ЛЕТО, 1787. НОРФОЛК — ЛОНДОН — ПАРИЖ
Да, рассматривать себя глазами других людей Салли Хемингс научилась у брата Джеймса. Это он рассказал ей, сколько веселья можно извлечь из этого невинного обмана. Но играть в «как будто» она придумала сама. И как преобразилась её жизнь с того момента!
Больше не надо было проводить скучные часы, подметая комнаты в большом доме в Монтичелло. Теперь это была игра «как будто я подметаю комнаты». Кончилось долгое мытьё посуды у бадьи в кухне или у колодца. Теперь это была игра в мытьё посуды. А там, где игра, разрешалось ждать чудесного, неожиданного, удивительного.
В подметаемую комнату мог войти юный охотник, подстреливший фазана и ищущий девушку, которая была бы достойна получить его добычу в подарок. К колодцу вдруг мог подъехать торговец бусами, лентами и браслетами, принимающий в уплату за свой товар улыбки и поцелуи. Или мог опуститься лебедь, изображённый в большой книжке, которую они с Полли тайком листали в библиотеке поместья в Эппингтоне, куда их поселили после отъезда массы Томаса Джефферсона во Францию. Этот лебедь был на самом деле богом Зевсом — тоже большим мастером устраивать всякие «как будто», являвшимся разным красавицам то в виде быка, то в виде золотого дождя, а то, наоборот, превращавшим новую возлюбленную в корову.
Полли легко усвоила правила игры в «как будто» и с удовольствием принимала участие в ней. Она была на пять лет младше Салли, но её фантазия была расцвечена сказками белых, которые ей рассказывала тётушка Элизабет или читал в книжке дядюшка Фрэнсис Эппс. Полли сама уже умела читать и писать, а Салли ещё только училась разбирать по слогам напечатанные слова. Причём училась сама, тайком, потому что белые придумали себе правило: чёрных грамоте не учить. Полли нарушала это правило, помогала Салли узнавать буквы алфавита, даже когда они были нарисованы на коробках или в газетах по-другому — не так, как в букваре.
Ощущала ли себя Салли чёрной?
Кожа её была настолько светлой, что продавцы в лавках Шарлоттсвилла или Ричмонда, куда они ездили с тётей Элизабет за покупками, часто говорили ей «мисс». Правда, это было связано и с тем, что тётя, как и её покойная сестра миссус Марта покупали Салли очень хорошую одежду. Или дарили платья, туфли, рубашки, из которых выросли их собственные дочери. Разделение на белых и чёрных казалось Салли просто одним из многочисленных «как будто», которые взрослые придумали для своей забавы, но которым надо было строго подчиняться, чтобы не портить игру.
Другим важным «как будто» были родственные связи. Мама Бетти довольно рано объяснила ей, что для рождения ребёнка обязательно нужны двое: мужчина и женщина. Все дети, рождённые мамой Бетти от разных мужчин, становились для Салли братьями и сестрами. Но оказывается, и дети, рождённые разными женщинами от одного и того же мужчины, имели право считать друг друга братьями и сестрами. Хозяин мамы Бетти, покойный мистер Вэйлс, сначала любил одну женщину и родил с ней миссус Марту. Потом та женщина умерла, он женился на другой и родил с ней тётю Элизабет. Марта и Элизабет называли себя сестрами и любили друг друга. А когда и мать Элизабет умерла, мистер Вэйлс полюбил маму Бетти и родил с нею Роберта, Джеймса, Феню, Криту, Питера и последней — её, Салли.
Салли была послушной девочкой и довольно быстро научилась играть в главное «как будто» обширного потомства мистера Вэйлса: «как будто» миссус Марта и тётя Элизабет по отношению к ней являются только белыми хозяйками, но никак не сестрами. А она по отношению к Полли только нянька, но никак не тётушка. Увлечение семейства игрой в «как будто» распространилось даже на имена: Полли на самом деле была записана в церковной книге как Мария, её старшую сестру, Марту, все называли Пэтси, да и сама Салли при рождении была названа Сарой.
С одной стороны, игра в «как будто» была важным подспорьем в жизни маленькой девочки, отрадой и развлечением. С другой стороны, бывали случаи, когда Салли заигрывалась и оказывалась лицом к лицу с нешуточной опасностью. Взять хотя бы ту историю, когда её послали на реку полоскать бельё. И она, стоя на мостках, хлестала рубахами по воде, воображая себя плывущей в лодке. А потом взяла доску и стала орудовать ею как веслом. И старые мостки вдруг сорвались с кольев, вбитых в дно, и превратились в плот, который течение начало быстро уносить вниз совсем не «как будто», а по-настоящему. Дядюшке Фрэнсису пришлось догонять её по берегу на лошади и потом кидать ей спасательное лассо.
Мистер и миссис Эппс были очень добры к Салли. Тётя Элизабет, конечно, никогда открыто не называла её сестрой, но всячески выражала ей внимание и заботу. Иногда даже называла «мой личный доктор». Это потому, что у Салли открылись такие же целебные способности её рук, как и у брата Джеймса. Простыми поглаживаниями у висков она прогоняла приступы мигрени, которые часто одолевали миссис Эппс.
Да, в детстве было немало опасных ситуаций. Но все они теперь казались пустяками. Потому что в одно прекрасное утро они с Полли проснулись не посреди реки, а посреди взаправдашнего океана. На корабле с парусами, на котором, кроме них двоих, не было других пассажиров. Только моряки со жвачкой во рту и с обветренными суровыми лицами. Что будет, если они перестанут слушаться доброго капитана Рэмси и захотят сделать с ними то, что белый капитан Хемингс проделал когда-то с бабушкой Салли, родившей потом от него маму Бетти?
Угроза этого плавания нависала над Полли уже давно. Её отец, масса Томас, слал дядюшке Фрэнсису письмо за письмом, требуя отправить дочь к нему в Париж. Его можно было понять. После смерти маленькой Люси Элизабет он сходил с ума от беспокойства. Видимо, воображал, что силы небесные, столь часто поминаемые белыми по всякому поводу, будут больше послушны ему во Франции, чем дяде Фрэнсису и тёте Элизабет — здесь, в Эппингтоне. Но какие силы небесные помогут двум девочкам, если морское чудовище проткнёт своим клювом тонкое днище корабля и чёрная бездна глубиной в сотни футов поглотит их вместе со всей командой?
Супруги Эппс готовы были исполнить просьбу массы Томаса, но каждый раз всплывали какие-то препятствия, заставлявшие отложить отплытие. Кроме того, отец Полли требовал, чтобы женщине, назначенной сопровождать её, была сделана прививка оспы. Эппсы нашли подходящую чёрную невольницу, она была согласна подвергнуться страшной процедуре и плыть через океан, но вдруг выяснилось, что она беременна и не может взяться за такое важное дело. Тогда тётя-сестра Элизабет, отчаявшись, попросила Салли взять на себя эту роль. На прививку времени уже не оставалось, но зато Полли так любила свою няньку и так доверяла ей, что с нею ей плыть было бы менее страшно, чем с кем-нибудь другим.
Почему Салли согласилась?
Воображала, что ей удастся преодолеть страх, привычно превратив опасное плавание в игру «как будто мы пересекаем океан»?
Не хотела расставаться с Полли, которая стала для неё за прошедшие годы ближе родной сестры, а точнее, племянницы?
Рвалась увидеть новые страны, города, людей?
Ведь с далёкой Францией ей довелось столкнуться ещё в детстве, не выезжая из Монтичелло. Той весной, когда родилась Люси Элизабет, поместье посетил французский генерал. Его слуга Марсель знал лишь несколько слов по-английски, и все Хемингсы потешались, слушая за обедом на кухне его рассказы, сопровождавшиеся прыжками, гримасами, выкриками, мычанием, кудахтаньем. Салли запомнила несколько французских слов: «вояж, бонжур, оревуар, руж, нуар». Ну и конечно, те три слова, которые Марсель неизменно произносил, устремляя свой чёрный блестящий взгляд на неё, девятилетнюю, когда сталкивался с ней у конюшни, на кухне, под цветущей сиренью: «мадемуазель», «шарман», «манифик».
Возможно, эти встречи происходили не совсем случайно. Марсель мог вынырнуть из-за поворота тропинки, из кустов боярышника, из тени, отбрасываемой главным домом на карету французских гостей. И каким-то чудом вслед за ним, неведомо откуда, неизбежно появлялась мама Бетти. Будто она находила его и шла за ним по запаху французского одеколона, всегда окружавшего его невидимым облаком. А у Салли каждый раз от этих встреч оставалось чувство, будто кто-то надел ей на шею невидимое тесное ожерелье.
Такое же чувство тесного ожерелья она пережила три года спустя, когда они с Полли уже жили в поместье Эппсов. Но в этот раз приехавший в гости пятнадцатилетний племянник хозяев не удостаивал её ни взглядом, ни словом. Чёрная девочка-рабыня не представляла никакого интереса для отпрыска белых богачей. Это она, тайком поглядывая на него, мысленно произносила «шарман», «манифик», «амур». Бусины ожерелья казались мягкими, боль, вызываемая ими, была сладостной, но всё же это была боль. И её никак не удавалось превратить в очередное «как будто».
В первые дни плавания Салли ощущала себя виноватой перед Полли. Ведь это она придумала и подсказала тёте-сестре Элизабет, как можно заманить девочку на корабль. Полли начинала рыдать, как только заходила речь о возможном расставании с любимыми дядей и тётей, с их уютным домом, со всеми лошадьми, кошками и собаками, которых она знала по именам, кормила и гладила своими руками вот уже три года.
А что, если устроить «как будто» праздник на воде?
Как будто капитан Рэмси захотел порадовать всех детей семейства Эппс. И как будто исключительно для этой цели привёл свой бриг «Роберт» вверх по реке Джеймс до самого поместья Эппингтон. Полли поверила и вместе со своими кузинами радостно носилась по палубе и трюмам, играя в прятки и жмурки. А потом, к вечеру, для всех был устроен праздничный ужин на капитанском мостике. После которого, как и следовало ожидать, Полли безмятежно уснула в кресле. Её кузин родители тихо увели на берег и увезли домой. А Полли проснулась на следующий день посреди океана.
Нет, на Салли она не сердилась. Ведь её нянька и сама стала жертвой обмана — так она считала. Её тоже оторвали от любимого дома, от всех родных, послали в неведомую даль, полную чужих людей и разных опасностей. Теперь им обеим нужно было собрать все детские силёнки, чтобы перетерпеть — оставить позади — пять недель жизни между небом и водою. В Священном Писании сказано, что Бог отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью, «и назвал сушу землёю, а собрание вод назвал морями». Однако корабль их, видимо, заплыл в те места, где это отделение ещё не произошло. Суши, с травой и деревьями, не было нигде — лишь мокрая холодная вода и ослепительно равнодушное небо.
Девочкам оставалось только придумывать новые «как будто». На тесном камбузе добрый кок, негр Вилли, уступал Салли одну конфорку на плите, и она «как будто» варила на ней кашу для них обеих или пекла лепёшки из кукурузной муки. Тот же Вилли извлекал из океана бадью воды, чтобы Салли могла «как будто» постирать одежду.
Раз в три дня они устраивали купание. Здесь «как будто» не требовалось, потому что купание было удовольствием и без игры. Бадью оставляли на пару часов на палубе, чтобы вода в ней успела согреться на солнце. Заботливая тётя-сестра Элизабет оставила в их каюте дорожный сундучок со всем необходимым: мылом, двумя мочалками, полотенцами, ковшиком, домашними тапочками, гребнями, булавками, иголками и нитками, баночкой мёда, галетами, мешочком с орехами, сушёными абрикосами. Положила даже колокольчик с цепочкой, который умирающая миссус Марта подарила Салли.
Дверь каюты имела прочный засов, так что можно было не опасаться случайных или намеренных вторжений. Полли уже прекрасно умела мыться сама, Салли оставалось только обливать её водой из ковшика и обтирать полотенцем. Потом наступала её очередь. Она залезала в бадью, намыливалась с головы до ног, и Полли не без зависти разглядывала холмики её грудей под струйками мыльной воды.
Из книг у капитана Рэмси была только Библия. Полли читала из неё отрывки вслух и по-настоящему. Но священная книга для Салли всегда была собранием лучших историй «как будто», каких ей самой никогда не придумать.
На этот раз ей ярче других запомнилась история про Авраама и Агарь. Может быть, потому, что Агарь тоже была служанкой в доме господина своего, как и мама Бетти, и тоже родом из Африки. Бог обещал Агари, что от сына её, Измаила, произойдёт великий народ. Вот бы узнать, какой из народов, населяющих землю, произошёл от Измаила! В Библии не говорилось, какого цвета была кожа Агари. А что, если и все чёрные — это и есть народ, произведённый Господом от Измаила?
Во время всего плавания небо вело себя по-доброму, ни разу не послало на них ни одного из тех злобных ураганов, которыми оно умело время от времени карать за грехи всех виргинцев. Постепенно девочки успокоились, свыклись с корабельной жизнью. В конце плавания в погоне за развлечениями они придумали довольно рискованную «как будто»: «как будто капитан Рэмси — это на самом деле отец Полли, притворившийся мореплавателем, чтобы тайно приплыть за своей дочерью в Америку». Полли так вошла в роль, что в любую свободную минуту вертелась вокруг капитана, радостно смеялась любым его шуткам, говорила, что ни за что не расстанется с ним. Капитан реагировал на её выходки добродушно, баловал сладостями из своих запасов, обещал, что когда она вырастет, он уговорит своего сына жениться на ней, и тогда они все вместе заживут в одном доме одной семьёй.
Но, разговаривая с Полли, осыпая её несбыточными обещаниями, подыгрывая отведённой ему роли, капитан Рэмси не сводил своих тяжёлых выпуклых глаз с её четырнадцатилетней няньки.
Тесное ожерелье безотказно возникало у Салли на шее под этим взглядом. Но в этом чувстве не было и тени счастливого трепета, который она испытывала, находясь вблизи белого красавца — племянника Эппсов. Скорее оно напоминало то ожерелье, которое набрасывал на неё заезжий парижанин Марсель. И после него — многие другие мужчины, белые и чёрные, богатые и бедные, красивые и уроды. Потому что сомнений не оставалось: Господь выбрал для Салли Хемингс судьбу родиться и вырасти очень миловидной. Или, как говорили некоторые, «хорошенькой». Или даже «красивой». «Шарман, манифик, ла белла». Ни в какое «как будто» этот простой факт превратить было невозможно. Оставалось учиться тому, как приспособиться к этой судьбе, как избежать опасностей, таящихся в ней.
С капитаном Рэмси ей приходилось вести постоянную невидимую войну. Он всё время искал повода остаться с ней наедине, якобы невзначай прикоснуться к руке, лежащей на коленях, поправить волосы, выбившиеся из-под косынки. Несколько раз начинал расспрашивать, какие инструкции дал её хозяин, мистер Джефферсон, насчёт дальнейшей судьбы обеих девочек. Полли отдадут в школу-пансион? Значит, услуги няньки-горничной ей больше не понадобятся? Оставят ли её в Париже или отправят обратно в Америку? Пусть Салли знает, что на его корабле ей всегда будут предоставлены отдельная каюта и самое доброе и заботливое отношение.
Салли испытала большое облегчение, когда плавание закончилось и корабль пристал к английскому берегу.
Город Лондон проплывал за окнами кареты, довольный тем, что у него нашлось ещё несколько чудес, чтобы поразить воображение двух юных американок. Эти огромные мосты через Темзу. Эти башни, купола и шпили церквей и соборов. Звон гигантских часов Биг-Бена. Потоки шикарных экипажей, ландо, колясок, фаэтонов на улицах, разнаряженная толпа, сверкающие окна и витрины модных лавок… Нет, ничего подобного не доводилось им видеть в Ричмонде или Уильямсберге. Нужно было срочно привыкать к своей муравьиной малости, потерянности, никомуненужности. Когда капитан Рэмси передавал своих пассажирок миссис Адамc, Полли уже без всякого притворства цеплялась за него, плакала и говорила, что ни за что, ни за что не расстанется с ним, что он стал для неё как отец родной.
Дом американского посланника мистера Адамса был большим и удобным. Каменные стены хорошо защищали от уличной жары, широкие окна наполняли светом просторные комнаты. Салли очень быстро поняла, что мистер Адамc только «как будто» является хозяином и главой семейства, а на самом деле всем командует и распоряжается его жена.
Миссис Адамc, казалось, всегда точно знала, что и как должно быть сделано в данную минуту, кому поручена та или иная работа, какие произнесены слова, какой укоризной отмечены промахи, слабости, греховность окружающих. Как будто у неё в душе были невидимые весы с двумя чашками: на одной написано «правильно», на другой — «неправильно», и она всегда следовала указаниям этих чашек. Ни покойная миссус Марта, ни тётя-сестра Элизабет Эппс не могли бы сравниться с ней по степени уверенности в себе.
На следующий день по прибытии миссис Адамc первым делом повезла девочек покупать приличную одежду, в которой им можно было бы выходить к гостям или гулять по улицам. Они переходили из магазина в магазин, а вернее, из одного сверкающего дворца в другой, и их карета постепенно заполнялась свёртками, баулами, коробками. Для Полли были куплены четыре платья из голландского полотна, несколько ярдов муслина, кисеи и кружев для пошива юбок, бобровая шляпка, две пары кожаных перчаток, шесть пар чулок, три ярда синей ленты, щётка для волос и зубная щётка. Но и Салли не осталась без обновок: 12 ярдов ситца для пошива двух платьев и жакета, четыре ярда голландского полотна для передников, три пары чулок, два ярда подкладочной ткани, шаль на плечи.
Миссис Адамc отправила в Париж письмо, извещавшее мистера Джефферсона о благополучном прибытии Полли и её горничной. Все были уверены, что он примчится при первой возможности, чтобы забрать дочь. Салли уже неплохо владела ремеслом портнихи, и её посадили превращать купленные ткани в нижние юбки и ночные рубашки. Однажды она сидела в отведённой ей комнате и случайно подслушала обрывки разговора между миссис Адамc и зашедшим с визитом капитаном Рэмси. Речь шла о ней, о Салли Хемингс.
— Я имел возможность наблюдать за ней в течение долгого пути, — говорил капитан. — По поведению, по манере, по способности владеть собой она ещё совершенный ребёнок. Не представляю, как родственники Полли-Марии могли поручить этой рабыне такое важное дело. Уверен, что её хозяину не будет от неё никакой пользы в Париже, одни хлопоты.
— Хорошо, — сказала миссис Адамc, — я передам мистеру Джефферсону ваши впечатления.
— Кроме того, отдаёт ли он себе отчёт в том, что во Франции рабство запрещено? Выучив несколько французских слов, девочка может явиться в полицию и заявить, что она хочет жить в Париже свободной женщиной. И никакой судья не сможет отказать в её просьбе. Уже несколько десятков американских негров освободились таким образом от своих хозяев. И среди французов полно идеалистов, которые помогают им овладеть профессией, выучить язык, найти жильё.
— Мы с мужем горячие противники рабовладения и всей душой на стороне этих идеалистов и освобождённых ими рабов.
— Да, в теории всё это прекрасно. Но реальность состоит в том, что в парижских трущобах эта девочка наверняка попадёт в руки торговцев живым товаром и станет проституткой. Пожалуйста, передайте мистеру Джефферсону, что из сочувствия к этому неопытному ребёнку я готов бесплатно увезти её обратно в Виргинию, где она сможет вернуться в свою семью, в понятный и привычный для неё мир.
Подслушанный разговор оставил в душе Салли след липкого страха. Будто ядовитая жаба проползла там и наполнила сердце постоянно ноющей болью. Ведь никто не станет слушать её, если она заявит, что не хочет, что боится плыть в Америку с капитаном Рэмси. Миссис Адамc не станет вступаться за неё, она положит слова капитана на одну чашку своих весов, жалобы Салли — на другую, и, конечно, слова взрослого белого перетянут.
Если бы Салли спросили: «Как к тебе относится миссис Адамc?», она бы уверенно ответила: «Хорошо». И не сочла бы нужным упомянуть одну странную особенность: за все эти дни хозяйка дома ни разу не обратилась к ней по имени. Только «ты», «девочка», «пойдём». Но не «Салли».
Постепенно и другая новость из подслушанного разговора стала разрастаться в сознании Салли кустом то ли жгучих тревог, то ли призрачных надежд. Известие о том, что во Франции любой чёрный может сделаться свободным, тоже было очень волнующим. Но можно ли было верить ему? Ведь брат Джеймс так рвался к получению свободы, делился с ней своими мечтами. Он уже прожил в Париже три года, и ни о каком освобождении в его письмах домой не упоминалось. Неужели он стал бы скрывать от родных такую новость?
Погружённая в эти тревожные размышления, Салли сидела с шитьём в руках, когда в комнату ворвалась Полли, кинулась ей на грудь и, рыдая, стала кричать:
— Он не приедет! Не приедет!
Как? Что случилось? Болезнь? Крушение корабля?
Нет — оказывается, пришло письмо от массы Томаса, извещающее, что важные обстоятельства не дают ему возможности покинуть Париж и вместо себя он пришлёт за девочками слугу, месье Пети.
Не только Полли была ошеломлена и расстроена этим известием. Супруги Адамc не могли скрыть своего изумления и досады. Отец, который два года добивался приезда дочери? Который втянул стольких людей в это важное и нелёгкое дело? Который весной два месяца путешествовал по Италии и югу Франции, сейчас не мог покинуть посольство на неделю? И вместо себя посылает слугу, не говорящего по-английски?
В душе миссис Адамc чашка весов с надписью «неправильно» резко пошла вниз, и она села писать письмо мистеру Джефферсону с упрёками и с просьбой изменить своё решение.
Потянулись тревожные дни ожидания. Не зная, как утешить и подбодрить разгневанную Полли, Салли предложила ей новое «как будто»: как будто миссис Адамc на самом деле её мама. Полли увлеклась новой игрой, стала выражать хозяйке дома такую же нежность, какая раньше доставалась капитану корабля.
Другим развлечением — отвлечением — служили книги. Их в доме было великое множество. Листая одну из них, Салли дошла до картинки, изображавшей негра в богатой старинной одежде, стоящего над белой женщиной, спящей в кровати. Она попросила Полли прочесть всю историю, и через три часа обе дружно рыдали над судьбой несчастной Дездемоны. Миссис Адамc застала их над раскрытой книгой и, обращаясь к одной только Полли, стала объяснять, что жалеть эту женщину не следует, что, выйдя замуж за чёрного, она нарушила важнейший закон природы, за что и была справедливо наказана судьбой.
Все эти дни Салли продолжала жить с непреходящей ноющей болью в сердце. Что будет в письме массы Томаса? Как он решит её судьбу? Примет ли он предложение капитана Рэмси?
Но вместо почтальона с письмом в одно прекрасное утро в дверь дома постучал месье Пети. Миссис Адамc прекрасно знала его, потому что в годы их жизни во Франции он служил дворецким в их доме в Отёйле. Она увела его в кабинет мужа. Салли понимала, что подслушивать не было смысла, потому что разговор шёл по-французски, но не могла оторвать взгляда от двери.
Наконец миссис Адамc вышла и мрачно объявила, что — о счастье! о силы небесные! о милость Господня! — месье Пети поручено везти в Париж обеих девочек. Да, для их поездки американское посольство выписало два паспорта, действительных на два месяца. И Салли своими глазами увидела в руках месье Пети два документа с печатями и могла прочесть ясно выведенные имена: «мисс Мария Джефферсон» в одном и «мисс Салли Хемингс» — в другом.
Всё происходившее дальше окрасилось для неё какой-то серебристой дымкой надежд и мечтаний. Ноющая боль страха в душе улетучилась — это было главным. Шторм, напавший на них при пересечении Ла-Манша и поваливший на койку позеленевшего месье Пети, был воспринят ею как весёлое приключение. Тряска дилижанса, сражавшегося с ухабами французских дорог, была успешно превращена в очередное «как будто». Её бодрости и веселья хватало на двоих, ей удавалось утешать и смешить Полли всякий раз, как обида, причинённая отцом, пыталась вернуться в сердце девочки.
Массу Томаса Салли ярче всего помнила таким, каким он был в последние дни болезни жены: не видящим никого вокруг, отрешённым, почти нездешним, готовым, казалось, вот-вот последовать за ней в Царство небесное. Из разговоров в семье она знала, что в их Виргинии он был самым важным и знаменитым человеком, что самые богатые джентльмены были его друзьями, и даже сам великий генерал Вашингтон писал ему письма и спрашивал его советов. Однако для Салли важнее было другое: в рассказах её родных о хозяине Монтичелло никогда не просвечивало, не мелькало, не затаивалось чувство страха.
Может быть, поэтому она ничуть не боялась, когда их путешествие подошло к концу и карета въехала во двор большого нарядного особняка в Париже.
Полли распахнула дверцу и бросилась в объятия сестры Пэтси-Марты.
Салли вышла с другой стороны и тут же оказалась в сильных руках брата Джеймса. Он закружил её, защекотал, как в детстве, расцеловал, поставил на землю.
Мистер Джефферсон стоял на крыльце дома, одетый по-домашнему, в жилете поверх белой рубашки, без парика. Лицо его выражало изумление, почти испуг.
Он не смотрел на долгожданную, но наконец приехавшую дочь.
Он не отрываясь смотрел на Салли Хемингс.
И под этим взглядом знакомое тесное ожерелье захлестнуло ей шею, но не той болезненной петлёй, которую рождали в ней глаза капитана Рэмси, а той лентой готовности к неслыханному, несбыточному счастью, которую она впервые пережила, глядя на пятнадцатилетнего белого гостя из других миров.
Июль, 1787
«Любезная мадам, вчера я был осчастливлен прибытием моей дочери в добром здравии. Прежде всего она сообщила мне, что обещала Вам, как только оглядится здесь, осчастливить Вас визитом на пять-шесть дней. В своих расчётах она принимает во внимание только порывы собственного сердца, которое переполнено тёплым и благодарным чувством к Вам. Путешествие её прошло благополучно, она завела дружбу с попутчиками, с дамами и джентльменами, и время от времени сидела на коленях то у одного, то у другого. Свою сестру она совсем забыла, но, увидев меня, сказала, что слабо припоминает, как я выгляжу».
Из письма Томаса Джефферсона Абигайль Адамc
Лето, 1787
«На съезде по выработке новой конституции многие компромиссы были достигнуты с большим трудом. Когда всё было готово к окончательному голосованию, многие делегаты стали опасаться, что те, чьи аргументы были отвергнуты, объединят свои усилия и проголосуют против. Если бы это случилось, конституция наверняка была бы отвергнута ассамблеями штатов. Руководители съезда обратились ко мне с просьбой призвать к единогласию. Так как здоровье моё сильно пошатнулось в те дни, я просил прочесть подготовленную мною речь другого делегата. Он же внёс предложение, рекомендующее делегатам подписать документ, подтверждающий единодушное согласие штатов».
Бенджамин Франклин. Автобиография
Сентябрь, 1787
«Уважаемый сэр! Сразу по возвращении из Филадельфии в Маунт-Вернон я посылаю Вам текст конституции, выработанной федеральным съездом.
Отправляю документ без комментариев. Вы из своего опыта знаете, как трудно бывает примирить такое многообразие интересов, какое существует сегодня в различных штатах. Мне бы хотелось, чтобы предложенная конституция была более совершенной, но я искренне верю, что это наилучший вариант, какого можно было достичь сегодня. Так как она открыта для внесения поправок в будущем, её принятие штатами представляется мне крайне желательным».
Из письма Вашингтона Патрику Генри в Виргинию
Осень, 1787
«У нас сейчас проходит обсуждение проекта конституции для Соединённых Штатов Америки. У меня есть много причин верить в то, что его создавали откровенные, честные люди, надеюсь, так его и воспримут. В нём могут быть недостатки, но где их нет? Если его утвердят, то ситуация в нашей стране сильно изменится к лучшему и вскоре Америка заслужит уважение других стран в той же мере, в какой они пренебрегали ею до сих пор».
Из письма дипломата Говернера Морриса
