Глава 1
— Бастель!
Дядя Мувен был рад мне.
Действительно рад. Наверное, оттого, что упредил всех, поймав меня в зале левернской гостиницы.
На нем был коричневый дорожный костюм, новенький, с иголочки. Через руку была перекинута рыжеватая накидка. Франтоватая трость выглядывала из подмышки костяной конской головой.
— Здравствуйте, дядя, — сказал я.
Я был серьезен и сдержан. Видно было: думаю о пропавшем отце.
Мы обнялись.
— А ты возмужал, возмужал на юге, — дядя отстранился, изучая мою фигуру круглыми желтоватыми глазами. — Вытянулся. — Он пощупал бицепсы. — Как говорят у нас, охотников, заматерел. Ассамеев гонял?
— Было такое.
Дядя сцепил пальцы на объемистом животе.
— Обедал уже?
— Нет. Только приехал.
— Если не возражаешь, я пообедаю с тобой.
Чертам дядиного лица было далеко до фамильных.
Кровь Кольваро выдавал разве что нос, прямой и тонкий, а все остальное — толстые щеки, толстые губы, курчавый волос, родинка под совиным глазом — было не пойми чье. Но все ж — дядя.
По короткой лесенке мы спустились в полутемный гостиничный ресторан.
Плотные шторы. Круглые столики. Лампы с колпаками цветного стекла. На стенах — литографии с модными нынче сценами охоты.
Столик я выбрал в углу, подальше от входа.
На бахромчатой скатерти выгибали бумажные шеи розовые салфетные лебеди. Дядя Мувен тут же распотрошил своего.
— Жарко здесь что-то, — доверительно сообщил он мне, опустившись в низкое кресло. Салфетка промокнула пот над губой и занялась двойным подбородком.
Прощай, лебединое крыло, подумал я.
Чтобы видеть, что делается в ресторане за обширной дядиной спиной, я чуть сдвинул свое кресло.
— Здравствуйте, господа.
Официант — темный фрак, светлая манишка — заученно улыбаясь, подал картонки меню. Волосы на пробор, бриолин. Цепкий взгляд. Он был половинчатой крови, это чувствовалось, скорее всего, из захудалого, смешавшегося рода.
— Мне, пожалуйста, сначала ост-клеро, — сказал я официанту.
— Сию минуту.
— А мне капельку хереса, — двумя пальцами показал дядя.
Официант принял от него накидку и трость и, кивнув, растворился в зыбкой полутьме.
— Ост-клеро? — поднял бровь дядя Мувен.
— Извините, дядя, но кислятина у меня уже вот где… — я коснулся ладонью горла. — Обпился.
— Нет-нет, твой выбор, конечно!
Салфетный лебедь лишился и второго крыла.
Дядя, утираясь, сопел и обмахивался свободной рукой. Я, впрочем, особенной жары не замечал.
А вот дядя — нервничал.
— Позвольте.
Бесшумно появившись, официант составил на стол с подноса две бутылки и четыре бокала. Негромко хлопнула мастерски извлеченная пробка. Полилось, шипя, ост-клеро. Бокал мне. Новая пробка. Янтарный всплеск. Бокал дяде.
— Что будете заказывать?
Тонкая книжица возникла в руке официанта. Его взгляд застыл чуть повыше моего лба. Как у какого-нибудь голема.
Я пригубил ост-клеро.
— Пожалуй, мяса.
— Какого? Предпочитате жаркое, кусочками, на шампуре, по-старошански, крокеты?
— Крокеты.
— Гарнир?
Я вчитался в меню.
— Картофель, обжаренный с луком.
— Прекрасно! — восхитился официант, черкая в книжице обрезком карандаша. — Напитки?
— Если можно, просто воды.
— Может, подслащеной, с лимоном? Или наливки? Наливочки?
— Не стоит.
Я улыбнулся. Официант, вздрогнув, медленно повернулся к дяде.
Мгновение назад он попытался слегка выйти за рамки простого «подай-принеси». Воздействие было летящее, невесомое, всего лишь стимуляция на алкоголь, но я его засек.
И «щелкнул» официанта по носу.
Нет, а еще говорят, что люди нашего времени вырождаются!
— Бастель, ты позволишь? — дядя Мувен приложил ладонь к груди.
Я кивнул, разрешая ему пообедать за мой счет.
Официант скосил на меня виноватый глаз.
— Итак, — воодушевленный дядя чуть отклонился в кресле, — во-первых, утку по-восточному, хорошо пропеченую, с черносливом, в соусе «дю бон».
— О! — сказал официант.
Карандаш коротко чиркнул.
— Да-да, — важно качнул головой дядя. — Во-вторых, мясо по-старошански, с петрушкой, острой подливой и гречкой на гарнир. Ну и… — он задумался. — Бастель!
— Да, дядя.
— Может, маринованых грибков с черемшой?
— Как хотите.
— Просто ты угощаешь… — дядя поерзал, словно ему было неловко. — Или для легкости блинов в сметане?
Я лениво повертел бокал в пальцах.
— Берите и то, и то.
— Прекрасные слова! — дядя одним глотком опрокинул в себя херес. — Вот за что я люблю тебя, мой мальчик, так это за то, что ты не мелочишься!
И он скривил губы, видимо, вспомнив, что все остальные как раз наоборот.
— Нап… — официант запнулся, но продолжил: — Напитки?
— Коньяк, — дядя поднял палец, — готтардовский! Графинчик!
— Несомненно. Мясо будет через пятнадцать минут…
Официант поклонился, гримасничая, скороговоркой прошептал мне: «Прошу прощения за недоразумение» и удалился. Дядя потер ладони.
— Ах, Бастель, Бастель, тут такие закручиваются дела!
Я неспешно допил ост-клеро.
— Какие?
— Такая грызня!
— Из-за чего? По-моему, матушка все держит в своих руках. И распорядитель Террийяр — надежнейший человек.
— Ах, так-то так.
Дядя почему-то погрустнел. Глянул на меня, потянулся за хересом.
— Что не так, дядя?
— Понимаешь, Бастель, здесь все не просто…
Я пожал плечами.
В полупустой зал в это время спустился высокий и худой посетитель в застегнутом на все пуговицы сюртуке, потоптался, оглядываясь, потом выбрал столик у окна. К нему подскочил официант, наклонился, принял заказ.
В свете синей лампы лицо посетителя походило на лицо мертвеца.
Я чуть потянулся к нему кровью, но отклика не получил. То ли он был «закрыт», то ли мои способности дали осечку.
— Тебе сколько сейчас, Бастель? — спросил дядя.
— Двадцать восемь.
— А мне пятьдесят два. Да. И у меня, уж поверь, опыт. И об этом я молчать не стану.
Я вздохнул.
— О чем?
— Видишь ли, мой двоюродный брат и, соответственно, твой отец пропал…
— Я знаю.
— Погоди, — сердито вскинул ладонь дядя Мувен, — дай договорить. Уж очень вовремя он пропал. Вообще-то мы не были близки, он постоянно носился с какой-то рухлядью, старыми книгами, что для человека его крови… ну, скажем так, несколько экстравагантно, что ли. А я больше по лесам, со сворой, с егерями, где косулю, где лису. Но!
Круглые дядины глаза уставились на меня, словно пытаясь внушить мне, что это «Но!» неспроста. Очень важное «Но!». Очень.
— Но! — повторил дядя Мувен.
И умолк. Взгляд его ушел в сторону. Повернулся и я.
Нам несли утку. Нет, не так. По воздуху меж столиков, поддерживаемое официантом снизу, но будто бы и само по себе плыло белое гигантское блюдо. Утка золотилась на нем, выставив вверх огрызки крыльев и приподняв шею. Впереди нее торопился будоражащий мясной запах.
Я передвинул бутылки на край.
Утка приземлилась перед дядей. Официант, предварительно протерев, выложил на стол вилки и ножи.
— Ваша утка.
Дядя склонил голову.
— Благодарю.
— Сейчас принесу крокеты, — сказал официант.
— Так вот, — сказал дядя Мувен, едва мы остались втроем: я, он и утка, — пусть мы с твоим отцом пересекались достаточно редко, он всегда шел мне навстречу. По-братски шел. Три года назад, когда мои дела пошатнулись…
Тут дядя скорбно поник и левый глаз его блеснул влагой.
Дядя Мувен был известный прожектер. Каким-то образом он умудрялся поучаствовать — капиталом ли, именем, своей ли деятельной натурой — во всех мало-мальски безумных начинаниях от осушения кешонских болот до жиротопленной ассоциации. Дважды был под следствием, однажды был избит, почти всегда оставался кому-то должен, спустил все свое состояние, но при этом истово, до последнего, верил в каждый проект.
Нет, со слезой он не играл.
— Ты, наверное, знаешь, что он назначил мне пансион?
— Знаю, — сказал я. — Он писал.
Дядя вооружился столовыми приборами, повернул блюдо понравившимся ему местом. Утка содрогнулась.
Я невольно сглотнул слюну.
В зал, гогоча, спустилось каре доблестных блезан. Темно-синие мундиры, посеребренные пуговицы, эполеты. Три поручика, один подпоручик. Все при парадных шашках. Судя по виду, где-то уже надрались и решили добавить в цивильном заведении.
Посетитель в сюртуке мрачно жевал какой-то «вегетабль» — то ли капусту, то ли салат. То ли и вовсе нечто экзотическое, с фруктами.
Наконец принесли и мой заказ.
Крокеты пахли не хуже утки. Даже так — одуряюще пахли. Хоть и полчаса назад мне казалось, что ничего в горло не полезет — растрясло, да и мысли каретные не располагали к приему пищи, сейчас я готов был взять свои прежние ощущения обратно.
— М-м-м… — промычал дядя, жуя и закатывая глаза.
Тот же официант, мелькнув тенью, поставил нам грибы, порцию мяса по-старошански и графинчик с коньяком.
Какое-то время мы ели. Я, правда, не забывал присматривать за блезанами, которые почему-то вдруг притихли, и посетителем у окна.
Вроде бы ничего подозрительного.
Дядя, отбросив вилку и манеры за ненадобностью, орудовал пальцами, отщипывал и ломал, хрустел утиными костями, утирал жир. Бедный розовый салфетный лебедь, от него остался один огузок!
Я потрошил крокеты и мешал их с картофелем.
— И представляешь, — сказал дядя, отвлекшись от утки, — твой отец исчез как раз тогда, когда должны были утверждать новые пансионы. Совпаденьице, да?
Я фыркнул.
— Дядя, неужели вы всерьез…
— Мой мальчик, людей убивали и за меньшее.
Я подобрался.
— Дядя, вы полагаете, моего отца убили?
Дядя Мувен испуганно расширил глаза.
— Что ты! — Он чуть не перекрестил меня наискось утиной ножкой. — Пока говорят только об исчезновении. Но если тебе кажется смешным про пансионы…
Он замолчал.
Я терпеливо выдержал его взгляд. Дядя Мувен, похоже, не знал, стоит ли мне доверять и нерешительно покусывал губу.
— Понимаешь, Бастель, — наконец медленно начал он, — мы тут с Аски замыслили одно дело… Пансион — что? Ерунда пансион. Хотя, может быть, оно все одно к одному… — Дядя задумчиво почесал нос. — Ну да, наверное, мне таким образом мстят.
Я мотнул головой.
— Ничего не понимаю. Дядя, вы можете по порядку?
— По порядку? По порядку этот твой Террийяр встал на дыбы как дрессированный конь мадам Сю! Знаешь, что он сказал Аски? Не позволю! — он сказал. Распорядитель — владельцу. Рас-по-ря-ди-тель — владельцу! Каково?
О, кровь моя!
Отец не писал мне ничего о деле с дядей Мувеном. Не успел? Или не посчитал нужным известить? Стоит ли пустячное дельце капли крови для тайнописи?
Террийяр вот считал, что нет, даже денег не стоит.
От столика с блезанами донесся гогот. Обер-офицеры, видимо, не терпели долгих смирения и тишины.
Я их понимал. Дядю — нет.
— Террийяр отказался отпускать деньги на ваше с отцом дело? — спросил я.
— Именно!
Дядя повернул утку, и мне предстал изящно, до косточек, до позвоночника объеденный бок. Между ребер шрапнелиной застрял чернослив.
— А матушка?
Дядя пожал плечами.
— Она всецело полагается на Террийяра, — он вздохнул. — А Аски исчез.
— А что вы хотите от меня?
Блезаны снова загоготали.
Звонко, на весь зал, зазвенела упавшая на мраморный пол вилка. Хлопнула пробка от шампани. Вознесся и иссяк пенный фонтан.
Дядя глянул через плечо.
— У них что, праздник?
— Насколько я вижу, да.
— Какое-нибудь возвращение с маневров?
— Скорее, кое-кто произведен в новый чин. Крайний слева, пожалуй.
На этот раз дядя не обернулся.
— Какие дети!
Мысленно я с ним согласился.
Странно, я лет на пять всего этих блезан старше, а уже не могу смотреть на них без снисходительной ухмылки. Какие-то восторженные щенки!
Один — довольно старого рода. Другой вообще низкой крови. В третьем-четвертом с половинки на четвертинку проглядывают западные фамилии.
— Бастель, — отвлек меня дядя, — как наследник и полноправный голос в семье ты мог бы похлопотать за мой пансион.
— И только?
— А что? — удивился дядя.
В пальцах у него завис, не дойдя до рта, золотисто-розовый мясной кус.
— Мне бы хотелось узнать все об исчезновении отца, — сказал я. — Его ищут? Или нет? Где и кто видел его последним?
— Конечно-конечно!
Дядя Мувен проглотил мясо, подвинул блюдо, чтобы дать место своему локтю, и застыл, подперев ладонью щеку. На лбу его надломилась складка.
— Это было десять дней назад, — начал он.
— Десять?
Я прикинул в уме: письмо с фельдъегерской почтой шло три дня, посланный вдогон Майтус отстал на день, сборы, разрешение на отпуск, пять с лишним дней до Леверна, итого, получается, как раз минус десять. Но обычно отец писал письма поздним вечером, чтобы отправить с утренним «почтовиком», поэтому будем считать, что минус одиннадцать.
То есть, отец исчез на следующий день после того, как попросил о немедленном возвращении.
— Я как раз приехал к нему по тому самому делу, — сказал дядя. — Мы договорились, что обсудим некоторые детали. Ты же знаешь, у него в имении было свое исследовательское крыло: кабинет, библиотека, хранилище…
Я кивнул.
В детстве, еще до бегства на «Касатку», я уйму времени проторчал там.
Старые карты. Пластинчатые доспехи. Восточные веера. Папирусы. Шелковые свитки. Увеличительные стекла. И раковины — белые, крапчатые и перламутровые раковины. И зеленоватые монеты. И изъеденные морской солью кандалы. И даже маленькая ручная мортира.
— Я помню.
— В крыло был отдельный вход. То есть, можно было пройти и через комнаты… Но Аски обычно запирал, чтоб не мешали.
— Постойте.
Я не сразу заметил, что сюртучный посетитель оставил свой столик и теперь нависает над блезанами. Слов слышно не было, но складывалось впечатление, будто обер-офицерам негромко делается внушение.
Только вот как-то скованно, на весу, держал руку поручик слева. А подпоручик рядом запрокинул голову, будто уснул.
— Я, конечно, тихонько прошел, чтоб не беспокоить, — помолчав, вновь заговорил дядя. — Дверь была распахнута…
— Да-да, — покивал я.
Журчание дядиной речи стало фоном.
И сам он стал фоном. Потянувшейся к коньяку фигурой. Расплывающейся, натужно разевающей полногубый рот.
Огюм Терст три года учил меня раздваивать сознание. Оставаться на месте и одновременно растворяться в окружающем пространстве.
Растворяться кровью.
И видеть, и чувствовать, и «следить нить».
Вот и сейчас: я слушал дядю («Я-то, болван, думал, что это Аски меня ждет», — говорил дядя Мувен, буровя себе коньяк в чистый бокал), тискал в руке прилично-тяжелый столовый нож и в то же время пытался разобраться, что же происходит между блезанами и мрачным господином в сюртуке.
Пульс колоколом ударил в уши.
Тонг! Донг! Ресторанный зал подернулся серой пылью. Цветными каплями замерцали лампы. Вместо людей возникло плетение тонких жилок.
Желтовато-розовые жилки — официант. Красно-белые, с примесью сурика — дядя. Красно-белые же, перевитые наследственной бирюзой — я.
Крайний слева блезан был сталь, серебро и морская волна. Старый род. Не древний, но старый. По рисунку жилок — Оггерштайн. Третий или четвертый сын. За ним — подпоручик из провинции с тусклой позолотой на фоне тусклой серой жилы низкой крови. Только почему же плетение еле видно?
Я потянулся к сюртуку и ухнул в пустоту.
Черно-красные разрозненные жилки парили в ней, словно я смотрел на свежего мертвеца. Или на гомункулуса.
Пустота посверкивала, тонкие нити от блезан уходили в нее как в прорву.
Он же пьет их! — понял я. Ночь Падения, он их пьет! Что ж блезаны-то! С рождения же…
— И вот я вхожу… — говорил ничего не подозревающий дядя.
Его подбородок серо лоснился от жира. Он входил в роль бесстрашного рассказчика, растопыривал незанятые коньяком пальцы:
— Вхожу и ви-ижу…
Мгновение застыло.
Многие тренировки Огюм Терст учил меня действовать в двух пластах реальности: внутреннем, кровяном, и внешнем.
Научил.
Мелькнув серебристой щучкой, ушел к цели нож. И тут же, вдобавок к нему, опережая его, я, выложившись, послал «хлыст». Рассчитывая, что хотя бы одно из двух сработает.
И ошибся. От ножа сюртучный уклонился, а «хлыст» будто и вовсе не заметил. Но на мрачном лице полыхнули, найдя меня, глаза.
Не прост, совсем не прост. И опасен.
Откуда только такие личности в добропорядочном сонном Леверне? Или я что-то пропустил?
«Блок». «Гримаса Адассини». «Кипение». «Блок».
Сюртучный атаковал кровью умело: тонкие плетеные змейки пробовали мою защиту на излом, царапали крючками, требовали подчиниться и умереть. «Блок». «Вертеп». «Спираль Эрома». Ответный «жгучий лист».
Змейка на змейку. Искры к искрам. Кровь на ничто, на звенящую черно-красными жилками пустоту. В застывшем мгновении наметилась ничья.
И тогда сюртук, разгораясь изнутри, прыгнул.
Дядя Мувен еще только собирался озадаченно моргнуть, а я уже валил его кресло, дыбил стол, отправляя в полет ост-клико, херес, мясо по-старошански, тарелки, лампу.
Порхнул, рассыпаясь, на пол мой салфетный лебедь.
Трофейный «Фатр-Рашди», «Гром заката», прилип к ладони резной рукоятью. Ох, не кровью единой…
Краем глаза схватилось: блезаны опали в креслах. Живые, мертвые — неизвестно. Но нити, нити уже оборваны.
Лицо сюртучного смялось злобной маской.
Он летел, вздернув локти выше плеч, колено выставлено вперед, полы сюртука загнулись, показывая серую ткань изнанки.
— Ах!
Треснула под ногой столешница. Грянул в ответ «Фатр-Рашди». Пороховой дым обдал нападающего. Круглое отверстие образовалось в сюртуке. Черная кровь коротко плеснула из него, застыла косым мазком на палец ниже, у металлической пуговицы.
Зубы сюртучного клацнули перед моим носом.
Жгучей болью скрутило руку с пистолетом. Кулак любителя «вегетабля» огненным молотом ударил в грудь, выбивая воздух из легких.
Безумные глаза, серые, холодные, с белком, розоватым от лопнувших сосудов, поймали мои.
Ночь Падения, как странно наблюдать жизнь, тонкой струйкой текущую от тебя к чужому человеку! Течет, течет, не остановить.
Вроде бы и высокая кровь, одна из шести старейших фамилий, выше — только алая императорская, кровь повеления, а не подчинения, но течет.
Ни «блока», ни «хлыста». Ничего перед пустотой. Откуда ж такая сила?
Я еще держал сюртучного левой, но слабел с каждой секундой.
Выглядывал из-за стойки желто-розовый официант, барахтался где-то внизу красно-белый, с суриком, дядя. Золото, серебро — оживали блезаны.
Умирать почему-то было не страшно.
На юге нет-нет и продирал холодок, в плен бы, думалось, не попасть, с тропы бы не навернуться. На «Касатке» в царь-шторм, помнилось, дрожал в трюме. А здесь…
Место, что ли, было не то.
В сломанной руке чужеродно болтался «Фатр-Рашди».
Двуствольный, второй ствол под первым, еще заряженный.
На короткий срок заставить слушаться сломанную и даже отрубленную руку я мог даже без ученичества у Огюма Терста.
Вяжешь жилки узлами — и вперед! Останешься жив — распутаешь.
«Гром заката» дрогнул, выцеливая голову сюртучного с подрезанными у ушей волосами. Если уж в голову не поможет…
Пистолет пыхнул огнем.
Сюртучный дернулся, развороченный свинцом левый глаз у него лопнул брызгами, второй, остеклянев, закатился под веко.
Я оторвал от шеи чужие, уже безвольные пальцы.
Ну вот, подумал, значит, в голову помогло. Меня шатнуло. Затем свалило под стол. Взгляду в вышине открылась лепнина ресторанного потолка.
Рядом завозился дядя Мувен.
Перед тем, как потерять сознание, я услышал, как он причитает:
— Какая утка была! Какая утка!
