ВЕСНА, 1785. ПАРИЖ
— Как? — воскликнул Джефферсон. — Вы готовы пропустить запуск нового воздушного шара братьев Монгольфье? Ваши внуки спросят вас: «Бабушка, неужели ты видела первые полёты человека по воздуху?» Что вы ответите им? «Да, я была в Париже, но не пошла смотреть»?
Абигайль Адамc, прищурившись, вдела нитку в игольное ушко, сделала узелок, откусила хвостик и вернулась к важному делу — перелицовке своего платья для подросшей дочери.
— Мистер Джефферсон, дорогой Томас, мы вместе уже смотрели один запуск в сентябре — с меня довольно. Вся эта шумиха и баллономания, охватившая Париж, слава богу, пока проносится мимо моего семейства. Я своими глазами видела шляпы в форме летучих шаров, именами изобретателей называют новые танцы и причёски, изображения рисуют на камзолах и плащах. Моё же отношение к происходящему определяется простым фактом: купить билеты на это модное зрелище для нас четверых будет стоить больше тридцати ливров. И я знаю, что мы не можем позволить себе такой расход, до тех пор пока конгресс не увеличит жалованье моему мужу.
Они сидели в саду, окружавшем большой полузаброшенный дом, арендованный Адамсами в парижском предместье Отёйль. Каменные плиты тропинки едва виднелись из-под прошлогодней подгнившей листвы, цветущие ветви апельсиновых деревьев нависали над потрескавшейся оградой, заросший кувшинками пруд был украшен давно бездействующим фонтаном. Внутри дома Адамсам удалось расчистить один этаж для своего проживания, на двух других десятки комнат оставались в состоянии романтического запустения. Бродя по ним, Джефферсон однажды попал в восьмиугольный зал, каждая стена которого представляла собой большое зеркало. Толпа собственных пыльных отражений потом несколько раз возвращалась к нему в сновидениях.
— Вы сегодня едете к доктору Франклину? — спросила Абигайль. — Вам уже довелось встретиться там с неповторимой, возвышенной, талантливой, непревзойдённой мадам Гельвециус?
— О да! И не раз. Для вашего сарказма есть достаточно оснований. Но знаете, я заметил, что с мужчинами она ведёт себя совершенно по-другому. Если же в комнате появится дама, она начинает двигаться и говорить в три раза быстрее — видимо, чтобы не оставить сопернице просвета ни в пространстве, ни во времени.
— Через месяц после нашего приезда в Париж добрый доктор Франклин сказал, что хочет представить нас лучшей женщине в мире, воплощению французского обаяния, предельно раскованной, свободной от светских условностей. Мадам Гельвециус, войдя в зал и увидев меня и Нэбби, вскричала: «Боже мой, где Франклин? Почему меня не предупредили, что здесь женщины? Как я выгляжу?» Появившегося хозяина дома эта шестидесятилетняя кокетка немедленно облобызала в обе щеки и в лоб. За обедом она сидела между доктором и моим мужем, закидывала руки на спинки их кресел, время от времени обнимала доктора за шею. Если всё это называется раскованностью, то что же мы назовём распущенностью и вульгарностью?
— Я тоже поначалу был шокирован многими непривычными для нас манерами и всем стилем французской жизни. Другая поклонница доктора Франклина, мадам Бриллон, развлекающая его музыкой и пением, взяла за правило время от времени садиться к нему на колени, даже в присутствии своего мужа. Впрочем, говорят, что муж не возражает, потому что имеет много утешений на стороне.
— Мы с вами вот-вот утонем с головой в болоте сплетен. Но согласитесь, что количество бастардов вокруг нас пугает. Хорошо, внебрачный сын доктора Франклина явился плодом юношеского увлечения и вырос серьёзным человеком, стал губернатором Нью-Джерси. Но почему так должно было случиться, что и его сын родился вне брака? Сейчас это любимый внук нашего доброго доктора, для которого он пытается выхлопотать место секретаря при посольстве. Если мы будем так небрежно относиться к святости брачных уз, не ждёт ли Америку судьба Парижа, в котором промышляют 50 тысяч проституток? Директриса сиротского Приюта Святых сестёр сказала мне, что каждый год к ним поступает до шести тысяч подкидышей.
— Кроме брачных отношений есть большая разница и в отношении к труду. В Америке мы привыкли считать нормальным и похвальным, что человек проводит свои дни в полезных занятиях, а для досуга ему остаются выходные и праздники. И доктор Франклин всю жизнь не стеснялся демонстрировать окружающим трудолюбие и целеустремлённость. Но во Франции он пытается скрывать эти достоинства. Потому что французы ведут себя так, будто жизнь должна проходить в погоне за удовольствиями и развлечениями, а любое отклонение от этой цели считают проявлением дурного вкуса.
— И это не только в светском обществе! — воскликнула Абигайль. — Посмотрите на слуг! Кучер скажет, что он занимается исключительно коляской и лошадьми, а убрать навоз с дорожки — дело дворника. Дворник скажет, что передвинуть стол из одной комнаты в другую не его работа. Кухарка готовит обед, но требует, чтобы для мытья посуды наняли специальную помощницу. Мы вынуждены содержать в доме восемь слуг, и все они половину рабочего времени сидят без дела или сплетничают о хозяевах.
— Восемь слуг? А знаете ли вы, сколько слуг в доме английского посла? Пятьдесят! А у испанского — семьдесят пять. В конгрессе не понимают, как дорога жизнь в Париже. Они воображают, что посол может прожить на жалованье в девять тысяч долларов, не роняя при этом престижа и достоинства страны, которую он представляет. На самом же деле…
Джефферсон чувствовал, что разговор опять может соскользнуть на опасную тему, но уже не знал, как свернуть. Бережливость и практичность Абигайль Адамc были для него постоянным живым укором. Да, виргинский сквайр оказался совершенно неготовым и беззащитным перед соблазнами огромного европейского города. Он привычно заносил в бухгалтерский журнал все свои расходы до мелочей, однако просуммировать их и сопоставить с размерами доходов откладывал на потом. В конце концов, откуда ему было знать, какие будут в этом году цены на табак, отправляемый его людьми из Виргинии в Европу? И сколько его удастся собрать с полей? Цифры дохода расплывались в розовом тумане грядущих месяцев и лет и не могли удержать от сегодняшних трат, каждой из которых находилось своё оправдание.
Хорошо, снять жильё в окрестностях Парижа стоило бы меньше той безумной арендной платы, которую он отдавал за дом в центре города. Но тогда ему пришлось бы тратить массу времени для поездок на деловые встречи, — разве не так? А карета? Покупая её, он не мог предвидеть, что ремонт обойдётся так дорого, что внутренняя обивка из зелёной марокканской кожи доведёт этот расход до пятнадцати тысяч ливров. Приятельница генерала Шастеллю, графиня де Брийон, любезно предложила дать рекомендацию двенадцатилетней Пэтси-Марте для поступления в престижную школу-пансион при монастыре Аббе Руаяль де Пантеон. Правила школы обещали, что ученицы из протестантских стран не будут подвергаться никакой католической пропаганде. Только математика, география, литературные композиции, рисование, музыка, латынь, вышивание. Плата за обучение была немалая. Но образование любимой дочери — не та статья, на которой стоит экономить.
За обучение Джеймса Хемингса искусству французской кухни тоже нужно было платить. Ему, как и Пэтси, понадобилось купить новую одежду, обувь, шляпу, перчатки. Чтобы облик американского посланника соответствовал требованиям версальского двора, пришлось обзавестись шёлковыми рубашками, кружевными манжетами и жабо, парадной саблей. В стране, где внешний вид ценился выше всех внутренних достоинств, даже экономной Абигайль Адамc пришлось нанять куафёра, делавшего причёски ей и дочери Нэбби.
Список трат возрастал неудержимо. Мебель для дома, клавикорды, струны для скрипки, канделябры, жалованье шести слугам, ящики бордо, картины, скульптуры… А книги! Парижские книготорговцы не могли нарадоваться на американского дипломата. Он покупал толстые тома по истории, философии, юриспруденции, естествознанию не только для себя, но ящиками отправлял их друзьям в Америку — Мэдисону, Монро, доктору Рангу, генералу Вашингтону.
Сущим разорением были праздники и торжества, устраиваемые королевским двором. Чтобы явиться на приём, посвященный рождению наследника престола, Джефферсону пришлось заказать новый костюм из шёлка. Летом двор переезжал в Версаль и цены на жильё в окрестностях тамошнего дворца подскакивали втрое. По протоколу дипломатический корпус должен был присутствовать на еженедельных банкетах по вторникам. Американцам приходилось после обеда уезжать из Версаля, что сопровождалось презрительными насмешками за их спинами.
В поучительных письмах дочери к Джефферсон наставлял её не покупать ничего, на что бы у неё не было в тот момент наличных денег в кармане, предупреждал о мучительных переживаниях, связанных с любой задолженностью. Сам же с каждым месяцем погружался в пучину долгов. Кредит Америки стоял невысоко, и ему было всё труднее находить покладистых французских банкиров. В какой-то момент Джон Адамc помог занять денег у банка в Амстердаме. Но это спасло ненадолго. Оставалось лишь надеяться, что Континентальный конгресс откликнется наконец на вопли-призывы своих дипломатов и поднимет их оклады до приличного уровня.
Отец и сын Адамc появились в саду после утренней прогулки оживлённые, разгорячённые спорами о судьбах Америки, Франции, мироздания, собственной семьи. На что решиться молодому Джону Куинси: искать должность секретаря посольства в Европе или вернуться в Массачусетс и поступить в Гарвардский университет?
— Папа, не ты ли всегда внушал, что лучший путь к независимости — образование? Конечно, жизнь в Европе, путешествие в Россию, овладение языками дали мне очень много. Но без диплома хорошего университета я не смогу свободно выбирать тот жизненный путь, к которому будет тянуться моя душа.
За последние месяцы Джефферсон необычайно привязался к молодому Адамсу. В беседах с ним можно было непринуждённо путешествовать по страницам мировой истории, поэзии, философии. Готовясь к поступлению в университет, он уже переводил на английский Вергилия, Горация, Овидия, Цицерона, Цезаря, Аристотеля, Плутарха, Лукиана, Ксенофонта. Алгеброй, геометрией, арифметикой они занимались по вечерам вместе с отцом, а перед сном вся семья позволяла себе отдохнуть за партией в вист. Джефферсон уговорил молодого человека пользоваться его домом в Париже не стесняясь, обедать и ночевать в нём, когда это только будет ему удобно. Абигайль он признавался, что Джон Куинси в какой-то мере воплотил для него мечту о собственном сыне.
Для утоления отцовских чувств в Париже у Джефферсона оставалась лишь дочь Пэтси-Марта. В первый месяц её пребывания в пансионе Аббе Руаяль он навещал её там каждый день, потом не реже раза в неделю, а в перерывах засыпал письмами с поучениями. Вдруг в январе маркиз Лафайет привёз из Америки ужасное известие: Люси Элизабет, оставленная в семье тётки, умерла от коклюша, не дожив до трёх лет. Снова, как и после смерти жены, Джефферсон так заболел от горя, что Адамсы умоляли его обратиться к докторам, может быть, даже прибегнуть к лечению магнетизмом, которое тогда завёз в Париж знаменитый венский медик Месмер.
К врачам Джефферсон не пошёл, но твёрдо решил вызвать к себе во Францию Полли-Марию. Не обещал ли он умирающей Марте взять на себя всю заботу о дочерях? Семейство Марты Эппс он не мог обвинить в небрежности, та же болезнь в те же недели унесла жизнь их собственного ребёнка. Но всё равно, всё равно! Полли Мария должна быть с ним! Он отдаст её в ту же школу-пансион, где учится Пэтси-Марта. И сестры станут поддержкой и утешением друг для друга.
Он написал письмо супругам Эппс с просьбой посадить девочку на корабль, как только начнётся летняя навигация.
И что же?! В ответ пришло несколько строчек аккуратных круглых букв, выведенных самой Полли-Марией, в которых семилетняя упрямица объявляла, что будет рада повидать отца и сестру, но для этого им надо приехать в Америку. О том же, чтобы она покинула дом любимых ею дядюшки и тётушки, не может быть и речи.
Последние недели безжалостная подагра не позволяла доктору Франклину вставать с постели, поэтому американским посланникам приходилось собираться для своих совещаний в его доме. Карета покрывала расстояние от Отёйля до Пасси за 20 минут. По дороге Адамc не смог удержаться и опять начал жаловаться Джефферсону на трудности своих отношений с главой американской дипломатической миссии.
— Не понимаю, откуда он берёт время заниматься делами. Встаёт поздно, завтракает долго, а после завтрака сразу начинается поток посетителей, как важных, так и тех, кто просто мечтает увидеть самого знаменитого американца. Приглашения на обеды — каждый день. Он любезно звал меня с собой, но с какого-то момента я начал придумывать отговорки, чтобы иметь время для писания необходимых писем, для занятий французским, для общения с семьёй.
— Продолжал ли он здесь свои опыты с электричеством?
— Насколько мне известно, — нет. Честно сказать, я не понимаю, почему эти наблюдения за молниями вызвали такой ажиотаж в Европе, принесли ему мировую известность.
— Мне кажется, человеку приятно отвоёвывать у небожителей их прерогативы. Прометей прославился, похитив огонь, доктор Франклин — похитив молнии у Зевса-громовержца. На Прометея в наказание наслали орла, клюющего его печень. Не за открытие ли электричества боги наслали на бедного доктора подагру и камни в почках?
— При встречах с французскими и британскими дипломатами мы с ним ведём себя совершенно по-разному. Там, где я пытаюсь воздействовать на оппонента твёрдостью и доказательствами, он будет обольщать и уговаривать. Я стараюсь держаться принципов морали, он действует игривостью и юмором. Девять лет назад по пути на встречу с британским генералом для переговоров нам довелось ночевать в гостинице в одном номере. Мы проспорили полночи о том, что лучше: задыхаться в комнате с закрытым окном или замерзать — с открытым.
Колёса кареты простучали по деревянному мостику, утиное семейство с возмущёнными воплями посыпалось в воду.
— А рассказывал я вам о том, как была устроена его встреча с Вольтером во Французской академии? Оба прославленных мудреца согласились на это торжество под большим напором. Они воображали, что им удастся ограничиться дружеским рукопожатием на глазах у публики. Не тут-то было! Вся аудитория начала скандировать: «Обнимитесь! Поцелуйтесь!» Что оставалось делать несчастным старикам? Они подчинились и облобызали друг друга. На следующий день газеты пестрели заголовками в стиле: «Жаркое объятие нового Солона с новым Софоклом».
«Новый Солон» приветствовал гостей, лёжа в постели, помахивая одной рукой, придерживая костыль другой. Светлые глаза его поблёскивали за стёклами бифокальных очков — его собственного изобретения, позволявшего то разглядывать посетителей, то переводить взгляд на строчки письма.
— Хотите послушать куплеты, которые прислала мне очаровательная и безжалостная мадам Бриллон? «Наш мудрец опять в постели! / Он мечтал о женском теле, / но врага в кровать впустил, / потому что много пил, / позволял себе паштеты / и креветок, и котлеты. / Враг-подагра тут как тут. / Его норов очень крут». Я должен сочинить в ответ какую-нибудь сатиру и отпечатать на своём домашнем прессе. Например, о даме, пытавшейся вернуть меня на путь добродетели и воздержания, а вместо этого ввергнувшей в пучину греха и соблазна.
— Для вашего домашнего пресса, — сказал Адамc, — я бы очень рекомендовал книгу нашего друга, сидящего рядом со мной. Такая досада, что он отпечатал свои «Заметки о Виргинии» тиражом всего лишь в 200 экземпляров. Её должны прочесть все культурные люди в Европе. Страницы о природе, об индейцах, о рабстве — на вес золота.
— Мистер Джефферсон, я был бы рад получить экземпляр. Открывать европейцам глаза на Америку — такая же важная задача, как и открывать посольства в их столицах. Год назад я опубликовал на французском и английском нечто вроде наставления для тех, кто подумывает об эмиграции в Соединённые Штаты. Главная мысль: ехать стоит тем, кто готов заниматься нужными делами — торговлей, ремёслами, фермами, плавильнями. Тем, кто мечтает о быстром обогащении и беспечной жизни, в Америке делать нечего.
Вошедший слуга тем временем придвинул к постели широкий стол. Адамc и Джефферсон разложили на нём последние послания из других стран, проекты договоров, вырезки из газет. Весь последний год три американских дипломата пытались наладить прочные торговые связи с остальной Европой, но пока им удалось заключить конкретное соглашение только с Пруссией. Предстояло возрождать разрушенную войной торговлю с Англией, но это представлялось возможным только после открытия американского посольства в Лондоне.
Другой постоянно всплывавшей темой на совещаниях была борьба с пиратством в Средиземном море и восточной Атлантике. Алжир, Тунис, Марокко, Триполи и другие мусульманские страны на севере Африки превратили охоту за торговыми судами в доходный бизнес. Пока Америка была частью Британской империи, английские фрегаты защищали её корабли. Но после отделения этот щит исчез. Теперь британцы не без злорадства следили за печальной судьбой американских пленных моряков, попавших в рабство к африканцам. Потери конкурентов были выгодны английским купцам. Франклин любил повторять печальную шутку: «Если бы Алжир не существовал, Англии было бы полезно создать его».
Джефферсон, столкнувшись с этой проблемой, испытал одновременно два чувства: яростного возмущения и унизительной беспомощности. Захваченные товары не так интересовали пиратов, как пленники, за которых они требовали — и получали — выкуп. Пока деньги не поступали, моряков отправляли на адские работы в каменоломнях, где многие погибали. Конгресс сообщил, что в этом году он сможет выделить на выкуп только 80 тысяч долларов. В среднем получалось по 200 долларов за человека. Алжирский бей рассмеялся в лицо американскому посланцу. Он требовал шесть тысяч за капитана, четыре тысячи за помощника и 1500 за простого моряка.
— Построить десять фрегатов, отдать их под команду адмиралу Полу Джонсу и послать патрулировать африканский берег! — горячился Джефферсон. — За каждое нападение на американский корабль бомбардировать тот порт, из которого вышли пираты. Такие люди понимают только язык силы.
Миролюбивый Франклин не то чтобы возражал ему, но предлагал глубже исследовать мирные варианты.
— Я говорил много раз, повторю и ещё: «Не бывает хороших войн, так же как не бывает плохого мира». Вся история человечества показывает, что война есть самое дурацкое, разорительное и жестокое занятие из всех придуманных людьми. Насколько мне известно, многие средиземноморские страны сумели тайно договориться с пиратами и платят им постоянную дань, так сказать, выкуп заранее. Нужно отправить специального посланника, чтобы он выяснил, сколько запросят алжирский бей, марокканский султан и остальные за обещание оставить американские суда в покое.
Споры между Франклином и Адамсом вскипали вокруг другого вопроса. Адамc считал, что Америка ведёт себя слишком уступчиво в отношениях с версальским двором. Да, Франция оказала огромную поддержку Соединённым Штатам в Войне за независимость, но делала она это, преследуя собственные интересы, стремясь ослабить своего вечного противника. Франклин же считал, что несмотря на окончание военных действий, на Америке до сих пор лежит груз моральных обязательств и нет ничего зазорного в том, чтобы время от времени демонстрировать благодарность Людовику XVI и его министрам. Иметь в Европе такого могучего союзника — важнейшее условие успеха американской дипломатии в Старом Свете.
— А что, если подбить французов использовать изобретение братьев Монгольфье в военном деле?! — воскликнул Джефферсон. — Представьте себе, воздушный шар появляется над Алжиром и сбрасывает бомбу на дворец бея. Дикие язычники могут решить, что сам Аллах разгневался на них и послал небесный корабль в наказание за грехи.
Технические новинки были любимым коньком Франклина, и он с удовольствием подхватил новую тему разговора.
— Вы не представляете, как далеко ушли французы за два года, прошедших с первого полёта человека в корзине воздушного шара. Летом 1783 года я своими глазами видел запуск первого аппарата, наполненного не горячим воздухом, а водородом. Его создатель Жак Шарль, вскоре сам совершил полёт, длившийся два часа и покрывший 24 мили. Другой изобретатель, Жан-Пьер Бланшар, уехал в Англию, и там ему удалось сконструировать шар, который перелетел через Ла-Манш. Пилоты уже научились неплохо изменять высоту полёта, выпуская часть газа или сбрасывая мешки с балластом. Проблемой остаётся направление. Никакие воздушные лопасти-вёсла не помогают, шар летит по воле ветра.
— Я слышал, что однажды шар без пилота был унесён за 20 миль от Парижа, — сказал Адамc. — Он приземлился на поле рядом с деревней. Крестьяне сначала до смерти перепугались, а потом накинулись на небесного гостя с вилами и топорами. Интересно, как реагировали бы фермеры у нас в Новой Англии. Наверное, стали бы кружком на колени и призвали пастора для совершения молитвы.
В конце совещания поговорили о надвигающихся переменах. Было известно, что конгресс признал необходимым открыть посольство в Лондоне. Сторонники Джона Адамса настаивали на его кандидатуре, им возражали скептики, считавшие, что Георг III откажется разговаривать с бунтовщиком, ещё недавно поносившим его в своих памфлетах. 75-летний Франклин давно просил у конгресса разрешения удалиться на покой. При этом он не был уверен, дадут ли ему камни в почках и подагра возможность и силы пересечь океан. Даже поездки в карете порой оборачивались для него невыносимыми страданиями.
— В любом случае, — сказал он, обернувшись к Джефферсону, — я уверен, что по решению конгресса вам предстоит заменить меня на посту американского посла во Франции.
— Заменить вас невозможно, — сказал Джефферсон. — Но если конгресс примет такое решение, я сочту за честь унаследовать вашу должность.
26 апреля в Париж было доставлено послание, подтвердившее предсказание доктора Франклина: он освобождался от должности посла, его обязанности переходили к Джефферсону, а Джону Адамсу следовало срочно отправляться в Лондон, чтобы успеть представить двору верительные грамоты до 4 июня, до празднования дня рождения короля. Опечаленная предстоящим расставанием Абигайль Адамc согласилась принять от Джефферсона прощальный подарок: два билета для себя и дочери на очередной запуск воздушного шара.
Утро выдалось солнечное, лёгкий, неопасный ветерок слегка покачивал яйцеобразное сооружение размером с двухэтажный дом, привязанное к столбам и покрытое зелёными и красными изображениями небесных светил. Вокруг него концентрическими кругами шли ряды стульев, заполненные возбуждёнными парижанами и гостями, приехавшими из других городов. Каждый запуск требовал немалых расходов, и продажа билетов должна была обеспечить бесперебойность модного зрелища.
— Я помню, — говорил Джефферсон, — что вы не раз высказывались критически о французской толпе, отдавали явное предпочтение англичанам. Но взгляните на эти оживлённые лица, столь открытые ожиданию чудесного! Нет, никогда я не отдам моих вежливых, приветливых, ироничных, щедрых, гостеприимных, чувствительных французов за тех заносчивых, плотоядных, хвастливых, бранчливых, надутых обитателей Альбиона, среди которых вам предстоит оказаться. Если бы местному народу удалось заполучить правительство получше и очистить свою религию от суеверий, жизнь здесь стала бы завидным уделом.
— Порой мне начинает казаться, что страстные антибританские эмоции так кипят в вашем сердце только потому, что большинство безжалостных кредиторов, сдирающих с вас грабительские ежегодные проценты, — англичане.
Да, их банкиры поймали меня в свои сети ещё до революции. Когда умер мой тесть, мистер Вэйлс, его большое наследство было поделено между дочерьми. Все мужья дочерей, принимая свою долю, согласились принять и часть долгов, лежавших на имении. Не зная хитросплетений британских финансовых законов, мы просто подписали соответствующие поручительства. Но, оказывается, мы должны были оговорить, что проценты будут выплачиваться только с доходов, приносимых собственностью покойного. Теперь кредиторы могут доить лично каждого из нас до конца жизни, независимо от того, приносит наследство какой-нибудь доход или нет. Конечно, за создание такой хитроумной системы для ловли простофиль я имею право возненавидеть лондонских финансовых крючкотворов.
Абигайль иронично улыбалась, прикрывая глаза, подставляя моложавое лицо весеннему солнцу.
— Ожидание чудесного? Не кажется ли вам, что для собравшихся зрителей самым чудесным подарком было бы падение одного из воздухоплавателей с высоты в тысячу футов?
— Не спорю, элемент опасности присутствует в этих зрелищах и возбуждает. Но и к нему можно относиться по-разному. Когда планировался первый полёт человека, его чувствительное величество Людовик XVI предложил взять для этой цели преступника из Бастилии. Куда там! Множество представителей знатной молодёжи кинулись оспаривать честь совершить первый полёт. По жребию выиграли маркиз Д'Арланд и Пилатр де Розье.
— Смотрите, корзина загорелась! — воскликнула Нэбби Адамc. — Пилоты могут погибнуть на земле!
Джефферсон поспешил успокоить девушку.
— Нет, они просто зажгли топливо в металлической печке. Смесь соломы и шерсти, сгорая, посылает горячий воздух и дым внутрь шара. Другие конструкции создают подъёмную силу иначе: наполняют пустоту водородом, который намного легче воздуха. Доктор Франклин пошутил по этому поводу: «Если вы нуждаетесь в веществе легче воздуха, наполните шар обещаниями любовников и придворных».
— Вы, я вижу, очень увлечены этим изобретением, — сказала Абигайль. — А может быть от него какая-нибудь практическая польза?
— Да, я ещё до отплытия в Европу выписал книгу месье Сэндфорда с подробным описанием первых полётов и конструкций шаров. Применение на практике? О, десятки возможностей. Перевозка тяжёлых и громоздких грузов. Пересечение пустынь и джунглей. Во время войны разведка позиций противника. Или доставка сообщений осаждённому гарнизону. Путешествие к Северному полюсу над вечными льдами. Уже был совершён перелёт через Ла-Манш. Представьте себе, если через год я прилечу к вам в гости на воздушном шаре.
Абигайль повернулась к нему, посмотрела долгим взглядом в глаза и сказала без улыбки:
— Это было бы просто чудесно.
Что-то было в её голосе, что заставило Джефферсона смущённо умолкнуть. Шутливый тон вдруг стал неуместен, улыбка окаменела на губах. Общение с этой женщиной порой вызывало в нём желание приоткрыть створки своей душевной раковины. Когда подобное случилось с ним в последний раз? Да пожалуй, 15 лет назад, когда он стоял рядом с Мартой Вэйлс-Скелтон в бальном зале губернаторского дворца в Уильямсберге. Кажется, и музыка действовала на Абигайль столь же безотказно, как и на него самого. Когда они сидели рядом в соборе Парижской Богоматери и загремел хорал Куперена в честь рождения наследника престола, им не удалось скрыть друг от друга навернувшиеся на глаза слёзы.
— Единственное, что меня печалит в предстоящем отъезде, — всё так же серьёзно сказала Абигайль, — это расставание с вами. За прошедшие месяцы мы с мужем так привыкли к тому, что у нас есть человек, с которым можно поделиться главными чувствами и мыслями. Быть с кем-то самой собой — большая радость. Даже счастье.
Возникла неловкая пауза. Нужно было чем-то заполнить её, но на ум — на язык — просились только пустые любезности, которыми он уже научился успешно отгораживаться от собеседников в парижских салонах. На самом деле ему хотелось сказать Абигайль Адамc, что и для него предстоящая разлука — огромная утрата. Что он никогда не встречал таких женщин, как она. Что он завидует её мужу. Что иметь подругу, спутницу, жену, с которой можно чувствовать себя совсем-совсем на равных — по уму, чуткости, начитанности, силе желаний — должно быть чем-то волнующим, даже пугающим. Что знакомство с ней открыло ему такие комнаты и окна в доме души, которые он считал запертыми навсегда. Но ничего этого он сказать не посмел.
В это время раздался звон сигнального колокола, и служители начали отвязывать верёвки. Под восторженные крики собравшихся гондола оторвалась от земли и начала возноситься в небеса. Лёгкий ветерок подхватил наполненное горячим воздухом яйцо, бережно перенёс через верхушки деревьев. В какой-то момент нарисованные на боках изображения глазастого солнца заслонили солнце настоящее, и шар оказался в кольце протуберанцев.
Абигайль повернула к Томасу улыбающееся лицо и сказала с едва заметной иронией:
— Если бы перенести эту картину на холст, получилась бы прекрасная иллюстрация к обещанному вами в Декларации независимости «стремлению к счастью».
Июнь, 1785
«Кажется, где-то я прочла, что Париж всегда покидают с грустью. Сознаюсь, мне было грустно расставаться с нашим садом, ибо я не надеюсь найти ему замену в этих краях. Но ещё грустнее было расставаться с единственным другом, в котором мой спутник жизни находил полную свободу общения… Неделю назад я ходила слушать музыку в Вестминстерском аббатстве. Исполняли “Мессию”. Это было неописуемо возвышенно. Мне так хотелось, чтобы Вы были рядом, потому что Ваша любимая страсть получила бы необычайное удовлетворение. Я могла бы вообразить себя перенесённой в разряд высочайших существ, если бы не одна шумливая дама, сидевшая, к несчастью, позади меня. Ее голос музыке заглушить было не по силам».
Из письма Абигайль Адамc Томасу Джефферсону в Париж
Весна, 1786
«В феврале 1786 года мистер Адамc настоятельно просил меня безотлагательно присоединиться к нему в Лондоне, потому что ему почудились знаки потепления британского министерства по отношению к Америке. Я выехал из Парижа 1 марта, и по прибытии в Лондон мы выработали общие формы желательного договора, касавшегося кораблей, гражданства и товарообмена. Как полагается, я был представлен королю и королеве на одном из их приёмов. Невозможно себе представить более нелюбезное поведение, чем то, которым они удостоили мистера Адамса и меня. Британский министр иностранных дел на первой же конференции продемонстрировал такую холодность и отчуждённость, говорил так уклончиво и туманно, что мне стало ясно: они не хотят иметь с нами никакого дела».
Томас Джефферсон. Автобиография
Лето, 1786
«Я приложил некоторые усилия, чтобы разузнать обстоятельства, связанные с медалями для Общества Цинцинната, которые месье Шарль Ланфан изготовил и приобрёл для нас во Франции. Похоже, что когда он поехал в Европу в 1783 году, ему были вручены деньги для закупки медалей, но он купил больше, чем планировалось. Комитет общества, изучив счета, нашёл, что ему следует доплатить 630 долларов. Эти деньги Общество Цинцинната готово уплатить месье Ланфану, после того как выплата будет утверждена общим собранием. Генерал Нокс является председателем и собирается послать письмо маркизу Лафайету, в котором объяснит всю эту ситуацию подробно».
Из письма Вашингтона Томасу Джефферсону в Париж
Осень, 1786
«Туфли, заказанные Вами, будут готовы сегодня и отправлены Вам вместе с этим письмом. Только не шлите мне деньги за них. Из вложенного отчёта Вы увидите, что в нашей торговле это я всегда в долгу у Вас, а не наоборот. Здесь ходят слухи, что кто-то готовил покушение на английского короля. На свете нет человека, за продление жизни которого я возносил бы такие молитвы, как за него. Для Америки он был настоящим Мессией, да продлит Господь его дни. 20 лет он трудится, толкая нас в сторону добра, и мы нуждаемся в нём ещё на 20 лет вперёд. Здесь во Франции мы имеем только пение, танцы, смех и веселье. Никаких убийств, никаких предательств, никаких бунтов. Когда наш король выходит гулять, французы падают ниц и целуют землю, по которой он ступает. Потом кидаются целовать друг друга. В этом и есть их величайшая мудрость. Они имеют столько счастья за один год, сколько англичанин не получит и за десять лет».
Из письма Томаса Джефферсона Абигайль Адамc в Лондон
