Книга: Осторожно, женское фэнтези. Книга вторая
Назад: Глава 34
Дальше: Глава 36

Глава 35

Видит бог — надеюсь, он действительно видит, — держалась я долго. Но случившееся с Норвудом, ненамеренный, но болезненный тычок от Грина, заставивший вспомнить, кто я есть, и последовавший за разговором сон, слившись, стали той самой каплей, что переполнила чашу, склонила весы, закоротила сложную схему…
Открыв поутру глаза, я поняла, что устала — это не то слово, которым можно охарактеризовать мое состояние, что в голове у меня нет ни одной путной мысли, а где-то в районе солнечного сплетения за ночь успел свить гнездо страх, но поскольку соображала я крайне туго, так и не смогла понять, чего боюсь: неведомого библиотекаря, не выполнить миссию и застрять навсегда в этом мире, или выполнить и вернуться в свой.
Если бы я верила, что слезы помогут или принесут хоть какое-то облегчение, наверное, поплакала бы. Может быть, закатила бы настоящую истерику, заламывала бы руки и билась бы лбом о стену, проклиная все и вся. Разбила бы что-нибудь — например, чашку Сибил, которую провидица забыла у нас в комнате с вечера. Что-нибудь порвала бы и сожгла…
Но вместо этого я встала, почистила зубы, сходила в столовую, плотно позавтракала и пошла в лечебницу. Поздоровалась с леди Пенелопой, оставила верхнюю одежду и поднялась на второй этаж. Заглянула в палату, где лежал Рысь, убедилась, что чувствует он себя уже лучше, намного лучше, судя по тому, как резко отпрянула от него при моем появлении сидевшая у постели Шанна, перебросилась с ними обоими парой слов и вернулась к наставнице.
Обход, осмотр, истории, листы назначений… От леди Пенелопы пахло кровью и болью, веяло холодом целительской магии, раньше я этого почти не чувствовала…
А Грин даже не зашел.
Думала, он захочет обсудить то, о чем вчера говорил с Оливером и Крейгом. Заберет меня к единорогу, чтобы спокойно пообщаться, а там, черт бы с этим общением, уткнуться в теплую шею, пальцами в гриве запутаться, заглянуть в звездные глаза моего чуда — глядишь, и отпустило бы. Но нет.
И Шанна все сидела у Норвуда, будто у нее не было сегодня занятий. Но, может, и к лучшему: я сама не знала, хочу ли я серьезного разговора. Жив — и хорошо.
Обед.
Столовая.
Затем — главный корпус.
Дорогой — навязчивое ощущение чужого взгляда. Охрана? Библиотекарь?
Слабость в коленях и терпкая полынная горечь на языке.
Из зеркала в гардеробной на меня смотрела бледная перепуганная девица. Синее платье с изящной вышивкой и кружевным воротничком теперь совсем не шло к глазам, выцветшим и потускневшим. Губы пересохли и растрескались. Я облизала их и растянула в улыбке — девица преобразилась на миг, стала похожа на ту, прежнюю. Но лишь на миг…
Ректор меня ждал. Но не один. У чайного столика — последней моей надежды на душевный покой — умостились инспектор и профессор Брок, а после обмена любезностями мне вместо чашки чая подсунули стопку бумаги и письменный набор. О пирожных можно было не вспоминать.
Я и не вспоминала.
Слушала. Записывала. Записывала и слушала. Потом только слушала. Потом — только… Нет, нельзя что-либо записывать, не слушая. Разве что собственные мысли, а их я не доверила бы бумаге. Лучше чужие — в них больше смысла и почти не чувствуется тоскливой обреченности…
— Так все же некромант?
— Возможно.
— Не слишком ли данный факт бросается в глаза? Либо преступник настолько беспечен, либо намеренно пытается нас запутать.
Уткнувшись в записи, я не поняла, кто из мужчин что сказал, но с последним замечанием мысленно согласилась: слишком очевидно.
Со слов Шанны, Рысь минимум дважды за последние дни бывал на факультете практической некромантии. Один раз свернул туда во время их прогулки, сказал, что нужно что-то узнать. Во второй они случайно столкнулись у корпуса, когда Норвуд выходил оттуда. Она не спрашивала, что он делал у мастеров смерти, но подозревала, что это как-то связано с его стажировкой в полиции.
Полиция… Когда они успели поговорить с Шанной? Как связали допрос с произошедшим с ее другом «несчастным случаем»? Что сам Рысь теперь думает о случившемся? О себе? Я бы переживала, локти сгрызла бы, себя виня. Но если он ничего не помнит или помнит лишь частично…
— Элизабет, а что вы думаете об этом? Элизабет? Мисс Аштон!
— Я? — подняла глаза на ректора. Кивнула: — Я думаю об этом, да.
Рысь был у некромантов. Ошейник для зомби, который на него нацепили, — из инструментария некромантов. Это — факты.
Библиотекарь — некромант? Это — не факт.
Брок сказал, что плетение ошейника несложное, взято с небольшими дополнениями из общей практики. А основы некромантии, как и многих других дисциплин, преподают на всех отделениях. Некоторые изучают предмет факультативно, для себя… Еще недавно я удивилась бы: зачем кому-то факультатив по некромантии? Теперь знала — чтобы плести ошейники на зомби, надевать их на живых людей и заставлять тех сжигать себя вместе с вещественными доказательствами.
Но зачем Рысь ходил к некромантам?
Либо преступник беспечен, либо…
Оливер говорил, что библиотекарь, скорее всего, не ставил целью убить Норвуда. Огонь должен был уничтожить формуляры и след поводка. Облитая маслом бумага сгорела бы наверняка, но с ошейником не было никаких гарантий. Мог ли спланировавший все маг предположить, что подчиняющее плетение не удастся скрыть? Мог. Должен был. Тогда знающие поймут, что заклинание из арсенала мастеров смерти, а если к тому же выяснится, что Рысь бывал в их учебном корпусе… Любой мог зайти в разгар дня на отделение некромантии, остановиться на лестничном пролете, дождаться парня, задать несколько вопросов или взять у того копии протоколов — это не вызвало бы подозрений: мы в академии, тут то и дело передаются из рук в руки книги, конспекты и шпаргалки, а студенты гоняются за преподавателями и отлавливают тех в самых неожиданных местах, чтобы всучить несданную в срок контрольную…
Библиотекарь — преподаватель?
Почему бы нет?
Он мог стать кем угодно, переписав свою судьбу. Лордом-канцлером или фавориткой короля — зависит от пола и амбиций. Самим королем? Вряд ли. Все-таки древняя династия, законность и очередность престолонаследия проверяются магами крови, а сам трон — артефакт, на котором усидит лишь истинный монарх, и я сомневаюсь, что изменения проникли вглубь веков и затронули мировую историю, иначе кровавые буквы украшали бы каждое здание в стране, а реакция природы не ограничилась бы почерневшими розами. Но высокое положение библиотекарь при желании себе обеспечил бы. А он остался в академии.
В качестве кого?
Кем желал стать простой библиотекарь?
Старшим библиотекарем?
Главным архивариусом?
Или реализовать давнюю мечту неудачника-аспиранта или завалившей последнюю сессию студентки и сделаться заслуженным профессором… чего?
— Элизабет.
— Да, я думаю…
— Я спросил, не хотите ли вы сделать перерыв на чашечку чая?
Хотела. Чая. И чтобы Брок с инспектором ушли.
Крейг вздыхал сегодня чаще обычного, терзал свой многострадальный платок и совсем не смотрел в мою сторону, не отводил глаз, а просто не замечал, словно и впрямь расценивал меня как обычную стенографистку.
Брок наоборот — глядел, почти не отрываясь. Размышлял, наверное, на чтобы использовать кровь одобренной единорогом девственницы. Сначала меня это раздражало, а потом я вспомнила, что этому иссушенному старику совсем недолго осталось, и он прекрасно знает об этом. Знает и продолжает жить. Каждое утро он просыпается и идет на работу в исследовательский корпус, игнорирует сочувствующие взгляды коллег, а на вопрос о самочувствии, если какому-то болвану придет в голову брякнуть такое, наверное, отвечает с ухмылкой: «Не дождетесь!». Сейчас у него новое развлечение — он член чрезвычайной комиссии, расследует самое невероятное в истории академии, а то и всего мира преступление. А если некая девица не пожалеет пары унций крови, он, быть может, успеет совершить очередное открытие, пусть не особо значимое для науки, но нужное ему самому как знак того, что он все еще жив и не собирается сдаваться.
Мне стоило бы вдохновиться его примером, но вместо этого я еще сильнее ощутила, насколько слаба и беспомощна даже в сравнении с умирающим стариком.
Змееподобный мистер Адамс, принесший поднос с чаем, и тот, казалось, смотрел на меня с жалостью. Потому что я и была жалкой. А когда ректор с инспектором, словно между делом, решили просветить меня относительно дополнительных мер безопасности, едва не расплакалась. Какой толк в том, чтобы меня защищать? От меня самой какой толк?
Но слезы не потекли из глаз. И в этом не было ничего хорошего. Я помнила это состояние: бессилие, невозможность что-либо изменить… нежелание что-либо изменять… отрешенность, апатия… Хочется забыть и забыться. Самоустраниться от всех проблем. Исчезнуть вместе с ними… или вместо них — какая разница? В прошлой жизни мне это было не дано, в этой могло получиться, и — самое ужасное — меня почти уже не пугали подобные перспективы.
С этим нужно было что-то делать.
Взять себя в руки, встряхнуться.
Я знала один способ, должен был сработать. Слушала Оливера, рассказывающего о системе наблюдения, сигнальной сети и скрытых щитах, которые активируются, если против меня будет направлены потенциально опасные заклинания, а мыслями была уже на ринге с Саймоном. Не вышло с единорогом — повезет со Стальным Волком. Собью костяшки в кровь, пропущу несколько ударов — хорошо. Боль отрезвляет. Возвращает способность чувствовать.
Да, это определенно поможет.
— Элизабет, у вас ведь назначена тренировка с мистером Вульфом?
Показалось, ректор прочитал мои мысли, и я вздрогнула, ощутив себя застигнутой на месте преступления.
— Да, — выговорила тяжело.
— Он, наверное, не смог вас предупредить или забыл. У старшекурсников сегодня практика за пределами академии, вернутся поздно.
Виски свело холодом, руки предательски затряслись.
Ну, что за день такой? Почему? Словно кто-то намеренно испытывал меня на прочность и не останавливался, не понимая, что я давно уже провалила экзамен…
— Значит, найду, чем еще заняться.
Возможно, не скажи я этого, Оливер предложил бы мне задержаться. Мы выпили бы еще по чашке чая, поболтали бы о чем-нибудь отвлеченном — иногда нам это удавалось…
Но я сказала. И улыбку выдавила. И не повернула назад, когда уже в приемной меня догнала фраза: «Увидимся после выходных, мисс Аштон».
О приближающихся выходных я забыла.
Два дня, о которых мечтают все студенты академии, кроме меня.
Два дня без занятий, без посещения лечебницы, без встреч с Оливером, без тренировок с Саймоном.
Без насмешек Грина и без единого шанса на визит к единорогу.
Два дня, которые я должна пережить.
Потом станет легче.
Всего два дня — такая мелочь.
Была бы.
Если бы не пошел дождь…
Он настиг меня на полпути к общежитию. Первая капля, тяжелая и холодная, будто в издевку ударила по носу, вторая скатилась невыплаканной слезой по щеке. Третья, четвертая… А потом кто-то наверху отвинтил до упора кран, одинокие капли сменились сплошными потоками, и лужи вокруг пузырились, предупреждая, что это надолго…
Как в тот день.
На миг почудилось, что я все еще сплю, и вижу картины своей прошлой жизни: ранняя весна, низкое темное небо, ливень, голые деревья застыли безмолвными наблюдателями. Не хватало только боли, выпавшего из мокрых рук мобильника, какое-то время еще подмигивавшего мне разбитым экраном, металлического заборчика в который я вцепилась тогда, понимая, что все равно не удержусь на ногах, и равнодушно спешащих мимо людей…
Я даже постояла немного, минуту, а может все десять, ожидая, что меня вот-вот скрутит в дугу, но лишь вымокла насквозь.
А скрутило меня уже в общежитии, после того, как ушла Мэг.
Оказалось, утром приехала ее сестра с маленькой дочерью, остановилась в гостинице при академии (тут была гостиница для навещающих студентов друзей и членов семьи), и Мэгги получила разрешение пожить с ними на выходных.
— Сибил встречается вечером со своим некромантом, — сказала она мне, собираясь. — Сейчас выбирает, что надеть, так что лучше даже не заглядывай к ней, ты же знаешь, какая она нервная, когда дело доходит до нарядов.
— С каким некромантом? — спросила я.
Хотелось броситься к подруге и умолять не бросать меня. Разве она не видит, что я намокла и дрожу от холода? Не чувствует, как мне плохо и страшно? Прошлое вцепилось в меня с новой силой, настоящее размыто дождем, а будущего, наверное, вообще нет…
— Ох, Элси, — Маргарита укоризненно покачала головой. — Она с ним месяц назад познакомилась, когда мы… ну, помнишь… узнавали… Помнишь?
Данная на крови клятва о неразглашении мешала ей говорить, но я уже вспомнила. Сибил познакомилась с каким-то парнем, когда они с Мэг и Норвудом по моей просьбе собирали информацию о пропавших студентах. Потом она встречалась с ним пару раз, обещала нас познакомить, но все не складывалось…
— Не скучай, — помахала от порога подруга. — Завтра загляну.
Хлопнула негромко дверь, и…
…скрутило…
Боль подкралась сзади, обняла за плечи, поцеловала в затылок. Закрыла мои глаза горячими ладонями: угадай, кто… Кто не придет к тебе, не утешит, не посидит рядом? Никто…

 

Летти нашла меня поздно вечером.
Боль к тому времени отступила, и я просто лежала на полу, там, где застал меня приступ. Слушала пустоту и шум дождя, смотрела, как через окно вползает в комнату мрак, и не думала ни о чем. Мне так понравилось это — не думать — что я не стала даже пытаться понять, что говорила мне горничная, зачем тянула меня на кровать, кого звала, выбежав в коридор.
Меня тормошили, хлопали по щекам, терли руки, что-то подсовывали под нос, но запахи я разбирала еще хуже, чем слова, и по-прежнему не думала. Лишь одна мысль проскочила украдкой, что было бы неплохо, останься так навсегда.
Но и этому мимолетному желанию не позволили сбыться.
Свет стал ярче, звуки громче. Прорезались запахи…
— Элизабет.
Грейпфрут и ветивер. Теплая кожа…
— Элизабет, посмотрите на меня.
Черные глаза, глубокая складка между бровей, мелкие морщинки тянутся к вискам. Во взгляде — неприкрытая тревога… С чего бы? Разве что-то случилось?
— Я послал за доктором Грином, но его нет ни в лечебнице, ни дома…
Оцепенение медленно сползало, словно кто-то стягивал с меня холодное покрывало. Проснулась затаившаяся в висках боль, и я покачала головой, прогоняя ее.
— Не нужно, — прислушалась к звуку голоса, чуть больше месяца ставшего моим, и снова тряхнула головой. — Я в порядке, просто…
Просто побудь со мной. Можешь не говорить ничего, но не уходи, не сбрасывай меня на Грина: от его магии мне станет лишь хуже, а эффект от лекарств пройдет к утру. Я не хочу, чтобы этот день повторился… Как и тот, в который отшвырнула меня безжалостная память. Не уходи…
— Я попала под дождь. Замерзла и…
…уже привыкла лгать. Мне так хотелось бы рассказать тебе все, но я не могу. Не имею права.
— У вас жар, так что целитель все же нужен. Если Грин не найдется, переправлю вас в лечебницу.
— Так и следовало поступить, вместо того, чтобы лишать меня единственного за неделю свободного вечера, — проскрипел от двери легкий на помине доктор, и я закрыла глаза, не желая видеть его недовольного лица.
— Мистер Грин, это…
— Особый случай, угу. Вернее, особая пациентка. Может, мне поселиться в ее прихожей, чтобы быть все время под рукой?
Похоже, жизнь возвращалась постепенно в привычные рамки. Прояви Грин искреннее участие и озабоченность, я подумала бы, что снова заблудилась во снах.
— Доктор, я бы попросил…
— Вы уже попросили, милорд, и я пришел. Теперь извольте подождать в коридоре.
— Я…
— Настаивать не стану, но один из нас сейчас выйдет. Решайте, вы или я?
— Подожду снаружи, — Оливер пожал, вставая, мою руку. — Недолго.
Я услышала, как дверь открылась, выпуская его, и закрылась снова. Потом — негромкие неторопливые шаги.
— Так что с вами стряслось, Бет? — спросил Грин, остановившись в центре комнаты. — Только не говорите опять, что все хорошо.
А что еще мне сказать?
— Все хорошо…
Доктор раздраженно цыкнул.
— Ладно. Пусть так, хоть по вам и не похоже… Как давно вам настолько хорошо?
— С утра, — созналась я, жмурясь: по моим ощущениям Грин тоже не походил на человека, у которого отобрали свободный вечер. Это было сродни мазохизму, но в глубине души меня радовало то, что я могу это чувствовать — его усталость, опустошенность недавним откатом, пропущенную насквозь чужую боль. Чувствовать, что не мне одной сейчас тяжело…
— Вы рассказывали об этом кому-нибудь? Леди Райс? Милорду Райхону? Подругам?
— Нет.
— Почему?
Я пожала плечами.
— Бет, вы умная девушка, я уже говорил это, и не отказываюсь от своих слов, но иногда… Иногда даже умным и сильным девушкам нужна помощь. Хотя бы медикаментозная, если другой вы не примете…
Обожгло. Слова, их смысл, тихий голос, которым они были произнесены, участливый тон. Особенно тон. Грин никогда не говорил со мной так. Как… как с пациенткой… Я не была готова к такому. К насмешкам, едким замечаниям — да. Но не к такому.
Захотелось спрятаться, и я натянула на себя покрывало, зажмурилась еще сильнее. Что-то горячее потекло по щеке, и от этого стало еще хуже. Но и лучше тоже.
— В этом нет ничего постыдного, Бет. Ни в приеме лекарств, ни в слезах. В умеренных дозах и то, и другое пойдет вам лишь на пользу. Возможно, хватит даже слез. Но в лечебницу я вас все равно заберу. По крайней мере, на эту ночь. Хорошо? И не скажу ничего Оливеру Райхону, мы ведь помним о врачебной тайне, да? Главное, что ваше состояние не является следствием наведенных чар, а в остальном я соглашусь с вашей версией. Вы попали под дождь, у вас сильнейшая простуда, а поскольку решить эту проблему использованием магии в вашем случае нельзя… Да?
— Правда, не скажете никому? — прошептала я.
— Правда, — ответил он серьезно.
— А… лекарство горькое?
— Нет, — в голосе Грина послышалась улыбка. — Очень приятное на вкус и совершенно безвредное. Сам его принимаю — другого я вам и не предложил бы.
Возможно, он врал, нагло и беззастенчиво. Возможно, нет.
Но в одном он был абсолютно прав: даже умным и сильным девушкам порой нужна помощь, что уж говорить о таких никчемных дурочках как я?

 

Меня устроили в маленькой палате на третьем этаже, в так называемом «тихом крыле», которое курировал лично заведующий. Чуть дальше по коридору, в такой же палате лежала, который месяц не приходя в сознание, Ева Кингслей, но, свернувшись клубком на кровати, закутавшись в одеяло и носом уткнувшись в хрустящую от крахмала наволочку, я не думала об этом. В мыслях было другое. Вопросы. Ответы. Сожаления. Почему тогда, в моем мире, судьба не назначила мне врачом такого как Грин? Пусть бы все случилось как случилось, но почему потом никто не сказал мне так просто, как сегодня о том, что нет ничего стыдного и позорного в том, чтобы признать свою слабость и принять помощь? «Поплачь — легче станет», которое я слышала со всех сторон, — совсем не то. Почему там и тогда никто не подумал о том, что меня нельзя оставлять одну с этими слезами? Почему не уложили меня в тихой палате, не напоили лекарством, оказавшимся и в самом деле не горьким? Почему никто не вспомнил о пресловутой врачебной тайне, этике или как бы оно там ни звалось — о том, что не позволило бы шептаться за моей спиной, отсекло бы любопытные взгляды и слухи, переползавшие следом за мной из отделения в отделение?
Грин не отчитывался перед принявшими меня на свое попечение сестрами, но и секретности не нагнетал. Несколько общих фраз, не оставивших простора для воображения. Четкие рекомендации. Нужно понаблюдать, да. Чтобы не возникло осложнений. Возможна аллергическая реакция на ряд препаратов, поэтому пока только покой и обильное теплое питье… Капли — те самые, не горькие — он принес мне сам и в листок назначений не вписывал.
После этих капель тело сделалось легким и в мыслях посветлело, словно порыв свежего ветра разогнал удушливый туман. Но надолго ли?
Доктор взял меня за руку, с минуту слушал пульс, а затем вынул что-то из кармана и намотал мне на запястье. Прохладное, блестящее.
— Это тоже не повредит, — сказал он.
При ближайшем рассмотрении «это» оказалось низкой мелких стеклянных бусинок.
— Помните волоски из гривы единорога? Один из них тут вместо нити. Если носить на запястье, нормализирует давление и способствует спокойному сну.
«Снова ставите на мне опыты?» — хотела спросить я после такого объяснения, но говорить стало лениво. Если бы не это, поинтересовалась бы заодно, откуда у него бусинки…
— Просто конский волос смотрится не очень, а стекляшки завалялись дома, — и без моих вопросов сообщил Грин. — Хотя ювелир из меня, прямо скажем, так себе.
Я бы так не сказала. Браслетик вышел симпатичный. И прозрачные бусинки нескольких оттенков голубого, нанизанные последовательно, так, что один тон переходил постепенно в другой, вряд ли, чтобы просто «завалялись». А еще браслет делался явно для женщины: это было понятно и по его внешнему виду, и по длине нити, которая не сошлась бы на мужском запястье.
Тогда я и вспомнила о миссис Кингслей.
Но когда уже собралась спросить Грина о его пациентке, оказалось, что доктор давно уже вышел из палаты, а я даже за случайный подарок не успела поблагодарить.
И не только за подарок.
Глаза слипались, но я все же встала. Набросила на плечи покрывало, укуталась и вышла в коридор. Неподходящий вид, чтобы разгуливать по лечебнице, но я надеялась, что Грин не успел далеко уйти.
И не ошиблась.
Дойдя до лестницы, услышала голоса и остановилась. Не хотелось вклиниваться в разговор. Да и подслушивать его, по-хорошему, не стоило…
— Могли бы проявить деликатность, — строго выговаривал своему собеседнику Оливер Райхон, и я со вздохом схватилась за голову. Бог мой, что со мной было, если я даже об Оливере позабыла напрочь, едва обосновавшись в больничной палате?
— Деликатность? — желчно переспросил Грин. — А что, по-вашему, я проявляю второй час к ряду? У меня уже скулы сводит от слащавых улыбок, которые я расточаю перед вашей подопечной, а вы требуете, чтобы я улыбался еще шире?
— Нет, — обрубил ректор. — Я лишь хотел убедиться, что здоровью Элизабет ничто не угрожает.
— Здоровью Элизабет много что угрожает, и вам это прекрасно известно, но я тут ничего поделать не могу.
— Я говорил о ее сегодняшнем недомогании.
— А я уже несколько раз объяснил вам его причины. Если так печетесь о ней, купите ей на будущее зонт и калоши, и запаситесь носовыми платками — сопли девицам утирать можно и не будучи квалифицированным целителем. Возьмите на себя сию почетную миссию и не дергайте меня впредь по пустякам.
Наверное, Грин и не мог сказать ничего другого, и он честно держал обещание не выдавать Оливеру настоящих причин моего нездоровья, но тон, каким все это было произнесено, раздражение и брезгливость, враз лишили меня желания за что-либо благодарить. Ведь точно так же он мог говорить об истинном положении дел, и даже фразу про утирание соплей можно было бы не менять. Все же для лучшего эффекта пациентам не стоит напоминать, что их лечащий врач всего лишь делает свою работу и вовсе не обязан испытывать к ним искренней симпатии. Но браслет — я решила — даже если его и выдали мне лишь на время терапии, не отдам. Сделает себе другой, из второго волоса.
Продолжили ли ректор с Грином обсуждать мое здоровье или нашли более интересную тему, а то и вовсе разошлись, я не знала. Не стала слушать дальше. Вернулась палату, легла в кровать и очень скоро задремала, не думая ни о прошлом, ни о будущем, ни о настоящем. Мне было тепло и хорошо, и хотелось продержаться в таком состоянии подольше. И пожалуйста, если кто-то там, наверху или в иных сферах, слышит меня, пожалуйста, никаких снов!

 

…Впрочем, бывают и приятные сны.
Такие, что входят украдкой, присаживаются на корточки у моей кровати, трогают заботливо лоб, проверяя, спал ли жар, а упавшую на лицо прядь волос заправляют осторожно за ухо…
— Вы спите?
— Сплю, — отвечаю я, не открывая глаз, иначе сон уйдет.
— Может быть… Глупо сейчас, но, может быть, вы хотите чего-нибудь?
— Хочу, — улыбаюсь я. Желания должны сбываться, хотя бы во снах. — Хочу к единорогу.
— Значит, пойдем к единорогу, — обещает сон, даже не задумываясь.
— И цветы, — говорю я, потягиваясь. — Голубенькие такие. Бродиэя, кажется.
— Бродиэя, — повторяет сон.
Гладит ласково по щеке.
— Спите…
И я сплю.
А утром, открыв глаза, натыкаюсь взглядом на перевязанный бумажной лентой букетик голубых звездочек…

 

Я улыбнулась спросонья, потянулась к букету и лишь затем вспомнила, где нахожусь и как сюда попала. За окном по-прежнему лил дождь, небо было затянуто тяжелыми тучами, и оттого в палате царил полумрак, но сейчас все это уже не имело значения. Настроение у меня было не в пример лучше погоды.
К цветам прилагалось письмо — маленький конверт, запечатанный сургучом, хотя никаких тайн послание не скрывало, только обещание: «Увидимся через полчаса». Через полчаса после чего? С какого времени начинать отсчет? Я понятия не имела. Сняла со спинки кровати свои часы-кулон, которые повесила в изголовье с вечера, открыла крышку. Ажурные стрелки показывали без четверти десять, и, помня распорядок в лечебнице, я сделала вывод, что благополучно проспала и завтрак, и обход. Но это тоже не тревожило.
— Доброе утро, — дежурная сестра заглянула в палату в тот момент, когда я уже натянула платье. — Как вы себя чувствуете, мисс Элизабет?
Тут меня многие знали как студентку леди Райс, и я знала многих, и эту немолодую, доброжелательную женщину тоже, но в лицо, а не по имени.
— Доброе утро, — отозвалась, опуская обращение. — Очень хорошо, спасибо. Скажите, доктор Грин…
— У него срочный пациент, — предупредила сестра мое желание встретиться с заведующим. — И сложный, я слыхала. Уже операционную готовят.
— Но он ведь не запрещал мне выходить из палаты?
— Нет, — замотала головой женщина. — Наоборот, сказал, что вы, когда проснетесь, захотите, наверное, навестить своего друга на втором этаже.
— Да, обязательно, — пробормотала я, мысленно коря себя за то, что позабыла о Норвуде.
— Но он это говорил, когда в первый раз зашел, затемно еще, — продолжила сестра. — А когда во второй, сказал, что уже не получится…. В смысле, навестить. Ушел товарищ ваш. Доктор сердился, конечно, но недолго. Сказал, что раз ушел, стало быть, здоров. А студенты у нас частенько сбегают — кому в молодые годы охота бока на казенной койке отлеживать?
Если кому и охота, то Рысь точно не из их числа.
Еще один камень с души.

 

Оливер появился в десять пятнадцать — ровно через полчаса после того, как я прочла его записку. Не знаю, как он это устроил, но если предположить — всего лишь предположить — что милорд ректор хотел меня удивить и заинтриговать, ему это удалось. Впрочем, секрет фокуса он раскрыл сразу же после того, как сообщил мне, что утро доброе, а я прекрасно выгляжу.
— Простенький маячок. Сработал, когда вы сломали печать.
— И вы тут же бросили все дела?
— Сегодня выходной, Элизабет, — напомнил ректор. — У меня нет дел, которые нельзя было бы отложить.
— Тогда… к единорогу? — спросила я несмело. Не хотелось, чтобы сон сбылся лишь наполовину.
— Я не успел переговорить с доктором Грином, и не знаю…
— Он не будет возражать, — заверила я поспешно. — Единороги же целебные… то есть, полезные… Только у меня верхней одежды нет.
Накануне милорд Райхон переправил меня порталом из комнаты общежития прямо в вестибюль лечебницы. Но телепортироваться на территорию эльфийского посольства равносильно вторжению.
Мужчина улыбнулся, глаза лукаво блеснули.
— Вы так и не забрали куртку, которую оставили в клубе Огненного Черепа, помните? А еще я захватил зонт.
«И калоши», — послышался мне насмешливый голос Грина, но ни слуховые галлюцинации, ни даже сам доктор во плоти уже не испортили бы мне настроения.
— Готовы? — Оливер подал мне руку.
Я подхватила полюбившиеся моему чуду чудному цветы.
— Готова.

 

Погода разбушевалась не на шутку: ливень, порывистый ветер, норовивший вырвать у Оливера зонт и заглянуть мне под платье. Но, как сказал милорд ректор, хорошо, что не гроза. В грозу отключают сеть порталов, так как те сбоят из-за атмосферных электрических разрядов, и есть риск, что вошедшего в такой портал человека вынесет в неожиданном месте и не факт, что одним куском…
Оливер запнулся, когда у него вырвался этот «один кусок», покосился на меня, и пришлось делать вид, что я ничего не поняла. В конце концов, выражение нельзя было причислить к грубым или бранным, а то, что подобные речевые обороты не пристали сдержанному и интеллигентному до мозга костей главе академии, не каждый отметил бы. Годами выпестованный образ трещал по швам, и мне нравилось думать, что происходит это исключительно рядом со мной… Ну, еще рядом с инспектором, как я успела заметить, но инспектор — это совсем другое. Сомневаюсь, что Оливер стал бы подхватывать Крейга одной рукой, второй продолжая мужественно удерживать зонт, если бы портал вынес их ровно в центре огромной лужи. А с нами так и произошло: лужа, размерами претендующая на звание неучтенного на плане академгородка пруда, растеклась перед воротами посольства, и не вынеси меня ректор к ближайшему берегу, пришлось бы добираться вплавь.
Дежурившему у калитки эльфу дождь был нипочем. Струи воды обтекали укрывавший длинноухого невидимый кокон, и ветер, судя по тому, как аккуратно лежали на плечах стража длинные белые волосы, тоже не мог пробить защиту. Мне даже показалось, что нелюдь усмехнулся, взглянув на наш зонт. Но, скорее всего, показалось: все знают, каковы эльфы по части эмоций, милорду Райхону жизни не хватит, чтобы достичь такой степени непробиваемости. Видимо, он тоже подумал об этом, потому как не стал важничать, а просто сказал, что мы пришли увидеть эноре кэллапиа, и нас без дальнейших вопросов впустили за ограду и проводили к жилищу единорога. У ректора были определенные преимущества в этом вопросе: к нам не приставили леди Каролайн. Когда я приходила, с Грином дочь лорда Эрентвилля, пусть и не входила с нами к единорогу, но встречала и провожала обязательно, одним своим видом напоминая, что отвечает за то, чтобы мы не навредили бесценному чуду, а к Оливеру такого наблюдателя не приставили. Странно, что при этом он не бегал к единорогу ежедневно. Имей я неограниченный допуск — так и делала бы.
— Я редко тут бываю, — словно прочитав мои мысли, сказал мужчина, когда мы вошли в «прихожую» единорожьего домика. — Эноре кэллапиа не очень любит магов моего профиля. Зачем лишний раз нервировать чудесное животное?
Он сложил зонт и поставил в угол, чтобы стекла вода. Затем открыл вторую дверь.
Увидев меня, единорог радостно заржал и шагнул на встречу, но тут же отступил, заметив ректора, и сердито забил копытами.
— Я же говорил, — произнес удрученно Оливер. — Раз на раз не приходится. Мне лучше…
Уйти?
Я укоризненно поглядела на свое звездноокое чудо: разве можно гостей гнать? Тем более этот угощение принес.
Я вынула из-под куртки букетик цветов, но единорог не спешил менять гнев на милость.
«Не тот человек, — фыркал он сердито. — Не тот!».
— Все хорошо, — успокоила я ректора. — Просто он привык видеть меня с Грином и немного… растерялся…
Да, диво дивное? Просто растерялся.
Ты же не испортишь мне свидание? Потому что это — тот человек, понимаешь? Для меня — тот.
А для тебя — цветочки. Хочешь?
Взгляд единорога немного смягчился, но, вопреки моим ожиданиям, он не потянулся тут же за лакомством. Втянул ноздрями воздух, кивнул одобрительно, а потом вдруг толкнул меня мордой в лоб.
Что?
Еще один тычок и кивок на букет.
Серьезно?
То есть, с рук ты есть не будешь? Нужно обязательно воткнуть это в волосы?
Извращенец!
Скажи еще, за корсаж заправить!
Единорог с интересом обдумал это предложение и причмокнул губами: мол, в другой раз, когда платье подходящее наденешь.
Вот, охальник! С трудом сдерживая смех, я стегнула его букетиком по наглой морде. И зачем ему с такими замашками именно девственницы?
«Свет, — донеслось в ответ. — Свет хороший, чистый. Не колючий»
Аура?
А если уже не девственница, свет становится колючим?
«Колючий, — фыркнул единорог. Затряс головой, будто хотел избавиться от прилипшей к морде грязи. — Много мужчины. Женщина принимает мужчину и берет его свет. Когда мужчина правильный — терпимо. Когда неправильный — колючий. Когда мужчин много… п-ф-ф-ф…»
Ну да. Когда мужчин много, не могут они все быть «правильными». Теперь понятно, почему дивные создания не терпят женщин легкого поведения.
А мой свет, он какой? Я же все-таки…
«Вкусный. Сладкий, горький… Разный. Но вкусный»
Я поперхнулась от неожиданности. Он что питается, чужой энергией? Как вампир? Ну, то есть…
Единорог не обиделся на неудачное сравнение. Только головой покачал, намекая, что мне не понять, как можно впитывать свет аур, не отбирая при этом жизненной силы. А питаться он вообще предпочитал чем-то материальным, о чем не преминул напомнить негромким жалобным ржанием и выразительными взглядами на голубенькие цветочки — ни дать ни взять изголодавшийся коник. И это при том, что его жилище до отказа набито ароматным сеном и отборным зерном. Притворщик!
Ну, ладно-ладно, так и быть…
Я выдернула из букетика цветок и, как был, на длинном стебле, воткнула себе в волосы. Смотрелось это, полагаю, нелепо, но смотреть-то никто и не собирался: диво дивное довольно проржало и тут же слизало лакомство с моей головы.
А ведь ему нравятся эти цветы. Именно эти. И Грин, когда слопал лепесток, говорил, что вкус приятный. Так не специально ли Каролайн решила тогда утыкать меня голубыми звездочками? Она ведь знала, что я собираюсь к единорогу. И за обедом даже не полюбопытствовала, куда делись цветы. Получается, привет передала? Украсила меня, как украшают кремом торт, и прислала в качестве презента?
Единорог печально вздохнул, и, чтобы утешить его скорее, я быстро заткнула за ухо следующий цветок, за что была тут же благодарно облизана…
Фу! Знает же, что мне это не нравится!
— П-ф-ф-ф! — смешливо выдохнуло мне в обслюнявленное лицо дивное создание и смачно захрустело зеленым стебельком.
Вот вредина!
— Вы хорошо ладите, — сказал за моей спиной Оливер, о котором я почти позабыла, увлекшись общением со своим длинногривым чудом.
Единорог недовольно дернул ухом, отступил от меня и притопнул сердито, глядя на ректора. Гнать он его уже не гнал, но и слова не давал — во всяком случае, я это так истолковала.
— Да, — ответила я мужчине, успокаивающе обняв сварливое чудо за шею. — Мы успели подружиться. Но он, — взглянула с упреком в темные глаза, — очень ревнивый друг. К тому же эти создания не любят мужчин.
— И чем тогда занимается здесь доктор Грин? — поинтересовался ректор.
Я пожала плечами:
— Сидит в сторонке, наблюдает. Один раз взял образцы…
Зловредный эноре кэллапиа громко проржал.
Пришлось почесать его за ухом и предупредить, что милорду Райхону не нужны «подарки».
— Элизабет, можно задать вам вопрос?
— Конечно, — ответила я, придерживая фыркнувшего обратное единорога.
— Помните, когда мы с вами были в том клубе и я повредил плечо… Помните, я сказал, что немного разбираюсь в таком, хоть и не целитель?
— Помню, — кивнула я, еще не понимая, к чему он клонит.
— Не нужно быть целителем, чтобы понимать некоторые вещи, — продолжил мужчина. — Например, ваш вчерашний приступ.
Я еще сильнее вцепилась в единорога.
— Не думайте, Грин честно старался уверить меня в том, что это лишь простуда, но я же не совсем дурак. Я вижу, как вас изматывает создавшаяся ситуация.
— Найдем библиотекаря, и все закончится, — выдавила я хрипло. — Это — единственное решение.
— Я не хочу рисковать вами.
— А я не хочу сейчас это обсуждать. Пожалуйста, милорд, не нужно портить такой хороший день… И не садитесь на этот ящик! — успела предупредить я ректора, почувствовав нарастающий гнев единорога.
— А что не так с ящиком? — удивился маг.
— Ничего. Просто… на нем нельзя сидеть…
Несильно ткнула единорога кулаком: чего чудишь, чудо? На Грина ведь тоже так фыркал, а тут, глядите-ка, взялся блюсти интересы и охранять персональное сидячее место. С чего бы вдруг?
«Он забавный»
Грин? Ну да. Прям обхохочешься с ним.
Хотя сбором образцов он дивное создание и правда тогда повеселил.
Но это еще не повод топать на Оливера.
«Темный», — неприязненно выдохнул единорог.
Да. Но это не его вина. Это я же ему такую «интригующую» специальность придумала. Поддалась моде на темных магов. Хотела некромантом сделать… или вообще демоном. Чтобы, значит, с хвостом, рогами…
Я украдкой взглянула на ректора, прикидывая, пойдут ли ему рога. Хвост, насколько помню, милорду Райхнону не понравился.
Подсмотрев нарисовавшуюся в моем воображении картинку, единорог тихонько засмеялся. Ему ректор с рогами очень даже глянулся. А в то, что мастером темных материй тот стал по моей воле, эноре кэллапиа почему-то не поверил. Пропыхтел что-то неразборчивое: его мысленные послания не всегда преобразовывались в слова, и смысл некоторых нелегко было уловить. Хотя Мэйтин тоже говорил что-то о непостижимости причинно-следственных связей. То ли мир появился от того, что я написала книгу, то ли я написала книгу потому, что этот мир в действительности существовал — как-то так. Возможно, Оливер, со мной или без меня, и не мог быть никем, кроме как специалистом по проклятиям? Но это же не значит, что он — плохой? «Темные материи» как учебная дисциплина, изучают не только создание проклятий, но и способы их снятия и избавления от последствий.
Единорог пренебрежительно чмокнул губами, и мнения о тех, кого в просторечье обзывают малефиками, не изменил: сами придумывают зло, сами устраняют зло — невелика заслуга. А конкретно милорд Райхон не нравился ему не только выбранной специализацией.
«Трудный, — дыхнул он мне в ухо. — Закрытый»
Работа у него такая. Сам, поди, не рад своей замкнутости и «трудности», но как иначе на подобной должности?
Диво дивное нервно тряхнуло гривой, выдало сумбурный поток мыслеобразов, что-то о людях, которые сами себе усложняют жизнь, да еще и являются такие «тяжелые» и «колючие» к мирным единорогам и аппетит портят. В подтверждение последнего заявления выхватил у меня из руки оставшиеся цветы и тут же сжевал, всем видом демонстрируя, что этот процесс не доставляет ему никакого удовольствия… разве что совсем немножко… и можно было побольше букетик принести…
— Элизабет, простите, но мне все же нужно с вами поговорить, — сказал так и не рискнувший никуда присесть ректор.
Единорог вместо того, чтобы снова на него топнуть или фыркнуть, заинтересованно прислушался.
— У меня уже вошло в привычку начинать день с ваших заметок, сверять по ним собственные воспоминания…
— Что-то еще изменилось? — насторожилась я.
— Виктор Нильсен. Я не помню такого студента. С утра успел повидаться с несколькими преподавателями с кафедры прикладной некромантии — они пока не забыли. Только вот во мнениях не сходятся: одни говорят, что он перевелся, другие — что вообще бросил учебу. Хотел переговорить с Грином, Нильсен ведь был его пациентом, судя по записям, но он занят…
— И, скорее всего, тоже думает, что Виктор уехал после того, как он не дал ему разрешения на занятие практикой, — вздохнула я. — Времени все меньше.
— Да. Потому и не хочу тянуть с этим разговором. Профессор Гриффит работает над книгой памяти, обещает, что закончит к концу следующей недели. До этого момента вы будете под усиленной охраной, и, если библиотекарь хотя бы посмеет к вам приблизиться, мы его поймаем. Но если нет… Я уже сказал, что не хочу рисковать вами. И если мы не найдем преступника, а задумка профессора Гриффита не увенчается успехом и записи на пергаменте не остановят изменений… Только поймите меня правильно, Элизабет. Если все сложится так, что мы ничего не сможем изменить, уезжайте. Я вас прошу, пожалуйста.
Мне очень хотелось обернуться и посмотреть на него при этих словах, но вместо этого я спрятала лицо в шелковистой гриве окутавшего меня успокаивающим теплом единорога.
— Хорошо. Если не останется вариантов, я уеду.
— Обещаете?
— Да. Но по-прежнему не хочу обговаривать это сейчас. Все равно мы не можем ничего сделать. Или я должна немедленно запротоколировать все, что вы только что сказали?
— Нет. Думаю, для этого еще будет время.
«Для всего еще будет время», — шепнул мне на ухо единорог, а о плохом велел не думать.
Исходи этот совет от человека, пусть даже от того же Оливера, я вряд ли прислушалась бы. Но белоснежному своему чуду верила безоговорочно.
Жаль, что я не попала сюда вчера. Избежала бы многих неприятных и неловких моментов. Но и приятных тоже, ведь не окажись я в лечебнице, не было бы этого «свидания», и выходные я провела бы в одиночестве. Все же Мэйтин прав: причинно-следственная связь — странная штука.
Единорог весело фыркнул и подмигнул: Мэйтин всегда прав, только не всегда понятно, в чем именно.
В каком смысле?
Диво дивное тряхнуло гривой, будто не поняло вопроса, глянуло на перетаптывающегося за моей спиной ректора и недовольно оттопырило губы, спрашивая, почему тот еще здесь? Сказал все, что хотел, — может быть свободен.
Я дернула единорога за гриву: не вредничай.
В ответ волшебное создание обошло меня по кругу, закрывая от Оливера, и несколько раз толкнуло в плечо: отойдем, мол, подальше, а то стоят тут всякие, подслушивают, подсматривают, а нам посекретничать нужно…
Секреты, ага.
У кого-то лоб в основании рога чесался — огромнейшая тайна, конечно. И шею еще погладить, и спину между лопатками… да-да, вот здесь… А что, говоришь, доктор сделал с… хм… образцами? Что? Серьезно? Ну дает! Молодец! А то эти длинноухие только и могут, что цветочки свои этаким ценным материалом удобрять… Видела цветочки? Красивые? Во-от, теперь знаешь, кто старается…
Он дурачился сегодня, смешил меня. Мудрое существо, водившее, судя по некоторым вскользь брошенным замечаниям, дружбу с богами, знавшее о других мирах и обо мне самой больше, чем кто бы то ни было, развлекало меня глупыми шуточками, уводя прочь от серьезных тем и невеселых мыслей, и я была безмерно благодарна ему за это. А еще — так же безмерно горда. Что бы ни лезло порой в мою дурную голову, я — не никто, не пустое место, не никчемный и никому не нужный человек, раз уж дивный эноре кэллапиа, пренебрежительно фыркающий на ректоров и меняющий девиц подле себя чаще, чем иные ловеласы, считает меня достойной своей заботы. А может, даже дружбы. И, раз так, все у меня обязательно получится, и все будет не просто хорошо, а так, что лучше не бывает…
А грустинки, прячущейся в его глазах под искристым смехом, я старалась не замечать. Ни к чему. Только радость, тепло, мягкая шерсть под моей рукой…
И музыка.
Легкая незамысловатая мелодия, простенькая песня пастушьей дудочки, летящая над сочными лугами…
Я не сразу поняла, что эта музыка звучит в реальности, а не в моих мыслях, только когда единорог заинтересованно повел головой и навострил уши, обернувшись туда, где, позабытый нами, остался ректор.
Оливер стоял, прислонившись к стене, и, не глядя ни на меня, ни на единорога, насвистывал привлекшую наше внимание мелодию на… на чем, интересно?
Заметив интерес эноре кэллапиа, милорд Райхон свистеть перестал, демонстративно звякнул связкой ключей и спрятал их в карман: концерт окончен.
— Элизабет, мне жаль отвлекать вас от вашего чудесного друга, но пора возвращаться.
Единорог растерянно затряс головой. Как так? Уже?
Посмотрел на меня, и я виновато развела руками. Извини, я не могу указывать главе академии, что делать. И нет, я не буду просить его еще посвистеть.
Увидимся в другой день, хорошо?
— Вам удалось его заинтересовать, — сказала я Оливеру, когда мы вышли в «прихожую».
— Полагаете, этого интереса хватит, чтобы он не прогнал меня в следующий раз? — с лукавой улыбкой спросил мужчина.
Я вспомнила взгляд своего чуда, которым он провожал нас, и уверенно кивнула:
— Не прогонит. Но репертуар нужно будет расширить.
— Поработаю над этим, — серьезно пообещал ректор.
Назад: Глава 34
Дальше: Глава 36

Никита Шевченко
От имени автора книги, прошу удалить книгу с сайта, поскольку раздача нарушает авторские права.