Назад: Часть 1 С четверга, 2 января, по среду, 8 января, 1969 год

Дальше: Часть 3 Со вторника, 4 марта, по четверг, 3 апреля 1969 года

Часть 2
С четверга, 9 января, по пятницу, 17 января 1969 года

Четверг, 9 января 1969 года

Постучав в дверь дома Эмили Танбалл латунным дверным молотком, Делия поняла, что предпочла бы Пятую симфонию Бетховена. Ей никто не ответил. Как странно! Эмили держалась особняком от женщин семейства Танбалл и вызывала доверие. Ее новый симпатичный «Кадиллак Севиль» стоял в гараже, дверь которого была открыта, словно хозяйка намеревалась уехать, но передумала. После еще пяти минут безуспешных попыток достучаться Делия прошла на задний двор. Дом был симпатичным; бегло взглянув в окно, Делия отметила интересный интерьер, преимущественно в бежевых тонах, с модной меблировкой. «Типография Танбаллов» определенно позволяла всем членам семьи обставить свои жилища соответственно вкусу. Задний дворик оказался маленьким, отделенным проволочной сеткой, хотя с одной из сторон и позади имелось много свободного места; практически такой же милый дом Эвана и Лили Танбалл располагался по другую сторону двора, отделенный забором с калиткой. Естественно, во дворе была натянута бельевая веревка и стояли еще две хозяйственные постройки, но на дверях обеих висели замки; дальняя выглядела более основательной.

Делия бросила изучение и направилась вниз по Хамптон — стрит к дому на холме. Дверь ей открыла Уда.

— Миссис Танбалл дома? — спросила Делия, сделав строгое лицо.

— Подождите. Я посмотрю.

Ожидание на крыльце продлилось недолго, Уда вернулась и распахнула дверь.

— Заходите, — сказала она.

— Думаю, — сказала Делия, обращаясь скорее в пустоту, — ты понимаешь все нюансы английского языка, Уда. Только не показываешь этого.

Давина находилась в гостиной. Она была в брючном фиолетовом костюме и в итальянских туфельках на низком каблуке в цвет — и так она ходит дома?

— Сержант Карстерс, — поприветствовала она. — Кофе?

— Спасибо, нет. — Делия нашла достаточно низкое кресло, чтобы дать ногам желанный отдых. Высокий рост Давины и такой же высокий у Макса делали этот дом удобным скорее для Кармайна, чем для Делии. — Миссис Танбалл, почему вы обращаетесь с собственной сестрой, словно она самая презренная из слуг?

Взгляд голубых глаз метнулся к ее лицу, на миг задержался, а потом веки слегка опустились — обычная уловка Давины.

— Понимаю. Вы поговорили с мистером Куином Престоном.

— Верно. Он замечательно охарактеризовал вас обеих, так что вам нечего беспокоиться о депортации.

— Конечно, нечего! Мы с Удой — гражданки Америки!

— Вернемся к Уде; почему вы так отвратительно с ней обращаетесь?

— Это оскорбительно!

— Не так оскорбительно, как ваше обращение с Удой.

Щелчок пальцами велел Уде выйти.

— Пожалуйста, останьтесь, мисс Савович! — сказала Делия голосом, не терпящим возражений.

— Это мой дом! — рявкнула Давина.

— Это — мое расследование убийства, мадам. Если последствия данного факта доставляют вам неудобства, приношу извинения, но это не дает вам права не отвечать на мой вопрос. Почему вы обращаетесь с собственной сестрой, словно она самая презренная из слуг?

— Так строятся отношения в семье в моей стране, — ответила Давина, недовольно надув губы. — Уда родилась недоразвитой. Я заботилась о ней, потому что она не могла позаботиться о себе сама. Теперь у нее есть кровать в шикарной комнате, ее собственной, и вкусная пища. Я — добытчик в нашей семье. Уда получает свой хлеб от меня. Моя цена — ее труд и послушание.

— Как вам нравится этот односторонний контракт, Уда?

— Я счастлива. Я люблю работать. Я забочусь об этом дому, забочусь о Вине, — ответила Уда. У нее был сильный акцент, но грамматика стала заметно лучше. — Я необходима, сержант Карстерс. Без меня моя Вина бы не справилась.

— А! — воскликнула Делия. — Значит, вы признаете власть.

— А кто не признает? — спросила Давина.

— Конечно. Вопрос только, как ею разумно воспользоваться. Не скажете ли, миссис Танбалл, как вы взяли на себя такой риск и убедили мистера Макса Танбалла напечатать двадцать тысяч экземпляров «Бога спирали» до окончательного утверждения ИЧ?

— Тьфу! Я уже сказала, что знала о грядущей смерти Томаса Тинкермана на банкете издательства — какой риск?

— Вы сами на себя наговариваете.

— Чушь! — фыркнула Давина. — Я верю в дар Уды, так как давно им пользуюсь. Гадая по чаше с водой, она никогда не ошибается. И вы не сможете доказать, что я убила Тинкермана, потому что я не убивала, даже близко к нему не подходила в тот вечер.

«Самое время сменить тему», — подумала Делия.

— У меня есть к вам другая просьба, миссис Танбалл. Я хочу увидеть вашего ребенка.

Обе застыли как парализованные. Давина, изучающая рисунок на подлокотнике своего кресла, так вцепилась в него, что Делия услышала звук ломаемого ногтя. Руки Уды, лежавшие на спинке кресла Давины, побледнели и судорожно впились в ткань.

— Мне жаль, но это невозможно, — сказала Давина, в раздражении глядя на сломанный ноготь.

— Почему?

— Потому что я предпочитаю вам его не показывать.

— Тогда, мадам, я вернусь с ордером, но прежде оставлю здесь полицейских, чтобы вы не унесли ребенка.

— Вы не можете! Это — Америка!

— Могу и сделаю. — Делия поднялась с кресла, выставляя напоказ свой яркий наряд во всей красе: бордовый брючный костюм, оранжевая блуза и свисающий с плеч кричаще — розовый шарф. — Давайте же, миссис Танбалл. Покажите мне этого младенца, о котором все так много слышали и которого никто не видел. Сейчас мы одни. С ордером же я вернусь в сопровождении двух полицейских в качестве свидетелей. Вот будет цирк! Покажите мне Алексиса сейчас, и все останется между нами тремя.

Некоторое время сестры Савович ничего не говорили.

— Хорошо, сержант, — наконец произнесла Давина со вздохом. — Я принесу Алексиса.

Новости оказались слишком важными, чтобы передавать их по полицейской радиоволне, и Делия не сочла возможным воспользоваться работающим уличным таксофоном ради информирования Кармайна; она только сообщила по переговорному устройству, что едет обратно в управление и ей срочно необходимо увидеть капитана.

«Делия просто лопается от переполнявших ее новостей», — думал Кармайн, наблюдая, как она лучится, подобно крабу, открывшему в себе способность перемещаться вперед. Подобные моменты были самыми приятными в полицейской работе.

— Ты выглядишь, как Пандора, несущая свой ящик, — улыбнулся он.

— Я скорее ощущаю себя Мауна — Лоа за секунду до извержения, — ответила Делия с некоторой дрожью в голосе.

— Тогда накрой меня своей лавой, Диле.

— Ребенок есть, и он совершенно восхитительный, — начала она. — Один из самых симпатичных детей, которых я когда — либо видела. И должна сказать, что цвет кожи сильнее всего подчеркивает красоту малыша. Он — чернокожий.

Последовавшая тишина была сродни небольшому взрыву. С отвисшей челюстью, Кармайн довольно долго смотрел во все глаза на Делию, пока наконец не пришел в себя и не закрыл рот.

— Чернокожий, — повторил он. — Насколько, Диле?

— Средне. Не угольно — черный, но темнее, чем кофе с молоком. — Она на миг замолчала, сделала глубокий вдох и выдала настоящую сенсацию. — Его глаза — зеленые, в точности такого же цвета, как у сами — знаете — кого.

Кармайн почувствовал, как волоски у него на загривке встали дыбом.

— Господи Иисусе!

— Конечно же, мне пришлось ее спросить.

— Что она сказала? Что она могла сказать?

— Категорически все отрицала. Призналась, что среди ее предков имелись чернокожие — прадедушка и прабабушка и еще дедушка, отец отца. Дедушка был не чистокровным чернокожим, но выглядел именно так. Его только отличали рыжие волосы и зеленые глаза. — Делия плюхнулась на стул.

— А что думает Макс Танбалл? Он в курсе происходящего, или дамочки Савович ничего не сказали на эту тему?

— Ничего не сказали? Как бы не так! Едва я взяла Алексиса на руки, они, казалось, испытали огромное облегчение, что кто — то еще посвящен в их секрет. По — видимому, Макс столь страстно влюблен, что верит всему сказанному Давиной, включая историю о чернокожих предках. Давина клянется, что ему в голову даже не приходило, будто Джим Хантер может быть отцом ребенка. Признаюсь, я склонна ей верить. Эта женщина буквально околдовывает мужчин.

— Она упоминала Джима Хантера?

— Нет. Только проклинала весь свет, предполагая, какие грязные мыслишки придут всем в голову, стоит ребенка показать окружающим. С глазами все иначе: широко известно, что цвет глаз ребенка меняется в течение некоторого времени. Поэтому зеленый цвет глаз вызывает у Давины гораздо меньше беспокойства. Инстинкт и интуиция побудили ее скрывать малыша как можно дольше. Эмили на нее нападает, но Давина твердо стоит на своем. — Делия оперлась подбородком на сложенные руки. — Ужасная ситуация для женщины, на мой взгляд. Является ли Джим Хантер отцом ребенка или правдива недоказуемая история о чернокожих предках — для белокожей женщины произвести на свет темнокожего ребенка все равно… ужасно! У Давины есть враги, даже среди Танбаллов. Она осознает, что однажды все раскроется, но надеется оттянуть этот момент хотя бы, пока книга Джима Хантера не станет бестселлером и супруги Хантер несколько дистанцируются от ее семьи.

— Джим Хантер знает о цвете кожи ребенка?

— Нет. И Милли тоже. Знают только Макс, сестры Савович — и теперь, конечно, я. Я сказала ей, что постараюсь сохранить секрет. Мне действительно ее жаль, Кармайн! А если история с предками — правда?

— В любом случае расследование теперь претерпит серьезные изменения, — заметил Кармайн, меряя шагами комнату. — Думаю, пока мы можем хранить в тайне секрет Давины. Правдива семейная история или нет, все равно подумают о Джиме. Милли будет разбита, несмотря на историю о чернокожих предках. Да и утверждение Давины не спасет Милли от едких замечаний и шушуканья за спиной как на работе, так и среди родственников. Кроме того, как подобные признаки могли проявиться только через поколение? Я полагал, что ген негра является доминантным, он бы забил ген европейца.

— Годы идут, взгляды пересматриваются, — сказала Делия. — Во времена Менделя законы передачи наследственных признаков казались непререкаемыми, но сейчас все не так. Спросите Джима Хантера, биохимия — его конек.

— Но обычные люди не в курсе последних исследований.

— Это точно.

— О, Диле, как мерзко! Давай предположим, что отец ребенка — Джим Хантер. Когда подобное могло случится?

— Алексис родился доношенным четырнадцатого октября, что возвращает нас к январю 1968 года, — начала рассуждать Делия. — С августа 1967-го и до самого Рождества Джим писал «Бога спирали» и параллельно вел свою исследовательскую работу. У него не имелось ни одной свободной минутки на любовные интрижки, особенно с Давиной. Если только она не была среди тех, кто первым увидел его рукопись, следуя указаниям Макса Танбалла. Очень маленький интервал, Кармайн, примерно год назад.

— Он, естественно, знал Давину благодаря своим предыдущим книгам.

— Почему же? — спросила Делия. — Работал он в Чикаго, а публиковался исключительно через Чабб.

— На этот вопрос может ответить Макс Танбалл, — сказал Кармайн.

— Или предыдущий декан Издательства Чабба, — добавила Делия.

«Мне необходимо пройтись», — решил Кармайн, облачаясь в свой пуховик, предварительно убедившись, что перчатки в карманах. Потом он двинулся к вымощенному булыжником двору, который располагался между зданием городского управления, построенным всего лишь двадцать лет назад, и старым флигелем с камерами.

Прикрываясь от резких порывов ветра, Кармайн натянул капюшон и начал отмерять шагами знакомый маршрут, что побуждало его совершать каждое заковыристое дело. Вперед, назад, обход по периметру, потом дважды по диагоналям и все заново. Кого он встретит сегодня? Кармайн всегда встречал еще одну мечущуюся в поисках ответов душу.

Сегодня Фернандо Васкес испытывал на себе превратности судьбы, да еще и познакомился с зимой в Коннектикуте после долгих лет проживания во Флориде.

— Ты выглядишь, как Роберт Скотт в Антарктике, — сказал Фернандо.

— Спасибо за сравнение меня с парнем, которому не удалось открыть ее первым, — сухо заметил Кармайн.

— Верно, но он пошел более трудным путем. У Амундсена имелись собачьи упряжки и немалый опыт уроженца Скандинавии. Скотт же был англичанином и при довольно скудной амуниции шел на полюс пешком. На мой взгляд, выглядит так, словно Амундсен победил его обманом.

— Ты — не испанский вельможа! Ты — английский младший офицер. Кто тебе все это внушает? Вы с Дездемоной сговорились за моей спиной? На собачьей упряжке? Вперед, Фернандо, пошел!

Они стали вышагивать рядом, молча и с улыбками пройдя так несколько кругов.

— Как идут дела в подразделении?

— Медленно, но верно. Все начинают привыкать к заполнению различных форм и отчетностей, особенно после того, как я устроил им семинар о роли полицейских в построении доказательной базы с тем прожженным адвокатом Энтони Бером, развеявшим некоторые мифы о происходящем в суде. Он производит впечатление. Они более склонны верить ему, чем мне — типа «новая метла метет по — новому».

— Ты пришел к нам как раз вовремя, Фернандо. Как там твои новые лейтенанты?

Васкес рассмеялся.

— Отлично! Особенно Кори. У него есть чутье на такую работу.

— И гораздо большее, чем на детективную: будучи моим лейтенантом, он не слишком преуспевал. Но он не относится и к твоим любимчикам, верно?

— С такой женой, как Морин? Она настоящий инквизитор! Нет, я больше склоняюсь к Вирджилу Симсу.

— Разумно. Кстати, он и некоторые связанные с ним события напомнили мне кое — что: ты слышал, как поживает Хелен Макинтош? — спросил Кармайн.

— Безумный стрелок? Как и прежде. Она оставила полицейский округ Манхэттена ради зеленых пастбищ Нэшвилла.

— Кого она убила?

— Четырех бандитов в трех разных инцидентах. Из внутренних разбирательств вышла кристально чистой, но коллеги стали обходить ее за десять шагов, предварительно удостоверившись, что находятся вне пределов досягаемости выстрела.

— Удачи, Нэшвилл. — Кармайн улыбнулся, погрузившись в воспоминания. — Она нигде долго не продержится. Безумный стрелок.

Делия вернулась на Хамптон — стрит, намереваясь во что бы то ни стало увидеться с Эмили Танбалл. Повторный стук в дверь не принес никаких результатов, но дверь гаража по — прежнему оставалась открытой, как и поджидавший хозяйку «Кадиллак». Она должна быть дома и не может находиться у Лили Танбалл, ведь обе машины — и сына и невестки — отсутствовали, а в их жилище стояла тишина. Может, Эмили вышла прогуляться с Лили и детьми? Нет, только не оставив дверь гаража открытой. Та закрывалась с пульта, что не требовало никаких усилий. Нет, что — то не так.

Сержант снова вернулась во двор, как и прежде безлюдный. Она заглянула в каждое окно первого этажа — Эмили не было, даже задремавшей в кресле или на кушетке. Покончив с первым этажом, Делия побросала камешки в окна второго — никакого эффекта — и отправилась обратно во двор.

Два подсобных строения. В одном, скорее всего, хранились дрова, второе же, вероятно, использовалось для какого — то хобби Вэла — трудно было представить увлечение Эмили, для которого понадобился бы сарай. Никакой навесной замок не может стать серьезной преградой для детектива; Дели вскрыла сначала постройку, стоящую ближе к дому, и обнаружила там поленницу дров, призванных скорее подпитывать огонь в камине, чем служить средством для отопления. Замок на втором строении поддался с той же легкостью, Делия открыла дверь.

Бедную женщину постигла мучительная смерть. Одежды с нее были сорваны собственными сведенными судорогой руками, возможно, в попытке вытереть те рвотные массы и опорожнения, которые она не смогла ни сдержать, ни контролировать. В помещении воняло рвотой и калом, что изверглись из Эмили во время судорог и конвульсий. Скрючившееся тело было обращено к Делии ягодицами и промежностью, а раздвинутые ноги покрывали испражнения. Левую верхнюю часть тела, немного приподнятую над бетонным полом, покрывали брызги и разводы рвоты, а лицо выглядело так, словно гигантская рука вдавила его в землю. Застывшая на нем агония ужасала; Делия прислонилась к стене постройки и заплакала от переполнившей ее жалости вкупе с шоком. Никто не заслуживает быть увиденным таким после смерти! Это ужасно, это бесчеловечно, это… Делия всхлипнула.

Едва смогла снова двигаться, сержант закрыла дверь и повесила на место замок, потом прошла к задней двери дома — кредитная карта сделала свое дело и помогла попасть внутрь. Там Делия села в кресло и подтянула к себе телефон.

— Кармайн? Это Делия. Я нашла Эмили Танбалл… Нужен человек, который с большим уважением относится к мертвым… — Она снова всхлипнула. — Нет, я настаиваю! Бедная женщина в таком опозоренном виде… Я никогда не видела ничего подобного. Не хочу, чтобы хоть кто — то из ее семьи или какой — нибудь глупец нашел ее такой, понимаешь? — И Делия повесила трубку, не став ждать от Кармайна ответа или дальнейших указаний.

Он приехал сам, с включенной сиреной, за ним следовали Пол Бачмен и Гус Феннелл.

— Делия, ради бога, что происходит? — спросил он, входя на кухню. — Она здесь, внутри? Полу и Гусу нужно знать.

— Она в дальней постройке. Сними замок, он простой. И увидишь. — Делия попыталась стереть потекшую тушь и снова зарыдала. — О, Кармайн, это так ужасно! Скажи Полу и Гусу, что фотографии должны быть закрыты для общего доступа.

Кармайн ушел, но очень быстро вернулся; его лицо покрывала смертельная бледность.

— Теперь я понимаю, почему ты в таком состоянии. Немыслимо! Не волнуйся, Пол и Гус на месте, все будет сделано в лучшем виде, я обещаю. — Он вышел в гостиную и вернулся с открытой бутылкой.

— Вот, выпей, — сказал он, наливая ей коньяк. — Давай же, выпей, Диле, пожалуйста.

Делия подчинилась; на ее лицо начали возвращаться краски, едва она сделала глоток, борясь с приступами тошноты.

— Я никогда этого не забуду, — не унималась она. — Кармайн, прошу тебя, поставь за меня свечку, чтобы я не умерла такой смертью! Все человеческое достоинство попрано и разорвано в клочья — ужасно, ужасно! Я никогда этого не забуду! Что с ней случилось?

— Полагаю, тетродотоксин, принятый с пищей, — ответил он, растирая ей руки. — Гораздо хуже, чем стрихнин.

— Поставь за меня свечку! — продолжала настаивать она.

— Я поставлю сотни. И дядя Джон тоже. К тому же у нас есть секретное оружие — миссис Тезориеро. Мы и ее попросим нам помочь, Делия. С тобой подобного не случится, гарантирую.

Она снова начала плакать. Кармайн оставил ее в покое, а потом велел отправляться домой. Он знал, что с Делией вскоре все будет в порядке, но с размазанной по лицу косметикой ей не стоило появляться на публике.

Когда Кармайн вернулся в сарай, Эйб уже прибыл.

Оказалось, у Эмили все — таки имелось хобби. Эта постройка содержала все атрибуты и подсобные материалы скульптора и полностью принадлежала ей. Она работала с гончарной глиной, и плоды ее трудов красовались на полках: бюсты, головы лошадей, кошки в различных позах. Свет в помещение проходил через крышу, сделанную из прозрачного пластика, а воздух поступал через вентиляционное отверстие, расположенное в верхней части противоположной от входа стены. Никто снаружи не смог бы увидеть, что происходит внутри, и Эйб задумался: сколько людей знали об увлечении Эмили.

— Никто не упомянул мне об этом, — сказал Эйб Кармайну, — даже она сама.

— Она намеревалась продать свои творения в магазины подарков, как только покроет глазурью и обожжет их, — ответил Кармайн, — к тому же в семье ее не любили. Думаю, она выжидала, чтобы поразить их, выбить почву из — под ног, особенно у Давины.

Бюсты, скорее всего, предназначались не для продажи, и их Эмили вряд ли стала бы обжигать в печи, но именно они, в отличие от других творений, демонстрировали талант художника. Эмили сумела показать в них характер, как с бюстом Макса — уставшего постаревшего мужчины, старающегося казаться молодым. Если бы Милли Хантер только могла это увидеть, она бы согласилась с тем, какой Эмили видела Давину: настоящая медуза, до самой последней гадюки на голове.

Тело уже убрали, но те испражнения, что не прилипли к Эмили, были еще здесь, как и легкий запах разложения.

— Гус сказал, как давно она умерла? — спросил Кар — майн.

— Почти двадцать четыре часа назад, — ответил Эйб. — Он предположил, что вчера днем, где — то после четырех.

— Здесь нет еды?

— Нет. Только графин с водой и стакан. Пол взял их на экспертизу. Я слышал, что Делия очень расстроена.

— Очень. Столь непристойная и оскорбительная смерть совершенно ее добила.

Эйб выглядел слегка недовольным.

— Я бы предпочел, чтобы Гус не убирал тело до моего приезда, — заметил он.

— Он действовал по моему приказу, Эйб. Я все видел — там не было ничего, кроме надругательства над смертью. Бедная женщина сорвала с себя всю одежду во время мучительной агонии и умерла, скрючившись. Делия попросила, чтобы этого никто не видел, и я дал ей слово. Ты получишь фотографии, но держи их при себе. Лиаму и Тони это показывать не нужно. Непристойная для женщины смерть, и я уважаю желание Делии.

— Я тоже.

Эйб уже повернулся, чтобы уйти, когда его взгляд упал на маленькую коробочку, стоящую на полке между фигурками свернувшегося клубочком кота и кота с подвернутыми под себя лапками. Он пересек покрытый пятнами пол и снял с полки коробочку.

— Необычное место для хранения, — сказал он, открывая ее и доставая содержимое: самодельную стеклянную ампулу с белым порошком, количества которого хватило бы, чтобы покрыть тонким слоем монету в десять центов. Облаченный в перчатки, он держал ампулу предельно осторожно; после Эйб положил ампулу обратно в коробку и поставил ее на то же место. — Нужно подождать Пола, — заметил он.

— Закрой постройку на замок и выстави полицейского для охраны, Эйб. Нам же нужно осмотреть всю кухню, прежде чем домой вернется ее муж.

Вэл Танбалл приехал, сопровождаемый полицейской машиной; ему не рассказали об Эмили, а сказали только, что его присутствие необходимо дома.

Эйб встретил его на пороге и проводил в гостиную; на кухне в это время вовсю работали эксперты, и никто не смел предложить чаю или кофе. Открытая бутылка бурбона стояла на сервировочном столике, чтобы быть предложенной, когда придет время.

В свои сорок пять Вэл Танбалл обладал открытой и привлекательной внешностью, а шапка светлых волос с медным отливом теперь ассоциировалась у Кармайна и Эйба с мужчинами Танбалл.

— Что случилось? — спросил он с некоторым удивлением, но без агрессии; ведь он был вторым человеком в семейном деле, и ему не подобало грозить и ругаться.

Новость о смерти жены его явно потрясла, но он отказался от выпивки.

— Чай, я бы хотел выпить чаю, — попросил он, слезы заструились у него по лицу.

Эйб задумался.

— Я сожалею, мистер Танбалл, — сказал он, — но нам пришлось конфисковать всю еду и питье в вашем доме. Вашу жену отравили, и мы не знаем, во что был подмешан яд. Ваш сын дома?

— Да. Когда полицейские приехали за мной, он тоже направился домой.

— Тогда давайте вместе пойдем в дом к вашему сыну? Вы сможете там выпить чаю и получить поддержку.

Эйб проследовал за ним к входной двери.

— У вашей жены были враги, сэр? — спросил он, поддерживая Вэла под локоть.

Вэл споткнулся, на мгновение качнувшись к Эйбу.

— Думаю, да. Она… она ненавидела первую жену Макса, Мартиту, и это привело к большой беде. — Он остановился, вытер глаза и высморкался. — Макс так и не смог ее простить, но все это произошло так давно, что сейчас уже и не важно. Эмили и Давину не любила, но Давина всегда ставила ее на место. Мартита никогда так не умела. Именно поэтому я не беспокоился по поводу ее выходок против Давины. Та — крепкий орешек.

Слова так и лились из него, словно он только и ждал, пока кто — нибудь будет готов его выслушать.

— Эмили открыла для себя лепку — она так любила этим заниматься, действительно любила! Некоторые из ее работ казались мне совершенно потрясающими, и я всячески поощрял ее увлечение. Она пропадала в своей «студии» дни и ночи напролет — я обил внутри стены, придал помещению уют — Эмили, наконец, была так счастлива! — Вэл зарыдал.

Эйб заставил его остановиться, чтобы тот смог успокоиться и прийти в себя; потом они медленно двинулись дальше.

— Ваша жена когда — нибудь говорила об отравителе?

— Она говорила мне, что знает, кто он, но, если честно, лейтенант, я ей не верил. Говорить окружающим бессовестную ложь было ее тягчайшим грехом — она любила цеплять людей, понимаете? Но я уверен, что она все выдумала. По правде говоря, Эмили хотела бы быть похожей на Давину — шикарной, эффектной и модной, как с обложки.

— Она говорила что — нибудь особенное? Кого — нибудь упоминала?

— Вы меня не слушали, лейтенант. Она никогда не говорила ничего правдоподобного. В этот раз она сказала, что знает, где заначка с ядом… заначка? Нет, думаю, это мое словечко. Эмили, кажется, сказала «тайник». В любом случае, вы меня понимаете.

— Понимаю.

— Больше я от него ничего не добился, — говорил Эйб Кармайну некоторое время спустя. — Мы знаем, что у нее имелась одна ампула, но это не заначка. У отравителя должно было остаться по крайней мере еще три ампулы, может, больше, если он сохранил оставшееся в тех, которые уже вскрыл.

— Как бы то ни было, — заметил Кармайн, — мы вряд ли найдем тетродотоксин на кухне Эмили, верно?

— Верно. Хочешь мою версию? Он был в графине с водой.

К такому же мнению склонялся Гус Феннелл.

— У нее в желудке совсем ничего не осталось, — сказал он Кармайну и Эйбу. — Рвота была такой сильной, что по собранным образцам мы смогли понять содержимое ее желудка. Тетродотоксин присутствовал, но что именно она ела — понять невозможно; ясно только, что еда была мягкой, легко перевариваемой и нежирной. Один продукт мы почти смогли разобрать — это хлеб, с какой — то начинкой из карри, но как раз в нем яда не нашлось. Думаю, он — в графине с водой.

— У яда есть вкус? — с любопытством спросил Эйб.

— Кто знает! Хочешь попробовать? — ухмыльнулся Гус.

— Нет уж, спасибо!

— Тебе удалось привести тело в нормальный вид, Гус? — спросил Кармайн.

На лице Гаса что — то промелькнуло.

— Нет. Как только прошло мышечное оцепенение, я смог ее распрямить и придать телу приличный вид, но лицо сильно повреждено. Мужу придется ее опознать, но хоронить будут с закрытым гробом, и никак иначе.

— Время смерти?

— Вчера между четырьмя и шестью часами вечера.

— Вэл Танбалл сказал, что она работала у себя там дни и ночи напролет, но не упомянул об ее отсутствии дома прошлой ночью.

— Думаю, увлечение Эмили освободило ее от домашних и супружеских обязанностей, к которым она больше не испытывала тяги, — сказал Кармайн. — В ее студии стоит очень удобная кушетка и хороший обогреватель. Полагаю, Вэл не упомянул ее отсутствие, потому что это было обычным делом. Готов поспорить, он часто питается дома у сына и невестки.

В кабинет Кармайна вошел Пол.

— Хотите новости о содержимом ампулы? — спросил он с непроницаемым выражением лица.

— Почему бы и нет? — ответил Кармайн.

— Средство от блох. Ни намека на тетродотоксин.

— Вот дерьмо! — воскликнул Кармайн.

— Есть отпечатки? — спросил Эйб.

— Только Эмили. Думаю, нам подкинули ложный след, — заметил Пол.

— Если точнее, Эмили подкинули ложный след. — Кармайн фыркнул. — Какую же наглость надо иметь, чтобы играть с потенциальной жертвой, прежде чем убить ее. Эйб, что дальше?

— Посмотрим. Ты разбил ампулу, Пол?

— Нет. Я просверлил дырочку и опустошил через нее. Сама емкость невредима. — Пол скорчил рожу. — Добавлю, кто бы ее ни делал, он — любитель.

— Я покажу ампулу Милли Хантер, — сказал Эйб. — Ей следует просветить меня на этот счет.

Эйб нашел Милли в лаборатории, хотя, по его мнению, самое время замужней женщине направляться домой, чтобы приготовить ужин. Однако он готов был поклясться: у Хантеров, скорее всего, на ужин шли полуфабрикаты и пригорали в духовке из — за забывчивости супругов, увлеченных научной жизнью.

Она работала в маленькой комнате размером два с половиной на три метра — нечто среднее между лабораторией и чуланом, особенно учитывая изобилие полок на стенах. На полу стояли стойки для электронного оборудования, кабели были скреплены и зафиксированы клейкой лентой, чтобы об них не спотыкаться, а крошечная раковина с изогнутым краном, казалось, служила единственным источником воды, за исключением пластиковых бутылей с надписями «дистиллированная» и «деионизированная». Работала Милли на тележке из нержавеющей стали, тщательно застеленной тканым полотном; на полке стоял маленький, но надежный автоклав, а на свободном месте — морозильная камера, закрытая на навесной замок.

Комната очень хорошо освещалась несколькими флуоресцентными лампами под светорассеивателями, расположенными на потолке; из стоящего на другой полке дешевенького радиопроигрывателя доносилась музыка Баха. «Везде царит абсолютный порядок», — подумал Эйб, окидывая взглядом комнату; его опрятная натура невольно аплодировала тому человеку, который ухитрился разместить так много в столь малом пространстве. Хозяйка этой лаборатории была чрезвычайно организованным и дотошным человеком. Эйб судил по себе.

— Хотела бы я сказать, как здорово тебя видеть, Эйб. — Милли присела на единственный высокий стул с мягким вращающимся сиденьем.

Эйб встал на свободное место.

— Знаю, Милли, и я хотел-бы ответить тем-же. Неужели они не могли найти тебе лабораторию побольше? Здесь теснее, чем в камере Синг — Синга.

— Я недостаточно важная птица, — весело ответила она. — Я никогда не получу Нобелевскую премию, зато могу внести небольшой вклад в знания о функционировании центральной нервной системы — ну, как недостающий кусочек голубого неба из пазла с изображением этого неба. Это у Джима новаторская работа, вот почему сейчас в его распоряжении целый этаж.

— Что ж, думаю, ты замечательно все разместила.

— А я думаю, что ты замечательный, раз сказал мне это. — Лицо Милли стало серьезным. — Что я могу для тебя сделать, Эйб?

Он достал коробочку и извлек из нее ампулу.

— Ты ее сделала, Милли? Она не опасна. Там порошок от блох.

Она с любопытством взяла ампулу, отрицательно качая головой.

— Нет, это не моя работа. Уж очень паршиво сделано. И скажу больше: это не мог сделать тот, кто умеет раскаливать стекло в лабораторных условиях. Мы всегда раскаливаем и спаиваем стекло. Сделавший эту ампулу распилил пополам две стандартные пробирки, насыпал в одну — порошок от вшей?., о, мне нравится! — закрепил ее ровно, оплавил отпиленный конец, оплавил край второй пробирки и просто соединил их вместе, пока они еще были раскалены и текучи. Он не мог вытянуть воздух, чтобы создать внутри вакуум. Свои ампулы я делаю из двух разных по размеру пробирок из тончайшего стекла, и, когда я завершаю работу, моя ампула выглядит профессионально безупречной.

— Если он нагревал край пробирки уже с находящимся внутри порошком, разве порошок не начинает плавиться?

— Нет. Стекло — очень плохой проводник тепла.

— Есть идея, кто это мог сделать?

— Никаких; единственное — не лаборант. Я бы уволила любого, который не смог бы сделать лучше подобной ампулы уже через месяц работы.

— А есть идеи, почему он взял порошок от блох?

— Думаю, из — за схожести с тетродотоксином. Цвет и консистенция этих порошков ближе, чем, скажем, у талька или сахарной пудры.

— Спасибо, Милли. — Он забрал ампулу и опустил в коробку, которую сунул обратно в карман. — Во сколько ты пойдешь домой, родная?

— На самом деле я собираюсь все здесь закрыть прямо сейчас, но потом еще поднимусь на этаж к Джиму и посмотрю, не нужна ли ему моя помощь.

Этим темным холодным вечером Эйб шел к своей машине, чувствуя вставший в горле ком. Собираются ли Джим и Милли вообще создавать свой дом? Или, возможно, у них уже есть тот дом, который им нужен, — лаборатория. Однако это будет слабым утешением в старости.

К концу этого несчастливого дня Делия приехала домой, наполнила ванну и оставалась в ней, пока кожа не покрылась морщинами, словно у чернослива. На лице не осталось ни следа косметики, мокрые волосы облепили череп; она лежала, понимая, какое блаженство испытывает младенец, качаясь в водах колыбели материнского чрева. Счастливое создание, не способное утонуть, — погруженная в свои мысли, Дели не заметила, как задремала, и сон принес ей долгожданное исцеление. Проснувшись, она вылезла из ванной, надела старый клетчатый халат и мягкие тапки и, наконец, подумала о еде. Вид погибшей Эмили Танбалл был похоронен в дальних закромах памяти, чтобы воскреснуть только в случае столкновения с очередной подобной смертью или… в ночных кошмарах.

Делия достала из морозилки четыре настоящие английские колбаски и поставила их в духовку на разморозку. Она не спешила. Если и были какие — то вещи об Англии, которые она не знала, то только не о колбасках. Американцы понятия не имели, как делать приличные сосиски и колбаски — они производили жесткое, ужасно маленькое нечто, которое поглощали на завтрак, густо покрыв сиропом! Но Делия была знакома с мясником из Ютики, делающим настоящие английские колбаски, и каждые полгода, вооружившись лабораторной термосумкой с сухим льдом внутри, устраивала выезд за колбасками, чтобы забить ими всю морозилку.

Сегодня у нее будут колбаски с гороховым пюре на гарнир, но только после нескольких глотков хереса. Включив ложный камин, Делия нашла отличный триллер, который прочла только до половины, и уселась с бокалом, бутылкой хереса и книгой у окна. И где — то на задворках сознания плескалась одна утешительная мысль: дядя Джон, Кармайн и миссис Тезориеро поставят за нее свечки. Теперь она точно в безопасности.

Пятница, 10 января 1969 года

Излечение прошло столь хорошо, что Делия явилась в здание управления в своем лучшем наряде: шерстяном платье с мазками темно — красного, ярко — красного, оранжевого и желтого цветов, словно радуга, возникающая из дымки.

— Думаю, нам следует снова изучить выходивших в туалетную комнату, — сказала она, прежде чем кто — либо успел вставить слово.

Все застонали.

— Больше никаких похлопывающих по плечам! — воскликнул Донни.

— Тсс, конечно нет! Я имела в виду — изучить темные углы по дороге к туалетам и в самих туалетах, — возразила Делия.

— Мы потратили на это уйму времени, — заметил Базз.

— Не уверена, что достаточно. Можем ли мы быть абсолютно уверены, что никто ни с кем не встречался на входе или на выходе? И не обязательно человек с главного стола — например, из — за стола Издательства Чабба? Откуда мы знаем, что проверили все возможности?

— Ты права, Делия, — согласился Кармайн. — Мы не можем знать и никогда не узнаем. Если до сих пор к нам никто не пришел и не сказал, что встретил некоего X или Y по дороге в туалет, то теперь уже и не придет. Если банкет издательства для нас — настоящее сито, то званый ужин у Танбаллов — совсем другое дело. Никто не покидал кабинета Макса после того, как вошел внутрь, даже на минутку в туалет не выбегал. Все мужчины клянутся в этом, и я им верю.

— Я встречаюсь с Максом Танбаллом сегодня утром, — напомнил Эйб.

— Что насчет ампулы? — спросил Кармайн.

— Это не работа Милли. Она отнеслась к ней с презрением и сказала, что любой лаборант может сделать ампулу лучше уже после месяца работы в лаборатории. Тем не менее она заметила, что наш неизвестный воспользовался порошком от блох, потому что знал, как выглядит тетродотоксин.

— Капитан, у нас есть главный подозреваемый? — спросил Донни.

— Ты такой же член команды, как и все, Донни. Что ты думаешь? — ответил Кармайн вопросом на вопрос.

— Доктор Джим Хантер, — выпалил тот, практически не колеблясь. — Смерть Тинкермана буквально вытащила его из долговой ямы.

— А как же смерть Джона Холла?

— Что — то там должно быть, босс. Тот преклонный джентльмен из Орегона, Уиндовер Холл, приедет?

— Его ожидают на эти выходные. Остановится у Макса Танбалла. Если и он не заполнит пробелы, то наше дело — табак. — Кармайн взглянул на Лиама. — А ты как думаешь?

— Я за Давину и ее жуткую сестру. Этот огромный преждевременный тираж — настоящий мотив для Танбаллов, капитан.

— Базз?

— Джим Хантер.

— Тони?

— Доктор Джим Хантер.

— Делия?

— Доктор Хантер, — ответила она твердо, зная о ребенке.

Эйба Кармайн спрашивать не стал.

— Вижу, доктор Хантер — всеобщий фаворит, — заметил он, — и я не возражаю против наличия основного подозреваемого, если только в угоду подозрениям не будут искажаться факты. Но никто из вас на подобное не способен, вы ведь профессионалы. И Лиам тоже прав, утверждая, что и у Танбаллов есть свои интересы в этом деле. Смерть Джона задевает распределение наследства Макса. Нам необходимо побольше разузнать о Джоне, так как он сейчас для нас — полнейшая загадка.

На этом совещание закончилось. Делия решила задержаться.

— Так трудно владеть информацией и не иметь возможности ею поделиться, — сказал ей Кармайн. — И все же мы будем пока держать особенности ребенка Давины в секрете. Я собираюсь встретиться с прежним главой Издательства Чабба, доктором Дональдом Картером. Делия, действуй, как тебе подсказывает нюх.

Предыдущий глава Издательства Чабба продержался на своем посту целых десять лет и стал свидетелем множества вышедших в свет триумфов, включая пятилетней давности бестселлер о вулканах и землетрясениях, потрясший всех сейсмологов до единого, за исключением, собственно, самого автора.

— Не понимаю, почему люди науки были так удивлены, — говорил доктор Картер Кармайну за чашечкой кофе с черничными маффинами. — По моему опыту, самые обычные парни оказываются очарованными тем, как работает мать-Земля, или как Господь скроил наши молекулярные цепочки, или как зародилась Вселенная. По крайней мере, хоть один специалист в своей области обязательно напишет книгу для обывателей, и даже если она не станет бестселлером, то все равно принесет доход, что уже немало. Книга Джима Хантера — по — настоящему гениальна. Признаюсь, я не представлял, что он сможет так превосходно выразить себя. С другой стороны, с учеными такое частенько случается. Возьмите, к примеру, доклады Фейнмана — настоящее чудо!

— Прежде чем мы перейдем непосредственно к книге Джима, доктор Картер, мне необходимо узнать больше о взаимоотношениях между Издательством Чабба и «Типографией Танбаллов», включая дизайнерскую студию «Имаджинекса», — попросил Кармайн.

Бывший глава Чабба нахмурился, его изогнутые белые брови устремились наверх, к шапке седых вьющихся волос; в темных глазах доктора Картера читалась напряженная работа мыли. Потрясающий мужчина.

— Тогда я лучше начну с ИЧ, — сказал он. — Существуют Университетские издательства и университетские издательства, капитан. Под первыми я подразумеваю двух гигантов — Оксфорд и Кембридж. Если бы не их пример, ни один университет, вероятно, не связался бы с такой малоизвестной областью, как издательское дело. На самом же деле университеты заполняют свободную нишу, издавая тех авторов, которых не стали бы печатать ради извлечения прибыли. Думаю, никто прежде даже не догадывался, как много денег можно заработать на выпуске словарей и книг по истории, однако каждая принесшая выгоду книга позволяет выпустить труд еще какого — то ученого в убыток издательству. — Картер надкусил маффин. — ИЧ основали, чтобы печатать те самые «неприбыльные» научные труды, и никогда не намеревались развивать издательство до промышленных масштабов, даже потенциально. Список изданий весьма скромен и специфичен, за исключением единственной книги, случайно ставшей бестселлером: «Огонь под нами». У Макса Танбалла оказалась именно такая типография, которая отвечала нашим нуждам. Мы ничего не издавали во время войны, но к 1946-му у нас появилась пара трудов, и довольно фундаментальных, требующих выхода в свет: один — по религии, а второй — по синтаксису. Макс подал заявку на печать и выиграл контракт, а мы были довольны, что не пришлось искать кого — то еще.

Доктор Картер отщипнул ягодку черники от своего кекса и с удовольствием съел ее.

— Прежде всего, «Типография Танбаллов» стала довольна близка Чаббу, — доктор продолжил выщипывать ягоды из маффина, — к тому же среди небольших предприятий наметилась тенденция становиться семейным бизнесом. Что и произошло у Макса.

— А как насчет Давины и «Имаджинекса»? — спросил Кармайн, невольно задумываясь, почему некоторые люди так любят выщипывать начинку. — Это в порядке вещей — передавать оформление университетских книг в разработку посторонней фирме?

— Зависит от дизайнера, — ответил доктор Картер. — Мне никогда не нравилось, как выглядят книги ИЧ. Не буду называть имен, но наш художник — оформитель столь закоснела, что книги выглядят так же, как и в тысяча восемьсот девятнадцатом. Я уже устал ждать, когда она уйдет на пенсию. Даже маленькие университетские издательства должны меняться в соответствии с духом времени, особенно теперь, когда в свет стали выходить книги в мягком переплете. Да — вина гениальна, нет сомнений!

— Спасибо, вы прояснили мне многие вопросы. — Кармайн налил себе еще кофе. — Доктор, как вы думаете, идея «Бога спирали» действительно принадлежит Джиму Хантеру?

— Всегда так считал.

— У меня есть некоторые причины сомневаться в этом.

— Что-ж, вы капитан детективов, и я отдаю дань вашему громадному опыту в данном вопросе. Могла ли идея прийти откуда — то извне? — задумчиво спросил доктор сам себя. — Принимая во внимание, где работает Джим, вы, возможно, и правы. Его огромная голова просто набита идеями, но все они связаны исключительно с наукой. Объяснять суть своей работы людям, неотличающим РНК от НРА, даже не пришло бы ему в голову — по крайней мере, я так думал. Пока он не принес мне рукопись, определенно напечатанную на их старенькой IBM, и никакой другой. Я был ошеломлен.

— Не могла ли Милли подать идею?

Морщинистое лицо Картера, напоминающее скорее карикатуру на ученого, на миг потемнело.

— О, Милли! Бедная — бедная девочка… Она такая же рабыня у Джима Хантера, как и Уда у Давины.

— Как подобное могло с ней произойти, доктор?

— Ее страсть безмерна. Милли положила все на один алтарь, имя которому Джим Хантер. Она его обожает. У Джима потрясающая харизма. Милли избавляется от всего личного и сокровенного и погружается в его жизнь, куда больше никому, кроме нее, нет доступа. И этого будет достаточно, пока грядущая бездетность не заколышется перед ней, подобно угрожающей кобре, — а так оно и случится. Тогда она потребует, чтобы Джим сделал ей ребенка, и он подчинится. Но толчок должен исходить от нее. Эта книга — поворотный момент в их отношениях.

— Она была слишком юна, — заметил Кармайн.

— В пятнадцать? Нет! Вспомните Ромео и Джульетту, этих молодых самоубийц. Не забывайте, Джиму тоже было только пятнадцать. Не опытный соблазнитель, отнюдь. Мне его даже больше жаль, чем ее — именно он чернокожий. Но прежде всего вы должны помнить, капитан, о той неимоверной боли, что они разделили на двоих.

— Как давно Джим знает Танбаллов? — спросил Кармайн, меняя тему.

— Около четырех лет. ИЧ уже опубликовало две его работы, одну в 1965-м, а вторую в 1967-м. Два больших фолианта, если только подобное слово уместно применить к труду по биохимии, которая для меня еще более непонятна, чем пособие по созданию ядерной подводной лодки.

— Получается, он познакомился с Танбаллами еще до своего возвращения в Чабб?

— С Максом, конечно. Джим написал обе книги, пока жил в Чикаго, я сам лично переманивал его к нам в издательство — уже тогда ходили слухи о возможной Нобелевской премии. Вторая книга вышла в свет как раз когда он приехал в Чабб.

— И потом он засел за «Бога спирали». Из вашего рассказа выходит, что прежде он не знал Давину?

— Если он и встречался с ней, то мельком, на каком — нибудь званом обеде. Но «Бог спирали» — здесь Давина оказалась в своей стихии! Вместо необходимости изображать графики и диаграммы ей пришлось придумывать, как изобразить строение и жизнь клетки для обывателя, а чтобы получить подобные знания, ей пришлось тесно общаться с Джимом. И как они общались! Понимали друг друга моментально, с полуслова.

— Как любовники?

Доктор Картер в удивлении моргнул, потом усмехнулся.

— Она хотела бы! Я хорошо знаю эту леди, капитан, но Джима — еще лучше. Не думаю, что здесь она добилась успеха. К тому же Давина может позволить мужчине все, кроме постели, она не нимфоманка. Держу пари, только у Макса есть ключ от ее пояса верности.

— Понимаю. Расскажите мне о несанкционированном тираже.

— Думаю, это хорошая уловка, особенно когда приходилось иметь дело с Томом Тинкерманом. Ах! Какой позер! Я уже говорил вам, что маленькие университетские издательства работают преимущественно с неизвестными учеными, но сейчас, в 1969-м, ни одно издательство не может игнорировать научные исследования. А именно это Тинкерман и намеревался делать. Он был столь беспринципным лжецом, что даже убедил Роджера Парсонса — младшего, будто бы ИЧ никогда не публиковало научных трудов по малоизвестным философским системам и по средневековому христианству; хотя я сам лично давал добро на такие издания, и часто! Я могу простить человеку некоторую ложь во имя жажды открыть путь для своих любимых проектов, капитан, но никогда не прощу того, кто врет, чтобы навсегда отринуть все иные источники знаний. Но таков Тинкерман. По своей сути он, подобно Гитлеру, был сжигателем книг и знаний. — Доктор Картер нахмурился. — Тем не менее он снискал благосклонность Парсонсов, всю без остатка.

— Так что с несанкционированным тиражом, сэр? — напомнил Кармайн.

— Как я уже сказал, хорошая уловка. Тинкерман не стал бы предъявлять иск, он слишком заботился о своем имидже, а я вскользь при нем упоминал, как легко пресса может окрестить ханжой. Я бы и сам посоветовал Максу пустить книгу в печать.

— И вы ему сказали?

— Нет!

Кармайн поднялся.

— Спасибо за все, доктор Картер.

— О, еще один момент, — спохватился доктор, пока Кармайн надевал пальто. — Очень важный момент.

— Да?

— Поговорите с Эдит Тинкерман. Вдове позволительно быть гораздо честнее, чем жене.

Кармайн завел свой любимый рабочий «Форд Ферлейн», но не сразу двинулся в путь. Записная книжка… Вдова миссис Эдит Тинкерман, не имеющая на руках тела мужа, чтобы похоронить его, пока коронер не соизволит дать разрешение… Да, вот она. Улица Довер в Басквоше. Конечно, не на первой прибрежной линии полуострова и не на холме, но тем не менее в очень приличном квартале.

Дом оказался именно таким, какого и следовало ожидать от жилища Томаса Тинкермана: среднего размера и умеренный по цене, с серо — голубой алюминиевой облицовкой под доску, которая позволяет сохранить тепло внутри зимой и не пускать его снаружи летом. В нем расположилось три спальни, гостиная, столовая, кухня и общая комната, которая, несомненно, использовалась в качестве большого кабинета для доктора Тинкермана.

Эдит Тинкерман все свое время проводила на кухне, которую милосердный архитектор сделал достаточно большой, дабы там вместились обеденный стол и обычные стулья — безраздельно принадлежащее ей пространство, заваленное тканями и катушками, с электрической швейной машинкой в центре.

— Я занимаюсь пошивом одежды, — пояснила она. Сейчас, когда Кармайн предпочел совершенно нежилой на вид гостиной ее рабочую территорию, Эдит выглядела более спокойной и уверенной.

— Для удовольствия или ради денег, миссис Тинкерман?

— Ради денег, — тотчас ответила она. — Том был весьма скуп, если только затраты не касались упрочения его положения.

«Господи! — подумал Кармайн. — Сколько же в этом деле бедных женщин, которыми пренебрегают мужья ради своей карьеры! Неужели эти ребята не понимают, что, отодвигая жену на задний план и отказывая ей в заслуженной доле семейного дохода, они ущемляют себя же, словно лишаясь второго глаза?»

— Он оставил завещание? — спросил капитан.

— Да, оно лежало в его рабочем столе, под замком. Когда подтвердили его смерть, я сломала замок и нашла там завещание. — Эдит казалась довольной собой. — Я получаю три четвертых всего его состояния. Хотя думаю, Том считал свое завещание неким временным документом. Он полагал жить вечно, и я тоже так думала.

— У вас есть дети?

— Две девочки, одной — двадцать, второй — двадцать два. Том был очень этим расстроен, но наш семейный бюджет не позволял иметь больше детей, и потому ему пришлось обойтись без сына. С другой стороны, — продолжила она несколько мечтательно, — именно наличие девочек благотворно складывалось для его бумажника. «Высшее образование — только для мужчин», — говорил он, поэтому девочки закончили секретарский колледж и сейчас работают.

— А у вас есть высшее образование, мадам?

— О нет! Хотя и я могла бы поспорить с мужем. Я тоже была секретарем, его секретарем. И эти двадцать четыре года замужества научили меня множеству заумных слов и фраз, которые я могла бы вставить при необходимости.

— Ваш брак был счастливым?

— Нет, но я никогда на это и не рассчитывала. Брак с Томом — это лучше, чем остаться старой девой — такова уж участь недостаточно образованной девушки, капитан. У меня был муж, который подарил мне двух замечательных девочек, и мне удавалось пополнять семейный бюджет шитьем. Том же мог любить только одного человека — себя.

Простое лицо Эдит озарило выражение чрезвычайного удовлетворения.

— Сама я безумно хотела иметь девочек. И я никоим образом не могла подарить ему сына, дабы разрушить устоявшееся положение вещей.

— Вы довольно откровенны, — не мог не сказать Кармайн.

— Почему бы и нет? Том мертв, теперь он никак не сможет навредить мне. Как только его завещание вступит в силу, я продам его имущество, ценные бумаги и акции и поделю все поровну между Кэтрин, Энн и мной.

— А куда отойдет еще одна четвертая его состояний?

— Он завещал ее факультету богословия Чабба.

— Вы можете мне озвучить примерный размер его состояния?

— Около миллиона долларов.

— Больше, чем я мог себе представить, — заметил Кармайн.

— Капитан, Том все время получал свои первые пять центов за каждые опубликованные труды. К тому же этот дом не отягощен никакими закладными, а был куплен за наличные.

— Сколько раз вы контактировали с ним в течение того банкета?

Кармайн обратил внимание, что ее волосы с проседью явно завивались дома и Эдит выглядела совсем не привлекательно. «Даже в девятнадцать, — подумал он, — ее наверняка нельзя было назвать красоткой, зато именно такая и требуется будущему доктору богословия: домохозяйка, не привлекающая внимания других мужчин».

После недолгого молчания она ответила:

— За исключением того момента, когда мы вошли в банкетный зал, я контактировала с ним лишь один раз. Как типично для Тома! Моя еда за это время остыла. Мне пришлось сделать ему укол бэ — двенадцать.

Кармайн так резко выпрямился, что в шее что — то хрустнуло — куркуму явно следует употреблять и дальше.

— Укол бэ — двенадцать?

— Да. У Тома была нехватка желудочной кислоты, что делало его ужасным едоком — того нельзя, этого нельзя и все в таком роде! Мясо и моллюски слишком тяжелы для него, масло и жиры тоже. На самом деле он был рад питаться одними бутербродами с фруктовым желе и тостами. И он слабел, потому что не мог усвоить витамин бэ — двенадцать. Приходилось колоть его внутримышечно.

— Ахлоргидрия, — медленно произнес Кармайн. — Да, я знаю о таком.

— Укол бэ — двенадцать возвращал его в норму, — продолжила вдова. — У меня он в пузырьках, но также есть и ампулы на одну дозу, чтобы я могла кинуть одну в сумочку вместе с небольшим шприцем. Он нервничал, то событие было для него очень значимым, я знала, а укол бэ — двенадцать, как… думаю, как глоток водки для алкоголика. Я не удивилась, когда он подал мне знак сделать укол. Том встал, чтобы отправиться в мужскую комнату, и я вышла вслед за ним. Зайдя в дамскую комнату, я надломила ампулу, заправила бэ — двенадцать в шприц, надела колпачок на иголку и убрала пустую ампулу обратно в сумочку.

— И вас никто не видел? — с недоверием спросил Кармайн.

— Никто. Дамская комната была пуста, ведь только что подали основное блюдо. Как я уже сказала, мое за это время остыло. Том ждал меня в конце коридора в углу, он был очень раздражен, потому что укол делать было практически некуда. Чем больше он рычал на меня, тем сильнее я расстраивалась. В итоге, когда он рявкнул, чтобы я сделала укол сзади в шею — все остальное закрывали мантия, рубашка и манжеты, — я уже была вся в слезах. Он повернулся ко мне спиной, наклонился вперед, и я уколола его сзади в шею, как он и сказал. Через минуту он уже возвращался за стол, пока я прятала шприц в сумочку и приводила лицо в порядок.

— В мусор вы ничего не выбрасывали?

— Том бы линчевал меня! Да и я довольно хорошо знаю о возможных судебных процессах, если уборщица вдруг уколется или порежется стеклом. Том был слишком щепетилен в данном вопросе.

— Какого цвета была инъекция, миссис Тинкерман?

От удивления она широко раскрыла глаза.

— Цвета бэ — двенадцать, конечно.

— А какого цвета бэ — двенадцать? — терпеливо уточнил он.

— Красивого рубиново — красного, — ответила Эдит в замешательстве.

— Тогда цвет был таким же, как обычно?

— Насколько я могла рассмотреть при том свете — идентичным.

«Вот вам, дурни полицейские!» — твердил Кармайн сам себе, пока вел машину. 1 олова кипела. Эдит Тинкерман — хитроумный отравитель? Тихая жена ученого, целенаправленно выбранная амбициозным супругом, жаждущая отсутствия пустой болтовни за ужином и непоколебимой уверенности, что рожденные в браке дети — именно его? Нет, только не Эдит Тинкерман. Невозможно! Она может быть подставной уткой отравителя, не более того. Исполнителем, сделавшим инъекцию витамина В 12, красивого рубиново — красного цианокобаламина.

Преступник смешал яд и окрасил его, потом запечатал в ампулу. Но мог ли он выстроить свой план, полагаясь лишь на шанс? Он должен был знать, как сильно Тинкерман терроризирует свою жену, знать также о его физиологической зависимости от субстанции, благотворно влияющей на жизненную энергию доктора, на его работоспособность. Да, тогда отравитель положился бы на шанс, зная, что это вовсе не шанс, а данность. Он был уверен, что Тинкерман с женой вернутся за стол, первый — в приподнятом настроении, вторая — расстроенная. Найденное же Донни в мусорном ведре приспособление оказалось не более чем фальшивкой.

Эйб встретился с Максом Танбаллом в его офисе в «Типографии Танбаллов» — огромном, типичном уродливо — фабричном здании, располагающемся на Бостон — Пост — роуд, неподалеку от «Имаджинекса» Давины. К типографии был пристроен более привлекательный вход, словно говорящий, что фирма слишком успешна, чтобы заниматься печатью каких — то свадебных приглашений или памятных открыток для похорон.

Офис оказался довольно просторным, в цветовом оформлении чувствовалась рука Давины: сочетание темно — красного и бледно — желтого цветов; Эйб счел эту комбинацию скорее раздражающей, но Макс, очевидно, так не думал — он оглядывал свою обитель с явным удовольствием.

За те несколько дней, прошедших с празднования его шестидесятилетия и произошедших шокирующих событий, Макс заметно сдал. Прежде высокий подтянутый мужчина, сейчас он как — то сник, а медно — золотые волосы словно потускнели. Пройдет еще немного времени, и Макс совершенно поседеет. В его чертах лица четко отслеживались славянские корни: широкое и слегка плоское лицо, по — восточному выдающиеся скулы, однако некогда решительный рот уже потерял былую твердость. Только глаза, так подумалось Эйбу, оставались такими же, как прежде: большие, с желтоватым оттенком, в обрамлении длинных ресниц. В иных обстоятельствах его можно было бы назвать привлекательным мужчиной.

— Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали все, что знаете, о своем сыне Джоне, — сказал Эйб, отказавшись от кофе. — Мы испытываем некоторые трудности в сборе информации о нем, и пока его отчим Уиндовер Холл на пути в Коннектикут, я бы хотел услышать, что вы знаете.

Макс посмотрел на свои руки, лежащие на коленях, нахмурился и положил их на стол, ухватившись за край, словно находился в бушующем море.

— Если честно, лейтенант, я думал, что Джон давным — давно умер. Бог свидетель, я много лет искал его и Мартиту, — ответил Макс хрипло. — Время шло, и я утратил надежду. Поэтому, когда он позвонил мне и назвал себя, я просто ему не поверил. Пока он не предоставил бумаги и кольцо с полосатым опалом — единственное в своем роде. Только тогда я его принял.

— Что он рассказал вам о себе?

— Что Мартиту взял к себе Уиндовер Холл, женился на ней и усыновил Джона. Мать тогда жила с Джоном под вымышленной фамилией — Уилби. Уиндовер отправлял Джона учиться в лучшие школы, а после поощрял его развивать карьеру в лесопромышленной отрасли. Что Джон и сделал. Джон говорил, ему все это нравилось. Однако на многих счетах и бумагах того времени стоят имена как Джон Холл, так и Джон Уилби. Он не знал ничего о Танбаллах, пока на тридцатилетие, спустя немало лет после смерти матери, Уиндовер не передал ему от нее коробку, которую она наказывала отдать, только когда сыну стукнет тридцать. Даже когда Джон узнал все, ему потребовалось два года, чтобы решиться связаться со мной, что он и сделал, разбередив старые раны.

— Учитывая рождение вашего второго сына от второй жены, не создало ли вам появление Джона некоторые проблемы в плане составления завещания?

Макс искренне рассмеялся.

— Совсем нет, лейтенант! Он был явно состоятелен — это выдавала его одежда. Джон сказал мне, что Уиндовер Холл уже завещал ему несколько миллионов. Джон подтвердил, что не претендует на мое наследство, и я ему верил. Конечно же, я так и не составил нового завещания после его появления в моей жизни.

Внезапно Макс стал выглядеть чрезвычайно растерянным.

— Я бы хотел сказать то же самое и о Джоне! Но вчера мне из Портленда, Орегона, позвонил поверенный, назвавшийся Гарольдом Дукером, и сказал, что Джон в конце шестьдесят восьмого составил новое завещание. Он завещал все свое состояние поровну между моим сыном, Алексисом, и сыном Вала, Эваном.

«Вот это да!» — подумал Эйб.

— Неожиданно, верно? — спросил он.

— Точнее и не скажешь!

— Вы кому — нибудь в своей семье уже сообщили об этом?

— Нет. Я знал, что вы приедете сегодня утром, и решил, что правильнее будет подождать и рассказать вам первому. Но я ничего не знал — клянусь, не знал! — воскликнул Макс. — Откуда?

— Мне нужно будет самому поговорить с мистером Дукером, — решил Эйб. — Но могу я прежде дать вам совет? Сейчас не говорите никому об этом завещании. Члены вашей семьи, как и вы, находятся под подозрением в данном расследовании.

— Я попытаюсь, но не обещаю, — уныло произнес Макс. — Я потерял сына, потом нашел его и потерял снова. Это слишком жестоко! Алексис еще слишком мал, но Эван — взрослый мужчина, и я в долгу перед ним, в долгу!

— Хотя бы попытайтесь. Как среагировала ваша семья, когда подтвердилось, что Джон — ваш сын?

— Давина была за меня рада. Какая же она замечательная женщина! Она радовалась мысли, что у Алексиса есть брат, на самом деле. Для Вины это стал не вопрос наследников, а появление сильного плеча, на которое можно опереться. Вэл тоже был рад за меня. Он — настоящий брат, лучший брат.

— Чем занимается Вэл в «Типографии Танбаллов»? — спросил Эйб.

— Следит за самим процессом печати. Я взял на себя всю предварительную подготовку и планирование: макет книги, переплет; Давина для меня в данном деле — настоящая опора. Университетская пресса весьма специфична, даже внешне. Книги ИЧ выпускаются в кожаном переплете бордового цвета с золотым тиснением, а некоторые тома еще по — особому отделаны. Сейчас мы печатаем несколько учебников для студентов по таким предметам, как физика и английский, в несколько упрощенном варианте, но все равно в бордовом переплете под кожу. Так мы занижаем цену, а внешний вид остается таким же. — Макс пожал плечами. — Страницы с золотым окаймлением? Мы вряд ли еще будем издавать такие, это для снобов.

— Снобов, как доктор Тинкерман?

Макс фыркнул.

— Он намеревался вернуться к той золотой кайме.

— А какие обязанности у Эвана?

— Эван — наш путешественник. Ездит по крупным университетским книжным магазинам на разных концах материка, как и по любым другим крупным магазинам с университетской прессой. Он отслеживает движение цен, а также посещает все оптовые ярмарки — показы, где мы можем найти для себя новые материалы, бумагу, чернила, какие — то новинки в наборе текста. Подобные ярмарки очень важны, и именно Эван заведует нашей палаткой на ежегодной ярмарке АБА.

— АБА?

— Съезд Американской ассоциации букинистов. Он и Франкфуртская книжная ярмарка в Западной Германии — два самых главных ежегодных события для издательств, но и для нас они тоже важны.

— Вам Джон понравился как человек, сэр?

— Думаю, понравился бы, будь у нас больше времени. Он так похож на Мартиту! Мы достаточно обеспечены, лейтенант, и никакие деньги не восполнят двойную потерю сына.

— Как его восприняла миссис Эмили Танбалл?

— На деле она с ним так и не встретилась, но, полагаю, ее не воодушевило его повторное появление в моей жизни. Она была уверена, что Джон лишит Эвана части наследства, а это никак не могло ей понравиться. — Макс нахмурился. — От Давины я слышал нелепые истории: Эмили сказала ей, что знает о некоторых подозрительных событиях, происходивших в течение этого года. Когда Давина пыталась заставить ее все рассказать, та уклонялась. Это же Эм!

— Что вы имеете в виду под «это же Эм»?

— Всегда с множеством загадочных полунамеков — полуобвинений. Когда Мартита была моей женой, мы еще не знали Эм достаточно хорошо и не понимали, какая она интриганка, потому и верили ее историям. Что ж, уже давно не верим, лейтенант, давно!

— Миссис Давина Танбалл сказала сержанту Карстерс, что Джон Холл приставал к ней во время званого ужина.

— О, Вина, Вина! — воскликнул Макс, сжимая кулаки и вздымая их к небесам. — Это, — продолжил он мрачно, — типично для Давины. Она воображает, что любой привлекательный мужчина, встретившийся ей, хочет заняться с ней любовью. — Неожиданно его угрюмость исчезла, и он усмехнулся. — Побудьте рядом с ней, лейтенант, и она провернет то же самое и с вами.

— Я не знал, что вы в курсе ее подобных слабостей, сэр.

— К тому моменту, как мы с Давиной расписались в мае шестьдесят седьмого, я все о ней знал. Не поймите меня превратно, я сходил по ней с ума, но хорошо знал ее уловки. К примеру, она начала охоту на Джима Хантера, который в этом плане никогда ею не интересовался. Но его отношение лишь распаляло ее, пока я не сказал ей, какой дурой она себя выставляет. Вина — моя жена, и у меня есть веские причины верить в ее верность. В то же время она не может не строить глазки другим мужчинам.

— Вы невероятно проницательны, мистер Танбалл.

— Именно поэтому наш брак еще не распался. Я идеальный муж для Давины: сильная личность, хороший любовник и отец.

Эйб решил сменить тему.

— Как вы полагаете, что ждет ИЧ с доктором Джеффри Чосером Миллстоуном в роли главы издательства?

Лицо Макса буквально засияло.

— Фантастика! Во многом даже лучше, чем с Доном Картером. Я предвижу множество книг по естественным наукам, хотя он не забудет и о гуманитарных. Двигаться в ногу со временем — труднейшая задача для университетского издателя, особенно учитывая тенденцию к выпуску недорогих книг для студентов в мягких обложках. Я ожидаю прекрасного и плодотворного сотрудничества, — сказал Макс. — Хочу сказать, Чосер понял, почему мы заранее напечатали те двадцать тысяч экземпляров.

— И что он понял? — спросил Эйб, желая услышать новую подсказку к старой головоломке.

— Бестселлеры вспыхивают подобно молнии, — ответил Макс. — Имея в запасе двадцать тысяч экземпляров, мы получаем реальный шанс своевременно ответить на возникшую потребность.

— Это весьма разумно, — с некоторым облегчением заметил Эйб.

— И подготовка книги к выпуску не займет у нас и дня, — добавил Макс.

— А когда намечен выход книги?

— Пока не ясно, но, полагаю, где — то в начале апреля.

К четырем часам, когда все собрались в кабинете Кармайна, атмосфера заметно изменилась. Каким — то непостижимым образом стало известно, что нечто сломало выстроенные детективами теории, словно мяч для боулинга, сбивший стройное построение кегль.

— Завещание Джона Холла законно и имеет силу, — сообщил Эйб, — и оно гласит, что оба сына — Алексис и Эван Танбалл — теперь стали богаче на несколько миллионов каждый. Оно не было обнародовано к моменту смерти Джона, по крайней мере, мы так думаем. Но необходимо учитывать, что Джон мог рассказать кому — то, кто не распространялся на данную тему, или рассказать отравителю, который, в свою очередь, его и прикончил. Мистер Цукер, поверенный из Портленда, работает на Джона и Уиндовера Холла уже много лет, и он смог рассказать мне, каким было предыдущее завещание Джона. А именно, он оставлял все, вплоть до своей половины дома, находящимся на излечении пациентам психиатрической лечебницы в Сан — Франциско, где он провел почти два года перед своим двадцатилетием.

— То есть его предыдущее завещание не оставляло ничего охотникам за наследством? — уточнила Делия.

— Ничего. Правда, тогда ему и оставлять особо было нечего. Завещание Уиндовера Холла было составлено совсем недавно — в этом декабре, примерно в то же время, что и новое завещание Джона, что логично.

— Но все наши охотники за наследством утверждали, что Джон был богат, — возразил Базз.

— Был, но на содержании. Чего бы ему ни захотелось, о чем бы ни попросил — исполнялось тут же и без помех, так сказал Цукер. И отчим никогда не угрожал лишить его наследства. Уиндовер Холл хотел узнать, что Джон предпримет относительно своей новой семьи, прежде чем напишет свое основное завещание. Он был рад решению Джона иметь две семьи.

— Он знает, как Джон распорядился своим наследством? — спросил Базз.

— Цукер говорит, что нет. Тогда нет — сейчас, конечно, знает, но не собирается его оспаривать. Это деньги Джона, и он имел право распоряжаться ими по своему усмотрению.

— Что не снимает подозрений с Эвана, — заметил Донни.

Эйб некоторое время помолчал, припоминая свой разговор с Эваном и Лили Танбалл, состоявшийся после встречи с Максом.

— Эван идеально подходит на роль убийцы Джона Холла, — сказал он наконец, — но я бы на это не купился. Он тех же лет, что и Джон, благополучен и счастлив в семейной жизни. Ясно как день. Его голова целиком занята работой, которая ему действительно нравится, и он не стеснен в финансах. Подозреваю, что амбиции его матери относительно сына таковыми и были — исключительно материнскими амбициями. Если все суммировать, я бы описал его как интеллигентного, трудолюбивого, сравнительно честолюбивого мужчину, которому повезло встретить Лили и жениться на ней. Эван погряз в семейном бизнесе, и я даже понимаю почему — с первого взгляда влюбился в Лили. Она восхитительна, и это не внешняя красота. Дети прекрасные, работа гарантирована, и не важно, кто унаследует бизнес — Эван слишком хорош в своем деле, чтобы искать ему замену, пусть даже назло.

Убедительные доводы от Эйба Голдберга. Кармайн принял их к сведению, испытывая раздражение и некоторую растерянность.

— Какой убийца станет изобретать приспособление, которым он — или она — не намеревается воспользоваться? Потому что я практически уверен, что Эдит Тинкерман, ничего не подозревая, ввела мужу яд, да и Джон Холл был также убит инъекцией, сделанной обычным шприцем. Значит, тем приспособлением не воспользовались и на званом ужине Танбаллов. Каким — то образом с ловкостью фокусника Джону Холлу был сделан укол в комнате, полной мужчин, которые пили портвейн или коньяк и курили сигары. Никто не отлучался даже в туалет, доктор Маркофф готов в этом поклясться, а он — единственный посторонний в данном деле человек. Этот парень, такой же длинноносый, как Пиноккио, имеет лучшую память, чем победитель телевикторин, и он утверждает, что из кабинета никто не выходил. Мужчины пробыли внутри около получаса, когда у Джона стали проявляться первые симптомы отравления. Слишком много времени для укола, так что укол не могли сделать до сбора в кабинете.

— Тогда должно быть именно приспособление, — заметил Донни.

Но Кармайн помотал головой.

— Слишком рискованно. Слишком много факторов могут помешать извлечь яд. Взгляни на соединение иглы с металлическим диском, Донни! Припаяна? Двадцать пятая игла? Слабенько.

— Каким бы неправдоподобным это ни казалось, таков и должен быть ответ, — сказала Делия, вставая на сторону Донни.

— Приспособление слишком опасно для самого убийцы, — возразил Кармайн. — И я знаю, что он им не воспользовался.

— Как насчет Эмили? — спросил Лиам, устав от хождения по кругу.

— Графин с водой. Пол обнаружил в нем следы тетродотоксина; по крайней мере, здесь все точно, — ответил Кармайн.

— У нас достаточно улик против Джима Хантера для ареста? — спросил Базз.

— Все наши доказательства условны, так что вынужден сказать: нет.

— А если арестовать Уду Савович по подозрению в убийстве и посмотреть, что произойдет дальше? — спросил Тони. — Я просто чувствую, что пока мы кого — нибудь не арестуем, есть вероятность еще одного убийства.

— На основании чего? — уточнил Кармайн.

— Не знаю, но надо хоть что — то сделать, сэр.

— У тебя есть план, Диле? — спросил Кармайн.

— У меня все время пульсирует в голове, что нужно иметь хотя бы один, но его нет. О, как я ненавижу дела с отравлением! — воскликнула она.

— Досудебное разбирательство по делу Джона Холла в следующий понедельник, — заключил Кармайн. — Мы дождемся его результатов. А потом проанализируем еще раз.

— А разбирательство по Тинкерману?

— В среду. Боюсь, миссис Тинкерман придется дать показания о том, что она сделала мужу укол В 12 на банкете, но я позабочусь, чтобы Пол засвидетельствовал, как легко замаскировать яд. Когда приезжает Уиндовер Холл?

— В воскресенье. Он будет в доме Макса Танбалла к полудню, — ответил Эйб. — Там и остановится.

— Дождись его, Эйб. Он — ответ на все наши вопросы по Джону Холлу. Что ж, всем хороших выходных.

11 января 1969 года, суббота

Когда Милли, с еще мутными от сна глазами, вышла из спальни, поразилась, увидев за столом Джима с чашечкой кофе; рядом с ее местом лежала коробка с бубликами и упаковка творожного сыра «Филадельфия».

Она обошла стол, встала позади мужа и прижалась щекой к его волосам, вдыхая родной запах.

— Не в лаборатории?

— Нет, — ответил он с улыбкой и отложил в сторону свои бумаги. — Я внезапно осознал, что сегодня суббота и никто не работает, а когда вышел прогуляться, запах свежеиспеченных бубликов буквально сбил меня с ног.

Он потянулся, подхватил жену и усадил себе на колени.

— Не знаю почему, но я только сейчас понял, что мы не завтракали бубликами с сыром около двух лет. Я не могу купить копченую лососину, но все остальное — вполне.

Милли поцеловала его в губы, которые всегда ее восхищали: сильные и одновременно нежные, как шелк.

— Джим, ты такой внимательный! — Она начала выбираться из его объятий. — Я начну с тостов.

Но Джим, игнорируя ее попытки, встал, держа Милли на руках, и посадил ее на стул.

— Нет, это моя забота. Я сделаю тосты, а ты будешь смотреть.

У нее даже голова слегка закружилась, пока она наблюдала за его действиями — так ловко он все делал! Через десять минут у нее уже был поджаренный бублик, намазанный сыром, который она жевала с удовольствием.

— Хотел бы я отвести тебя куда — нибудь на завтрак, — сказал Джим.

— Нет, тосты из бублика лучше есть дома, особенно сделанные на специальном тостере. — Милли сделала глоток кофе. — Джим! Колумбийский?

— Такое особенное утро, Милли. Я люблю тебя.

— Знаю. Я тоже тебя люблю.

Джим вытер губы, на миг замолк, словно сомневаясь, но затем продолжил:

— У меня вчера состоялся серьезный разговор с Давиной.

При упоминании этого имени Милли замерла и подняла на него еще сонные глаза.

— С каких это пор она стала источником знаний?

— В некоторых областях она — единственный источник знаний, — парировал он. — Не злись, Милли. Сначала послушай, о чем мы говорили. Я знаю, что вашу первую встречу нельзя назвать счастливой — тогда умер Джон, но я знаком с ней несколько дольше и в некоторых вопросах ее мнению доверяю.

— Я смотрела на нее и видела горгону Медузу.

Джим взял ее руки в свои и слегка погладил их большими пальцами.

— Я понимаю твои чувства, Милли. Но попробуй сейчас абстрагироваться от них. «Бог спирали» кардинально изменит нашу жизнь, и никто из Издательства Чабба не сталкивался с реальностью в полной мере, в отличие от Давины. Они, как и мы, ученые. Кое — что Давина знает очень хорошо, потому и решила вмешаться. Поверь мне, Милли, она извинялась все время, пока мы разговаривали: но, поразмышляв над сказанным, я решил, что она все — таки права.

Он был совершенно искренен. Понимая, что неприятие этой женщины нелогично и скорее инстинктивно, Милли попыталась поступить, как просил муж — абстрагироваться.

— Хорошо, Джим, говори.

— Она сказала, нам придется изменить наш стиль жизни. Если книга будет иметь успех, а публика узнает, что ярчайший ум Чабба по биохимии живет в халупе на Стейт — стрит, то это нанесет вред как репутации Чабба, так и нашей. Все выглядит так, словно чернокожему ученому просто платят гроши и эксплуатируют. Это моя вина, что я вкладываю все деньги в работу. Но Давина сказала, подобная реклама может рикошетом ударить по книге. — Он плотно сжал губы и прищурился. — Нам нужны лучшие условия еще до выхода книги в свет, до второго апреля.

— И откуда же мы возьмем деньги? — хрипло спросила Милли.

Джим выглядел воодушевленным.

— О, Давина все продумала! ИЧ выплатит нам аванс из авторского вознаграждения. Несколько тысяч.

— Она — чудо. Есть что — то, о чем она не подумала?

Он неожиданно рассмеялся.

— Ничего! Она даже сказала, что нам стоит завести ребенка, как утешение после всех лет борьбы и боли.

Глаза Милли остекленели, словно мозг был настолько переполнен новостями, что оказался не способен справиться с ними. Когда Джим упомянул ребенка, ее ресницы вздрогнули, а глаза увлажнились; она судорожно сглотнула.

— Ребенка? — переспросила Милли.

— Да. Ты не против ребенка?

Слезы заструились по лицу, Милли беззвучно плакала.

— Ребенок — единственный правильный ответ, — проговорила она.

Джим наклонился, чтобы посмотреть ей в лицо, и нахмурился.

— Я никогда не осознавал… — начал он, тут же замолкнув.

— Как ты мог, пока тебе не указал посторонний человек? — Милли встала и принялась убирать со стола. — Ты ничего не видишь, кроме своей работы, я всегда это знала. Полагаю, даже Давина заметила.

— Как думаешь, где нам следует поселиться? — спросил он, накидывая пальто и втискивая свои огромные ноги в ботинки на веревочной подошве.

— В Восточном Холломене, рядом с моими родителями.

— Могу я оставить поиски жилья на тебя?

— Какую ренту мы можем себе позволить?

— Какую диктует рынок, любимая. Давина говорит, что мы получим все необходимое от ИЧ. И даже деньги на обустройство и одежду.

Джим вышел за дверь, оставив ошарашенную Милли, чтобы она успела принять душ, одеться и направиться на автобусную остановку. О, как типично для Джима! Все исключительно для его удобства. Он даже ни на миг не задумался, не собирается ли и она в башню Бьорк — Биолоджи. Подождать всего десять минут — и он бы поехал туда вместе с ней. Джим делал так не специально, и при обычных обстоятельствах Милли остановила бы его и попросила подождать. Сегодня же он настолько потряс ее, что она до сих пор пребывала не в себе.

Злость все еще бурлила, пока Милли направлялась к автобусной остановке, и злость же заставила ее свернуть с намеченного пути. В следующую минуту Милли развернулась и направилась в небольшой старенький парк, примыкающий к Кэтерби — стрит. Ее трясло от ярости, слезы безудержно текли по лицу. Нет, здесь никто не мог ее увидеть. В восемь утра в субботу местные еще приходили в себя от прошедшей ночи.

Милли нашла скамейку и достала носовой платок — они не могли себе позволить покупать бумажные платки, поэтому она по — прежнему стирала тканевые — дала себе выплакаться и затем вытерла лицо.

Она себя чувствовала так, словно проснулась после долгого и не очень приятного сна. До сегодняшнего утра она была Милли Хантер — обожаемая спутница и жена вот уже восемнадцать лет; теперь же она стала Милли Никто, попавшей в мир, который не знала и еще даже не начала понимать.

Гламурная, эгоистичная и искушенная старая приятельница сказала Джиму, что было не так с его жизнью, и дала ему четкие инструкции, как все изменить — до второго апреля, будьте так добры! Привлекательные апартаменты или дом, приятная обстановка, дорогая еда на столе и ребенок на подходе. Если они предстанут в таком свете, то акулы пера уплывут рыскать к другим берегам.

И Джим ее слушал. С уважением, готовый следовать советам. Только кто такая Давина Танбалл? Какую нишу она заняла в столь загруженной жизни Джима? Стала она лишь знакомством по работе или чем — то большим? Замечательный Джим, за которого Милли была бы готова умереть, чья честность так отличала его от остальных мужчин, выслушал, увидел логичность сказанного и решил подчиниться. Главный вопрос в другом: если бы она, Милли, выдвинула подобные требования, выслушал бы он, понял бы, прислушался? В результате сегодняшнего разговора Милли приходилось спрашивать себя: почему она не сказала ему первой?

Следующая волна гнева была к себе самой за все те упущенные возможности. На этот раз Милли не плакала, а только терпеливо позволила ярости полыхать, оставив после себя пустоту. Ребенок, которого она планировала к тому времени, когда к ним придет благополучие, теперь будет у Джима ассоциироваться с Давиной Танбалл. И когда бы Джим ни взглянул на первенца, он подумал бы о Давине как причине его появления. Милли упустила свой шанс и уже не сможет вернуть обратно. Когда бы Джим ни думал о Милли и материнстве, он в первую очередь вспомнит о тех бездетных годах, ведь она согласилась, что они не могут себе позволить ребенка. И не важно, что ребенка носить Милли — идея — то исходит от Давины.

А еще Милли знала, что не совсем объективна, ведь настоящей причиной ее гнева стало вмешательство — и весьма обидное — другой женщины в дела, которые касались только ее и Джима. «Как Давина посмела? Как она посмела?! Ведь я совсем недавно перестала принимать таблетки и мечтала, как скажу Джиму, что у нас наконец будет ребенок! Давина — что он там сказал — решила вмешаться! Ему не могло понравиться ее вмешательство, но, несмотря на это, он все же прислушался. Так нечестно!» Пока она, Милли, выискивала подходящий момент, чтобы поговорить, Давина Танбалл не ждала — она просто поговорила. Нечестно, нечестно!

«Все так запутано… В пятнадцать лет я уже знала, что Джим станет ведущим ученым, и, любя его, посвящала каждый миг своего существования его карьере, отдавая ему свои деньги и свои руки. Я никогда не жаловалась, никогда! Я никогда не воспринимала себя как подчиненную Джима, как его бессловесную прислугу, но именно так меня видит Давина — некая Уда, только уровнем повыше. Я никогда и подумать не могла, что Джим нашел бы во мне подчиненную — мы были слишком близки, мы были единым целым. Вот этого Давина не смогла понять. Если бы она уважала меня, то поговорила бы с нами обоими, но вышло иначе — она говорила с одним Джимом, как с вершителем и моей судьбы. Но на деле не так! Как много решений принимаю именно я? Да около половины. Мы с Джимом оба — биохимики, и никогда не стояло вопроса, чья карьера важнее — всегда была наша карьера, даже если звучало имя Джима, а не мое. Я всегда думала, что Джим понимает — мое время придет… Сейчас я в этом не уверена, и именно поэтому больно. И я злюсь. Когда наши глаза встретились впервые, это была встреча равных, и все трудности мы встречали как равные. Могу ли я быть Удой для моего мужчины?

Нет, я отказываюсь верить в подобное! Без меня Джим бы не был сейчас здесь! Он знает это так же хорошо, как и я. И не важно, что мы не обсуждали этого — такова данность. И что теперь? Им манипулирует амбициозная и эгоистичная женщина, которая флиртует с ним, ровно как и с любым представительным мужчиной, встреченным ею. Флиртует? Да, верно! Ей нужно лишь покрасивее обустроить свой очаг, но никак не завести новый, и ей совсем не важны другие достоинства Джима, менее значительные. Я ненавижу ее, так ненавижу! Она — назойливая муха, которая откладывает свои личинки в благодатную субстанцию, а книга Джима много значит для нее и Макса. Книга Джима, книга Джима…»

Гнев почти испарился. В это субботнее утро Джим почти потерял равную ему Милли. Что делает с ним успех? И — что важнее — с их браком? Хватит ли у Милли сил и желания быть с ним и дальше? «Я — единственная, кто знает все его секреты, слабые места, его ночные кошмары и его скелеты в шкафу».

Милли поднялась со скамейки и вернулась на автобусную остановку. Автобус, как обычно, опаздывал; она вскочила в него в последнюю секунду, села, переводя дыхание, и улыбнулась попутчикам, которых знала. Как Милли иногда говорила Джиму, в автобусе она была единственным белым человеком в здравом уме; в нем ездили здоровые и умные чернокожие и белые люди с физическими или умственными недостатками.

К тому времени, как Милли вошла через заднюю дверь в дом родителей, на ее лице уже сияла улыбка и выглядела она счастливой, как никогда.

— Па, — обратилась она к Патрику, погруженному в чтение «Нью — Йорк тайме», — есть у нас в Восточном Холломене дома, сдающиеся в аренду, с возможностью выкупа их в будущем? Мы с Джимом собираемся присоединиться к вашему обществу.

Когда Вэл бочком просочился в кабинет брата, Макс Танбалл взглянул на него с удивлением. Вэл не из тех, кто входит через дверь бочком.

— Что такое? К чему скрытность?

— Здесь Честер Малкужински.

Карандаш выпал из рук Макса, он побледнел.

— Боже!

— Нам предстоит упомянуть имя Господа еще не раз. Он хочет знать, почему убили Эмили, — сказал Вэл, падая в кресло.

— Как он узнал?

— Увидел по кабельному каналу какую — то новостную программу, вещающую исключительно о загадочных отравлениях. Ты знаешь: о невыявленных, мистических, с непойманным отравителем, когда полиция в тупике, ну как обычно.

— Лили уже забила твой холодильник продуктами?

Лицо Бэла вмиг прояснилось.

— Да. Какая же хорошая девочка моя невестка. Ей никогда даже в голову не придет поработать над счетами для страховой компании.

— Чего ты никак не можешь сказать о своем шурине.

— Ну что за ублюдок!

— Как он обманывает мир на этот раз? — спросил Макс.

— Занимается строительством недвижимости во Флориде на побережье Мексиканского залива, в Орландо. Все больше и больше северян, уйдя на пенсию, уезжают во Флориду, а Чез помогает им потратить их денежки. Он строит шикарные апартаменты. — Вэл передернулся. — Держу пари, в фундаменте можно найти не один труп.

— Сколько сейчас лет младшему брату Эмили?

— Сорок с небольшим. Должен признать, он обожал Эм. Мне пришлось нелегко, когда я доказывал, что не мог сообщить ему о ее смерти, потому что не знал его местонахождения. Думаю, он все — таки поверил мне, ведь никто в здравом уме не посмеет обидеть Чеза Малкужински.

— Сколько он здесь пробудет?

— Сказал, пока не поймают убийцу Эм. Он заселился в бывшую комнату Эвана и забрал соседнюю спальню себе под некое подобие кабинета и гостиной. — Вэл всплеснул руками. — Чез приехал сегодня в семь утра, а в девять телевизионщики уже проводили ему выделенный кабель к огромному телевизору. Они еще не ушли, когда приехали ребята из телефонной компании провести ему телефонную линию и установить телекс. Он вытащил из подвала стол, чтобы использовать его в качестве рабочего, даже не спросив — представляешь? Он зол, Макс, очень зол.

— Дело не только в этом.

— Согласен.

Видимо, приняв какое — то решение, Макс встал из — за стола, отложив работу на потом, чего он обычно не делал: когда Чез в городе, ничто не укроется от его любопытного взгляда.

— Я поеду домой вместе с тобой, Вэл. Если не предупредить Давину, что он за человек, все может выйти из — под контроля.

Замечательное решение, но обреченное на провал. Когда Макс вошел в дом и услышал раздающийся из гостиной кокетливый смех Давины, его сердце буквально оборвалось.

Насколько он помнил, Честер Малкужински прежде был прыщавым юнцом, потом в двадцать с лишним — прыщавым молодым мужчиной, однако прошедшие с их последней встречи пятнадцать лет сотворили с ним невероятное. Сейчас Честер имел стройную, даже атлетически сложенную фигуру и абсолютно гладкую кожу без единого намека на прыщи. Он выглядел интереснее, чем его сестра, с возрастом утратившая былую привлекательность. Честер представлял собой образчик преуспевающего мужчины: от тщательно уложенных длинных волос до стильных брюк с низким поясом и рубашки с длинным рукавом, расстегнутые верхние пуговицы которой открывали волосатую грудь. Смуглая кожа. Но несмотря на репутацию гангстера, Чез не выглядел ни вульгарно, ни слащаво. На самом деле его внешний вид казался чрезвычайно привлекательным богатым женщинам, составляющим его клиентуру, — будучи опытным сердцеедом, Макс увидел это сразу. А Вина вела себя так же, как и всегда с привлекательными мужчинами: она вовсю флиртовала, словно давая понять, что раздвинет ноги при первой же возможности. О, Вина, Вина! Только не с этим мужчиной!

Отбросив страхи в сторону, Макс вошел в комнату и протянул руку.

— Мой дорогой Чез! — сказал он, пожимая ладонь с аккуратным маникюром. Его лицо приобрело печальное выражение. — Хотелось бы, чтобы наша встреча произошла при более счастливых обстоятельствах.

И Чез не был бы собой, если бы тут же не отвернулся от Давины, которой прежде уделял внимание, чтобы пообщаться с тем, кто, на его взгляд, мог быть полезен.

— Как это случилось, Макс? Расскажи мне.

— Хотел бы я знать, но правда в том, что никто из нас не в курсе. Мой давно потерянный сын, Джон, был отравлен здесь за ужином восемь дней назад, а на следующий день нового декана Издательства Чабба отравили на банкете в его честь. А нашу бедную Эм отравили в ее мастерской в прошлую среду, хотя тело обнаружили только в четверг днем, — ответил Макс самым примиряющим голосом, на который только был способен.

Чез застыл.

— Хочешь сказать, Вэл не заметил ее отсутствия в ночь со среды на четверг? Он ей изменял?

— Нет — нет, — примирительно воскликнул Макс, краем глаза замечая, что Давина надулась — она не любила, когда ее игнорируют. — Эмили находилась в своей мастерской, она часто оставалась там на ночь, если на нее находило вдохновение — не спрашивай меня, я не скульптор! Теперь ее сын был семейным человеком, и она нашла себе хобби. Будучи единственным членом семьи, не участвующим в семейном бизнесе, Эм чувствовала себя белой вороной, поэтому, когда она увлеклась лепкой, мы все поощряли ее как могли.

— Это правда, Честер, — вставила Давина.

Честер с раздражением взглянул на нее, затем вновь повернулся к Максу.

— Как она была отравлена? — потребовал он.

— Яд подсыпали в графин с водой. Тебе не стоит опасаться отравления — Лили заменила всю еду.

Чез стремительно поднялся и сжал кулаки.

— Я хочу все увидеть сам.

— Ты не можешь, Чез, — Макс встревожился. — Студия опечатана.

— К черту!

Макс поспешил вслед за ним, но прежде успел обратиться к Давине.

— Ты, мадам, остаешься здесь до моего возвращения. Мне нужно с тобой поговорить. — Он заметил направленный на него взгляд Уды и посмотрел на нее в ответ. — Это и Уды тоже касается. Прямо здесь, понятно?

Макс нагнал Чеза на полпути к дому Вала.

— Строение опечатала полиция, прямо над замком, — сказал он Честеру, тяжело дыша от быстрой ходьбы и нахлынувших эмоций.

— К черту!

Полицейская лента была сорвана, и Максу пришлось отдать маленький ключ.

Вонь сразила обоих; Макс отшатнулся, отказываясь войти. Зло взглянув на него, Честер вошел.

— Кто все отмыл? — спросил Чез с побелевшим от напряжения лицом.

— Ее невестка, Лили. Замечательная девочка. Думаю, она чувствовала, что таким образом отдает последнюю дань уважения Эмили.

— Я для нее обязательно что — нибудь сделаю. Из — за вони это наверняка было невыносимо. Ты прав, Макс, Лили — замечательная девочка.

Честер вытащил несколько бумажных платков и приложил их к лицу.

— Эмили была удивительной, верно? Они — эти коты и лошадиные головы — такие симпатичные. Скажи Вэлу, что я хочу забрать их, причем все, — сказал Чез.

— Мы бы хотели оставить себе бюсты членов семьи, — робко вставил Макс. — Но ты можешь забрать все остальное. Хотя эти творения так и не покрыты глазурью и не обожжены.

— Я сделаю это во Флориде — Честер изящно высморкался. — Увидимся позже, — бросил он и направился к дому Эмили.

Макс последовал за ним, дрожа от страха, но когда снова вошел в свой дом, то был уже спокоен и собран. Чего не скажешь о разгневанной Давине.

— Макс, как ты смеешь! — начала она.

Он заставил ее замолчать резким взмахом руки.

— Для начала, Давина, ты заткнешься и послушаешь меня! — рявкнул он. — Ты — кокетка, которая не может не дразнить мужчин, но не вздумай поступать так с Чезом Малкужински. Он — гангстер, настоящий гангстер! Ему выстрелить тебе в голову так же легко, как взглянуть на тебя. И если ты раздразнишь его, то будь готова пойти до конца, потому что он не потерпит отказа, если ты его заведешь. И тогда не жди от меня защиты, потому что я и пальцем не пошевелю. Я люблю тебя, но жизнь люблю больше.

Давина от удивления открыла свой ярко накрашенный рот, а голубые глаза, казалось, забыли, как моргать; она никогда прежде не видела своего мужа таким, и это стало для нее шоком.

— Я… — начала она неуверенно.

— Я не был бы тем, кто я есть, если бы оставался глупым и наивным, Вина. У меня, может, и нет ученой степени, но я работаю с ИЧ более двадцати лет. Потому повторяю свои предостережения относительно Чеза Малкужински: он — плохой человек, держись от него подальше. — Макс перенес свое внимание на Уду. — Ты же присматривай за своей госпожой. А сейчас я пойду наверх и поиграю с сыном.

Пока Макс играл с сыном, Давина отправилась на прогулку, и довольно долгую. В миле от них по Сто тридцать третьему шоссе находились Музей ужасов майора Майнора и мотель, который и являлся целью ее путешествия.

Он изменился до неузнаваемости с тех пор, не столь давних, когда был местом для дневных свиданий между бизнесменами и их женщинами. Сейчас он состоял в едином комплексе с домом на противоположной стороне, в котором располагались комнаты с экспозицией ужасов, потрясших Холломен, Коннектикут, да и всю нацию. Майор Ф. Шарп Майнор наконец нашел свое призвание, превратив мотель в комплекс, где иные люди себя чувствовали лучше, чем в отеле «Кливленд» в деловом центре города. Кроме того, здесь имелся ресторан с высококлассной кухней и замечательный магазинчик отличного кофе. Там — то Давина и сбросила свою верхнюю одежду, после направившись к уединенному столику в углу.

— Я предполагала, что ты придешь, но предпочла бы тебя здесь не видеть, — были ее первые слова, а после она с улыбкой обратилась к подоспевшей официантке: — Кофе со сливками и никакой еды, благодарю!

— История Вэла о том, что не могли меня разыскать — правда? — спросил Чез, с удовольствием уминая поджаренные на гриле колбаски.

— Конечно, так и есть! — сердито ответила она и тут же улыбнулась вернувшейся официантке, которая считала ее буквально совершенством, ведь у нее такие манеры! — Я никак не могла сообщить ему о твоем местонахождении. Танбаллы по — прежнему уверены, что мы не знакомы друг с другом. Иначе мне было бы весьма затруднительно объяснить, почему я отправилась в типографию Макса прямо из моего нового дома, который как раз ты помог мне купить. И почему нацелилась на Макса.

— Что происходит?

— Хотела бы я знать! С одной стороны, этот отравитель вытащил нас из ямы, но с другой — смешал с грязью. Копы дышат нам в шею, а они не глупы. Когда незнакомец позвонил нам в декабре и назвался давно потерянным сыном Макса, я была в шоке. Ну не сиди как болван! Ты должен знать о Мартите и Джоне, потому что именно Эмили обвиняли в их бегстве.

— Это нечестно! Тридцать лет назад я был всего лишь ребенком и никак не мог помочь Эм.

— Твоя обожаемая сестричка, Чез, была сучкой, — сказала Давина вызывающе. — Она и со мной пыталась провернуть подобное, но я — не Мартита.

Его темные глаза вспыхнули.

— Ты нарываешься, Вина.

— Черта с два! Если я пойду ко дну, пойдешь ко дну и ты, Честер Дзержински. Придержи свою злость для тех, кого можешь напугать.

— Да, ты можешь быть уверенной в своей безопасности, — неохотно признал он. — Значит, тебе пришлось убить давно утраченного сына, чтобы защитить своего, верно?

— В том — то и дело, это не я! — воскликнула Давина. — Яд такой редкий, что всего несколько людей способны изготовить его, — зашептала она. — Я знакома с мужем женщины, создавшей яд, но никто, по — видимому, ее не подозревает — она приходится родственницей половине полицейских, а ее отец работает главным медэкспертом. Это не яд из наперстянки или белладонны, который я смогла бы сделать сама. Даже если бы он у меня был, я бы не знала, как его использовать.

Покончив с завтраком, Чез прикурил сигару и заказал официантке кофе.

— Ты пытаешь мне доказать, что мы вляпались в это по чистой случайности? — спросил он с недоверием.

— Именно это я тебе и говорю. — Она широко распахнула глаза. — Чез, я боюсь! Меня явно подставляют, я уверена!

— Разве у копов нет других подозреваемых?

— Один темный — я имею в виду чернокожий мужчина! Гениальный биохимик, который написал бестселлер о своей работе. Давно утерянный сын Джон был знаком с ним и его женой еще в Калифорнии. Жена — она белая — очень красива. Она могла бы стать моделью, но тоже работает биохимиком, и как раз она создала тот яд. Очень странная пара, Чез. Когда увидела их вдвоем на банкете, то была потрясена. Она смотрит на своего мужа, словно он — Бог.

— Что — нибудь еще?

— Нет. И надеюсь, ты помнишь, что я вернула свой долг.

Он рассмеялся.

— Мне не нужна твоя «капуста», Вина. Никакое дорогостоящее имущество в моей части Флориды не может пройти мимо меня. Моя комиссия иногда выражается шестизначным числом. Ты в полной безопасности и должна признать, что Макс Танбалл — именно то, что тебе нужно.

— С готовностью признаю. Я не собираюсь возвращаться к карьере модели, пока у меня есть работа в издательстве, Чез. Но не думай, что ты являешься моим идейным вдохновителем. Это не так. У меня настоящий талант к оформлению книг Я очень благодарна тебе за деньги, одолженные на покупку «Имаджинекса». Благодарна за намек заняться Максом Танбаллом. Но все мои долги выплачены, и я больше ничем тебе не обязана, мой темный нью — йоркский друг. Эту часть наших жизней лучше держать закрытой.

— Ты все еще куришь «Собрание»? — спросил он.

— Когда нужно произвести впечатление.

Чез наклонился к ней через стол.

— Эм отравил тот же человек, что и первых двух?

— Так думает полиция.

— Но они не знают, кто именно; только, что он — мужчина.

— Они даже в этом не уверены. — Давина собралась уходить. — Я пойду к своему малышу.

— Сколько ему?

— Три месяца.

— Случилось худшее?

— Да.

— А парень, написавший книгу, черный?

— Да.

— Вот тебе и дилеммка, Вина?

— Нет. Макс — очень хороший и надежный муж.

Эван и Лили накормили Вала ленчем. Чез уехал куда — то в своей взятой напрокат машине — «Кадиллаке», не сказав никому ни слова, а Лили относилась к тем женам, что с легкостью найдут, чем накормить дядю Чеза по возвращении.

Именно приезд Честера стал основной темой для разговора.

— Он мне показался очень приятным, — сказала Лили, относившаяся к тем людям, что никогда не видели ни в ком ничего плохого. — Мне нравятся его волосы, они так стильно пострижены. — Она с любовью провела по волосам Эвана, которые закрывали ему уши, отдавая дань моде. — И его одежда! Стильная и модная!

Лили была не того социального уровня, который Эмили хотела бы для жены своего сына, но последняя довольно скоро поняла, что у святых социального уровня быть не может — а Лили точно являлась святой. Поэтому она никогда не страдала от острого язычка своей свекрови и не оценила сделанный Давиной подарок — полосатое садовое растение сансевиерию, называемую в народе «тещин язык».

В комнату, толкаясь и смеясь, вбежали двое детей. У семилетней Марии были волосы Танбаллов и желтоватые глаза, она обещала стать настоящей красавицей, когда повзрослеет. Билли исполнилось пять; немного полноватый, он имел такой же солнечный, как у матери, характер, и склонность к приключениям, что доставляло Лили немало хлопот.

— Мам, скоро пойдет снег, — сказала Мария. — Пожалуйста, разреши нам немного погулять?

— Да — да! — закричал Билли.

Лили на миг задумалась, потом улыбнулась и кивнула.

— Час, — ответила она. — Мария, смотри на часы, чтобы отследить время. Приведи Билли домой вовремя, захочет он того или нет.

Когда они ушли, она смогла присесть.

— Чез сильно изменился, — заметил Вэл, готовый в любую секунду разрыдаться. — Эм была бы поражена.

— Я его едва помню, — вмешался Эван, с удовольствием надкусив кусочек бефстроганов; он не испытывал к матери безумной любви, особенно после женитьбы на Лили, когда узнал, какой может быть по — настоящему любящая женщина. — Единственное, Честер тогда выглядел как проходимец, — добавил он, проглатывая восхитительное мясо. — И бандит. Он ведь тогда крутился с Вито Джианотти, верно, па?

— Верно. Чеза арестовывали несколько раз по разным поводам, но полиции постоянно приходилось его отпускать. С мозгами у него всегда был порядок. А еще — завышенное самомнение. Около пятнадцати лет назад он переехал в Нью — Йорк и никогда не возвращался, даже в гости не приезжал. Но он посылал Эмили очень красивые украшения на день рождения и Рождество. Все это теперь перейдет тебе, Лили. Полицейские из Нью — Йорка, приезжавшие сюда в ходе проведения расследования, рассказали мне, что он занимался рэкетом, используя сексуальных красоток, но не в качестве проституток. Эти девицы шантажировали преклонных богачей на довольно крупные суммы. Если кто — то не хотел договориться по — хорошему, то к жене богача посылали одну из них. Честер был настолько хитер, что полиция не могла найти ничего на него или его девиц. А пять лет назад он исчез. Даже Эм не представляла, куда он отправился, — закончил Вэл, поедая бефстроганов все с меньшим удовольствием.

— Эмили любила его? — спросила Лили.

— Нет. Она думала, что он утянет семью на дно.

— Сейчас все иначе, — заметил Эван, гоняя кусочек мяса по тарелке. — Он не похож на бизнесмена, но и как бандит не выглядит. Возможно, такую одежду, как у него, во Флориде бизнесмены носят вместо костюмов.

— Когда ты опять отъезжаешь? — спросил Вэл.

— Через неделю. Мне придется остаться здесь до разбирательств, я все понимаю. Но уже пришло время представить рекламные экземпляры книги.

— Джим планирует оставлять автографы? — спросил Вэл.

— Надеюсь. Его хочет «Таттеред Кавер», как и «Хантере» — прямо для него книжный магазин, да?

Послышался звук подъехавшей машины, Эван выглянул в окно.

— Это дядя Чез. — Эван выглядел озадаченным. — Почему он здесь, пап? Конечно, мама была его сестрой, и мы знаем, как он любил ее, но я все равно не вижу смысла. Он всегда успокаивал свою совесть, посылая ей бриллианты. Нет, дядя Чез здесь по другой причине.

— Может быть, сын, но, чего бы ты ни подумал, не говори этого вслух, — попросил Вэл. — Он хоть и не выглядит как бандит, но именно такой и есть.

Дверь открылась, и вошел Чез, неся небольшую коробочку. Он обошел стол и, подойдя к Лили, вложил коробку ей в руку.

— Спасибо, Лили, — сказал он.

— За что? — в замешательстве спросила она.

— Что убрала после Эмили.

В коробке был шикарный браслет с бриллиантами.

— Ты только скажи мне, если кто — нибудь попробует сделать тебя несчастной, — продолжил Чез, когда браслет был застегнут на руке. — Тогда он — покойник.

Лили рассмеялась. Эван улыбнулся. Вэл испугался.

13 января 1969 года, понедельник

Досудебное разбирательство по делу о смерти Джона Холла было коротким и предполагало лишь предварительное вынесение смертного приговора неизвестному отравителю или отравителям.

Однако не оно вызывало основную озабоченность Кармайна. Приемный отец Джона Холла, Уиндовер Холл, до сих пор не прибыл в Холломен. Его регистрации на специальный ночной рейс из Сиэтла никто не аннулировал, переносов на другие рейсы также не отмечено. Хотя он и жил на Голд — Бич в Орегоне, предпочел добираться до Сиэтла, а не до Сан — Франциско. Два коротких разговора с Уиндовером Холлом убедили Кармайна, что у отчима есть нужная следствию информация, но тот не любил общаться с людьми, не видя их лиц. Он приберег свои новости для разговора с глазу на глаз в Холломене. Днем понедельника, когда разбирательство закончилось, Кармайн позвонил в дом Холла на Голд — Бич. Никто не ответил. Ни единой плохой мысли тогда не закралось к нему в голову: если бы Холл попал в опасность, это бы случилось уже после его прибытия в Холломен. Но он все же позвонил местным полицейским — не знают ли они чего — нибудь.

— Бедолага умер от сердечного приступа в воскресенье утром на пути в Сиэтл, — ответил полицейский, по сочувствующему голосу которого становилось понятно, что он лично знал Уиндовера Холла.

— Смерть естественная? — спросил Кармайн.

— Никаких сомнений. Бедному старикану вообще не стоило отправляться в путешествие — очень слабое сердце. — Послышался шелест бумаги. — Согласно вскрытию, обширный инфаркт миокарда.

Делия пытливо смотрела на него, пока он вешал трубку.

— Умер от сердечного приступа, никаких сомнений в естественности смерти. А мы обречены так и не узнать ничего нового о нашей первой жертве.

— Иногда мне кажется, что эта страна слишком большая, — со вздохом сказала Делия. — Жители западного побережья сильно отличаются от жителей восточного, а американцы из центральной части — и от тех и от других. Не говоря уж о северянах и южанах. Бедный старик! Нам следовало поехать к нему самим.

— Попробуй сказать это бухгалтерии, — с горечью ответил Кармайн.

— И что теперь, шеф?

— Хотел бы я знать.

— Есть какие — нибудь идеи относительно виновных?

— Джим Хантер по — прежнему остается моим главным подозреваемым, но пока я не могу доказать, что именно он взял яд из холодильника жены — это лишь подозрения. И никакого ответа на тайну смерти Джона Холла. С Тинкерманом все ясно. Была бы его смерть единственной, мы бы смогли выстроить обвинение, основанное на косвенных доказательствах. Потом еще Эмили — что, ради всего святого, она могла знать?

— Если Джим Хантер виновен, то первое и третье убийство могут быть ложным следом. Вы, так же как и я, знаете, что одного убийства достаточно для изменения привычного образа мыслей. При последующих смертях убийца уже не испытывает угрызений совести или душевных мук. Если первая и третья жертва отводят подозрения от Джима Хантера, значит, такова их цель.

— Верно.

Делия слегка замялась.

— Милли… вы Милли Хантер совсем не берете в подозреваемые?

Кармайн резко вздернул голову, словно кто — то ударил его под дых.

— Конечно, Диле, беру.

— Она могла совершить все три, Кармайн. Она знала, что Джон в городе, потому что он навестил ее с Джимом на Стейт — стрит, и могла поджидать его прямо перед заходом в кабинет Макса. Она могла всыпать яд в графин Эмили, и скажи мне, кто лучше ее подменил бы витамин В 12? Тетродотоксин принадлежал ей.

— Тогда почему же она сразу заявила о его похищении? И знала ли она — или Джим, в равной степени — о проблемах Тинкермана с перевариванием В 12? — спросил Кармайн.

— Позвольте мне встретиться с миссис Тинкерман? — попросила Делия.

— Конечно, когда захочешь. — Кармайн встал. — Думаю, пришла пора поговорить с деканом Вейнфлитом.

— Это кто?

— Декан факультета богословия и потому — бывший босс Тинкермана.

«Если бы я чем и могла попенять Кармайну Дельмонико, — думала Делия, направляя машину в Басквош, — то только его ошибкой признать, что некоторых женщин следует расспрашивать женщине — мне! Когда миссис Тинкерман рассказала ему о В 12, Кармайн стоял уже в дверях. Я же осталась бы поболтать за чашечкой чая: зачастую у тех, кто выпустил одну взрывную новость, припрятана еще парочка подобных. Миссис Тинкерман кажется мне женщиной как минимум двух взрывных новостей».

И хотя Делия никогда прежде не приглядывалась к миссис Тинкерман, лишь один взгляд на нее поведал, что выходные в размышлении о будущем плюс четверть миллиона долларов в распоряжении и минус муж сильно изменили эту леди к лучшему. Домашняя химическая завивка никуда не делась, как и одежда собственного изготовления, но теперь ее карие глаза сверкали, а тревожные морщины на лице разгладились. Делия могла поклясться, что неделю назад глаза этой женщины были тусклыми, а лицо — сморщенным.

— Надеюсь, я не помешала? — спросила Делия, сделав свой шикарный оксфордский акцент более явным. — Мне необходимо прояснить пару вопросов.

Ничто не могло испугать миссис Тинкерман теперь, когда Том был мертв. Она улыбнулась.

— Чаю? — спросила женщина, обратив внимание на акцент.

— О, прекрасно! С удовольствием. — Делия оглядела кухню. — Как вы здесь уютно все устроили. Явсегда считала, что из всех комнат дома именно кухня лучше всего раскрывает сущность хозяйки. Какой выбор! Твинингс! «Эрл Грей», спасибо.

Стол, который Делия так хотела увидеть, уже был освобожден от принадлежностей для шитья, упомянутых Кармайном. Сев на стул, она принялась ждать хозяйку с чаем.

«Эрл Грей» был подан с дешевым сахарным печеньем. Делия подумала, что миссис Т. прежде не позволялось печь такое печенье и она пошла в сладкий «загул» на этих выходных.

— Как давно вы женаты? — спросила Делия, распространяя непринужденную атмосферу.

— Двадцать четыре года.

— И все их провели в Чаббе?

— Да, на факультете богословия. Том был рукоположенным епископом англиканской церкви, хоть его епархия и ограничивалась Чаббом и факультетом богословия. Он также считался выдающимся специалистом по Средневековью. Область знаний и интересов декана Вейнфлита лежала в иной плоскости, и потому Том стал единственным экспертом по этой эпохе.

— Вы называете его Том. Но мне казалось, что ваш муж такой человек, который предпочел бы обращение Томас.

— О, так и есть! Но я называла его Том. — Эдит прокашлялась. — Мне было бы удобней, если бы вы называли меня Эди, сержант.

— Только если вы будете называть меня Делия. А как вас звал Том?

— Эдит.

— Том был помешан на своей работе?

Эдит Тинкерман недоуменно моргнула.

— Помешан?

— Безумно любил? Страстно увлекался? Мой папа до ухода на пенсию был деканом в Оксфорде — и безумно, безумно помешанным на своей работе! У него во дворе сейчас есть бомбоубежище. Мама постоянно убеждает его, что сейчас, когда Никсон стал президентом, нет необходимости там запираться.

— По крайней мере, твой папа кажется интересным. Боюсь, Тома таким назвать нельзя. Он был очень скучным.

— Как давно он мучился от нехватки бэ — двенадцать?

— Давным — давно, — охотно ответила вдова. — Я всегда считала, что это — попытка Тома казаться интереснее. Он ведь не держал своей зависимости в секрете.

— Не держал? Увлекательно! А разве он не боялся, что когда узнают о его уколах, то подумают, будто он колет себе какие — нибудь наркотики?

— Нет. У бэ — двенадцать такой яркий цвет, и Том всегда помахивал в воздухе шприцем или ампулой — все выглядело законным, он так думал. Он устраивал целое представление из укола: нужно усесться, расслабиться, сделать несколько глубоких вдохов, пожаловаться на слабость. Мне кажется, многие думали, что он болен чем — то чудовищным, и Тому это нравилось. А в следующую же секунду после укола он вскакивал, словно получил благословение Божье.

— Это невозможно, — заметила Делия.

— Можете мне не говорить. Все доктора объясняли: чтобы укол подействовал, нужно несколько дней — но Тому все нипочем. Он был уверен, что инъекция срабатывает немедленно.

— Значит, это действительно стало для него механизмом для привлечения внимания, — сказала Делия. — Тем не менее он немного нервничал на банкете, верно?

— И это тоже, — ответила Эдит. — Он был слишком педантичным и потому скучным оратором, но полагал, что говорит хорошо, ведь его предложения грамматически правильны — Том был помешан на правильном английском. Прошла целая вечность с тех пор, как он выступал перед аудиторией больше, чем на факультете, и он очень нервничал. Эм — Эм не любил его, и Том это знал. Конечно же, он знал, что Эм — Эм сильно сопротивлялся его назначению на пост главы издательства. Эту должность вручили ему Роджер и Генри Парсонсы, которые тоже находились на банкете. Он едва ли не каменел от напряжения, Делия.

— Я понимаю, Эди. Продолжайте, дорогая.

— Эм — Эм напомнил Тому, что всего несколько мгновений отделяют его от значимого момента, и Том запаниковал. Его мог успокоить только укол. Между нами сидели трое, но я все равно видела его состояние и была уверена — он сейчас подаст мне знак. Тогда я покинула стол, набрала витамин из ампулы в шприц и вышла из дамской комнаты. Он ждал меня в углу, практически невменяемый. Его раздражение заставило меня нервничать, и я расплакалась. — Женщина вздрогнула от нахлынувших воспоминаний. — В любом случае, я сделала ему укол в шею, и он умчался обратно за стол. Думаю, никто даже не заметил моего отсутствия.

— А где вы взяли именно ту ампулу и шприц, Эди?

— Вот тут немного странно! — воскликнула она. — Я сидела, а шприц лежал прямо рядом с моей сумочкой; правда, не помню, чтобы я клала его туда. Хотя клала, наверное. Том был в отвратительном настроении еще перед выходом, а я… я всегда начинаю нервничать, когда он такой. Я и положила все в сумочку.

— Где вы храните бэ — двенадцать?

Эдит встала и подошла к двери, за которой оказалась небольшая кладовая с полками, где лежали бакалея и нетоксичные бытовые товары, такие как туалетная бумага и стиральный порошок. Деревянная коробочка, размером в два раза меньше обувной, стояла здесь же на полке. Эдит Тинкерман взяла ее и положила на стол перед Делией.

— Вот где я их храню.

Делия открыла ее и увидела: десять шприцев в стерильной упаковке, десятимиллиграммовую емкость с рубиново — красным цианилкобаламином, закрытую резиновой пробкой, шесть стеклянных ампул по одному миллиграмму с тем же витамином, рассчитанных на одну инъекцию, и несколько марлевых тампонов.

— Кто знал, что они хранятся здесь?

— Да половина факультета.

— Как же так?

— Иногда Том посылал какого — нибудь студента сюда за коробкой — он никогда не держал ампулы на работе.

— Значит, он мог при необходимости сделать инъекцию самостоятельно? — спросила Делия.

Эдит от удивления широко распахнула свои карие глаза.

— О нет! Никогда! Он ненавидел даже смотреть на иглу. На факультете было несколько человек, которые с готовностью сделали бы ему укол.

— Он стал предметом шуток?

— Да, и немалых. Том такой напыщенный, а напыщенные люди, на мой взгляд, всегда лучшие объекты для шуток. Однажды он даже стал героем студенческого концерта: там была сценка про Тома и В 12. Я смеялась до колик.

— И что сделал Том?

— Сделал вид, что ничего не произошло.

Делия подхватила коробку.

Назад: Часть 1 С четверга, 2 января, по среду, 8 января, 1969 год

Дальше: Часть 3 Со вторника, 4 марта, по четверг, 3 апреля 1969 года

Часть 2 С четверга, 9 января, по пятницу, 17 января 1969 года

Часть 2
С четверга, 9 января, по пятницу, 17 января 1969 года