Спор сторон в процессе порождается противоречием интересов у сторон. А одной из причин возникновения противоречий является различное отношение сторон к доказательствам друг друга. Антагонизм такого рода отношений выразим формулой: доверяем своим доказательствам и сомневаемся в правильности доказательств оппонента. Главный атрибут спора – несогласие с позицией противника. Но всё это не означает, что наличие спорного состояния является самоцелью, оно всегда вторично и порождено позиционным разногласием в том числе по восприятию доказательств. Может быть и иной процесс. Спор изначально не состоится, когда нет недоверия к доказательствам: ты принимаешь доказательства обвинения, а мусора доверят твоим.

Установить достоверность доказательства с наибольшей точностью возможно только через объективную его оценку. Объективность подразумевает, что правильность или неверность, сомнительность или убедительность сведений определяются без учёта интересов сторон и отдельных участников, определяется беспристрастно (то есть, при отключке страстей), независимо, где осознаваемая ценность соответствует реальному значению по совести и справедливости. Но мы-то знаем, что даже суд не может быть абсолютно объективен, хотя бы уже потому, что Закон ставит ему изначальное условие – исходить в своих оценках из оценок сторон, при постановке выводов отталкиваться от их позиций, оценивать не только правильность доказательства, но и правильность его оценки сторонами.

Факты, изложенные в доказательстве, могут соответствовать действительности, а могут не соответствовать. Парадокс: информация может считаться, может признаваться правдивой и верной, но не являться истиной. Отсутствие опровергающих фактов однозначно не определяет достоверность доказательства, так как должных опровержений может и не обнаружиться вообще, например, если доказательство единственно в своём роде, не может быть перепроверено или ложный информатор не поддаётся разоблачению. Ты легко столкнуться можешь с Заключением эксперта, исследовавшего труп, или же с показаниями очевидца-одиночки и окажешься не способен эти сведения перепроверить, потому как нет проверочного материала. По этим сведениям всё складно и наряжено. Так что же, верить им? Но и в таких могут быть ошибки, блуд, намеренные и искусные искажения. На эти случаи в нашем портфеле тлеет правило о всесторонней проверке. В пункте 5.3.1 касались этого. Не лишним будет напомнить кое-что. Всесторонность – от корня «сторон» – углов зрения на доказательство, которых всего-то парочка: изнутри и наружка. Внутренний облик сам по себе может быть оценен на предмет стройности, последовательности мысли, правдоподобности описываемых обстоятельств, по наличию противоречий, нестыковок, многозначности или бессмыслицы. При внешнем анализе прибегают к сопоставлению с иными сведениями, хот как-то касающихся обстоятельств по проверяемой информации, в том числе от одного и того же источника исходящими. Если мы имеем дело с вышеуказанным вариантом одиночки-очевидца, то подвешиваем его за рёбра крюками, суём ему паяльник между булок… ой, что я такое говорю, извини – замечтался. Сведения от очевидца проверяют через его же неоднократные разновременные показания, по показаниям свидетелей, кому он сообщал об увиденном, сравнивают с данными по осмотрам и исследованиям, с вещдоками и прочим. Тем самым выясняют противоречия или, наоборот, – складности по информации от сиротливого очевидца. А применение тех крюков да паяльников очевидностей не прибавит, конечно. Свидетель тебе в таком угаре что хочешь набрешит, лишь бы подольше на крючьях кайфануть и принудить тебя всё-таки включить этот чёртов паяльник. К внешнему оценочному вектору отнесём и ценность самого источника ввиду его личных качеств. Например, должны учитываться его паталогическая склонность к трёпу, болезненное воображение или наличие обстоятельств, принуждающих его к обману или заблуждению.

Равно приём «всесторонность» применима и к самобытному Заключению эксперта. В нашем распоряжении имеется не только документ – Заключение, но и сопутствующие материалы, а также сам эксперт. Скидываешь очкастого эксперта на верёвке в колодец с водой, подливаешь туда же бензинчику… ой, что я такое болтаю, извини – фантазии. Конечно, сведения по экспертизе в некоторой степени можно оценивать с помощью других экспертных проверок, производной и предшествующей информацией, показаниями эксперта и подобным.

А что касается объективности, то в уголовном процессе эта штуковина всё же так или иначе сопряжена с изначально критическим отношением ко всякому доказательству. В тебе в любом случае присутствовать будет элемент неагрессивного, мягко-нежного предубеждения. Ты будешь исходить из предполагаемого наличия фальши в доказательствах ещё до начала самой оценки. Это нормально. Иначе и в самой оценке смысла нет. А далее, уже по ходу анализа или возникнут и укрепятся сомнения в правдивости сведений или первородные сомнения твои рассеются. И пока ты не отрешишься от своих подозрений полностью, ну, хотя бы временно, объективности в тебе ни на слёзку.

Почти медитация. Подход объективной оценки сторонним беспристрастным взглядом позволит тебе определить, конечно, с некоторой погрешностью реальную обоснованность обвинений или защитных доводов соразмерно имеющимся (а также возможно привлекаемым) Доказательствам. В этом – условия объективности в целом. А нам-то требуется объективность по отношению к конкретным доказательствам, которые и составляют фактическую сторону позиций сторон. Как раз объективности в оценке мы по наивности ждём от мусоров. В этом столетии не дождёмся. А пока выруливаем сами. Потому как только оценка вне тенденций во многом позволят тебе выяснить степень верности сведений соответственно их заслугам, а значит и их ожидаемое влияние на выводы то ли в пользу обвинения, то ли защиты, а то ли Толи. Уяснив наличие достоинств или незаслуженность внимания по доказательству, у тебя появиться возможность обдуманно избирать, нивелировать, продвигать оценочную позицию сообразно ценности доказательства как такового и вкупе с другими по той же теме.

Допустим, ты в полной мере осознаёшь весомость и убедительность собранных против тебя улик при отсутствии или значительном недостатке равных либо превалирующих по убедительности доказательств, имеющихся в распоряжении защиты. Так может и правильным будет не бычить, а согласиться с обвинением, двинуть по тракту раскаяния и согласий, добиваться снисхождения, а? Ведь такая поступь в указанном положении также имеет свойство защиты.

Иной рамс, когда делюгу белыми нитками шьют, линчевать тебя пытаются по беспределу посредством дутых обвинений и фуфлыжных доказательств. Иная раскладушка, когда тебя пытаются грузить большим, чем вместить может твой кузовок, и тебе не увезти этого груза. Другое дело, когда может душёнка твоя и с грешком, а добыть обвинительных доказательств не можится (или ты – продуман, или следак – лошара, или…), и мусора пробуют это дело протащить «на соплях». Тогда в самый раз от объективности перейти к предвзятости. Объективничая поначалу, ты понимаешь, что, да, есть почва некоторая в доказательствах обвинения, чтобы подозревать и обвинять тебя. Но вслед за этим встаёшь на дыбы (не путать с дыбой). Заведомо принимаешь выставляемые против тебя доказательства полной блевотиной, пардон, недостоверными. Твоя цель – обнаружить и вскрыть все ошибки, несоответствия, нарушения, воспользоваться ими.

Встречался мне и такой этюд. Подсудимый полностью признавал свою вину, соглашался с обвинением по существу, но в судебном следствии категорично оспорил доказательства обвинения. Через свои изящные оценки и доводы этот наглец посмел разоблачить улики ввиду их недостоверности и недопустимости, был в этом прав и убедителен. Суд был поставлен в неловком положении – в позу «партер». При всех согласиях, основания для принятия даже этих согласий оказались ничтожными. Признание же вины – это не доказательство, на нём одном обвинение не протащишь.

При активной защите, при несогласии с обвинением, когда ты настроен на отчаянное сопротивление, понятно, что недостоверными ты считаешь любое доказательство обвинения. Не «считаешь» недостоверными, а категорично утверждаешь об этом. Это – лично твои оценки. Но пустословием результат не выудишь. Требуется ещё и суд (следователя) убедить в недостоверности, возбудить в них сомнения, недоверие к доказательствам.

Перво-наперво шерстим источник доказательства – того, кто информацию предоставил и тот носитель, что информацию содержит. Возможно ли доверять источнику вообще и в частности? Душевнобольному вообще не доверяют, а заинтересованному потерпевшему – в частности. Слухам не доверяют вообще, а некомпетентному специалисту – в частности.

Первоисточником большинства видов доказательств выступает человек в роли допрашиваемого участника, в качестве эксперта, специалиста, должностного лица и так далее. Тогда в целях проверки изучению подлежат все его личные и профессиональные качества, которые могли повлечь или повлекли заинтересованность, ошибки, искажение информации. Значение имеют заинтересованность в исходе дела, характер сложившихся отношений с другими участниками, физическое и психическое здоровье и состояние на время восприятия или представления информации, морально-нравственные устои, профессиональные качества, компетентность и полномочия в решении текущих задач, влияние внешних обстоятельств. Если есть причины для недоверия по субъективному (человеческому) фактору, их нужно выцедить. А причин таких может быть бессчётное множество. Потерпевшая высказала соседу, что любыми путями добьётся осуждения обвиняемого. Ага, значит, может пойти на лжесвидетельство. Свидетелю опера угрожают расправой, значит, попал под устрашение. Сообвиняемому пообещали мусора скачуху, тогда есть предпосылка, что пойдёт на поводу. А следака жена месяц кряду к своему телу не подпускает, начальник отдела грозит дело изъять за волокиту, – знать повод есть протоколы мухленуть. Эксперт изгадил образцы, – можно ждать подтасовку результатов сравнительного анализа. Специалист аттестацию «по блату» прошёл, – бля буду, напортачит в исследованиях. В ходе осмотра местности сумерки застали бригаду, – стало быть всех подробностей не узреют. Контора погрязла в афёрах, – этак главбух выдаст кривой отчёт. Руганулся с начальством по месту работы, – жди хулёжной характеристики. Свидетели от обвинения дружны между собой и с терпилой, жаждут расправы над виновником, – потому горазды обсуждать события и сверять показания в сторону очернения обстоятельств и сокрытия оправдательных фактов. Косвенный свидетель показывает со слов умершего очевидца, – где, мать вашу, гарантии честности того очевидца и наличия самого сообщения от него. Патологоанатом плотно «на пробку» подсел, – вот и нагородил пургу по тексту Заключения с перепоя.

На достоверность информации влияют и так называемые посредники, что оказались в цепи получения доказательства промеж источника и результатом. В роли посредников фигурируют, кроме, само собой, человеков, технические приборы и аппаратные средства, различные материальные объекты, сквозь или с помощью которых информация передаётся от источника к фиксатору. В одних случаях участие посредника неизбежно, в других – обусловлено необходимостью обработки информации с целью её перевода в иной формат, позволяющий хранить и воспринимать.

Чем большее количество посреднических органик преодолевает проглоченная тобой тефтелька, тем ущербнее продукт сей станет по содержанию. Конечные свойства такой тефтельки на выходе после массива воздействий тебе известны. Так и с информацией. Собственные качества влиятельных посредников влекут искажения, деформируют исходник, отчего информация в любом случае теряет свой первичный облик и содержательность. Когда существенно, когда не очень. В результате транзитного вмешательства в информацию, в том числе целенаправленного, исходные сведения могут в корне сменить смысл и значение, могут быть утрачены или дополнены информацией от самого посредника.

К посредникам позволь причислить косвенных свидетелей; составляющих акты, протоколы и осуществляющих оперативные и процессуальные действия ментов, дознавателей, следователей; переводчиков; издающих ПСЗ секретаря и, конечно, судью, и всяких там нотариусов, иных властных морд и частных граждан, кто пропускает через себя процессуально значимую информацию в процессе её обращения. Составляя Рапорт об оперативном мероприятии опера запросто искажают наблюдаемые ими события и результаты своих поисков, будучи заинтересованы в создании криминальных оттенков ситуаций, подкладывают вещдоки, создают физический и психический пресс на источник. Подгоняя доказательства под формулировку обвинения дознаватель перефразирует показания допрашиваемого в ходе внесения их в протокол. Следуя слепым убеждениям в причастности подозреваемого ещё до его опознания, следак допустит «нечаянное» обозрение подозреваемого будущим опознающим. Не профессиональный переводчик переврёт действительные показания при их ретрансляции. Секретарь велению судьи или по зову сердца и собственным мнением изменит содержание сведений в ПСЗ, чем сфальшивит результаты следственно-судебных действия и заширмует собственные нарушения в целях поддержки обвинительного Приговора.

При оценке источника проверяются его собственные способности и возможности представлять качественные сведения. В ходе такой оценки мы можем вдруг обнаружить явное несоответствие уровня изложенной информации личностным данным самого информатора. Такие характеристики живого источника, как возраст, здоровье, образованность, опыт, уклад жизни, социальное положение и прочие его же свойства, в зависимости от привязки к обстоятельствам участия в деле, сопоставляются с информацией, исходящей (как это заявлено) от этого источника. Сопоставляя такие данные, могут возникнуть сомнения в принадлежности сведений заявленному источнику и вдруг выясняются противоречия.

Вот, ты знакомишься с Заключением эксперта, изложение исследований которого неграмотно, бессвязно, пронизано полу-бытовой речью, и понимаешь, что не свойственно специалисту, профессионалу лепить такие тексты. Вслушайся: «Занимаясь обследованием мёртвого мужчины, я разрезал медицинским ножом живот поближе к рёбрам…». Профи выразил бы мысль и действия свои иначе. Его вариант: В ходе исследования трупа вскрыта посредством скальпеля верхняя часть брюшной полости. Эксперт-профи не станет повествовать от первого лица (я, мне), скальпель обзывать ножом, употреблять фразы, типа «занимаясь», «живот», «пониже», «мёртвого». Такие ляпы выдают дилетанта, далёкого не только от экспертных работ, но и от медицины вообще. В припадке чрезмерных усердий, а то и плодя фальсификат, следаки варганят показания свидетелей в несвойственной для уровня данных граждан языковой форме. Тогда мы можем встретить в материалах дела показания несовершеннолетнего, где использованы фразы и выражения, явно несоответствующие подростковым возрасту и развитию. В этих и подобных случаях мы способны выявить, что следак выдаёт свою мысль от имени допрашиваемого, потому как используемый язык этот свойственен лишь для следственно-судебной практики общения либо же следак взял на себя смелость корректировать чужую речь по своему пониманию с переводом на юридические штампы, что, как правило, грозит сменой смысла сказанного. Неудивительно, что редакцией следователей в ходе таких вмешательств изъяснения коренных сельчан вдруг выдаются урбанизированным языком или, наоборот, некий обыватель при описании специфических объектов вдруг проявляет профессиональные познания, а какой-нибудь дремучий сиамец – недавний мигрант – отчего-то ловко выражается на «великом и могучем» без помощи переводчиков.

В большинстве случаев, конечно, необходимо самому знать пределы способностей источника информации через специально добываемую информацию об этом, через направленные выяснения. В других – нестыковки выясняются из тех же материалов дела, например, по вводной части протокола допроса, где фиксируются обязательные данные о личности участника.

Я с подружкой сожительствовал не один год и вполне знаком с её способностями изъясняться. Меня мусора обезвредили, а вскоре предъявили одной из улик показания письменные, якобы, со слов этом дамочки рождённые, как свидетеля обвинения. Ничего удивительного – нынче в почёте дружеское предательство. Шмыгнул я разбитым шнобелем, читаю: ляля, тополя… «Владислав сообщил, что у него произошёл конфликт с Константином с причинением побоев последнему… на его сорочке я заметила пятна тёмно-бурого цвета, характерные для запёкшейся крови…». Серьёзная потрава. Однако, подружка моя ненаглядная, хотя и красючка, а по уровню развития – глупая курица. Её интеллект и грамотность резко контрастировали таким речевым оборотам и способу построения, изложения мысли. Большинство из протокольных словечек ей чужды, ею не употребимы. Построение сколь-либо усложнённых речевых предложений не доступно для неё. Скорее всего, то был употреблён слог самого следака. Подобные обстоятельства она в реальности описать могла бы следующим образом: Влад сказал, что они с Костиком поругались и он его побил; на его (Влада) рубашке я заметила тёмные пятна. Кроме того, что факты по данным показаниям не соответствовали действительности, представленные показаниями речевые особенности однозначно указывали о непринадлежности тех сведений устам дамы сердца моего.

Для изобличения подлога источника доказательств по таким вариантам разноголосицы достаточно во многих случаях при личном допросе поставить свидетелю вопросы с применением протокольных выражений. Тогда свидетель сморщит лобик и остекленеет глазками, пытаясь врубиться в смысл заданного. А можно и в лоб: в протоколе зафиксирована именно ваша речь или вы изъяснялись другими словами? Либо же, выхватывая отдельные «умные» слова или выражения и протокольной текстовки, просить свидетеля о разъяснениях: как это понимается(Р). Так и выясняется и вывозится далее суду подлог, ложность источника, если через того же свидетеля определяются речевые противоречия или он сам подтвердит наличие корректировок по тексту. Мусора, конечно, старания приложат тему замять, но как говаривал Аристофан: Вся лажа на поверхности.

Куй железо, не отходя от кассы. Выяснив обстоятельства подлога сведений, следующим шагом (немедля или в прениях) ты извергаешь оценочные доводы свои. Ты утверждаешь категорично о комбинированной недостоверности доказательства, как по источнику, так как его фактически подменили в ходе получения доказательства, так и по самим сведениям, так как выставляемая на обсуждение редакция, смысл, значение и суть информации не соответствуют реально сказанному при допросе. (А истинные показания, даже если их свидетели и воспроизведут изустно в суде, не приемлемы обвинительным доказательством. В отличие, скажем, от доказательств защиты, которые могут быть представлены на любом этапе разбирательства по делу, к обсуждению в заседании может быть допущен лишь тот массив доказательств обвинения, что этой стороной собран в ходе предварительного расследования, которые были включены в перечень по Объебону, и по которым защита могла готовиться к Защите в ходе судебных разборок. Но об этом подробнее позже потрещим). Одновременно указываешь о недопустимости протокольных показаний, так как явствуют нарушения правил (порядка) получения доказательств: Показания должны фиксироваться по возможности дословно (ст. 190.2 УПК), когда возможность имелась, а условие дословности не соблюдено.

Предлагаю рассуждать этак: Закон не даёт каких-либо послаблений по качеству доказательств, ввиду возможных погрешностей в идентичности авторства при работе с информацией. Закон вообще эти обстоятельства «неминуемости ущерба» не учитывает. Значит, незаконной является любое искажение информации, вне зависимости даже от объективной непреодолимости этих процессов, вне зависимости от причин, чьей-либо вины.

Мы знаем, что любые технические средства передачи, фиксации и воспроизведения информации не являются верхом надёжности и совершенства. А в совокупности же с пороками людей, применяющих в ходе своей деятельности эти тех. средства, поступающая в работу первоначальная информация, умышленно или нечаянно, но будет изувечена.

Пропечатывая показания через комп, следак промахнётся клавишей, одну единственную буковку в ключевом слове изменив. Или сам комп при внутрибуферной обработке данных глюканёт. И всё – фраза утрачена, а с этим и исконный смысл информации прахом падёт. В лучшем случае фразу, не имеющую защитного свойства, устранят из обращения, а то ведь по искажённому её значению преступный фактик впаять могут, гады такие, усмотрят обстоятельство криминальное, с-скоты. Любые средства аудио-, видео записи меняют параметры информации и на входе её, и во время сохранения, и при воспроизведении. Сигналы в любом случае искажаются, и получаемые через эти средства сведения отступят от оригинальных их характеристик. Что нам тешится современным уровнем развития программных средств обработки различного рода сигналов, будь они оптического, звукового, газо-химического или иного свойства.

Сквозящие через микрофоны, радио и оптические приборы, через всякого рода анализаторы, детекторы и прочие приблуды сигналы подвергаются обработке и воздействию, утрачивают первозданность свою сущностную. В руках умелого спеца программные средства позволяют манипулировать информацией любого типа, вплоть до изящной фальсификации. (А это, скажу тебе, – высокое искусство. Гениальные технари достойны восхищения). Или же в порыве усердия, из «лучших» побуждений предания сведениям качества, первичную информацию попросту ломают. Всякое программное вмешательство, какими благими целями его не оправдывают, в той или иной степени вредит доказательству, искажает суть его. И чем технически сложнее прибор, чем численнеє аппаратные средства в цепи обработки и исследования доказательств, тем больше погрешностей даст результат. Даже применение таких «примитивных» для нас измерителей, как линейки и весы не освобождает от сомнений в достоверности получаемых с их помощью данных. Что уж говорить о таких «монстрах», как газонанализатор или атомный микроскоп, когда и результаты их использования перепроверить тебе не дано, а предлагается потреблять на доверии. Но точности достойной и эта приборика не даст – слишком массивна и не стабильна обработка материала, знаете ли, и здесь присутствует и влиятелен этот чёртов «человеческий фактор». По большей части нам предлагается тупо ВЕРИТЬ в эффект. При этом сложнейшее оборудование, методики, знания, опыт и доступ в применении такой высокотехнологичной аппаратуры средоточатся в руках единичных спецов. Как-либо контролировать их деятельность и применение столь сложного инструментария нет возможности. В нашем распоряжении только описание работ и результативные выкладки, составленные ими же самими, у нас на руках лишь техническая документация и разрешительные акты на их использование, издаваемые теми, не в чьих интересах принижать достоинства аппаратуры и квалифицированность применителей. Спецы-молодцы знают об этих ограничителях в отношении внешних влияний и контролю, и достаточно свободны в своих экспериментах работы с доказательствами. Особенно свободны, когда мусора диктуют им условия этой свободности.

Отсутствует полная надёжность и по любым материальным носителям (держателям) информации, будь то природные или искусственные объекты. Весь материальный мир неустойчив. Вопрос только в величине погрешности и срока сохранности. Если писчая бумага истлеет на открытом свету Солнышка за день, то наскальные граффити древнеальпийских мазил держат сюжет истребления зверушек порядка 10.000 лет при ничтожном износе носителя (гранита). Потому всегда существует и имеется в виду степень устойчивости материала, а в нашем случае (от обратного) – степень неустойчивости для существующих средств фиксации и отражения информации. Бумага, гипс, биологические ткани, иные органические и хим. составы, реактивы, магнито-фото-оптические накопители и прочие закрепители да консерванты не способны с абсолютной точностью воспроизводить на себе и надёжно сохранять первично поступившую информацию. Отпечаток стопы на грунте будет больше размера ноги, оставившей этот след, а природные осадки, термоперепады, воздушные потоки, эрозия почв деформируют контуры и протекторный облик. Химический состав чернил выгорает от нагрева, например, при прокатке через принтер, и тогда не установить точного времени написания. Магнитный порошок на лентах сыпется, оптические диски оцарапываются, органика разлагается, «жесткачи» в компах электротоками пробиваются, камни по полю катаются, девки морщинами покрываются.

Изучаем источники и их носители, и выясняем – имел ли место информационный сбой по ним, а если это случилось – когда, где, почему это произошло, каким образом закрались ошибки и враки всяки. Какие-либо внешние признаки, срабатывание Чуйки горазды возбудить в нас подозрения о нечистоте сведений, о существе и характере повлиявших факторов.

«– Бога нет – сказал Остап. //– Есть, есть, – отвечали ксензы» (Ильф, Петров. Золотой телёнок).

Я к тому, что споры бессмысленны, когда ни одна из сторон не способна представить серьёзных аргументов в пользу своей позиции. Так и в нашем случае беспочвенно, а значит, безрезультативно будет сутяжничество: «данное доказательство ложное; нет, это доказательство правдиво», если стороны не имеют фактической поддержки своим заявлениям.

Имеем в виду существование двух несколько конфликтных принципиальных положений:

1) обвиняемый не обязан доказывать только свою невиновность, но в доказывании иных обстоятельств не освобождён; 2) обвинение обязано опровергать защитные доводы.

Практическое значение этих положений выливается в следующие условия: ты должен доказывать недостоверность, а сторона обвинения оказывается не обязанной обосновывать свои возражения в ответ на голословные заявления о недостоверности. Это, в частности, требует от тебя установления причин недостоверности и их представление в обоснование своей позиции.

Допустим ситуацию, что тебя – невинную овцу следак нагло грузит, устремлён в преследовании тебя. Тогда ты вправе ожидать с его стороны фуфлогонства при добыче доказательств. При искусственном создании доказательственной базы, при подгонке материалов, будь тот мусорюга хоть семи блядей во лбу, а в чём-нибудь он да загадится. И ты эту срань обязательно обнаружишь и в рулон бумаги замотаешь.

Сколь трудно выявлять причины, а пуще того – доказывать их. Но и без того обходиться порой. Когда ворох подозрительно-умышленных недостоверностей объявляется вокруг одного следака, даже близорукому судье понятны причины такой напасти. А сами эксперт, потерпевший и секретарша ни в жизнь не признаются в своих намерениях или недалёкости. Лишь в некоторых случаях с материальными посредниками (носителями) удаётся причины изыскать через привлечение своих спецов, а с тем – и сомнения в вопросе достоверности посеять.

Недостоверность источника – это ещё и глубокое, как фурункул, сомнение в наличии доказательства. А был ли мальчик, а действительно ли пальчиком он водил? Оценка доказательства возможна только в условиях возможности его перепроверки. Доказать обстоятельство – это ещё и убедить в существовании сведений, их соответствии с тем, о чём источник изначально информировал. Но так случилось, что единожды давший наедине со следователем показания свидетель пропал без вести, умер или удрапал безвозвратно за кордон. Да, бывало так, когда назвавшийся человек – свидетель по протоколу не смог быть обнаружен впоследствии. Следак при допросе поверил с его слов личным данным при отсутствии документов личности, не принял удостоверительных мер, а тот дядя наврал – обозвался другим именем и представил вымышленную информацию о себе. Мусора едут по заявленному свидетелем адресу – нет такого жильца, не обнаружился, падла. Показания этого скрытника, если он вообще существовал в природе и что-либо выговаривал на допросах, объективно не могут быть проверены. Сам источник достоверно не установлен. Сомнения в достоверности его показаний, если такие сомнения заявлены, не могут быть устранены. В таких случаях показания должны признаваться недостоверными. Но для этого, повторяюсь, требуется заявление, инициатива заинтересованного участника. По умолчанию, в отсутствие гласных сомнений, показания эти суд пропустит в совокупности других в значении действенного доказательства.

Закон допускает оглашение показаний умершего свидетеля (статья 281.2.1 УПК). Делаются попытки оглашать и показания пропавших без вести под предлогом чрезвычайности обстоятельств, препятствующих явке (ст. 281.2.4 УПК), хотя чрезвычайность в этой ситуации оспорима. Но и в этих случаях явствует невозможность проверки прежних показаний через непосредственный допрос того же лица, то есть прямо нарушаются принципы непосредственности и устности; достоверность полученных сведений не может быть подтверждена. Нам предлагают верить в порядочность того следователя, кто допрашивал и правил протокол допроса. С куя ли? Нам предлагают слепо довериться источнику и его знаниям. С какого хрена? Даже при «силовом» оглашении не умолчи, объяви о своих сомнениях в достоверности, мотивируя свои убеждения какими угодно, заслуживающими внимания аргументами. Тем более в ситуации, когда источники и их показания единственны в своём роде и имеют решающее значение.

На практике, в ответ на отрицательные оценки защиты о недостоверности подобных «непроверяемых» источников, мусора указывают, что, дескать, «нет оснований сомневаться в достоверности». Несмотря на Презумпцию невиновности, тебя склоняют всё же к необходимости представлять «основания» (то есть доказательства) недостоверности, когда доказывание этого фактически сродни доказыванию невиновности. Да, не плохо бы требуемые доказательства предоставить, хотя в такой ситуации и эти доказательства, например, твои показания со слов не явившегося свидетеля сами оказываются голословием, ввиду невозможности их проверки через того же мертвеца (без вести пропавшего). Круг замкнулся, змея схавала свой хвост.

Но возможно и ограничиться имеющейся ситуацией под зонтиком всё той же ПН и с простым заявлением о недостоверности и неразрешимости проверки должной. Это твои доводы должны мусора опровергать, и обвинитель должен изначально представлять по указанного состояния свидетельствам основания благонадёжности источника. Разворачивай ёжиков в обратную сторону, курсант. Опровергать с представлением оснований (доказательств) – прямая обязанность мусоров. Допустим, ты сам или какой свидетель указываете, что умерший (безвестно пропавший) гражданин после допроса тебе (свидетелю) сообщил, что он был вынужден солгать, оговорить тебя или переврать обстоятельства на допросе, был бухой или с похмелья, заставили, обманули его. Посредством таких доводов порождаются сомнения. А как их опровергнуть. Первоисточника-то тю-тю. Вызвать допрашивавшего следака для выяснений обстоятельств допроса? Но разве может такой свидетель представить гарантии сознательности и совестности действий другого в прошедшем времени. Так ещё под вопросом доверие к самому следаку, когда обсуждением затронуты и факты нарушений порочности действий и с его стороны.

Или припомним понятых. Они также принимаются в качестве источников доказательств. Они же участвуют в следственных действиях и способны влиять на содержание и качество доказательств, получаемых при их прямом участии. Влияние проявляется, когда понятые подтверждают или не подтверждают правильность следственных действий по соответствию их текстовому описанию в протоколах, когда вносят замечания и дополнения. Как по окончанию действий, так и при последующей проверке, участвуя уже свидетельствами своими. Берусь утверждать, что участие понятых по множеству дел и сл. действий или фиктивны ввиду вымышленности, или сопровождается привлечением промусорённых типов: зависимых лиц, знакомых да из «союзных» структур, из числа нариков и бомжей. Объективность, а значит достоверность сведений от таких понятых крайне сомнительны.

Достоверность таких источников как документы и вещественные доказательства обусловлена подлинностью и сохранностью изначального состояния. Другое условие – известность авторства доказательства, если оно – плод деятельности человека.

Присел должностной человек на пенёк, лизнул пирожок, издал документ.

Чуть погодя передумал тот документ, содержание сведений в нём подправил и в таком виде издал обновку взамен прежнего. При этом документу оставлено прежнее название и регистрационные данные, втиснуты те же подпись, печатка, даты издания и составления. Вот головосъёпка: который их двух документов подлинность, а который – подлость?

Бывало так, что обнаружишь в деле материалец, где сведения в твою пользу могут толковаться. Заикнёшься о таком с надеждой о лучшем, гля, а через краткое время, бля, в том же месте дела уже вроде тот, а по суди другой, правленый акт красуется. А по вопросу головосъёпному отвечаю: подлинным является первый, ну, тот, что первым родили. Всякие остальные – то либо дополнения (изменения), либо подложка чистейшей воды. Коли подтвердятся обстоятельства первоиздания и натурально обнаружен будет первенец, хотя бы визированной копией его, такой и следует обращать как подлинник. Любой, изданный позднее, в отсутствие промежуточных решений об отказе от первого или о внесении в него изменений – такой подлежит дисквалификации. А нефиг было вприсядку выпечку лизать. Хотя… блин, и второй документ – тот тоже подлинник в своём роде, да только ничтожен он из-за фальшивой производности. Хреновый такой подлинник.

Подобная эквилибристика сведениями и материалом сплошь и рядов в нашем судоскотстве. Состряпав акт, запротоколировав свидетельства, легавые через какое-то время вдруг обнаруживают его ошибочность, несоответствие действительным усмотрением или новым обстоятельствам по делу, они вдруг выясняют вредность документа, а то и их совокупности в свете текущей позиции. Или вред не обнаруживается в связи, например, с утратой документа. Это совсем недавно для таких каверз взят на вооружение безобразный приём, когда прежний издатель через спец-его-допрос наглейшим образом ссылается на «технические ошибки» при составлении документа, уточняет его, и с помощью таких вот показаний фактически заменяют суть бумаги по любому его разделу. Но для условий, когда сопутствующие документу другие материалы (где имеется перекрёстная ссылка на информацию по документу) и сам документ ещё не переданы в «чужие» руки, мусорами облюбована иная беспардонность. Документ правят той же падлючей рукой и тех. средствами, переиздают и, в порядке дикой подмены, изымают прежний из материалов. А на его место новёхонький впендюривают (чуть не вырвалось оскорбительное «с-суки!»; но я сдержался).

Несколько осложнит потенцию мусоров ситуация, когда требующий правки документ запущен в глубокий делооборот, перекочевал во власть иных органов и лиц. Тогда заинтересованное в правках лицо может обманным способом добиться доступа к соответствующим материалам с этим документом. Так поступят, если заранее не рассчитывают на взаимопонимание и отзывчивость держателей документа, и полагая, что новый владелец зассыт ввязываться в аферу с перспективой личной ответственности. Однако, доступность возможно обеспечить и «законным» путём. Это путь возврата материалов первому предшествующему владельцу под благовидным правовым поводом. Повод и основания (мнимые) для этого обеспечиваются, например, порядком возвращения судом материалов дела прокурору (ст. 237 УПК), а прокурором следователю (ст. 221.1.2 УПК), а и от одного следака другому (37.2.12, 39.1.1 и 11 УПК). Фактические основания для таких и подобных вариаций придумываются до легко и изящно. Особое лицемерие – когда основанием указывают благой почин: необходимость блюсти Право на защиту.

Ну, к чему такие условности, господа! Естественным, предпочтительным и традиционным будет условие дружественности структур, их взаимопонимания и согласия при общем решении о доступе, обменах и передачах.

Практически невозможно осуществить подлог при утрате документа или при его нахождении визированной формой в лагере независимых или противостоящих субъектов, например, в твоих руках. Понятно, здесь мундиро-мантные негодяи оказываются под угрозой разоблачений. Но и в таких ситуациях мусора с детской непосредственностью делают попытки внедрить новую бумагу, божась именно в её оригинальности, дескать, ошибочка и техническая запарка вышла: вот он, правильный, а тот – брак, экземпляр с опечатками, который в канцелярской путанице мимо корзины втесался среди бумаг. Так ведь и такой лепет канает, принимается убедительным и достаточным доводом в вышестоящих инстанциях. Как не поверить, когда кровное дитя брешет? Святое дело.

Как-то раз мне на удачу подвернулся такой наглючий судья. Я ему вздумал апеллировать, тыкать в харю его же решением (удостоверенная копия).

Судья тот секунду поморщил носик и запросто поменял в деле оригинал решения на новый вариант, внеся в него соответствующие правки. А от моей копии жрец правосудия отмахнулся, изъял её под предлогом ознакомления, дерзко ссылался об опечатках в моей копии, и в ответ на уместный ропот защиты, пользуясь тем, что я не могу до его глотки дотянуться зубами, стал судья тот угрожать уголовной расправой: мол, это ты сам, падла, сидя в тюряге своей вонючей подделал документ, а не завалишь епало, припаяю новую делюгу, сука преступная. С них станется… Насчёт «падлы» и «суки» я как бы не возражаю, но укором в подставе и фальши остался оскорблён.

С вещдоками сложнее. Этот источник физически нейтрален к мусорской среде, и их большинство оригинально и неподменно. Если, допустим, и возможно раздобыть аналогичный гвоздь или перчатку, то ювелирку или конверт с рукописным текстом покойника нарыть неоткуда. Легче угробить такой вещдок и затеять пропажу. Достоверность вещдока выясняется из самих материалов, где прослеживается судьба дока с описаниями и перекрёстными ссылками на оный, вплоть до обстоятельств его обнаружения и приобщения. Дополнительные меры по выяснению всяких противоречий природы и принадлежности выясняют через дополнительные проверки через сопричастных к обороту с этой вещью (предметом) уже известных лиц или вновь выявленных очевидцев.

Мелким гребнем чеши, и гниды недостоверности обильно осыпят шузы твои. Тем явственнее будут признаки недостоверности, чем на более дольный период отступает время подмены от времени рождения первичного источника. Время неотвратимо меняет нас и всё окрест. Неутешительное само по себе обстоятельство это в данном случае играет нам в плюс. Например, вздумает следак через полгода-год свой документ воссоздать по-новой, а прежних средств не сыскать ему. Потому что Мир сменился: чернила не те, бумага в принтере не та, рука подпись выводит не ту и мыслит он уже не так. Те-та-ту-так. А, кроме того, материалы пухнут объёмом, копии идут вразлёт по инстанциям, перекрёстные ссылки копятся. Ещё не зная о подлоге ты взглянешь на такой документ в ряду других, того же времени и лица-издателя и всяко различия отметишь, то ли по бланкетной форме, то ли по рукописным приметам или расхождениями с ранними копиями и параллельными ссылками. Где-то, а косячок обнаружится.

Существует симпатичная практика (дозволенная между прочим Законом – статья 158.1 УПК) восстанавливать материалы дела – документы, утраченные в ходе производства. Документы в их доказательственном значении самым чудесным образом восстанавливают по сохранившимся копиям, а иногда и по памяти. То есть, если оригинал по каким-то причинам профукали мусора, они принимают решение о восстановлении, изыскивают его копию (не обязательно удостоверенную), сами удостоверяют её соответствие и правильность и принимают в работу взамен оригинала на тех же условиях. Во как!

Такие нормативные дозволения дают широкий простор «творческой» деятельности нечистым на руку мусорам. Поведаю случай. Следак просрал постановление о назначении экспертизы и добивался его восстановления по копии. А оказалось, что такого постановления и копии его не было изначально. Ситуация правовая сложилась так: Следак «забыл» вынести решение, хотя экспертизу провели, и эксперт в своём заключении заочно сослался на его наличие. Защита заявила о нарушении порядка проведения экспертизы в связи с отсутствием назначающего решения. А следак не растерялся, а следак пяткой бил себя в гудинку перед прокурором, мол, было решение, потерялось оно, но есть копия, позвольте восстановить, за ним не заржавеет. Следак тыкал пальцем в материалы, где действительно не доставало одного листа. Этим листом дела, следуя указанию «Описи документов» являлось постановление. Правда, непонятно было, о каком именно решении шла речь, так как в Описи лишь кратко указывалось – «постановление». Ни названия, ни даты. Как позже выяснилось, в этом месте было постановление, но по решению мелкого процедурного вопроса. Хотя и саму Опись можно было запросто перепечатать. Как бы то ни было, прокурор санкционировал восстановление. Далее следак изготовил муляж требуемого акта, проставил на нём все необходимые реквизиты «задним» числом, изготовил с этого экземпляра обычную светокопию, представил прокурору, осуществил формальное восстановление и пихнул признанной идентичной эту копейку в материалы дела. Всего-то делов, разговоров больше! При наличии такой светокопии и экспертным путём не установить время издания, соответствие письменных данных и печатей, как они могли иметься в оригинале, как не определить и само существование того оригинала ранее в природе. Ну а восстановление «по памяти», когда содержание документа воспроизводится (по сути, с погрешностью) очевидцами документа, обычно самим автором и издателем – это всего лишь элемент судоскотства.

Одновременно существует гарантийное правило: копии (светокопии) документов не принимаются к рассмотрению в качестве доказательств в отсутствие оригинала этого документа, без сверения с подлинником, то есть. Соответствие имеющейся копии оригиналу удостоверить вправе только орган (должностное лицо), кто издал документ, или нотариус, а в случае сомнений – экспертиза. Оригинал в любом случае должен существовать в наличии, так как только по нему возможно точно устанавливать действительное содержание, форму, время создания документа, подлинность и принадлежность подписей, печатей, рукописных надписей и оттисков всеразличных. И это разумно. Копии не могут считаться достоверными источниками, источниками сами по себе не являются, а могут служить только подтверждением его наличия и содержания. Проверить достоверность доказательства по копии не возможно. В отсутствие оригинала даже заверенной копии доказательственная цена – грош. Сомнения в достоверности не могут быть устранены без сопоставления с оригиналом этой копии, такие сомнения не преодолимы волевым решением мусоров.

Законодательная постанова о возможности восстанавливать документы отчасти приемлема, если бы те документы реинкарнировали по дубликатам. Естественно при выполнении специальных условий: дубликат издаётся одновременно с оригиналом как второй (третий) экземпляр документа со всеми атрибутами последнего и при оговорках, что второй экземпляр приобретает ту же юр. силу доказательства в случае утраты первичного материала. Плюс ко всему – полагаются специальные правила архивирования для таких запасов. Подобие такого дубляжа мы можем наблюдать в процессе предъявления обвинения. Там обвинительное решение изготавливается в двух экземплярах, с расчётом «для стороны защиты». И хотя передаваемый обвиняемому экземпляр именуется «копия», но он имеет почти все достоинства дубликата (одновременность издания, сиюминутность рукописных подписей и текстовок всех участников, совместная сверка содержания). Отсутствует лишь удостоверительная отметка об идентичности.

Существующий же ныне порядок восстановления документов по копиям является туфтой и, как показано выше, создаёт нормативный бардак. Главное – сверить представляемую копию не с чем. Твоё заявление и сомнения твои в принадлежности и подлинности подписей, оттисков штампов и печатей, времени издания и подписания, в сохранности и соответствии содержания по копии документа, и вообще, в существовании былом самого этого документа – эти сомнения попросту оказываются неопровержимы. Так как даже экспертным путём нет возможности решить вопрос о соответствии. И, как указано примером, допуск «восстановленных» сведений по копиям документов позволяет мусорам злоупотреблять этими возможностями, подменять и сам процесс получения и использования документальных свидетельств, и подменять сведения по существу.

Закон сделал допущение по восстановлению доказательств только в отношении документов. Ослу понятно, что вещдок восстановить не возможно. Ослу может быть и понятно, а мусорам – не очень. Безусловно нет возможности, сами утраченные вещи и предметы они ещё не научились воссоздавать натуральным образом. Но широко практикуется их псевдовосстановление через воспроизводство производных доказательств – через протоколы осмотров, фототаблицы, показания, сообщения, исследовательские части экспертиз, – где даётся обзор и описание вещдоков. И эти трюки прокатывают сугубо при овечьей безропотности защиты.

Приколись. Два разудалых урки, Ромка и Валерик знакомились в урочный час с материалами дела. Их следак был шибко занят, разрываясь в делах, он одновременно с ознакомлением проводил допрос в соседнем кабинете третьего злодея – меня. Оставленные наедине с документами те два кекса решили избавиться от документации порочной и сколько представилось возможным, рвали, пожирали да пожгли как бы не половину бумажек дельных во всей их очаровательной оригинальности. Следак не долго горевал. Ромку и Валерика как полагается избили качественно, а документики по светокопиям восстановили. Следак сам, своей же подписью и посредством волшебного штампа «Прокуратура… Для пакетов №…» удостоверил соответствие. Защита заявила, что представленные копии не равны оригиналам по содержанию, предложенная удостоверенность ничтожна по значению, а предлагаемые к обсуждению новые источники и доказательственные сведения недостоверны. Только при повторном рассмотрении дела скрипучий суд согласился с доводами защиты.

Так то ещё бисер. Доходят доходяги до абсурда. В порядке регенерации, пардон, – восстановления мусора не только обновляют документы из числа уже имевшихся в материалах дела, так изловчились рожать новьё в порядке запросов и поступлений со стороны третьих лиц. Требуемый, но порой вовсе не существующий в природе документ искусственно воссоздают через мнимую утрату оригинала (якобы, был такой-то документ, мамой клянусь, но куда-то запропастился) и инсценированное его обнаружение бутафорной копией (ура, нашёлся!). А далее такую «находку» выдают за реальный источник сведений. Но мы должны решить для себя: любые копии документов без их оригиналов, когда нет поруки надёжной об идентичности, – это недостоверные документы. Данная уценка безусловна.

Документы должны храниться в материалах дела неотъёмно, то есть в скрепленном с другими материалами и нумерованном состоянии.

Специальной упаковки для каждого документа не предусмотрено. Любые производственные манипуляции (изъятия, приобщения, видо– и формоизменения) должны оговариваться. Все, поступающие к следователю извне, материалы подлежат регистрации в специальном журнале учёта. В иных случаях, когда отчётливо не прослеживается движение и судьба материалов, возникает вопрос о недостоверности. Так, если документ был приобщён определённой датой, а в материалах дела отсутствуют какие-либо сведения о его изъятии и передаче в иные инстанции, но из других материалов видно, что в тот же период этот документ оказывался в распоряжении сторонних органов и лиц, кто не вёл на тот момент производство по делу (прокурор, эксперт и т. д.), то впору сомневаться в сохранности документа, а значит, в его достоверности, как источника доказательств. Или же вот: существует некая запись переговоров на аудиокассете изначально, затем нам предъявляют ту же запись (распечатку), но по приложенному к материалам аудиодиску и в отсутствие кассеты, и без всяких достойных оговорок о состоявшемся переносе информации, о процедуре этого переноса (перезаписи) на нынешний носитель. Эти обстоятельства также влекут подозрения в не сохранности, не идентичности, то есть в недостоверности.

Когда нам предлагают к осмотру, к исследованию вещи или предметы, но явствует их внешнее отличие от тех параметров, как они приведены описанием при обнаружении и (или) изъятии, при или после передач-получений по инстанциям, нас вновь одолевают сомнения в идентичности таких вещдоков. (Что ж мы такие подозрительные?). Допустим, в качестве изъятой на месте преступления одежды от трупа в протоколе указан серый джемпер; при осмотре и приобщении к делу этот вещдок указан – «синяя кофта», а при непосредственном ознакомлении мы наблюдаем невнятно тёмного цвета свитер. Ещё допустим, что опера указали в Акте об изъятии порошкообразное вещество светло-розового цвета; эксперт сообщает о поступлении на исследование к нему «вещества в виде комочков бежевого цвета весом 1,5 грамма», а при последующем после экспертизы осмотре с участием понятых ссылки даются на «белый порошок» и также весом 1,5 грамма. Достоверны вещдоки? Материалы и собственный глаз отмечают различия в цвете и состоянии одёжки и вещества. В первом случае можно утверждать о несовпадении предмета одежды. Во втором… В ходе экспертиз какая-то часть материала пускается в расход и исследуемое вещество не может сохранить вес.

Любые, не объяснённые документально и не оправданные издержками производства признаки изменений по внешним характеристикам вещественных объектов – это прямой повод подозревать и утвердиться во мнении о недостоверности таких источников. Но для выводов об этом принимаются во внимание только явные контрасты. Не утруждай себя придирками к объективно малозначимым разногласицам в отношениях и восприятии. Разные наблюдатели при пограничных свойствах объекта действительно могут по-разному его характеризовать, фактически подразумевая одно (рубашка – сорочка / светло-коричневый – тёмножёлтый / след – отпечаток…). Так же не имеет решающего значения, если один из наблюдателей упустит какую-то мелкую подробность (деталь) в отличии от другого. Если, конечно, эта «мелочь» не является ключевой. Так, отсутствие пуговки на краденой куртке не влияет на выяснение обстоятельств хищения, а тот же недостаток на одежде жертвы изнасилования вполне влияет на установление факта насилия. Поэтому, в первом случае осмотр не акцентировался на целостности застёжек, и разница в описании такой детальки сама по себе – не весть какой повод сомневаться в источнике.

Сохранность и неприкосновенность вещдоков – относительные условности постольку, поскольку это позволяется объективными обстоятельствами и неизбежным процедурным обращением к этим вещам и предметам. Обеспечиваются эти условия комплексом мер: подконтрольное нахождение в установленном месте и состоянии; строгий учёт; регистрация; персональная ответственность должностных лиц (а иногда и физических лиц, если вещ передаётся на ответственное хранение). Для негабаритных вещей обязательны упаковка, пломбирование и опечатывание.

Что на деле? Отсутствие жёсткого организационного контроля независимыми субъектами позволяет мусорам свободно манипулировать «грузами», преодолевать формальные требования о сохранности и неприступности. Втом числе с целью подлога и фальсификации. В Законе нет чётких регламентаций по порядку сбережения. Запущенные в тему всякие там сранные Инструкции, Положения и Приказы недостатков нормативных не восполняют, Законами не являются, ответственности за их неисполнение реальной не влекут и носят самостраховочный характер. Фактически, должного пригляда за шмутьём и прочим хламом нет, а весь охранный процесс отдан на откуп, положен на совесть тех мусоров, у кого материалы находятся в производстве. Но в отсутствие совести, какой спрос? И яркая примета и стимулятор безответственности: передача материалов дела с вещдоками от одного мусора другому не сопровождается составлением Акта приёма-передачи (передал – принял), как это свойственно для любого хозяйственного и ответственного оборота вещей между людьми и их организациями. Или мусора – не люди, или мусарни – не людские организации?

А давай-ка, курсант, недолгий экскурс совершим в кабинет следака, подглядим через замочную скважину (ай, как не красиво!) за работой одного честного такого. Живо напяливай свои бантики-колготки, вечереет, шевели батонами… Да не ссы ты, то всё одно, что за тёлками в бане подглядывать. Зырь, во – обнажёнка. Только в скрытости своей можно естество других увидеть, как чел в интиме своем релаксирует: ест казюльки, чешет промежность и пакостит материалы. Но нам любопытна возня подсуконная – как он дело копытит.

Следак рулит делом. Именно к нему, напрямую в руки или через канцелярию и руководство, поступают документы и прочая материалка, имеющие отношение к делу. Следак эти материалы попервой никак не регистрирует, а собирает в один котёл. Для такой оттяжки есть у него оправдания: вначале нужно ещё установить относимость и значимость для дела поступившего материала и решить о приобщении. А разве обязан он во всяком случае приобщать каждое поступление такое. Вовсе нет. В этом и его право и его обязанность, но обязанность при первоочередной свободе оценки значимости и отношения к существу дела. Тем более редкая тварь, передавая следаку материал, ходатайствует о его приобщении. А нет просьбы (требования) о приобщении – следак волен сам решить о судьбе приобретения. И в таком свете, как это не странно, даже полученные самим следаком показания и изъятые в ходе обыска вещички не обязательно, что и будут к делу приобщены. Нет, он, конечно, некоторый учёт материалам ведёт, составляя Опись документов. Но такой список имеет временный, промежуточный характер – этакая памятка самому следаку, путеводитель для любопытных прокурора и нач. следств. отдела, сведение о комплектности при временной передаче дела другому следаку. Во всяком случае и когда угодно эта Опись может быть пересоставлена без сохранения прежних изданий, и историю изменения объёма дела нам не составить. Формирование же материалов строго упорядоченным сводом станет безусловной необходимостью только по окончанию расследования – окончанию производства по делу данным следаком. Таким образом, когда ему заблагорассудится, но край – по окончанию следствия, и собственным усмотрением и выбором об объёме включений в общую совокупность материалов того или иного источника, наш следак шьёт «делюгу». Он сам решает об очерёдности листов и нумерует их, прошивает материалы и сгребает их в тома, составляет описи и реестры, своей подписью заверяет поступления и перечни. Не имея собственной должностной печати, следак пакует вещдоки, лепит на них пломбы со штампами и, опять же, своей рукой делает на бирках пояснения с подписью. И, блин, никакого внешнего контроля над всеми этими движухами. Видишь, он только своим рылом ворочает эту свалку. Как тут ему не поддаться соблазну и не смошенничать к своей выгоде? Ты бы устоял? То-то (Кутуньо). А следаку слепо доверяют, он сам себе контролёр, ревизор, демон непорочности, прелестный честнок.

Ну и что мусору за проблема в случае необходимости те материальчики расшить, тиснуть любую бумазель, отдать её на сторону, переиздать или избавиться от неё, пересоставив опись, заново прошив, присвоив страницам новые номера, навесив пломб и подписей? Два пальца об асфальт. Ту же нумерацию листов следак осуществляет черновым образом – карандашиком грифельным, подчищая цифры вновь и вновь. Это мы сейчас через скважину воочию усекли, а без соглядатайства, попробуй подлови его, когда формальные признаки неприкосновенности все присутствуют. Что позволяет в некоторых случаях дело переформировывать целиком и бесследно.

Оперативно-следственные дельцы поднаторели в приёмах взлома упаковок и пломб, зачастую уже на момент запаковки вещдоков оставляют пути для внештатных проникновений. И в этом сложно их изобличать. Там, где Кио и Копперфильд учились – мусора преподавали. Упаковка с пломбами по виду целки, подписи со штампами на местах, а сами вещдоки перетяпаны. Вот за что я люблю Россию: только на этих широтах могут сожрать консерву, не вскрывая жестянки, и горазды маляву пробить через конверт. Мусора, конечно, рискуют. Кроме навыков они полагаются на пофигизм судов и адвокатов, слепоту и глупость обвиняемых, потворство от руководства и союзных племён.

Все упаковочные процедуры, пусть и поверхностно, кратко, но сообщаются в каждом документе о проведении следственного действия, исследованием которого явился вещдок. Сопоставляя между собой документальные данные о состоянии упаковки, пломбирования и самого вещдока с тем состоянием, как это узреешь при непосредственном обзоре, можешь обнаружить признаки нарушения сохранности вещдока, целостности упаковки, несанкционированного пользования материалом. Как в игре «найди десять отличий».

Но может сложиться и другая ситуация. Ранее опломбированный при следственном действии (№ 1) вещдок являлся предметом исследования действия № 2, а в протоколе (№ 2) нет описания вскрытия упаковки и нового пакования. При этом ты не был участником того сл. действия, не наблюдал процессы, а значит, не можешь прибегнуть к фантазиям и запулить подробности надругательств над материалом. Что ж, если из последующего (№ 3) документа, где дано описание упаковки с вещдоком, будет следовать такое же состояние, как по документам о действии № 1, как и в случае, если описания по действиям № 1 и № 3 будут различны, ты можешь утверждать о подлогах в обеих вариантах. Любые твои истории окажутся неопровержимы, если они связаны с доводом, что по окончании действия № 2 вещдок не был упакован вообще, а было это сделано позднее и при непонятных обстоятельствах.

Вернёмся к нашим баранам, вернее к следаку за замочной скважиной. Он сейчас наглядным примером увлечён делом твоим о незаконном обороте наркосредств. Следак изъял подозрительное вещество и указал в протоколе: «… Из левого кармана брюк гражданина К. извлечён пакет. Пакет представляет собой целлофановый фрагмент упаковки от сигаретной пачки, свёрнут трубочкой и перемотан чёрной нитью по всей длине сворачивания. При разворачивании внутри пакета обнаружено порошкообразное вещество белого цвета. После осмотра вещество в обратной последовательности упаковано и перевязано. Данный объект помещён в бумажный пакет, край которого скреплён бумажной пломбой с оттиском печати «Для пакетов», подписями следователя и понятых».

Следующим действием изъятое вещество следак направил на экспертное исследование. Эксперт со своей стороны в Заключении привёл описание поступившего к нему материала так: «… Бумажный тёмный конверт по линии клапана имеет бумажную пломбу с тремя подписями, исполненными синим красителем. С обратной стороны конверта имеется этикетка с надписью «вещественное доказательство – героин, изъятое в ходе ОРМ 20.02.2010 г.». Конверт скреплен клейкой лентой типа «скотч». На время осмотра видимых повреждений на упаковке не наблюдается. Внутри конверта находится целлофановый свёрток – свёрнутый рулоном и стянутый жгутом пакет размером 4x3 см. с пластиковым зажимом на торце. При вскрытии последнего обнаружено порошкообразное вещество светло-розового цвета».

Не учитываем характеристики вещдока и упаковки по последующему их осмотру, который должен проводиться после экспертизы. Не принимаем во внимание результаты собственных наблюдений этих же объектов, когда б такой обзор не состоялся. Сейчас нам достаточно сличить те два уже состоявшихся описания. По этим ревизиям мы обнаруживаем резкие отличия. Для удобства и чёткости предлагаю сопоставить эти данные в виде сравнительной таблички.

В качестве дополнительных комментариев заметим: То обстоятельство, что эксперт не наблюдает видимых повреждений на упаковке – это не гарантия того, что повреждений нет. Этим только констатирует он факт отрицательного, безрезультативного своего действия, которое могло произойти и по причинам, не связанным с наличием или отсутствием повреждений. Эксперт мог просто-напросто бездействовать – не проводить наблюдений намеренно по ленности своей либо по просьбе мусоров, или мог забыть это сделать, или имелись у него препятствия к такому вниманию, например, из-за хилого зрения либо не освещённости рабочего помещения. Но можно и согласиться с версией эксперта в пользу именно отсутствия повреждений. Действительно, внешняя и внутренняя упаковки при двух осмотрах отличаются, они разные. Упаковки изменились, вернее их подменили, и вторые такие (представленные эксперту) сами по себе оригинальны, правда – не вскрывались. Из всего напрашивается вывод, что в период времени после изъятия до передачи эксперту имел место не санкционированный доступ к вещдоку через вскрытие и смену упаковок. В подтверждение этому – разница в цвете вещества. Плюс ко всему иные противоречия. На каком это основании следак наименовал изъятое вещество «героином» (на этикетке)? Согласно Протоколу изъятия, вещество изымалось следователем, а значит – в ходе следственного действия. Так? Но следуя пояснениям с той же этикетки (как это представлено эксперту), вещество изъято в ходе ОРМ, то есть в результате оперативно-розыскного мероприятия. ОРМ входит в функции ментов, не является следственным действием мусоров. Другая мелочь – осмотром одежды задержанного К. установлено, что его брюки не имели карманов. Стало быть повод весомый имеешь заявить о недостоверности источника.

Не устаю поражаться распистяйству многих тысяч обвиняемых и их защитников, кто пренебрегает возможностью лично и во всех подробностях ознакомиться с вещдоками. Ведь только контроль со стороны защиты и позволяет в некоторой степени придавить мусоров рыжий хвост. Именно при непосредственном обзоре есть шанс обнаружить подлог и противоречия. В половине случаев вначале по самим вещдокам выяснишь подвох с дальнейшим его уяснением по соответствующим письменным сведениям, в других – наоборот, подозрения возникнут при анализе документов, информацию по которым ты можешь спроецировать на вещдоки с упаковками в ходе прямого осмотра.

Точно тебе говорю, по всем бумагам пробьёшь – всё говорит о целостности упаковок, а при личном контакте с объектом вдруг объявятся надрывы по швам или полная подмена упаковки, или сам, «нечаянно» и украдкой повредишь упаковку (зря ли ноготок точенный отрастил на мизинце?). Есть причина возмутиться не сохранностью.

Верно толкую тебе, изловчится твой следак, отпаяет да вновь присобачит пломбу с подписями и штампом, а ты зёнки протрёшь и увидишь, ах шельма, – края-то у бирки залуплены, клейковина в сторону от бирки съехала, след прежней порции пломбира в другом месте со сдвигом. Или сам, как полагается – нечаянно, украдкой раздербанишь пломбу. Копнёшь документы затем: в осмотрах участвовали понятые, вещдок передавался эксперту… ба-а, а подписи понятых на пломбе не идентичны их визам по протоколу осмотра, и эксперт никоим образом не удостоверил своё последнее пакование. В другой раз имеешь дело с аудиоматериалом. В качестве изъятого и приобщённого фигурирует диск одного производителя с записью переговоров на нём, но в результате личного осмотра ты выясняешь, что к делу подшит конверт с диском, изготовленным другим субъектом, и сам конверт не запечатан чавой-то. Самое время скандалить о посягательствах на святой источник.

Вещественное доказательство впервые, традиционно после настойчивой просьбы твоей, тебе предоставят к ознакомлению по окончанию расследования. Обрати внимание: следак при тебе вспарывает упаковки (после твоего осмотра этих упаковок), ты осмотрел вещдок, а далее, после окончания процедуры ознакомления… следак или уносит весь этот хлам в распакованном виде или нагло лепит все пломбы на прежние места дислоцирования. В любом случае, когда на судебной стадии по твоему очередному требованию или заданным в порядком осмотра ты уделишь внимание тому же вещдоку, то упаковки окажутся во вскрытом состоянии или запечатанными, как будто следак при тебе и не вскрывал таковые. При этом в Протоколе ознакомления с материалами дела нет ни слова о состоявшейся ранее распаковке, о новом опечатывании или оставлении в открытом состоянии, о причинах и процедурных моментах этого. В таком случае все манипуляции оказываются де-факто произвольными, так как не зафиксированы документально. Да и при остром желании удостоверить новое опечатывание попросту некому, так, чтобы этот процесс соответствовал правилам УПК: понятые уже не могут быть привлечены к участию – следствие-то завершено(!). Очередной повод разыграть карту мухлежа с вещдоками, заявит суду о признаках внепроцессуального взлома и не сохранности важных улик. В первом варианте, когда после твоего ознакомления следак оставил вещдок во вскрытом виде и таким состоянием его передал суду – имеем нарушение общих требований о сохранности в опечатанном виде. Второй вариант, когда следак самостоятельно восстановил целку по упаковке, – это состояние, в условиях отсутствия документальных оговорок, ты оскверняешь протокольным свидетельством состоявшегося осмотра. И в этом явное нарушение сохранности. Палка о двух концах.

Хватай её за любой, можно и за оба, только сухожилки на руках не порви.

Черёд настал обсудить достоверность самих сведений. Вспомним оценочные параметры (критерии) достоверности. Доказательство достоверно, если оно: реалистично, однозначно, основательно по источнику, категорично. Соответственно признаками недостоверности будут: нереальность, двусмысленность, противоречивость, опора на слухи или догадки, предположительность.

Реалистичность или нереальность сведений, как уже сказано устанавливается обыкновенным восприятием. Весь опыт жизни человека в обществе и природно, его знания о натуральных и технических возможностях любых процессов и явлений, общая известность и допустимость способностей, различных качеств, состояний, признаков живой и «мёртвой» материи, включая бытийность существ, – эти знания, сами по себе дают возможность оценивать информацию и ответить на вопрос: могло такое быть или такого быть не может «ни в жизь». Речь идёт только об очевидных фактах, оспаривать которые неразумно в силу их общей признанности и естества. И речь идёт о неочевидностях, которые не вяжутся с реалиями мира и не находят подтверждения даже опытным, экспериментальным путём.

Нереальными будут сведения об оживлённых, разумных действиях со стороны предметов и вещей, как, например, о полётах камня по ломанной траектории вслед уворачивающейся цели; о действиях людей за пределами физических возможностей организма, как, например, испускание высоковольтных разрядов руками; о противоречащих законам природы процессах, как, например, восход Солнца на Западе; о технических характеристиках рукотворных объектов за гранью прогресса, как, например, самостроящийся дом и тому иже с ними чертовщинки. Подобные явления в народе именуют чудесами.

Однако информация о фактах «на грани возможностей», хотя и возбуждает чувство нереальности, но подлежит уже самостоятельному доказыванию или опровержению. Например, многие достижения человека фиксируются так называемыми «рекордами». Всем известно, что без соответствующей физ. подготовки, таланта и мастерства обычный чел не пробежит 100-метровку быстрее 10 секунд. А вот свидетель – бабуся – божий одуванчик, лет 70-ти утверждает, что пёхом догнала твой движущийся автомобиль, на бегу луканулась в боковое стекло и запасла АКМ на заднем сиденье. Также установлено, что авто шёл в потоке со скоростью около 40 км/час. А иные показания бабки описывают твой облик, внутренний интерьер салона в точно совпадающих подробностях, которые неочевидцу не могли быть доступны. Кроме того у старушенции этой не имелось другой возможности наблюдать все это, так как ты на своём корыте единожды пересёк транзитом тот задрипанный городишко. Тогда, чтобы верить показаниям о наличии оружия, надо бы верить и тому, что наша бабуська развила скорость быстрее 40 км/ час, а значит, 100 метровку рванула живее даже чем за 10 секунд. При наличии только одного заявления о скоростных способностях можно бы смело утверждать о их нереальности. Очевидная нереальность сообщения складывается из очевидных фактов (не требующих доказывания) того, что, хотя и известны физические способности крайне малого числа стайеров преодолевать стометровки быстрее 10 секунд, но по отношению к пожилому «обычному» человеку такие способности немыслимы, истории такие факты не известны и разумом они не принимаются. Но отвергая ввиду нереальности указанные беговые показатели, должны последовательно отклоняться и сведения от того же свидетеля о ставших ему известными фактах (интерьер, оружие, люд). А ведь эти данные (кроме Калаша) полностью подтверждаются иными доказательствами, и бабке нашей неоткуда было узнать таковые подробности за гранью собственных наблюдений в другие времена. Так? И если давать отставку всему ею виденному, то необходимы достойные основания-опровержения. Которых нет в распоряжении исследователя, кроме тупого объявления «этого не было, так как этого не может быть никогда». В то же время необходимо установить и причину неправды такой: заблуждается, привиделось, врёт. Хотя и такие выводы не обоснованы, так как опровергаются доказательствами об обратном. Противоречия. Вот – пограничный случай реальности. Можно бы для развенчания сомнений провести следственный эксперимент: пущай бабуля наглядно повторит свои возможности. Или убедительно объяснит свой подвиг. А если не повторит, не объяснит… Да только не возможен сам такой эксперимент, так как присутствует явная угроза для здоровью пожилого человека. Воистину – неразрешимый казус.

Пример. Обвиняемый заявил суду показаниями, что не топил потерпевшего вывозом его к глубинным акваториям залива, а лишь по морде ему разочек вдарил. Не сильно. Потерпевший же, видимо струхнув, ломанулся прочь. И деранул он бегом, прям поверх водной глади заливчика в сторону турецких берегов. Пробежав таким маршем шагов полста, то ли духу не хватило, – так и рухнул под воду без лишних бултыханий. С тем и утоп, родимый, нечаянно. Ещё, тот обвиняемый клялся Его (Не)Чести, что не брешет в сказанном. Нормальным разумением такие сведения полагается «отшить» ввиду их нереальности. Всяк понимает, что человек не может пёхом передвигаться по воде, как по суше без подручных средств. Суду бы не принять такие показания правдой. Но тогда нужно отрицать и доводы защиты в пользу всё же реальности происшедшего. Обвиняемый – зараза такая – ссылается на исторические факты, имеющие прецедентное значение, которые установлены в ходе рассмотрения уголовного в отношении подданного Назареи некоего Иисуса Христа. В том деле свидетель Матвей дал под присягой показания, что его лепший кореш Джошуа пешим ходом передвигался поверхностью морской (дело об Иисусе, том 14, л.д. 25–26). Тот же факт в заседании подтвердили ещё десять заслуживающих доверия свидетеля, включая свидетеля обвинения – Иуду. Отрицая данные способности и возможности через официальные оценочные выводы, судом будут поставлены под сомнение ранее установленные факты, обладающие силой преюдиции. Подобное решение суда не встретит восторга многих миллионов фанатов христианства, будут оскорблены чувства верующих, которые, как известно, очень обидчивы и им дай только повод оскорбинки покушать. При таком раскладе судья рискует взойти на священный костёр инквизиции. Бля буду, спалят кощунца прямо во дворе. Ну, а в обратном случае, соглашаясь с водными гульками потерпевшего, последующие суды, включая разбирательство текущего дела об утоплении, вынуждены будут слепо верить правдоподобности таких же фактов и обстоятельств.

Тем более, что известны и другие случаи неординарных способностей людских, которые к настоящему времени избавлены от ярлыков «чудо». В избытке чувств и эмоций отдельные субъекты перемахивают высокие заборы с колючкой, вызнают на расстоянии о недоступных прямому созерцанию событиях. Я, бля буду, сам очевидец, как чел при встрече с медведем сиганул в порыве побега по глади озера на несколько шагов проч.

Конечно, от «сказочных» сведений можно отвернуться. Но среди правил оценки сидит занозой и такое, что, если суд отвергает какое-либо из доказательств, он должен представить этому мотивы (статья 307 УПК). Мотивировка не может сама по себе быть голословной, а должна сопровождаться фактическими данными. Значит приводимым показаниям, даже «странным» по существу, должны быть, в случае отмашки от них, противопоставлены контр-доказательства и убедительные доводы. Зашибись, когда в распоряжении есть прямые опровержения и на них можно опереться. А когда нет? В любом случае суд должен следовать ПН, если «странные» показания являются защитными (куда деваться!), а подобные доказательства в пользу обвинения суд должен отвергнуть, если нет убедительных подтверждений представляемым фактам.

По некоторым уголовным делам всплывают такого рода подозрительные доказательства, отступающие от реальности. Часть таких доказательств исключается вследствие их заведомой ошибочности (описки, оговорки, опечатки, неверное восприятие и фиксация, болезненная психика и искажённое сознание), когда сам источник информации отказывается от подобных свидетельств, сторона – заявитель доказательства исключает доказательство из собственной базы или оно признаётся недостоверным. Другая часть вычленяется через опровержение анти-доказательствами. По третьей части сведений произойти может их самоизъятие, когда не находиться опровержений, но отказ заявителя вынужден и формален. Речь идёт о случаях, когда источник, хотя и не расстаётся со своим убеждением в правоте, но прекращает использовать информацию под давлением собственного понимания а-реальности сведений для восприятия окружающими, рационально ориентируясь на грядущее мнение о твёрдом недоверии, в том числе, и к другой информации от него же на фоне «странностей». Отказ идёт как по самосознанию, так и по настоянию соратников.

В любом случае, когда сведения подвергаются сомнениям из-за их нереальности, когда правдоподобность фактов и обстоятельств по данным сведениям спорна, и для таких случаев безмотивный отказ недопустим. Стало быть, не исключается применение эксперимента с целью проверки, подтверждения или опровержения информации. Если, конечно, такой эксперимент вообще может быть осуществлён доступными средствами и способами. Например, свидетель заявил, что услышал через бетонную стену не только крик, но и содержание этого вопля в форме угрозы. Это утверждение не трудно проверить, создав условия, близкие к той же обстановке и с участием тех же лиц. Эксперимент даст ответ: могло такое быть или не могло, а значит, заслуживает информация доверия или нет.

Однако сами «моглы-не моглы» – всего лишь предположение. Доказывание же требует определённого Было или Не Было (да-нет, свой-чужой) в категоричной форме одного из двух. Отсюда следует, что установление реальности факта или обстоятельства, при всей необходимости этого, является предварительной оценкой, так как само по себе окончательных выводов не даёт, но лишь предвосхищает дальнейший анализ сведений в качестве допущения к их углублённому обсуждению.

Далее потрошим сведения по другим оценочным критериям, как их выше перечислил, в любом их порядке и последовательности. Я же буду придерживаться привычного мне порядка. Перехожу к оценке на однозначность – двусмысленность.

Получена информация, которая заявлена в процесс в доказательственном значении в пользу позиции одной из сторон. Сделать определённые выводы на основе этой информации по доказываемым (или опровергаемым) с её помощью обстоятельствам ты, как и любой другой оценщик, можешь осмыслив эту информацию и поняв эту информацию в некотором доступном пониманию значении. А такое понимание в отношении одной и той же информации у разных людей, естественно и в силу субъективного восприятия, может разниться. Всякий по-своему может понять словообразы, и это понимание не всегда совпадает с понимайкой соседа. И даже если информация сопровождена комментариями другого спорщика-оценщика о его конкретизированном понимании, ты можешь иметь другое, отличное мнение о сути сведений, ты вправе быть уверенным в правильности своего понимания и придерживаться такой трактовки.

Знаем мы: любая информация от окружающего мира, несмотря на множественность исходного формата (зримый образ, запах, тактильное ощущение, вкус), применительно к доказательствам материализуется только двумя формами, принятыми для сохранения и пользования: видеообразы и речь. Визуальные картинки пока оставим в покое. Что касается речевой информации, она состоит из слов, фраз, предложений, и все эти составляющие могут восприниматься в разном значении.

Понимаем мы: истинное значение речевой информации известно только первоисточнику. Все остальные потребители могут воспринимать её неверно и, соответственно, делать по ней не правильные выводы и заключения. Что частенько и происходит. Значит, мы должны всякий раз сверять, уточнять содержание информации по источнику с тем, какие выводы по ней напросились по-первой и ответить на вопросы: а соответствуют ли наше понимание (или понимание других) реальному смыслу сообщению, и есть ли повод сомневаться в правильности нашего восприятия; а какое ещё значение может иметь та же самая информация при ином понимании использованных в ней понятий? Такая ситуация предсказуема, если мы обнаруживаем в информации неоднозначные понятия и определяем причину неправильного их понимания из-за некорректного их применения самим источником или передатчиком мысли. А в отсутствие возможности обратиться за разъяснениями к источнику сведений и имея своё понимание, вправе свою точку зрения в этом считать истинной, пока нас в этом не разубедят. Свою позицию об ином толковании информации мы противопоставляем мнению противостоящей стороны в споре, ставим под сомнение их выводы, если они несут нашему положению угрозу, добиваемся опровержений и принятия за основу нашего понимания, как единственно отражающему действительные смысл и значение. Одно неверно понятое слово, знак препинания, логика фразы, зачастую может повлечь искажённое применение доказательства, состоящего из данной информационной единицы. Классический пример: «Казнить(,) нельзя(,) помиловать». Оттого, где будет проставлен в этом выражении акцент, зависит и смысл всего высказывания. Допустим, свидетель привёл в показаниях подобную фразу со слов обвиняемого, следак занёс это высказывание в протокол, но знак препинания не проставил, а выводы делает в сторону негативного понимания сказанного. Отчего же? Оспорим такое мнение.

Но в большинстве случаев пересмыслица не плавает открыто на поверхности и разночтения выявляются не первым взглядом, а через дополнительные рассуждения. Особенно при направленной придирчивости. Чёрт… Ты что-нибудь просёк из этой жеванины? И я не очень. А предупреждал: тот из меня ещё препод. Пройдёмте, курсант, в примерочную.

Пример 1. Федя обвинён в смертельном причинении тяжкого вреда здоровью Серёжи. Прекрасно! Преступление (по версии обвинения) совершено группой из двух человек, а виновность Федькина определена по показаниям сообвиняемого Митьки. Замечательно! Вот эти показания: «Мы с Федей приехали к квартире, где жил Сергей. Он был дома, собрался и мы поехали на автомашине Феди на коттедж. Сергей стал оправдываться, что деньги он не брал и не мог этого сделать, так как в тот день работал в Бежецке. Мы стали ругаться и подрались. После удара чайником Сергей упал. Я видел, что на затылке у него пошла кровь. Потом позвонили его брату и всё рассказали». А вот у защиты другие соображения по смыслу сказанного. По данным сведениям неоднозначно воспринимаются слова и фразы о множестве лиц «мы, приехали, поехали, подрались, позвонили». Из сообщения не ясно, кто другой (другие), кроме Митьки, участвовал(и) в действиях. Нет прямого указания именно на Федю. Непонятно, кто «поехал на коттедж»: вся эта троица, включая Федю; Митька с Сергеем, но без Феди, хотя и на машине последнего; или же действовали сообвиняемый с третьими лицами – без Феди и даже без Сергея. Фраза «ударил чайником» говорит об одном действии со стороны какого-то одного, не понятно, какого лица. И вовсе не обязательно, что удар наносился по Сергею. Открыт вопрос по показаниям: а наносились ли другие удары и почему в этом действии обвиняют Федю? Кроме того: драка и удар чайником где происходили – в машине по ходу движения?… И в том же духе. То есть, Федькина защита вполне может опровергать выводы обвинения о преступных действиях Феди и о самом событии преступления, по-своему определяя смысл и значение таких показаний.

Пример 2. Протокол осмотра трупа: «… Зубы все. Часть коренных зубов на металлических штифтах». А по этой информации, знаешь ли, идентифицировали труп с конкретной, предположительно погибшей личностью, следуя параметрам зубного аппарата по стоматологической карте. Вообще зашибись! Но мы имеем своё понимание. Сведения-то эти по существу двусмысленны. Что значит: «зубы все». Все целы, все на местах, все отсутствуют, все белые…? Слово «часть» может пониматься и как часть от общего числа зубов, и частями (фрагментами) самих зубов – верхняя, нижняя, боковая части. В таком случае защита оспорит выводы обвинения о соответствии трупа и, якобы, погибшего потерпевшего.

Пример 3. Заключение эксперта: «… Экспертиза начата 10 августа 2005 года. Экспертиза закончена 15 ноября 2005 года… Выводы:… Смерть наступила не менее, чем за 1 месяц до момента исследования трупа… Каких-либо переломов костей скелета не обнаружено…». Мусора из этого вывели, что смерть причинена до 10 июля 2005 года, и исключили версию ударнотелесного насилия из-за отсутствия костоломных признаков. С куя ли? Выводы эксперта неоднозначны и допускают иные обстоятельства смерти. Понятия «момент исследования» и «не обнаружено» в канве других данных по экспертизе не позволяют вести отсчёт от конкретной временной величины, в том числе от предела «до 10 августа», не позволяют решать о характере прижизненного насилия. По данным этой Экспертизы не определиться в вопросе, что считать моментом исследования: дату начала исследований; время окончания исследований или любой «момент» промеж этих двух столбов. При том что «моментальные» границы значительно разведены (август – ноябрь). И ты вправе понимать точкой отсчёта, например, время окончания экспертных исследований – 15 ноября. Тогда, минус заявленный месяц от середины ноября, выйдет серединка октября, то есть смерть наступила в ходе исследований (и шо, дохтер зарезал?). А формулировка «не обнаружено» вовсе не означает, что переломов костей не имелось, тем более это не позволят отрицать телесные воздействия значительной силы на пострадавшего. Эксперт такие переломы мог не увидеть, мог их проигнорировать, не выискивать без указания причин не результативности, да и сами кости от мощных ударов в корпус не обязательно, что и ломкаются (кости целы, а селезня отбита).

Аналогично и с визуальной информацией. То, что увидел и запечатлел памятью или фото, – видео картинкой следак или свидетель, твоим видением может обнаружить другую детализацию.

Да, в некоторых случаях только экспертным путём выясняют характер следов, например, на ткани (кровь или краситель; разрыв или порез), предметность объекта (оружие или муляж; корчи от боли или симуляция; электропровод или бельевое веретено). Но экспертизы не всякий раз проводят, считая предметность и качества очевидными или же вследствие недоступности объекта для непосредственного его изучения. Всегда есть место ошибкам, погрешностям в визуальной идентификации намётанным глазом мусоров, есть место и намеренным искажениям и измышлениям зрительных данных. Значит, выводы их можно оспорить и двинуть свою версию.

Допустим, ссылками на данные видеонаблюдения обвинители утверждают, что подозреваемый передвигался крадучись. А у тебя доводы, что ноги больные, потому и походка с такими особенностями острожной ходьбы. Допустим, терпилица настаивает, что ты держал рукой в кармане предмет, по очертаниям смахивающим на пистолет, и это угрожающе действовало на неё. А ты прёшь со своими доводами: нет, просто член на неё встал, пытался через карман обломать эрекшн, да и шмонать хату в возбужденном состоянии не ловко.

Вот протокол осмотра, в котором дано описание лежащего на полу свежего трупа. А вот фототаблица с картинкой этого трупа. Но ни следак, ни криминалист не дают комментариев ракурса съёмок – с какой позиции вести обзор данного изображения. Ты меняешь угол зрения, повершув фотку на 90° по часовой. И, если нет рядом с изображённым телом крупных, определяющих приземлённость объектов, то оказывается, что тело видится вертикально-стоящим, в прислонённом к стене положении. Из картинки не следует, что фотомодель мертва; а то, что глаза закрыты – так зажмурился от фотовспышки… или спит… стоя. А быть может это чучело браконьера из охотничьего клуба местного? Тогда есть повод оспорить письменные данные по осмотру, поставить под сомнение их объективность.

Ныне-то – не то, что давеча: не только мусора, но и рядовое быдло оснащены всякими видеорегистраторами и средствами звукозаписи. При такой оснащённости и доказательственные базы обогащаются аудио-видео материалом. Запись осуществляется в «полевых условиях», без сценариев, спец. подготовки, не профессионалами, не редко низкокачественной техникой и без соответствующей программной поддержки. Оттого изображения и звуковые данные местами имеют невнятный характер, и то, как изображения, речь или иные фоновые вибрации отражаются сведениями в протоколах и распечатках, может не совпадать с реальным видеорядом и содержанием звуковых сотрясений. Эй, ты ведь не будешь слепо доверять таким производным сведениям, например, по текстовым распечаткам переговоров, – тебе подавай оригинал звуковой дорожки. И в ходе прослушивания вдруг оказывается: слова, интонации и прочее слышатся другим содержанием, не прослушиваются вообще или можно их понять иначе. Или реально различаемые слова-фразы следователь посчитал неясными и заменил их в Распечатке многоточием. А от этого исказился смысл исходной речи. Или, наоборот, подменил слово, чьё-то чавканье «за кадром» переиначил чётким слогом. Значит, ты можешь, следуя своим низменным интересам, настаивать на правильности своего восприятия в результате прослушивания (просмотра) оригиналов или требовать исключения из обсуждения спорных, не разрешимых моментов. Короче, прочь стеснения, слышь и видь своё, а к остальным мнениям с претензией: мол, граждане, вы в глазки и ушки долбитесь.

Таким образом, выяснив по вредной тебе информации неоднозначность (двусмысленность), оценив её такой, и в зависимости от своих целей и задач, ты вправе добиваться переоценки полученных и уже оцененных мусорами по-своему сведений. При этом тебе незачем потворствовать каким-либо дополнительным выяснениям и разъяснениям. Нет тебе в том забот и выгоды. А достаточно будет указаний о недостоверности сведений всего лишь ввиду их неоднозначности, не позволяющей точно устанавливать обстоятельства по делу. Основание: неоднозначность информации влечёт неоднозначность выводов по ней, когда выбор понимания информации осуществляется сугубо прихотью мусорского оценщика; иное, не принимаемое во внимание содержание сведений, а, значит, их смысл и значение потенциально сохраняют свою доказательственную силу, остаются не опровергнуты и угнетают достоверность первичных оценки и выводов.