Матери

Книга: Найди в себе француженку. Искусство быть счастливой

До того как стать матерью, семь долгих лет после свадьбы с Людовиком XVI, Мария-Антуанетта сетовала: «Если бы только я была матерью. Тогда бы меня считали француженкой».

Мать для француженки чаще всего – главный источник знаний: об умении быть женственной, о социальном поведении, манерах, этикете и, конечно, кулинарии. Она строго следит за тем, чтобы не прерывались традиции, она подобна судье, который обеспечивает плавное течение семейной жизни: разрешает споры, остужает пыл, утихомиривает недовольство, и делает все это изящно и как бы исподволь. В конечном счете ее ничто не минует – семейная история, как живая память, и будущее, – и очень часто юная француженка (да и француз, если на то пошло) живет с мамой, когда ей или ему уже далеко за двадцать.

А ведь еще есть французская бабушка.

Я познакомилась с бабушкой Хлои пасмурным днем во дворе нашего жилого комплекса. Она сидела на скамейке при полном параде (высокие каблуки, нитка жемчуга, шелковый шарф, элегантная заколка в пышном седом шиньоне, идеально накрашенные губы), присматривая за двумя обутыми в яркие резиновые сапожки и хорошо воспитанными детишками Хлои, которые дрались за ведерко и совок с моим решительно не так хорошо воспитанным сыном. Бабушка Хлои – мадам Перрен, как я позже узнала, – почтительно кивнула, когда я присела рядом. «Вы, должно быть, американка», – сказала она так, словно я несла над головой звездно-полосатый флаг. (На самом деле мадам Перрен услышала, как я говорила по-английски с сыном у булочника еще несколько недель назад, и с помощью аккуратных, но вполне эффективных расспросов выяснила некоторые важные подробности моей жизни.)

Отныне мадам Перрен и я стали регулярно встречаться на этой скамейке. Она постоянно присутствовала в жизни своих внуков: забирала их из школы, готовила ужин, когда Хлоя поздно приходила домой, отводила к врачу и забирала в свой загородный дом на Пасху и летние каникулы. Она стремительно неслась по песку на своих каблуках (каким-то образом сохраняя идеальную осанку), если дети начинали баловаться, по праздникам пекла для них изысканные торты и делала замечания, если они вели себя не так, как следует. У нее был мягкий голос и суровый вид, и она пользовалась и тем, и другим, чтобы подтвердить свой авторитет бабушки и даже – да, время от времени – могла слегка отшлепать.

«Француженка управляет жизнью Франции, и она управляет ею, трижды увенчанная короной: как деловая женщина, как мать и в первую очередь как художник».

ЭДИТ УОРТОН

Что француженка получает в наследство от матери

Старые солнцезащитные очки Chanel. Роскошные волосы. Лиможский фарфор. Непомерную гордость и римский нос. Шарфик Hermès из 50-х. Бриллиантовые серьги. Умение из ничего испечь пирог. Золотой портсигар. Любовные письма от давно забытого солдата. Умение иронизировать. Коллекцию сигарных коробок. Все, что нужно для того, чтобы быть бедной, но жить стильно.

За годы я встретила множество вариаций на тему мадам Перрен: типичная французская бабушка не обитает где-нибудь во французском эквиваленте Флориды или же, наоборот, не занята весь день на работе. Она получает относительно щедрую пенсию от французского правительства и обладает такой роскошью, как свободное время. Как мадам Перрен, она живет поблизости от детей или в семейном загородном доме – очаровательном особняке с волшебным ощущением места, которое переходит от поколения к поколению, – где регулярно собирается вся семья. В большом городе или в провинции французская бабушка чаще всего до сих пор является важной составляющей частью семейной жизни, она – что-то вроде правящей королевы, чья накопленная годами мудрость объединяет семью в длительном историческом контексте.

Моя собственная мать – моя вечно занятая, работающая американская мама Нового Света – передала мне определенные ценности. Умение идти на риск. Умение сопереживать. Умение подвергать сомнению авторитеты. Моя французская свекровь со своей стороны передала мне в наследство свои льняные простыни. Эти простыни хранятся в семье с начала века (то есть XX века). Длинные, полосатые, со старинным тиснением по краям, они такие грубые, что, прикоснувшись к ним, можно почувствовать плотную тяжесть волокон настоящего льна. Кто в наши дни мог бы оценить эти почтенные старые простыни, когда мы привыкли скользить в мягких, как шелк, атласных или хлопчатобумажных простынях?

Книга

«РАЗВОД»

роман Дианы Джонсон

Современный роман Дианы Джонсон «Развод» – это немного поверхностный взгляд на парижских аристократов, у которых «с рождения не меньше трех единиц недвижимого имущества». И все же в «Разводе» с замечательным юмором показаны и французы, и американцы, и их представления о любви, страсти, семье и, конечно, разводе.

Моя французская свекровь была управляющей в гостинице в долине Луары, и десятки лет эти простыни дарили комфорт путешественникам, которые останавливались в ней в до– и послевоенные годы. Их стирали в котле, взбивали и складывали. Их аккуратно подтыкали под внушительные старые кровати и стягивали со старых, мятых пуховых перин. А сейчас ими никто не пользуется, и они хранятся, сложенные высокой кремовой стопкой, в старом растрескавшемся шкафу из соснового дерева. Они занимают место, которое могло бы пригодиться для других, более нужных вещей. И все-таки я не могу от них избавиться. Они – часть прошлого, они – напоминание о чистом удовольствии от простых, безыскусных вещей, которое окончательно ушло с появлением современных предметов роскоши.

Когда-нибудь я возьму их и застелю ими постель. Или, что более вероятно, передам по наследству своей дочери. Ее американская половина, возможно, захочет отдать их в благотворительную организацию или просто выбросить. Но, если повезет, ее французская половина, с умением ценить подлинные, потрепанные временем грани истории, сохранит их.

Назад: Французское семейное древо

Дальше: Дети и семья