал события. Так, что я не успела даже подумать, хочу я знакомиться с ним или нет. Не оставил мне выбора, по сути.

– Поехали с нами.

– Куда?

– У нас тут вечеринка, день рождения друга. Ну так как?

– Не знаю, – протянула я, но он уже взял меня под локоть и твердо повел к машине. У меня зашевелились некоторые сомнения, однако из-за парализованной воли я только слепо подчинялась, не понимая, что происходит. Наверное, со стороны это выглядело как обычное уличное знакомство.

– А куда мы поедем? – спросила я, с сомнением глядя на набитую людьми темную иномарку, в которую меня подталкивал сесть этот улыбчивый коротышка.

– Там увидишь.

– Иди к нам, – раздался женский голос из машины. Я вдохнула и села к ним. Двери закрылись, машина тронулась с места и я тут же пожалела о том, что села в нее.

– Прости, – прошептала щупленькая девушка.

– За что? – не поняла я.

– Они заставили тебя позвать.

– Замолчите, девчонки. Шампанского налить?

– Куда мы едем? – снова спросила я, но про себя уже все понимала. Я была большой девочкой, теперь уже от меня ничего не будет зависеть до тех пор, пока эти мужчины не сочтут возможным выпустить меня из машины. Господи, если бы не это проклятое черное облако, не эта беда, разорвавшая мое Я на части – никогда бы не было меня в этой машине.

– Ты там, где тебе самое место, – раздался голос в моей голове. Я не была с ним согласна, но это ничего не меняло. Я была там, где была.

– Выпей! – скорее скомандовал, чем предложил толстый амбал, сидящий около окна рядом с девушкой. Девушка выглядела очень плохо. Какого-то серого цвета, усталая, под глазами круги.

– Давай, – согласилась я. Мы катили по улицам, я теряла ориентацию.

– Ну что, девчонки, отдохнем? – повернулся с переднего сидения к нам красивый молодой человек. Тонкий профиль, изящный черты. Эстет.

– Давай еще одну возьмем, – сказал, не поворачиваясь, шофер.

– Зачем? Нам и посадить некуда.

– Посадишь к себе на коленки, – хохотнул сидящий рядом со мной коротышка. Он противно брызгал слюной и ощупывал мои колени. Я сцепила зубы и вливала в себя шампанское. Наверное, я заметно нервничала, но это только веселило его.

– Смотри, смотри, какая краля идет! Останови! – закричал толстый. Машина тормознула, коротышка выскочил. Из машины было плохо видно, но девушка, по-видимому, его послала подальше.

– Можно покурить? – спросила я.

– Только из машины выйди. – Бросил шафер, – здесь и так дышать нечем. Такой заботливый. Мы с девушкой вышли и закурили. Рядом с нами стоял толстяк, но смотрел он на коротышку. А в какой-то момент он даже и вовсе от нас отошел.

– Бежим? – спросила я.

– Я боюсь, – прошептала она.

– Я тоже, – сказала я. Странно, мне надо было бежать без оглядки. В двадцати шагах от меня сиял огнями вход в метро. Китай-город. Центр. Полно людей. Но мы тянули и медлили. Страх парализовывал.

– Ну-ка, девочки. В машину, – крикнул шоферюга. И тут я понеслась. Девушка с серым лицом бросилась за мной, но нас обеих перехватили толстяк с коротышкой. Не глядя на людей, не слушая наших криков «помогите», они затолкали нас внутрь. Я сжалась в комок и инстинктивно принялась бормотать:

– Простите, я не буду больше, простите. – Коротышка замахнулся, но не ударил.

– Поехали отсюда, – сказал он шоферу. Сквозь стекло я видела, как небольшая толпа людей стояла и молча смотрела на нас. Один пожилой дядька пристально смотрел в салон машины и что-то возбужденно кричал. Я встретилась взглядом с другим, стоящим с краю. Мы уже отъезжали, он словно споткнулся о мой умоляющий взгляд. Отвел глаза и быстро пошел в сторону метро. Никто, ни один человек не помешал затолкать нас в машину, хотя рядом было полно людей. Я оглянулась на девушку. Она всхлипывала, вытирая кровь в углу губы. Ей досталось сильнее, чем мне. Ее затолкали первой, и в превентивных целях профессионально избили. Быстро, практически без следов, только нечаянно локтем задели челюсть. И конечно, после этого мы с ней перестали проявлять признаки малейшего сопротивления. Спокойно пили шампанское, поддерживали разговор. Все защитные механизмы моего тела говорили – терпи. Только бы не били, только бы выбраться живой. Только бы выжить. Не знала, что я так хочу жить. Не знаю, зачем так хотеть жить, когда жить больше не зачем.

– Раздевайтесь, – спокойно и холодно бросил нам шофер, когда нас привезли на какую-то подмосковную спортивную базу. Огромный дом, бассейн, баня, столы с водкой и колбасой.

– Что стоишь? Раздевайся! – одернул меня лично коротышка. В зале бродило еще около десяти человек. Они с интересом смотрели на нас, но во взглядах еще читалась некая брезгливость. Я задавила свои чувства, заставила себя также спокойно и холодно стащить с себя одежду. Зажмурилась и… Следующие несколько часов были настоящим кошмаром. Я старалась не замечать, не понимать ничего того, что делали со мной. Не помнить, не знать. Это не я, это не со мной. Я умерла, а это не я.

– У меня жена и двое детей, – вдруг вклинилась в мой мозг дикая фраза. Толстяк, голый и удовлетворенный, пил со мной водку и изливал душу. Господи, какая дикость! Я, по-видимому, выгляжу так спокойно, что он считает, что мне даже можно доверить свои поганые чувства.

– Дочери есть? – спросила я.

– Младшая. Такая хорошенькая, – пьяно умилялся он.

– Я желаю тебе, чтобы ее тоже изнасиловал бы такой же скот, как и ты. Много таких же скотов, – как-то буднично и отстраненно выдала я. Он дернулся и уставился на меня. Сейчас будут бить, мелькнула мысль. Но уже теперь она не напугала меня. Ничего хуже того, что есть, уже и быть не может. Пусть бьют. Я не хочу больше жить. Я умерла.

– Зачем ты так? – нелепо и смешно обиделся он. – Я же тебя не обижал!

– Нет? – расхохоталась я.

– Ну…Ты и не сопротивлялась.

– А что бы это изменило? – спросила я так, как спрашивают, понравился ли спектакль. Он отошел и больше не подходил, подавленный моими пожеланиями. Но и без него на мою душу хватило. Через четыре часа все устали и перепились. Все, кроме шофера. Я уже ни о чем не думала, мне было просто до жути больно. Я скулила и умоляла больше не трогать меня.

– Говорил, нужно было брать еще одну. Та тоже уже в отрубе. – Я посмотрела на девушку. Катя, так она сказала, ее зовут. Она лежала на скамейке, закрыв глаза. Цвет лица – покойник натуральный, свежий. Ей уже все равно было, что она голая. Как и мне, впрочем.

– Дайте чаю, – попросила я.

– Можете одеваться, – бросил шофер, – дома у мамы чаю напьетесь.

– Кать, помочь тебе? – спросила я. Все-таки мне было легче, непонятно почему, но я держалась на ногах. А она почти проваливалась в бесчувствие. Меня выбросили на Ленинградском шоссе, ее увезли дальше. Думаю, что тоже выкинули где-то по дороге. Просто не хотели, чтобы мы встретились с ней.

– Про милицию даже не думай. Радуйся, что жива! – бросил мне на прощанье шофер.

– Будь ты проклят, – бросила я ему и побежала вглубь дворов. Страх перемешался с ненавистью. Ненависть переросла в отчаяние. Я умерла. Уже ничего не будет прежним. И то, что случилось, вполне справедливо случилось именно со мной.

– Сама виновата, – как сказала бы мать.

– Дошлялась. Ходишь как проститутка, в штанах своих, еле на жопу налазящих. Вот и нарвалась. – Сказал бы отец.

– Так тебе и надо. Поделом, – порадовался бы брат. Порадовались бы они, что оказались так правы, если бы я им сказала бы хоть слово. Если бы я хоть кому-то сказала бы хоть слово. Но я не сказала. Мне было трудно дышать, воздух не проходил внутрь. Часами я сидела неподвижно в ванной, подставив ладони под струи теплой воды. Я носила траур и смотрела сухими глазами на лица родителей. У меня совсем не было слез. А они так и не спросили, что со мной случилось. Они поняли, что случилось нечто, но никто ни разу не спросил:

– Что с тобой, дочка? – Они старательно делали вид, что ничего не происходит. С того дня в нашем доме поселилась тишина. Никто больше не спрашивал меня, куда я иду и что делаю. То короткое время, которое я еще жила дома, все старательно делали вид, что меня там уже нет. В милицию я не пошла. Мне даже в голову не пришло, что там мне могут чем-то помочь. Такие же скоты, только в погонах. Будут смотреть своими сальными высокомерными глазками, выспрашивать подробности. А в душе тоже не сомневаться: виновата сама. Раз нет на тебе и царапинки, значит, не сопротивлялась. Шалава. Если бы только Танька была в Москве. Если бы была, я бы ей рассказала, как болит у меня все внутри. Что на белье появились странные коричневые пятна – не кровь, а не пойми что. Рассказала бы, что мне страшно, что они меня заразили чем-то ужасным. Рассказала бы, как мне хочется найти их и убить. Каждого. Но Таньки не было, и я написала это все на бумаге. На этих самых листках. Чтобы хоть как-то выкинуть это из себя. Написала, но теперь чувствую, что ничего ровным счетом не изменилось. И вряд ли изменится когда-либо. Уж точно мне нет больше места среди живых.