История происхождения

— Дороти Гейл, — произнесла она.

— Ну, наверное, — сказал он враждебным тоном. Может, он сожалел, что первым не додумался до этого. А может, он не думал, что возвращение домой — такой уж геройский поступок.

Они сидели на склоне горы. Когда-то давно в небе над их головами, над Дорогой из желтого кирпича, медленно проплывали воздушные шары, в литых пластмассовых корзинах которых сидели посетители парка аттракционов «Страна Оз». Кое-какие опорные столбы покосились и прислонились к тощим, маленьким, предприимчивым соснам. Теперь, когда их работа закончилась, в этих столбах было нечто величественное. Падшие великаны. Потрескавшиеся желтые кирпичи заросли изъеденным насекомыми синим папоротником.

Домик дяди и тети Дороти Гейл был хитро спланирован. Поднявшись по тропе, вы заходили в прихожую и осматривались. Вас проводили через кухню. В кухонных шкафчиках стояла посуда. В вазе — маргаритки. На стенах — картины. Следуйте за своей Дороти в подвал вместе с остальными членами группы, посмотрите, как торнадо из фильма кружится по темной, грязной стене, а когда все потопают наверх по другим, но точно таким же с виду ступеням и заходят в другую, но такую же подвальную дверь, перед ними открывается тот же дом, те же комнаты, но накренившиеся из-за торнадо. Пол в гостиной теперь под косым углом, а когда выходишь через (заднюю) переднюю дверь, из-под дома торчит пара гипсовых ног в чулках. Пара рубиновых башмачков. Дорога из желтого кирпича. Ты уже больше не в Северной Каролине.

Теперь весь дом лежал в руинах. Ни одна из картин не висела ровно. По стенам ползали саламандры, а в раковине на кухне рос ядовитый плющ. В подвале — грибы и старый матрас, который кто-то стащил вниз по лестнице. Хотелось верить, что Дороти Гейл переехала.

Было четыре часа утра, и они оба были слегка пьяны. Ее звали Баннатин Паудерфингер. Его она называла Бисквит.

Она сказала:

— Да брось, конечно же, это так. Рубиновые башмачки — это типа ее суперсила. Эта история — о том, как все это время она была супергероиней, только сама этого не знала. И она прибывает в Страну Оз из другого мира. Как Супермен, только наоборот. И у нее много помощников.

Она представила, как они рука об руку скачут по дороге. Борются со злом. Бросают на него дома, выливают ведра воды. Поют глупые песенки и не заботятся, слушают их или нет.

Он фыркнул. Она отлично знала, о чем он думает. Помощники нужны людям, которым лень написать объявление о поиске сексуального партнера.

— Волшебник Страны Оз. У него даже есть тайная личность. И он хочет, чтобы все было зеленое, все его вещи — как у Зеленого Фонаря.

Замечание по поводу зеленого было справедливым, но оно настолько не имело никакого отношения к ее мысли, что она едва сдерживалась. Волшебник Страны Оз был мошенником. Она сказала:

— Но он не великий и ужасный. Он только притворяется великим и ужасным. Злая Ведьма Запада куда более великая и ужасная. У нее есть летучие обезьяны. Она словно безумный ученый. У нее даже есть тайное уязвимое место. Вода для нее, как криптонит.

Она всегда думала, что актриса Маргарет Гамильтон — чертовски сексуальная. То, как она ехала на велосипеде, а ветер поднимал ее и уносил, будто невидимый любовник; этот забавный, насмешливый, пронзительный музыкальный фрагмент, появляющийся из ниоткуда. Этот нос.

Обернувшись, она увидела, что он снова нацепил свой дурацкий костюм задом наперед. Как часто такое случалось? У нее в нижнем белье обнаружился муравей. Она решила считать это эротичным, а потом подумала: а вдруг это клещ? Но нет, это был муравей.

— Маргарет Гамильтон, детка, — сказала она. — Я бы с ней переспала.

Он, конечно, смотрел, как она дергалась. В данный момент он был слишком пьян, чтобы что-либо сделать. Ее это устраивало. Сама она была слишком пьяна, чтобы чувствовать неловкость оттого, что у нее в трусах муравьи. Прямо как в той песне Эллы Фицджеральд. Finis, finis.

Этот болван, ее старый приятель, сказал:

— Я б на это посмотрел. Но она превращается в большую лужу, если ей в лицо что-нибудь выплеснуть. Это плохо. Когда идет дождь, она что, скажет: ой-ой, извините, сегодня я не могу бороться с преступностью? Кстати, тут интересный сексуальный подтекст. Очень лесбийский. Девушка встречает противницу, делает так, чтобы та намокла и растаяла. При этом она еще и верещит, словно у нее оргазм.

Как он мог так говорить, будучи пьяным? Она нашла на себе еще муравьев. Она что, лежала на муравейнике, пока они этим занимались? Бедные муравьи. Бедная Баннатин. Она встала, сняла платье и нижнее белье — хватит с нее дурацких прикидов — и тщательно вытрясла их. Задирайте свои маленькие ножки и убирайтесь, чертовы муравьи! Она сделала вид, что вбивает в него немного здравого смысла. А может, она хотела вытрясти немного здравого смысла из него. Кто знает? Она не знала.

Она сказала:

— Маргарет Гамильтон не стала бы бороться с преступностью, милый. Она бы захватила мир. Ей просто нужен гидрокостюм. Сексуальный гидрокостюм.

Она снова оделась. Может, вот что ей нужно. Гидрокостюм. Он бы защитил ее от таяния. Алкоголь совсем не помогал. Как его называли? Социальная смазка. И он помогал ей меньше волноваться. Как анестезия. Потом, когда он снова уедет из города, это поможет ей держаться. Как суперклей.

Под рукой не было ведра с водой. Она могла выплеснуть на него остаток пива, но тогда бы он только посмотрел на нее и сказал: зачем ты это сделала, Баннатин? Его бы это обидело. Увалень.

— Почему ты на меня так смотришь, Баннатин? — спросил он.

— Вот. Выпей еще, — сказала она, протягивая ему пивную банку. Да, она сидела на муравейнике. Это точно был муравейник. Крошечные муравьи-супергерои высыпали, чтобы защитить свой муравейник и прогнать огромный, злой, хотя и бесконечно желанный рок в виде задницы Баннатин. — От этого у тебя на груди вырастут волосы, а потом снова выпадут.

— Тебе понравился парад?

Каждый год одно и то же. Шарики, устремляющиеся вверх с такой скоростью, словно им не терпится вырваться из города, толпа людей с лицами, похожими на пудинг, на пикапах, а на тротуарах — девочки-подростки с плакатами. МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ БОЛЬШЕ ВСЕХ. Я ХОЧУ ОТ ТЕБЯ СУПЕРДЕТЕЙ. Девочки-подростки без лифчиков. Бедные маленькие шлюшки. Увалень всего этого никогда даже не замечал, а если замечал — тем хуже было для них. Она могла бы такого им порассказать.

— Ага, — сказал он. — Было здорово. Лучший парад всех времен.

Любой другой человек решил бы, что он говорит совершенно искренне. Никто не знал его так, как знала она. Он выглядел таким милым и обходительным, но даже когда пытался быть нежным, все равно оставлял синяки.

Она сказала:

— Мне понравилось, когда они стихи читали. «Парень большущий, подпрыгнув легко, / В небо взвился высоковысоко».

— Ага. Так чья это была идея?

Она сказала:

— Парад спонсировала «Дейли Катастрофи». Миссис Дули из старшей школы заставила всех своих учеников написать стихи. Я сохранила один экземпляр. Подумала, ты захочешь его для коллекции.

— Самое лучшее в спасении мира — это стихи. Вот зачем я это делаю.

Он бросал камни в сову, которая почему-то сидела на ветке дерева. Наверное, больная. Обычно совы так не делают. Камень сбил немного листьев. Бум! Оторвал немного коры. Паф! Сова продолжала сидеть на месте.

Она сказала:

— Не будь козлом.

— Извини.

Она сказала:

— Выглядишь усталым.

— Ага.

— Все еще плохо спишь?

— Так себе.

— Красная Шапочка.

— Никоим образом. — Его голос звучал пренебрежительно. Вот еще, Баннатин, глупая коза. — Конечно, у нее есть костюм, но ее же съедают. У нее нет никаких сверхспособностей. Пирожки не в счет.

— Спящая Красавица? — Она подумала о девушке, которая сто лет проспала в старой заплесневелой башне. По ней ползали муравьи. Шныряли мыши. Губы какого- то парня. У этой девицы, наверное, был самый ужасный в мире запах изо рта. Даже удивительно, что ее кто-то поцеловал. И вообще — целовать людей, пока они спят? Баннатин этого не одобряла. — Или она не считается, потому что какому-то парню пришлось прийти и спасти ее?

У него отсутствующий взгляд. Как будто он думает о ком-то, о какой-то девушке, за которой он наблюдал, пока та спала. Она знала, что он спит со многими. С благодарными женщинами, спасенными от злодеев или неприятных парней на свиданиях вслепую. С моделями, и кинозвездами, и транспортными служащими, и, наверное, с акробатками. Она читала об этом в таблоидах. А может, он думал о возможности проспать сто лет? Даже когда они были детьми, он был слишком беспокойным и не мог проспать всю ночь. Всегда приходил к ее дому и бросал ей в окно камешки. Его лицо возле ее окна. Проснись, Баннатин. Проснись. Идем бороться с преступностью.

— Ее суперсила, — сказал он, — заключается в способности проспать что угодно. История происхождения: она трагически прокалывает палец иглой прялки. Что за приколы с этими сказками и детскими книжками, Баннатин? У Рапунцель, например, куча волос, которые она может превратить в волосатую лестницу. Не очень круто. Кто там еще? Девушка в сказке про Румпельштильцхена. Она прядет из соломы золото.

Баннатин скучала по этим разговорам, когда его не было. Больше никто в городе так не разговаривал. Мутанты были милые, но они больше увлекались музыкой. Они вообще мало разговаривали. Это совсем не так, как говорить с ним. У него на все находился ответ, остроты, какое-нибудь двусмысленное замечание, какая-нибудь эффектная, пошловатая фразочка, которая смешила ее и на которую она каждый раз не могла не купиться. Наверное, причиной всему были все эти остроумные разговорчики во время крупных сражений. Сама она бы наверняка запуталась. Болтала бы, когда надо было ПАФ! И ПАФ! — когда надо было болтать.

— Ты перепутал, — сказала она. — Это Румпель- штильцхен прядет из соломы золото. Она просто использует бедного фрика, а потом нанимает кого-то, чтобы тот за ним шпионил и вызнал его имя.

— Клево.

Она сказала:

— Ничего не клево. Она жульничает.

— Ну и что? Она что, должна была отдать своего ребенка какому-то карлику, который умеет прясть золото?

— А почему бы и нет? Я хочу сказать, что она вряд ли оказалась лучшей родительницей на свете. Ее ребенок, когда вырос, ничем не прославился. Про этого ребенка нет никаких сказок.

— Твоя мама.

— Что? — не поняла она.

— Твоя мама! Ну же, Баннатин. Она была супергероиней.

— Моя мама? Ха-ха.

Он сказал:

— Я не шучу. Я думаю об этом уже несколько лет. Работа официантки? Это просто прикрытие.

Она скривилась, потом стерла гримасу с лица. Так она и думала: он неровно дышал к ее матери.

— Ну и какая у нее сверхспособность?

Он погрыз ноготь своими большими квадратными зубами.

— Не знаю. Я не знаю ее тайную личность. Это тайна, так что не вздумай выспрашивать. Даже у заклятых врагов это считается дурным тоном. Но я как-то был в ресторане — мы тогда еще учились в школе, — и видел, как она несла одновременно восемь тарелок. В одной из них, кажется, был суп. По три на каждой руке, одна между зубами и одна на голове. Потому что кто-то в ресторане поспорил, что она не сможет это сделать.

— Да, я это помню. Она все уронила. И сломала себе зуб.

— Только потому, что этот моральный урод Роберт Поттер поставил ей подножку, — заметил он.

— Это была случайность.

Он взял ее за руку. Он что, теперь собирался грызть ее ноготь? Нет, он рассматривал ладонь. Как будто собирался гадать по ней или что-то подобное. Узнать судьбу официантки несложно. Ты проведешь остаток жизни, опуская руки в горячую воду. Он тихо сказал:

— Ничего подобного. Я все видел. Он знал, что делает.

Ее смутило то, какой маленькой казалась ее рука по сравнению с его. Как будто он вырос, а ей расти было лень. Она еще помнила то время, когда была выше его ростом.

— Правда?

— Правда. Роберт Поттер — заклятый враг твоей матери.

Она вырвала у него свою руку. Сунула ему пиво.

— Прекрати насмехаться над моей мамой. Нет у нее никаких заклятых врагов. И почему это всегда звучит, как какой-нибудь диагноз? Роберт Поттер — просто моральный урод.

— Однажды Поттер сказал, что заплатит мне десять долларов, если я принесу ему мамины трусики. Мы с мамой тогда не ладили. Мне было лет четырнадцать. Мы стояли в магазине, и она почему-то меня ударила. Наверное, поэтому он решил, что я соглашусь. Все видели, как она меня ударила. Я думаю, из-за того, что я сказала ей, что в «Воздушном рисе» полно сахара и ей пора прекратить травить меня. Вот он потом и подошел ко мне на парковке.

От пива всегда слишком много болтаешь. Надо добавить это в список. Это ей в пиве нравилось меньше всего. Еще не хватало, чтобы она начала реветь из-за какой- нибудь глупости или умолять его остаться.

Он улыбался.

— И ты это сделала?

— Нет. Сказала, что сделаю за двадцать баксов. Он дал мне двадцать баксов, и я просто оставила их себе. Он же все равно никому не мог об этом рассказать.

— Круто.

— Ага. Потом я заставила его дать мне еще двадцать долларов. Сказала, что если не даст, я все расскажу маме.

Хотя это, конечно, тоже была еще не полная история. Она не думала, что когда-нибудь расскажет ему все до конца. Тогда у нее накопилось достаточно денег на пиво и немного травки. Она заплатила какому-то парню, чтобы тот купил за нее пиво. В ту ночь она привела сюда Бисквита.

Они занимались этим на матрасе в подвале заброшенной фермы, а потом в театре на убогой маленькой сцене, где девушки в синих платьях и легко воспламеняющихся париках когда-то пели и танцевали чечетку. Повсюду листья. Запах дыма, кто-то выше, на горе, проверял свой перегонный аппарат и, может быть, курил сигарету за сигаретой. Читал девчачьи журналы. Бисквит спрашивал: я не сделал тебе больно? Так хорошо? Хочешь еще пива? Ей хотелось ударить его, чтобы он перестал о ней беспокоиться, а еще — продолжать целовать его. Она всегда так себя чувствовала рядом с Бисквитом. А может быть, это ее обычное состояние и она вообще всегда себя так чувствовала, а Бисквит не имел к этому никакого отношения.

Он спросил:

— Так ты ей когда-нибудь об этом рассказывала?

— Нет. Я боялась, что она бросится на него с молотком и окажется в тюрьме.

Той ночью, когда она вернулась домой, мать смотрела на Баннатин так, словно ей все известно, но она ничего не знала, просто не могла знать. Тем не менее сказала:

— Я знаю, чем ты занималась, Баннатин. Твое тело — храм, а ты обращаешься с ним, как с грязью.

В ответ Баннатин сказала:

— Мне все равно.

Так и было на самом деле.

— Мне всегда нравилась твоя мама.

— Ты ей тоже всегда нравился.

Бисквит нравился ей больше, чем Баннатин. Собственно, им обеим он нравился больше, чем они друг другу. Слава богу, ее мать никогда не спала с Бисквитом. Баннатин представила себе параллельную вселенную, в которой ее мать влюбилась в Бисквита. И они вместе отправились бороться с преступностью. Пригласили Баннатин в свое тайное убежище/любовное гнездышко на День благодарения. Она пришла и разнесла все к чертям. Их пригласили на шоу Опры. Пока они были в студии, какой-нибудь суперзлодей — ладно, хорошо, тот урод, Роберт Поттер — привел в действие свой ужасный, неудержимый, кошмарный план. Он мог спокойно грабить и разрушать ту параллельную вселенную, а потом бросить ее, как недоеденный грейпфрут, и все это — ее вина.

Дело в том, что параллельные вселенные существуют. Она представила себе несчастную параллельную Баннатин и послала предупреждение через мистическую завесу, отделяющую вселенные друг от друга. Идти на шоу Опры или спасать мир? Делай то, что должна, детка.

В этой вселенной Бисквит спросил:

— Она сегодня в ресторане?

— У нее выходной, — сказала Баннатин. — Она играет в покер с друзьями. Придет домой, принесет больше денег, чем ей дают чаевых, и будет читать мне лекции о вреде азартных игр.

— Так или иначе, я выдохся, — сказал он. — Меня утомили все эти стишки.

— Так где ты остановился?

Он промолчал. Она терпеть не могла, когда он так делал. Она сказала:

— Дорогой, ты мне не доверяешь?

— Помнишь Волана Кроу?

— Кого? Парня из школы?

— Ага. Помнишь его комиксы про супергероев?

— Он рисовал комиксы?

— Он придумал Человека-Манна. Супергероя со всеми способностями Томаса Манна.

— «Домой возврата нет».

— Это другой Томас. Томас Вулф.

— Томас Вулфмен. Волосатый супергерой, который при полной луне теряет дорогу домой.

— Женщина — Томас — Томас — Вирджиния — Вулфмен.

— Теперь с дополнительными сверхспособностями?

— А что с ним случилось?

— Разве он не умер от туберкулеза?

— Да не он! Я про парня.

— Разве у него не обнаружились сверхспособности?

— Ага. Он мог повесить любую картину на любую стену совершенно ровно. Всегда обходился без линейки.

— По-моему, он пытался уничтожить мир.

— Ну да, точно. Он называл себя каким-то странным именем. Быстрый Парень с Тайным Запасом Денег. Что- то вроде этого.

— А у тебя как дела?

— У меня? — переспросила она.

— Ага.

— Присматриваю за этим местом. Платят немного, но работа легкая. У меня была другая работа, но там как-то не сложилось. Местечко возле 1-40. У них была сцена, где устраивались шоу. Ничего из ряда вон выходящего. Ну и вот, мы с Кэт — помнишь, как она умела заставить свое тело светиться, — две ночи в неделю зарабатывали дополнительные деньги. Выключали свет, и она выходила на сцену без одежды и светилась внутренним светом. Было очень красиво. А потом наступала моя очередь, и парни за плату могли подойти и полежать на сцене. Помнишь ту шапку, мою любимую шапку? Ну такую, цвета овса, с помпончиками и вязаными ушами?

— Ага.

— Так вот, там было холодно. Думаю, это делалось для того, чтобы, когда мы выйдем на сцену, у нас были твердые соски. Чтобы мы двигались поактивнее, с большим энтузиазмом. Но я надевала шапку. Я убедила менеджера позволить мне надевать шапку, потому что я не очень хорошо левитирую, когда у меня мерзнут уши.

— Это я подарил тебе ту шапку, — сказал он.

— Она мне очень нравилась. В общем, я надевала шапку и платье — что-нибудь скромное, в стиле «соседская девчонка», — выходила на сцену и зависала где-то в футе над их лицами. Чтобы они видели, что на мне нет нижнего белья.

Он улыбался.

— Спасаешь мир, снимая нижнее белье, Баннатин?

— Заткнись. Я смотрела вниз и видела, как они неподвижно лежат на сцене, словно я их заморозила. Им нельзя было меня трогать. Они могли только смотреть. Я всегда чувствовала себя так, словно нахожусь в миллионе миль над ними. Будто я птица. Самолет. Все, что я должна была сделать, это скрестить ноги, подвигать ими, слегка приподнять подол юбки. Повертеться. Улыбнуться. А они только лежали и тяжело дышали, как будто это они выполняют всю работу. А когда музыка прекращалась, я снова уплывала за кулисы. Но потом Кэт уехала в Атлантик-Сити и стала петь в кабаре. А потом какой-то козел начал распускать руки. Какой-то студент. Схватил меня за лодыжку, и я долбанула его по голове. Так что теперь я снова работаю в ресторане с мамой.

Он сказал:

— А почему ты никогда не делала этого для меня, Баннатин? — спросил он. — Не левитировала таким образом?

Она пожала плечами.

— С тобой все иначе, — сказала она, как будто так и было. На самом деле ничего подобного. Почему все должно быть иначе?

— Давай же, Баннатин, — сказал он. — Покажи мне, что ты умеешь.

Она встала, ловко покачала бедрами, чтобы трусы соскользнули на землю. Это была часть шоу.

— Закрой на секундочку глаза.

— Ни за что.

— Закрой глаза. Я скажу, когда их открывать.

Он закрыл глаза, она вздохнула и взлетела в воздух. Она могла подняться не более чем на два фута от земли, а потом ее будто хватала невидимая рука, тянула вниз и держала на привязи над землей. Когда-то она из-за этого плакала. Теперь это казалось ей смешным. Трусики повисли в воздухе, зацепившись за большой палец ноги. Она уронила их ему на лицо.

— О’кей, милый. Можешь открыть глаза.

Он открыл глаза. Не обращая на него внимания, она тихо пропела: «Почему, ну почему, ну почему я не могу?» Она придержала подол платья так, чтобы можно было посмотреть вниз через вырез, увидеть землю, увидеть, как он смотрит вверх.

— Черт возьми, Баннатин, — сказал он. — Жаль, у меня нет при себе камеры.

Она подумала обо всех тех девчонках на тротуаре.

— Не трогать, — сказала она и прикоснулась к себе.

Он схватил ее за лодыжку и дернул. С силой дернул ее вниз. Засунул голову и другую руку ей под платье. Схватил ее за грудь, а затем за плечо, чтобы она упала на него. У нее перехватило дыхание. Ее поддерживал его рот, ее колени замерли, едва касаясь земли, она ударилась щекой о его бедро. Это напоминало игру в Твистер, а в его новом костюме было что-то от «Паркер Бразерс». У костюма имелась вставка. Она догадывалась, зачем нужна эта вставка. Для того чтобы он мог сходить в туалет в процессе борьбы с преступностью. Чтобы его не схватили со спущенными штанами. Его беспокойная, беспокойная рука спустилась вниз, расстегивая липучку. Другой рукой он все еще держал ее за лодыжку. Его лицо царапало ее. Бум, паф. Она поджала пальцы на ногах.

Он сказал в ее платье:

— Баннатин, Баннатин.

— Не говори с набитым ртом, Бисквит, — сказала она.

Она сказала:

— Приходил репортер из какой-то желтой газеты, хотел послушать про тебя.

Он сказал:

— Если я когда-нибудь прочту там про нас с тобой, Баннатин, я вернусь, и ты об этом пожалеешь. Я говорю это ради твоего же блага. Сделаешь что-нибудь такое, и они придут за тобой. Они используют тебя против меня.

— А почему ты думаешь, что они ничего не знают? Кем бы они ни были.

— Мне бы уже было известно, — сказал он. — Я этих уродов за милю чую.

Она встала, ей хотелось в туалет.

— В любом случае, я бы ничего такого не сделала, — сказала она.

Баннатин подумала о его родителях, и ей стало нехорошо. Не стоило говорить ему о репортере. Пронырливый мужик. Все таращился на ее сиськи, пока она подавала ему кофе.

Не успела она присесть за деревом, как вдруг увидела двух оленят-годовиков. Они очень старались казаться невидимыми. Просто пятнистые очертания в воздухе. Они смотрели на нее так, словно никогда не видели ничего более безумного. Словно увидели конец света. Когда она встала, оленята убежали.

— Правильно сделали, — сказала она. — Убирайтесь к чертовой матери. Если кому-нибудь расскажете, Бэмби несчастные, надеру вам задницы.

— Ладно, — сказала Баннатин. — В общем, я думала насчет костюмов и тому подобного. О твоем новом прикиде. Я не собиралась тебе ничего говорить, но он сводит меня с ума. Что это за безумные полоски и вышивка?

— Тебе не нравится?

— Мне нравится молния. И башня. И лягушки. Психоделично, Бисквит. Ты не мог бы, уж не сочти за труд, объяснить мне, почему вы все носите такие дурацкие костюмы? Обещаю, что никому не расскажу.

— Они не дурацкие.

— Еще какие дурацкие! Разве не глупо обряжаться в трико? Как будто ты специально выпендриваешься: посмотрите, какой большой у меня член.

— В трико удобно. Оно не ограничивает движений. Его можно стирать в машине. — Он начал говорить что- то еще, затем замолчал. Широко улыбнулся. Сказал почти с неохотой: — Иногда рассказывают, что какой-нибудь придурок подкладывает себе в трико тряпки.

Она захихикала. От этого у нее началась икота. Он похлопал ее по спине.

Она сказала:

— Ты когда-нибудь забывал постирать кучу своих вещей? Тебе не приходилось бороться с преступностью в тот момент, когда нужно было заняться стиркой?

Он сказал:

— Это лучше, чем костюм с галстуком, Баннатин. Можно раздобыть швейную машинку и поиграть в «Сделай сам», но у кого на это есть время? Все дело в рекламе. Нужно выглядеть ярко и броско. Но не слишком по-дизайнерски. Не так, как если бы костюм тебе шили «Найк» или «Адидас». Например, в прошлом году мне понадобился новый костюм. Я поспрашивал и нашел женский кооператив на отдаленном пляже в Коста-Рике. Они сотрудничают с благотворительной организацией здесь, в Штатах. В сорока крупных городах есть точки, куда можно отвезти старые купальники, леотарды и велосипедные шорты, а потом все это отправляется в Коста-Рику. У них есть домик на пляже, который им подарила какая-то крутая рок-звезда. Большая коробка из стекла и бетона. Во время приливов и отливов волны проходят прямо под стеклянным полом. Я ездил туда на персональную примерку. Эти женщины — настоящие художницы, очень талантливые, невероятно креативные. Кстати, все они — незамужние матери. Они приводят детей на работу, и те везде бегают, и все одеты в самые разные, очень крутые супергеройские костюмы. Они принимают заказы от кого угодно. Даже от профессиональных борцов. От злодеев. Главарей преступных группировок, политиков. От хороших парней и плохих. Иногда ты с кем-нибудь сражаешься, с каким-нибудь натуральным гадом, и когда вам обоим надо перевести дух, ты начинаешь обращать внимание на его костюм, а он смотрит на твой, и вы оба гадаете, уж не в одном ли и том же месте вы заказывали пошив? И ты чувствуешь себя так, словно тебе следует остановиться и сказать что-нибудь приятное о его наряде. Или, к примеру, обсудить с ним, как круто поступают те женщины, поддерживая таким образом свои семьи.

— Мне все равно кажется, что трико выглядит глупо.

Она подумала о тех детях в супергеройских костюмах.

Небось вырастут и станут наркодилерами, или горничными, или донорами органов.

— Что? Что ты смеешься?

Он сказал:

— Не могу перестать думать о Роберте Поттере и твоей маме. Он хотел чистые трусики? Или грязные?

Она сказала:

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что двадцати баксов было недостаточно.

— Да он козел!

— Так думаешь, он давно в нее влюблен?

Она сказала:

— Чего?

— Ну типа, может, у них давным-давно был роман.

— Ничего подобного! — От этой мысли ее чуть не вырвало.

— Да я серьезно! А вдруг он твой отец?

— Да пошел ты!

— Перестань. Разве тебе никогда не было интересно? Я что хочу сказать: он вполне может оказаться твоим отцом. Всегда было понятно, что у него с твоей мамой какие-то незаконченные дела. И он все время пытается с тобой поговорить.

— Замолчи! Сейчас же!

— А что ты сделаешь, если не замолчу? Задницу мне надерешь? Хотел бы я на это посмотреть. — Судя по тону, ему было весело.

Она обхватила себя руками. Не обращай на него внимания, Баннатин. Подожди, пока он еще выпьет. И тогда надери ему задницу.

— Ладно, брось, — сказал он. — Помню, мы были детьми, и ты дожидалась, пока твоя мама придет домой с работы и заснет. Ты говорила, что приходила к ней в комнату и, пока она спит, задавала ей вопросы. Надеялась, вдруг во сне она тебе расскажет, кто твой отец.

— Я давно этого не делала. Однажды она проснулась и застукала меня. Она страшно разозлилась. Никогда не видела ее в такой ярости. Об этом я никогда тебе не рассказывала. Было как-то неловко.

Он промолчал.

— В общем, я продолжала умолять ее рассказать мне об отце, и она, в конце концов, выдумала какую-то байку про парня с другой планеты. Какого-то туриста. Какого- то туриста с крыльями и все такое. Она сказала, что когда-нибудь он обязательно вернется. Поэтому она никогда ни с кем надолго не сходилась и не вышла замуж. Она все еще ждет его возвращения.

— Не смотри на меня так. Я знаю, что все это враки. Сам подумай: если у него были крылья, почему их нет у меня? Это было бы так круто. Летать. По-настоящему летать. Даже когда я тренировалась каждый день, у меня никогда не получалось оторваться от земли больше чем на два фута. Два долбаных фута. Зачем левитировать на два фута? Чтобы обслуживать столики. Я иногда левитирую, чтобы не было варикозного расширения вен, как у мамы.

— Наверное, если бы ты по-настоящему старалась, ты смогла бы подняться выше.

— Хочешь увидеть, как я стараюсь? На-ка, подержи. О’кей. Раз, два, три. Вверх, вверх и еще чуть-чуть вверх. Видишь?

Он нахмурился, глядя на деревья. Пытался не засмеяться. Она его знала как облупленного.

— Ну как? Я произвела на тебя впечатление? Или нет?

— Честно? И да и нет. Ты могла бы поработать над своей техникой. Тебя немного шатает. И я не понимаю, почему все твои волосы поднялись вверх и начали кружиться. Ты знаешь, что происходит с твоими волосами?

— Статическое электричество? — сказала она. — Почему ты такой вредный?

— Эй, — сказал он. — Я просто пытаюсь быть честным. Мне просто интересно, почему ты никогда не рассказывала мне все эти вещи про своего отца. Я мог бы порасспрашивать, вдруг его кто-нибудь знает.

— Тебя это не касается, — сказала она. — Но… в любом случае спасибо.

— Я думал, мы с тобой близкие друзья, Баннатин.

Он выглядел обиженным.

— Ближе тебя у меня в целом свете нет друга, — сказала она. — Клянусь.

— Мне нравится это место, — сказал он.

— Да. Мне тоже.

Вот только если оно ему так уж нравилось, почему он никогда не оставался здесь надолго? Он был так занят спасением мира, что не мог спасти Страну Оз. Ах, эти бедные манчкины. Бедняжка Баннатин. У них почти закончилось пиво.

Он сказал:

— Ну и что они задумали? Застройщики? Что они замышляют?

— Как обычно. Все снести. Построить многоквартирные дома.

— И ты не против?

— Конечно, я против! — воскликнула она.

Он сказал:

— Мне все время кажется, что сейчас это место выглядит каким-то… более настоящим, что ли. То, как оно разваливается на части. То, как исчезает Дорога из желтого кирпича. Возникает чувство, что Страна Оз существовала на самом деле. Знаешь, когда тебя покидают, ты чувствуешь себя более реальным.

Пиво превращало его в Бисквита — короля философии. Очередное интересное воздействие пива. Она выпила еще. Это помогало с философией. Он тоже выпил еще.

Она сказала:

— Иногда здесь можно встретить койотов. И медведей. Мутантов. Однажды я видела снежного человека и двух его маленьких деток.

— Да ладно тебе!

— И много-много оленей. Парни приходят сюда в сезон охоты. Когда я их ловлю, они всегда шутят, что охотятся на манчкинов. По-моему, они идиоты, раз являются сюда с ружьями. Мутанты не любят оружие.

— Кто ж его любит? — сказал он.

— Помнишь «Железную дорогу Твитси»? — спросила она. — Те расшатанные американские горки. Помнишь, как те парни, разодетые, словно индейцы из магазина игрушек, садились в поезд?

Он сказал:

— Помадка. Твоя мама покупала нам помадку. Помнишь, как мы сидели на первом ряду и там была танцовщица? Ну та, у которой торчали волосы из-под нижнего белья. Во время канкана.

Она сказала:

— Я такого не помню!

Он наклонился к ней, поцеловал ее в шею. Люди решат, что на нее напала стая осьминогов. Везде маленькие красные отметины, будто от присосок. Она зевнула.

— Ой, да ладно! — возразил он. — Все ты прекрасно помнишь! Твоя мама расхохоталась и не могла остановиться. Рядом с нами сидел парень, и он все время фотографировал.

Она сказала:

— Как ты все это запомнил? Я все школьные годы вела дневник, и то не помню всего того, что помнишь ты. Например, я помню, как ты неделю со мной не разговаривал из-за того, что я сказала, будто «Атлант расправил плечи» показался мне скучным. Еще помню, как ты рассказал мне, чем заканчивается «Империя наносит ответный удар», прежде чем я посмотрела фильм. «Слышь, прикинь? Дарт Вей дер — отец Люка!» У меня тогда был грипп, и ты пошел в кино без меня.

Он сказал:

— Ты мне не поверила.

— Не в этом дело!

— Ну да. Наверное. Извини.

— Я скучаю по той шапке. С помпончиками. Какой-то алкаш украл ее из моей машины.

— Я куплю тебе другую.

— Не парься. Просто когда я ее надевала, мне лучше леталось.

— Это не совсем полет, — сказал он. — Скорее ты зависаешь в воздухе. Паришь над землей.

— Ну да, а прыжки с шестом делают тебя особенным? Ладно, допустим, делают. Но ты все равно похож на идиота. С этими огромными ногами. В этом костюме. Тебе кто-нибудь когда-нибудь это говорил?

— Что ж ты такая заноза в заднице?

— А почему ты такой вредный? Почему тебе необходимо выигрывать каждую схватку?

— А тебе, Баннатин? Я должен выигрывать. Это моя работа. Все хотят, чтобы я был добродетельным. Но я просто добрый.

— Ив чем же разница?

— Добродетельный парень не делает вот так, Баннатин. Или вот так.

— Представь, что ты застряла в квартире. Здание горит. Ты на шестом этаже. Нет, на десятом.

Она все еще чувствовала себя отупевшей после первой демонстрации. Она сказала:

— Эй! Сними меня отсюда! Ну ты, козел! Вернись! Куда ты собрался? Ты что, оставишь меня здесь?

— Держись, Баннатин. Я возвращаюсь. Я спасу тебя. Ну вот. Теперь можешь отпустить.

Она крепко вцепилась в ветку. Вид был так прекрасен, что она не могла этого вынести. Можно было почти не обращать на него внимания, притвориться, что сама сюда поднялась.

Он продолжал подпрыгивать.

— Баннатин. Отпускай.

Он схватил ее за запястье и стащил вниз. Она сделалась как можно тяжелее. Земля помчалась им навстречу, и она извернулась. Изо всех сил. Выпала из его объятий.

— Баннатин!

Она подхватила себя на расстоянии фута от бывшей дороги из желтого кирпича, в которую чуть не врезалась.

— Со мной все в порядке, — сказала она, зависнув над землей. Но все было даже лучше, чем просто в порядке. Отсюда тоже открывался прекрасный вид.

Он выглядел обеспокоенным.

— Господи, Баннатин, прости меня…

У него был такой испуганный вид, что ей захотелось рассмеяться. Она осторожно опустилась на землю. Весь мир был бокалом, а внутри этого бокала плескалось шампанское, а Баннатин, будто искристый пузырек, взлетала все выше, и выше, и выше.

Она сказала:

— Прекрати извиняться, ладно? Было здорово! Выражение у тебя на лице. Вот так зависнуть в воздухе. Давай еще раз, Бисквит! Сделай это еще раз. На этот раз я позволю тебе сделать все, что захочешь.

— Хочешь, чтобы я сделал это еще раз? — спросил он.

Она чувствовала себя маленьким ребенком.

— Давай еще раз! Давай еще раз! — сказала она.

Конечно, не следовало садиться к нему в машину. Но это был всего лишь старый извращенец Поттер, и он был в ее власти. Она объяснила, что он должен дать ей больше денег. А он просто сидел и слушал. Сказал, что надо поехать в банк. Он провез ее через весь город, припарковался за магазином «Фуд Лайон».

Она не волновалась. Он все еще был в ее власти. Она сказала:

— Что ты хочешь делать, извращенец? Собираешься пошарить по мусорным ящикам?

Он смотрел на нее.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

Она сказала:

— Четырнадцать.

— Сойдет, — сказал он.

— Почему ты уехал после окончания школы? Почему ты всегда уезжаешь?

Он сказал:

— А почему ты порвала со мной в одиннадцатом классе?

— Не отвечай вопросом на вопрос. Никому не нравится, когда ты так делаешь.

— Вот, может быть, поэтому я и уехал. Потому что ты вечно на меня орешь.

— В школе ты не обращал на меня внимания. Как будто ты меня стеснялся. Увидимся позже, Баннатин. Отстань, Баннатин. Я занят. Разве ты не считал меня симпатичной? В школе было полно парней, которые считали меня красивой.

— Они все идиоты.

— Ты меня неправильно поняла. Я не то имел в виду. Просто я хотел сказать, что все они и вправду были идиотами. Признайся, ты ведь тоже так думала.

— Давай сменим тему.

— О’кей.

— Дело не в том, что я тебя стыдился, Баннатин. Ты меня отвлекала от дел. Я старался следить за успеваемостью. Пытался чему-нибудь научиться. Помнишь, как однажды мы с тобой вместе делали уроки и ты порвала все мои конспекты и съела их?

— Я так поняла, они до сих пор не нашли того парня. Того психа. Который убил твоих родителей.

— Нет. И никогда не найдут. — Он бросал камни туда, где раньше сидела сова, и сбил с ветки эту жалкую, невидимую, отсутствующую птицу.

— Нет? — спросила она. — Почему?

— Я об этом позаботился. Знаешь, он ведь хотел, чтобы я его нашел. Он просто хотел привлечь мое внимание. Поэтому тебе надо быть осторожной, Баннатин. В мире есть люди, которым я очень не нравлюсь.

— Твой отец был очень милым. Всегда давал двадцать процентов чаевых. Целый доллар, когда заказывал только кофе.

— Да. Я не хочу о нем говорить, Баннатин. Все еще больно. Понимаешь?

— Да. Извини. Как твоя сестра?

— Нормально. Все еще в Чикаго. У них теперь ребенок. Девочка.

— Ага. Я, кажется, слышала. Симпатичная?

— На меня похожа, представляешь? Но она вроде ничего. Нормальная.

— Мы что, сидим на ядовитом плюще?

— Нет. Смотри, там олень. Наблюдает за нами.

— Когда тебе на работу?

— Не раньше шести утра. Только сначала мне нужно забежать домой и принять душ.

— Отлично. А пиво еще осталось?

— Нет, извини, — сказала она. — Надо было принести побольше.

— Ничего. Сейчас принесу. Ты будешь?

— Почему бы тебе не уехать отсюда?

— Зачем мне обслуживать столики в другом месте? Мне нравится здесь. Я здесь выросла. Для ребенка это хорошее место. Мне нравятся все эти деревья. Мне нравятся здешние люди. Мне даже нравится, как туристы очень медленно ездят отсюда до Буна. Мне просто нужно найти новую работу, иначе мы с мамой друг друга поубиваем.

— Я думал, вы нормально ладите.

— Ага. Пока я делаю все в точности, как она говорит.

— Я видел ее на параде. С каким-то ребенком.

— Ага. Она присматривает за дочкой подруги из ресторана. Маме это нравится. Она читает ей сказки. Мама терпеть не может диснеевские фильмы, а ребенок только их и хочет. Сейчас они читают «Волшебника Страны Оз». Кстати, я должна взять у тебя автограф. Для мелкой.

— Конечно! Ручка есть?

— Блин! Нету! Ладно, неважно. Может, в другой раз.

Сначала темнело медленно, а потом вдруг все резко погрузилось во мрак. Так было всегда, даже летом, словно дневной свет вдруг осознавал, что ему срочно нужно оказаться в другом месте. Не здесь. Она приезжала сюда по выходным и читала в машине детективные романы. В окна бились мотыльки. То и дело она выходила, чтобы пройтись и поискать детей, попавших в беду. Она знала все места, куда им нравилось ходить. Иногда мутанты репетировали на бывшей сцене. Они создали музыкальную группу. Они все время спрашивали ее: ты точно не умеешь петь? Она совершенно точно не умела петь. Ничего страшного, всегда отвечали мутанты. Можно просто выть. Кричать. Нам это нравится. Они меняли ее самогон на сигареты. Рассказывали ей длинные, запутанные му- тантские анекдоты, сопровождающиеся множеством жестов и имеющие непонятный конец. Ночь была ее любимым временем суток. Ночью она могла вообразить, что это действительно Страна Оз, что, когда солнце больше не сможет оставаться в стороне, когда солнце наконец взойдет, она все еще будет там. В Стране Оз. Не здесь. Стукни каблучками, Баннатин. Нет места лучше летнего дома.

Она сказала:

— Тебе все еще снятся кошмары?

— Ага.

— Про конец света?

— Да, назойливая сучка. Те самые.

— Мир все еще погибает в огне?

— Нет. От наводнения.

— Помнишь тот сериал?

— Какой?

— Ну ты знаешь. «Баффи — истребительница вампиров». Он даже маме нравился.

— Я видел пару серий.

— Я все думаю, что когда тот вампир, Ангел, превращался в злодея, это было сразу понятно, потому что он надевал черные кожаные штаны.

— Ты прямо помешана на том, как люди одеваются. Черт, Баннатин! Это же просто сериал!

— Да, я знаю. Но те черные кожаные штаны, которые он носил, наверное, были его штанами зла. Как штаны для потолстения.

— Чего-чего?

— Штаны для потолстения. Это такие штаны, которые сбросившие вес люди хранят у себя в шкафу. На случай, если снова поправятся.

Он молча смотрел на нее. От выпивки его большое некрасивое лицо покраснело и покрылось пятнами.

Она сказала:

— Я вот о чем. Вампир Ангел хранит у себя в шкафу черные кожаные штаны? На всякий случай. Как штаны для потолстения. У вампиров есть шкаф? Или когда он снова становится хорошим, он отдает свои штаны зла благотворительной организации? Если так, то всякий раз, как он становится злым, ему нужно идти и покупать новые штаны зла.

Он сказал:

— Это всего лишь телевидение, Баннатин.

— Ты все время зеваешь.

Он улыбнулся ей. Типичная улыбка хорошего парня. Сводила с ума женщин всех возрастов.

— Я просто устал, — сказал он.

— Парады иногда бывают очень утомительными.

— Да иди ты!

Она сказала:

— Давай, поспи. Я прослежу, чтобы к тебе не приставали мутанты, заклятые враги и охотники за автографами.

— Ну разве что минуту-другую. Знаешь, он бы тебе очень понравился.

— Кто?

— Мой нынешний заклятый враг. У него превосходное чувство юмора. На прошлой неделе прислал мне ящик от пианино, полный котят-альбиносов. Это какой- то проект, над которым он работает. Котята везде написали. Пришлось пристраивать их, подыскивать для них дома. Конечно, сперва нужно было удостовериться, что это на самом деле не миниатюрные бомбы, что они не одержимы дьяволом и не запрограммированы на гипноз детей своими красными кошачьими глазками, не будут нагонять на них дурные сны. Это был бы настоящий пиар-кошмар.

— Ну и что с ним не так? Почему он хочет уничтожить мир?

— Он не говорит. Не думаю, что он действительно этого хочет. Он все время проделывает разные сумасшедшие трюки, как с котятами. Например, однажды он построил автомат, который все превращал в томатный сок. Причем, как говорит один из его бывших сподвижников, он терпеть не может томатный сок. Если когда-нибудь он похитит тебя, Баннатин, ни в коем случае не соглашайся играть с ним в шахматы. Постарайся вообще не говорить с ним о шахматах. Он из тех парней, которые считают, что все великие преступники должны хорошо играть в шахматы, но у него это ужасно получается. Он впадает в депрессию.

— Постараюсь запомнить. Тебе удобно? Положи голову сюда. Не холодно? Этот твой прикид не выглядит очень теплым. Хочешь, дам тебе свою куртку?

— Кончай суетиться, Баннатин. Я не слишком тяжелый?

— Спи, Бисквит.

У него была такая тяжелая голова, что она не могла понять, как он целыми днями таскает ее на своей шее. Он не спал. Она слышала, как он думает.

Он сказал:

— Знаешь, когда-нибудь я совершу ошибку. Когда-нибудь я ошибусь и не спасу мир.

— Да, я знаю. Большое наводнение. Этого ничего. Ты только о себе позаботься, ладно? А я позабочусь о себе, и мир тоже сам о себе позаботится.

Она чувствовала что-то влажное на ноге. Фу, гадость. Это была его слюна. Он сказал:

— Ты мне снишься, Баннатин. Мне снится, что ты тоже тонешь. И я ничего не могу с этим поделать. Я не могу тебя спасти.

— Тебе не нужно спасать меня, детка. Ты не забыл, что я умею левитировать? Пускай все превращается в воду. Просто станет водой. Или пивом. Или томатным соком. Пускай Страна Оз затонет. Озлантида. Маленькие счастливые русалочки-мутанты по имени Дороти. Пускай все эти горные домики и многоквартирки для лыжников потонут — вместе с оленями, и кирпичами, и школьницами, и теми, кто никогда не дает на чай. Знаешь, мир не такое уж распрекрасное место. Бисквит? Может, мир вовсе не нужно спасать. Так что перестань дергаться. Я полечу. Я — мыло «Айвори». Даже пальцы на ногах не намочу, пока ты не появишься и не найдешь меня.

— А, хорошо, Баннатин, — сказал он, пуская слюни, — эта мысль больше не будет донимать меня…

И заснул. Она сидела, держа его тяжелую голову, и слушала, как вокруг в невидимой листве носится ветер. Звук напоминал журчание быстротечной воды. Водопады и озера, текущие вверх по склону горы. Но это была какая-то другая вселенная. В этой вселенной не было ничего, кроме ночи, и ветра, и деревьев. Загорались звезды. Привет, папа, козел ты этакий.

У нее онемели ноги, и ей снова было нужно в туалет, но она не хотела будить Бисквита. Она нагнулась и поцеловала его в макушку. Он не проснулся. Только пробормотал: прекрати, Баннатин. Люби меня одного. Или по крайней мере ей так послышалось.

Она помнит, как была ребенком. Лет девяти-десяти. Как в четыре утра пробиралась обратно в дом. Ее лучший друг, Бисквит, тоже отправился домой, чтобы лежать на кровати без сна. Она еле уговорила его позволить ей пойти домой. Завтра им в школу. Она устала и очень хочет есть. Борьба с преступностью — тяжкий труд. Мать на кухне делает блинчики. Что-то в ее наружности подсказывает Баннатин, что мать тоже всю ночь провела не дома. Может, она тоже боролась с преступностью. Баннатин знает, что ее мать супергероиня. Она не просто официантка. Это только прикрытие.

Она стоит в дверях и смотрит на мать. Тренирует умение левитировать. Она все время тренируется.

Мама говорит:

— Хочешь блинчиков, Баннатин?

Она ждала столько, сколько могла выдержать, а потом приподняла его голову и опустила ее на землю. Накинула ему на плечи свою куртку. Будто накрывала на стол, используя носовой платок вместо скатерти. Только посмотрите на этого увальня. Лежит себе так мирно. Может, он проспит сотню лет. Но, скорее всего, его рано или поздно разбудят своими варварскими воплями мутанты. Сейчас они увлекаются казу и хэви-металлическими криками. Она слышит, как они разогреваются. В школе Бисквит общался с какими-то мутантами. Много-много лет назад. Их пропрет от его нового костюма. Приближается десятилетняя годовщина окончания школы, и Бисквит непременно вернется домой, чтобы отметить эту дату. Он очень сентиментален, когда дело касается таких вещей. Мутанты, с другой стороны, не любят парады и годовщины. Однако они хорошо умеют хранить секреты. Из них получались отличные няньки, когда мама не могла присматривать за ребенком.

На всем пути по склону она не включает фары. Мотор она тоже выключила. Просто скользит вниз по склону горы, словно черное крыло.

Домой она возвращается почти протрезвевшей, а ребенок, конечно, все еще спит. Мать ничего не говорит, хотя Баннатин знает, что она этого не одобряет. Она считает, Баннатин должна рассказать Бисквиту про ребенка. Но, наверное, немного поздновато, да и кто знает, может, это вообще не его дочь.

На подушке и по всему личику малышки видны следы помадки. Наверное, помадка осталась с парада. Мать Баннатин — настоящая сластена. Маленькая небось ела в темноте после того, как мать Баннатин уложила ее спать. Баннатин целует ребенка в лоб. Идет за полотенцем, возвращается и вытирает следы помадки. Дочка так и не просыпается. Наверное, она очень расстроится, что мама не принесла ей автограф. Может, просто взять и подделать почерк Бисквита? Написать что-нибудь очень приятное… Вряд ли Бисквиту будет до этого дело. Баннатин хочется залезть в кровать к ребенку, просто свернуться возле нее калачиком и снова согреться, но нельзя — на этой неделе она уже пропустила две смены. Поэтому она принимает горячий душ, идет к матери на кухню и сидит там, дожидаясь, когда нужно будет отправляться на работу. Им почти нечего сказать друг другу, это для них нормально, но мама все равно делает для Баннатин яичницу и тосты. Будь здесь Бисквит, она бы и для него приготовила завтрак, и Баннатин представляет, как она завтракает с Бисквитом и мамой и ждет восхода солнца и начала нового дня. Потом в кухню прибегает маленькая. Она плачет и тянет к Баннатин руки.

— Мамочка, — говорит она. — Мамочка, мне приснился очень плохой сон.

Баннатин берет ее на руки. Какая тяжелая малышка. У нее течет из носа, и от нее все еще пахнет помадкой. Неудивительно, что ей приснился плохой сон. Баннатин говорит:

— Тихо, тихо, детка, успокойся. Все хорошо. Просто дурной сон. Просто сон. Расскажи мне о нем.