ВЕСНА, 1804. ВИРГИНИЯ
Если бы какой-то въедливый газетчик-федералист мог подсмотреть, чем занимается по вечерам президент Джефферсон в своём кабинете, результатом, скорее всего, была бы очередная сенсационная статья, наполненная гневными разоблачениями: «Наконец-то этот безбожник, этот поклонник якобинцев, этот друг всех атеистов, от Томаса Пейна до Уильяма Годвина, показал своё истинное лицо. Добрым христианам будет трудно поверить, но мы видели своими глазами, как новоявленный поклонник дьявола сидит за письменным столом с бритвой в руке и режет на мелкие куски Святое Евангелие!»
Такого газетчика даже нельзя было бы обвинить во лжи. Ибо в течение многих месяцев мистер Джефферсон в тишине президентского особняка занимался именно этим: вырезал из священных текстов строчки, содержавшие слова Христа, и, вклеивая их в бухгалтерскую книгу, создавал Евангелие для самого себя, такое Евангелие, которому он мог бы следовать, не насилуя собственный разум.
В «Евангелии от Томаса» не было места чудесам. Непорочное зачатие, явление ангелов, превращение воды в вино, насыщение пяти тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами — это всё были сказки в духе античных мифов, добавленные крестившимися эллинами, жадными до всяких метаморфоз. Об отношении самого Христа к чудесам ясно было сказано у Матфея, в начале четвёртой главы. Там дьявол искушает его, предлагая доказать сыновность Богу — чудесами: превратить камни в хлебы, полететь по воздуху. «Отойди от меня, Сатана, — отвечает ему Христос. — Ибо сказано: не искушай Господа Бога твоего». Нигде, ни одним словом Христос не утверждает свою исключительную божественность, десятки раз, обращаясь к своим слушателям, говорит: «Отец Ваш небесный».
Заповеди Христа и вся его жизнь, очищенные от легенд и поздних наслоений, складывались в моральное учение такой чистоты и возвышенности, что душа восторженно рвалась следовать ему, но, по слабости и греховности человеческой, снова и снова опускалась на землю. Джефферсон не планировал публиковать свою компиляцию евангельских текстов — он просто хотел иметь исчерпывающий документ для себя, для дочерей, для внуков, для самых близких людей, ясно показывающий, в какого Христа он верил. Вопреки всей клевете и обвинениям в безбожии, он считал себя ближе к подлинному Христу, нежели его хулители.
В какой-то мере толчком к созданию книги при помощи только ножниц и клея послужил труд богослова и учёного Джозефа Пристли «Сравнение Сократа и Иисуса». Труды этого многостороннего британского мыслителя давно привлекали внимание Джефферсона. Джозефу Пристли приписывали открытие кислорода раньше или одновременно с Лавуазье. Его открытия в области химии и физики гармонично сочетались с глубоко религиозным проникновением в тайны мироздания.
То, что такой независимый ум не смог ужиться с духовной атмосферой монархической Англии и нашёл приют в Америке, подтверждало надежды Джефферсона на будущий расцвет культуры в молодой республике. В письмах Джозефу Пристли он предлагал ему принять участие в создании нового университета в Виргинии, где молодые люди могли бы знакомиться с новейшими достижениями в математике, зоологии, медицине, астрономии, географии, но также и в этике, искусствах, юстиции, политике.
О вопросах христианской веры Джефферсон также много и увлечённо беседовал с доктором Рашем и даже дал ему обещание когда-нибудь изложить подробно свои взгляды на этот важнейший предмет. Первую попытку он сделал в письме, отправленном доктору год назад, где сравнивал платонизм, иудаизм и христианство. Там он объяснял, в чём ему виделось превосходство учения Христа: в отличие от двух других оно описывало не только долг человека перед соплеменниками, но и перед всем человечеством; если платонизм и иудаизм судили только поступки человека, то Христос вглядывался в глубину души его и судил также и мотивы.
Был у Джефферсона и глубоко личный импульс для того, чтобы в очередной раз вглядеться в тайны небытия и потусторонней жизни: тревога за дочь Марию. В феврале она родила дочь, и, как всегда у неё, послеродовой период протекал очень тяжело. Её муж, новоиспечённый конгрессмен Джек Эппс, уехал из столицы, не дождавшись конца заседаний, и слал подробные отчёты из Эдж-Хилла. Мария была очень слаба, почти не могла есть. В груди началось воспаление, молоко исчезло. По счастью, сестра Марта тоже недавно родила, так что смогла подкармливать новорождённую племянницу.
Джефферсон, имевший большой опыт ухода за роженицами, слал из Вашингтона подробные советы. «Питание должно быть лёгким, для улучшения пищеварения пусть выпивает рюмку вина. Шерри в погребе в Монтичелло очень хорошо для этой цели… Как только ей станет лучше, перевезите её туда, воздух на горе чище… Весь дом в вашем распоряжении, можете использовать все запасы в нём, слуг, дрова».
Но уехать из столицы до конца сессии конгресса он не считал себя вправе. Хотя договор о покупке Луизианы за 15 миллионов долларов был ратифицирован и сенатом, и палатой представителей с большим перевесом голосов, оставалось ещё множество проблем, требовавших постоянного внимания. С директором казначейства Галлатином нужно было уточнять финансовые этапы выплат Парижу. С министром иностранных дел Мэдисоном — отношения с Испанией и её территориями во Флориде. Кому-то следовало поручить составление конституции для тех штатов, которые теперь добавятся к союзу.
В январе неожиданно попросил о личной встрече Аарон Бёрр. Он начал беседу издалека, напомнил о том, что в 1800 году был приглашён двумя могучими семействами Клинтон и Ливингстон, принять активное участие в политической жизни штата Нью-Йорк, о том, что его усилия помогли республиканцам победить в этом штате, а далее и во всей стране. Затем он повернул разговор таким образом, будто именно его неустанная поддержка партии республиканцев и персонально президента Джефферсона превратила его в объект свирепой травли федералистской печати, в которой самое активное участие принял Александр Гамильтон. Да, эта травля сделала своё дело, и он чувствует, что теряет прежнюю поддержку избирателей на федеральном уровне. Он готов попытать свои силы в борьбе за голоса ньюйоркцев на губернаторских выборах. И он хотел бы знать, не найдёт ли президент возможным отблагодарить его за многолетнюю лояльность, публично поддержав его кандидатуру.
Просьба привела Джефферсона в замешательство. Было что-то в характере вице-президента такое, что заставляло людей по возможности держаться от него подальше. Его имя не раз всплывало при обсуждении кандидатур на важные посты и в администрации Вашингтона, и в администрации Адамса, но каждый раз назначали кого-то другого. Зато когда подобные обсуждения начинались, мистер Бёрр каким-то образом узнавал о них и неизменно появлялся в столице. Живя с ним бок о бок в столице, Джефферсон не раз при встречах поддавался импульсу захлопнуть створки своей душевной раковины. Но разве не естественно было испытывать неловкость при виде человека, которому твоя внезапная смерть могла бы принести внезапное и весьма желанное возвышение?
Большой знаток человеческих характеров, Долли Мэдисон тоже питала инстинктивное недоверие к Аарону Бёрру, с которым была знакома много лет. Составляя списки приглашённых на обед к президенту, она часто под разными предлогами не включала его. Пытаясь объяснить свои чувства, она говорила: «Когда я расхожусь с человеком во мнениях, я огорчаюсь, пытаюсь переубедить его, потом примириться с нашим несогласием. Мистер Бёрр ведёт себя по-другому. Он замолчит, вежливо улыбнётся, но ты чувствуешь, как какая-то невидимая пружина его нелюбви к тебе натянулась на несколько витков. Для меня, для моего мужа, для вас встречи и общение с другими людьми часто бывают отрадой. Для него — всегда необходимый, но тяжёлый труд».
Эту невидимую пружину нелюбви Джефферсон ощущал очень остро во время той памятной январской беседы. Он стал говорить, что давно взял себе за правило никоим образом не давить на мнения избирателей. В свободной стране со свободной прессой поступки и мнения политиков у всех на виду, поэтому каждый человек имеет возможность выработать своё мнение и проголосовать соответственно. Разговор закончился вежливыми уверениями во взаимном уважении, но про себя Джефферсон твёрдо решил, что на предстоящих выборах он должен найти себе другого человека на пост вице-президента.
В свободные вечера он снова и снова возвращался к своей работе над евангелиями. Если в них попадались слова Христа, которые ему были не вполне ясны, он помечал вырезанную полоску вопросительным знаком. Если в словах было что-то грозно-пугающее, он использовал для вопросительного знака красные чернила и складывал эти фрагменты в отдельный конверт. Он планировал впоследствии отыскать евангелия на греческом и латыни, чтобы сравнить и убедиться в точности перевода. Постепенно конверт делался всё толще и таившиеся в нём строчки словно бы горячели — только что не жгли ему пальцы, как костерок из вопросительных знаков.
Как понимать слова: «Враги человека — домашние его» (Мф. 10: 36)? А перед этим ещё страшнее: «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл я принести, но меч; ибо я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её» (Мф. 10: 34–35).
Ах, как хотелось бы выдать такие строчки за ошибку памяти евангелиста! Но ведь и у Луки говорится о том же и даже ещё беспощаднее: «Огонь пришёл я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся» (Лк. 12:49). Ясно, что эти ужасные слова хранились в памяти первых христиан и честно передавались из уст в уста.
Если считать Христа апостолом межчеловеческой любви, куда спрятать стих 26-й из 14-й главы Евангелия от Луки: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником»?
Не таится ли разгадка этого противоречия в многократно повторяемых словах «много званых, но мало избранных»? Или: «многие слышат, но не каждый вместит»? Все семейные связи человек порывает, принося монашеский обет. Дочь Марта, тогда в Париже, чуть не откликнулась на этот высокий зов, чуть не ступила на путь «избранных». Непомерно высокая требовательность к себе, беспощадный моральный суд над своими поступками и порывами — разве не ведут они к тому, чтобы человек возненавидел себя и свою греховную жизнь?
Нет, порвать с близкими, отказаться от человеческих привязанностей — на такое избранничество Джефферсон не чувствовал себя способным. Но вот притча о виноградарях вызывала безотказный отклик в его душе. Щедрость выше справедливости! Платите работавшему на вас с полудня столько же, сколько работавшему с утра! Не здесь ли таилось его глубинное расхождение с Гамильтоном? Тот, похоже, воображал, что человеческую справедливость можно приравнять к Божественному милосердию. Но позволительно ли государственному деятелю думать иначе? Обожествление справедливости — не это ли так сближало Гамильтона с Вашингтоном?
Покупка Луизианы была отмечена празднованиями во всей стране. Голоса противников этого правительственного акта тонули в хоре поздравлений. Но другой поборник справедливости, директор казначейства Галлатин, после торжественного банкета в президентском особняке обронил: «Всё же мы не должны забывать, что возрождение кредита Америки было осуществлено усилиями мистера Гамильтона. Если бы не это, голландские банкиры сегодня не согласились бы вручить консулу Бонапарту оговоренные 15 миллионов долларов. А так они уверены, что деньги будут возвращены им Соединёнными Штатами со всеми положенными процентами».
Вчитываясь в Священное Писание, Джефферсон обратил внимание на то, что слово «справедливость» очень часто используется в Ветхом Завете и очень редко — в Новом. Зато в Новом многократно мелькает волнующее слово, которого совсем нет в Старом: «воскресить, воскрешать». Рациональный ум, столь решительно отвергавший рассказы о чудесах, якобы сотворенных Христом (верил только в исцеления), вдруг отыскал логическую лазейку, позволившую ему допустить возможность чуда воскресения.
Ведь каждое живое существо, каждый олень, орёл, барс, бизон, голубь, каждая форель, цапля, утка, даже лягушка или змея были, несомненно, чудом Творения. Почему же перед лицом этих явных чудес нужно было считать невозможным чудо воскрешения кого-то одного? В науке логике подобное утверждение попадало в таинственный разряд тех, которые невозможно было доказать и невозможно опровергнуть. Но разве не было возвращение ему покойной жены в облике юной Салли намёком свыше, подтверждением возможности чуда воскрешения?
Конечно, здесь опять начинался его вечный диалог между разумом и сердцем. «Всё живое рано или поздно умирает, — говорил разум. — Мы не видим ни одного примера воскрешения». В недавнем дружеском письме американскому студенту Джефферсон снова сформулировал свой рационалистический идеал:
«Я отношусь к тем людям, которые смотрят с оптимизмом на природу человека. Мы созданы для общественной жизни, и наш ум, как считает Кондорсе, открыт улучшениям, предела которым не видно… Идея, будто человеческий ум неспособен прогрессировать и развиваться, — трусливая идея. Этой доктриной пользуются все деспоты на земле и их последователи в нашей стране, особенно в вопросах религии и политики. Слава Богу, ум американцев уже достаточно открыт, и его будет невозможно закрыть снова. То, что раз открыто наукой, не может быть утрачено. Для того чтобы отстоять свободу человеческого ума и свободу печати, каждый мыслящий гражданин должен быть готов пойти на лишения и даже мученичество. Свободно мыслить и свободно выражать свои мысли — вот главные условия общего прогресса».
Но и сердце отказывалось молчать. «Мне невыносима идея неотвратимости и непоправимости смерти, — отвечало оно. — Я не смирюсь с ней никогда». И так как угроза гибели дорогого существа в эти недели в очередной раз приблизилась вплотную, сердце цеплялось за надежду с утроенной силой.
Что, если Бог продолжает творить и захочет отыскать пути для воскрешения умерших?
В Ветхом Завете Он не представлен всеведущим и всемогущим. Он, например, не знает, что Каин убьёт Авеля, спрашивает его: «Почему омрачилось лицо твоё?» Не знает, как отреагирует Иов на обрушенные на него несчастья.
Циничный Сатана высказал предположение, что Иов любит и восхваляет Бога лишь до тех пор, пока Тот осыпает его дарами, охраняет от бед и горестей. С разрешения Бога Сатана испытывает Иова всеми мыслимыми несчастьями и страданиями и доводит до того, что праведник возроптал, проклял душу свою, посмел обратиться к Богу с обвинительной речью. И Бог с одобрением отнёсся к его протесту. Что если новый Иов посмеет с такой же страстью восстать против неизбежности смерти, — не захочет ли Бог пойти ему навстречу и внести здесь поправку в своё Творение?
Уехать из Вашингтона Джефферсону удалось только в самом конце марта. К тому времени Марию уже перевезли — вернее, перенесли на носилках — из Эдж-Хилла в Монтичелло. Увидев её, Джефферсон сразу вспомнил лицо умиравшей жены: такое же выражение отказа от борьбы за жизнь, бесконечной усталости и примирения. Джек Эппс просиживал у её постели ночные часы, а всё остальное время бродил по дому, держа на руках двухлетнего сына, будто страшась, что безжалостная судьба отнимет и его.
Когда умирала Марта, Джефферсон пытался заклясть болезнь, отдалить смерть, работая до бесконечности над «Заметками о Виргинии». Теперь он тоже погружался в работу над новым трудом, над «Евангелием от Томаса», страстно ища в священных текстах надежду на чудо воскресения.
«Чада века сего женятся и выходят замуж; а сподобившиеся достигнуть того века и воскресения из мёртвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божий, будучи сынами воскресения» (Лк. 20: 34–36).
«Наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения» (Ин. 5:28–29).
«Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6:40).
«Но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему, написанному в законе и пророках, имея надежду на Бога, что будет воскресение мёртвых, праведных и неправедных» (Деян. 24: 14–15).
«Ибо как смерть чрез человека, так чрез человека и воскресение мёртвых. Как в Адамc все умирают, так во Христе все оживут; вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся» (1 Кор. 15: 21, 22, 51–52).
Погружение в евангельские тексты сделало своё дело — дало душе силы примириться с неизбежным. И когда наступил роковой день, Джефферсон не упал в обморок, как тогда, 22 года назад, но нашёл слова утешения для рыдающей Марты, для растерянного — овдовевшего — Джека Эппса, для плачущей Салли. Потом ушёл в свой кабинет, открыл пустую страницу журнала и вывел твёрдой рукой: «Сегодня, 17 апреля, между 8 и 9 утра, умерла моя дорогая дочь Мария Эппс».
20 мая, 1804
«Причины различного свойства удерживали некоторое время моё перо, пока глубокое чувство сострадания не вырвалось из моего сердца и не заставило выразить Вам моё глубокое сочувствие в связи с утратой такой чудесной дочери. Привязанность к ней, созревшая с того времени, когда Вы поручили её моим заботам в Лондоне, была жива до сих пор. Помню и нежную сцену прощания с ней, когда она обнимала меня за шею и орошала мою грудь слезами, восклицая: “О, почему они отрывают меня от вас именно тогда, когда я вас так полюбила!” Из собственного опыта я знаю, какие прочные нити любви опутывают родительское сердце и какую агонию оно испытывает в момент обрыва. Та, которая когда-то была счастлива называться Вашим другом, от души желает Вам найти утешение в вере в Вершителя наших судеб».
Из письма Абигайль Адамc Джефферсону
13 июня, 1804
«Дорогая мадам, пылкие чувства по отношению к моей покойной дочери, выраженные Вами в письме от 20 мая, пробудили во мне ответные эмоции. Всегда буду с благодарностью помнить Вашу доброту к ней. Она тоже всегда помнила о Вас и расспрашивала меня о любых новостях, связанных с Вами. Разрешите мне воспользоваться этими печальными обстоятельствами, чтобы выразить глубокое сожаление по поводу той разделяющий черты, которая пролегла между нами. Поверьте, что моя высокая оценка Вашего характера и души не ослабевала ни на минуту в течение всех этих лет, и лишь сомнение в том, что обнаружение этих чувств будет Вам приятно, препятствовало открытому выражению их».
Из ответного письма Джефферсона
Июль, 1804
«Потерпев поражение на выборах в штате Нью-Йорк, вице-президент Аарон Бёрр решил свести счёты с Александром Гамильтоном, которого он считал виновником своих неудач на политическом поприще. С этой целью он направил Гамильтону письмо, в котором требовал публично признать или опровергнуть некоторые его отрицательные высказывания, просочившиеся в печать. В этих требованиях ему было отказано, и в результате между двумя соперничающими политиками состоялась дуэль. Противники встретились 11 июля в Хобокене, штат Нью-Джерси. Первым же выстрелом Гамильтон был смертельно ранен. Бёрр поспешил уехать из штата; ему грозило не только судебное преследование, но и общий гнев и возмущение произошедшим».
Дэвид Рэмси. История Соединённых Штатов
Лето, 1805
Содержание ящиков с экспонатами для зоологических, ботанических и этнографических коллекций, посланных Льюисом и Кларком с берегов Миссури в Вашингтон президенту Джефферсону:
«1-й ящик: скелеты, рога и шкуры антилопы, чернохвостого оленя, чучела ласки, горной белки и зайца, лук и стрелы индейца племени мандан.
2-й ящик: четыре шкуры бизона, початок кукурузы, чучела суслика, койота, 13 лисьих шкур, рога горного козла, роба из шкуры, на которой изображено сражение индейцев сиу и рикара против минетаров и манданов.
3-й ящик: шкуры антилоп, самца и самки, скелет и шкура медведя, приобретенные у индейцев сиу.
4-й ящик: семена и образцы 67 растений, глиняный горшок манданов, жестяной ящик с засушенными насекомыми, корни растения, используемого туземцами против укусов гремучей змеи или бешеной собаки.
В других ящиках были клетки с живыми белками, сороками, куропатками».
18 августа, 1805
«Сегодня мне исполнился 31 год. Учитывая среднюю продолжительность человеческой жизни, можно утверждать, что я прошёл половину пути, отпущенного мне в этом подлунном мире. Подумал, что мною сделано мало, слишком мало для счастья человечества или для расширения познаний будущих поколений. С горечью вспоминал, как много часов я проводил в безделье, и думал, сколько полезного можно было бы узнать, если бы потратить те пустые часы на серьёзные занятия. Но так как поправить это нельзя, я решил гнать грустные мысли и в будущем решительно удвоить усилия к тому, чтобы с пользой применять отпущенные мне таланты; если до сих пор я жил для себя, то теперь начну жить для человечества».
Из путевого журнала капитана Льюиса
Декабрь, 1806
«Из полученной нами информации можно было заключить, что заговор полковника Бёрра имел две главные цели: а) отделение от Союза тех штатов, которые находятся за Аллеганскими горами; б) вторжение в Мексику. Вскоре ему стало ясно, что лояльность жителей западных штатов Союзу поколебать невозможно и что принудить их к отделению силой у него не хватит ресурсов. Тогда он изменил направление удара: планировал захватить Новый Орлеан, ограбить там банк, военные и морские арсеналы и двинуться на Мексику. Во всех областях, где он или его агенты пользовались каким-то влиянием, они начали вербовать отчаянных и недовольных субъектов, но также и законопослушных граждан, уверяя их, что он действует по приказу американского правительства, которое якобы вступило в конфликт с Испанией и её владениями в Америке».
Из послания Джефферсона конгрессу
Август, 1807
«17 августа 1807 года 12 присяжных были отобраны и приведены к присяге в суде города Ричмонд. Клерк зачитал обвинения, выдвинутые против Аарона Бёрра. Несколько дней ушло на допросы свидетелей, представленных стороной обвинения. Они рассказали, что в поместье Бленнерхассет, штат Огайо, в декабре 1806 года собрались 20 или 30 человек, обсуждавших возможности захвата территории за рекой Миссисипи. В то же время было подтверждено, что никто из собравшихся не применял силу против гражданских или военных властей и что обвиняемый не присутствовал на собрании. Сам Аарон Бёрр обратился к суду и потребовал объявить свидетельские показания не подлежащими приобщению к делу, потому что какое бы нарушение закона ни совершилось в поместье Бленнерхассет, к нему он не может иметь отношения по причине его отсутствия на сборище».
Дэвид Рэмси. История Соединённых Штатов
