Ясным днем уже в конце весны, спустя три недели после трагического происшествия в додзё, Николас и Жюстин возвращались из забитого людьми аэропорта Нарита, проводив в Америку Лью Кроукера.

Его рука заживала нормально. Правда, операция по приживлению отсеченной кисти завершилась неудачей: слишком много было потеряно времени. Но все остальное шло неплохо. Никаких осложнений, никаких инфекций. Жгут, который наложил Николас, разорвав на полоски свою куртку, спас пострадавшему жизнь — так сказал хирург. Его прогнозы были обнадеживающими.

Вместо того чтобы вернуться в душный и тесный Токио, Николас направил свой “ниссан”-седан на северо-запад, в объезд города. На заднем сиденье неподвижно лежал в ножнах “иссёгай”, создавая одним своим видом впечатление тяжести.

Они проехали мимо озера, на берегу которого праздновали свадьбу Сато, где Акико впервые выдала себя. Где Юко вернулась из могилы. Яркое солнце превращало воду в средоточие золота и стекла. Возле притока, питавшего озеро, поднимались в воздух цапли; их белые тела четко рисовались на полупрозрачной глубокой синеве небес.

— Какая красота! — воскликнула Жюстин.

Николас не отозвался.

У самых ворот в имение Итами Николас оставил машину; остальную часть пути он решил проделать пешком. Все вокруг говорило о том, что современные атрибуты роскоши и комфорта не свойственны этим местам, и ему казалось, что он оскорбит эти места, въехав сюда на автомобиле.

Они пошли по вымощенной плитками дорожке. Жюстин слегка касалась своей рукой его левой руки.

— Как сегодня твои пальцы? — спросила она.

— Уже лучше, — ответил он, как обычно.

— Уже чувствуют хоть немного?

— Им лучше, — мягко повторил он. — Просто лучше.

Жюстин посмотрела на него, гадая, как можно вернуть ему душевный покой.

Они поравнялись с каменным колодцем, выполненным в форме древней монеты. Он был круглым; напротив каждой из сторон света был выгравирован свой иероглиф: “камень”, “дождь”, “огонь”, “облако”.

Жюстин захотелось взглянуть на него поближе, и они сошли с дорожки. Внутренний, квадратного сечения водоем был заполнен водой, на камне рядом лежал сделанный из бамбука черпак.

— Я хочу пить, — сказала она, и Николас взял бамбуковое коленце. Они напились из него. Вода была холодная и вкусная. Уровень воды в колодце в этот момент понизился, и, когда Николас наклонился, чтобы положить черпак на место, он заметил выгравированную на дне идеограмму: “мити” — “путь”, “путешествие”.

Дом и участок чудом избежали серьезных повреждений во время землетрясения. Внешняя стена с южной стороны дома обвалилась, пострадали несколько росших рядом деревьев. Этим дело и ограничилось.

Но все равно прежнего уже не было. Это место выглядело поистине пустынным без Итами и ее многочисленных слуг. Она скончалась как раз в тот недолгий промежуток времени, который он провел в госпитале. Похороны состоялись через два дня, когда Николаса немного подлечили и он смог присутствовать на них. Теперь она покоится рядом с Цзон и полковником, согласно ее последней воле.

Седовласый доктор, лечивший ее более тридцати лет, сказал Николасу, что умерла она легко:

— Только что она была здесь, а через мгновение ее не стало.

Это было горьким утешением для Николаса.

Жюстин внимательно за ним наблюдала. В тот момент, когда они выходили из машины, на него что-то нашло. Она чувствовала это, когда брала его за руку, когда смотрела на его строгий красивый профиль. Пока они шли по покрытой гравием дорожке к дому, она не спускала с него глаз.

В небольшой комнате, предназначенной исключительно для чайной церемонии, он сел на пол, слегка поморщившись от боли, прострелившей плечо. Потом каким-то известным лишь ему способом он подавил боль, и лицо его прояснилось.

Она присела рядом, наклонив голову, чтобы лучше видеть прекрасный сад, полускрытый верхней ширмой.

— Зачем так устроено? — спросила она. — Ведь там есть на что посмотреть!

И даже после того, как он ей объяснил, она не была уверена, что поняла его. Если это существует, думала она, почему им не пользоваться?

— Я несколько раз встречался с Нанги, — сказал он безразличным тоном. — Он очень хочет, чтобы мы остались, хотя бы на некоторое время. У нас так много дел. — Он обернулся к ней. — Ты не будешь против того, чтобы задержаться на месяц или полтора? Токио не так уж плох, если к нему привыкнешь.

— Я не возражаю, — сказала она, следя за выражением его лица. Оно было печальным и спокойным. Так чувствуют себя юноши, придя домой и расположившись на отдых после долгого и трудного дня.

— Честно говоря, он хотел, чтобы мы остались здесь навсегда. Но я сказал, что об этом не может быть и речи.

— Почему?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Как почему? Ты будешь скучать по Нью-Йорку, по твоей новой работе.

— Я буду ревновать тебя, если мы вернемся в Штаты и я увижу, что ты тоскуешь по этим местам. И кроме того, я могла бы переговорить с Риком о том, чтобы создать здесь, в Токио, отделение фирмы. Он в восторге от японских методов рекламы.

— Я не хочу здесь оставаться, — сказал он. — Где мы стали бы жить?

Она улыбнулась в ответ.

— А почему не здесь?

— О нет! — поспешно сказал он. — С этим домом связано слишком много тяжелого. Все говорит о прошлом, воспоминания висят в каждом углу, точно паутина.

— А мне здесь нравится, — сказала она, вставая. — Очень жаль, что ты так настроен.

На обратном пути они остановились на берегу озера. Ласково щебетали птицы, воздух был напоен свежестью.

Жюстин легонько погладила тыльную сторону его поврежденной ладони.

— Почему ты никогда не улыбаешься, Ник? Целыми неделями все думаешь, думаешь. Я не могу быть спокойной, видя тебя таким.

Николас вытянул руки перед собой ладонями вверх.

— Понимаешь, Жюстин, я смотрю на них и думаю, неужели они способны причинять лишь боль и приносить смерть?

Она вложила свою руку в его.

— Но это такие нежные руки, Ник. Когда они ласкают меня, я забываю обо всем на свете.

Он покачал головой.

— Этого мало. Я не могу забыть про то, что они натворили. Ведь я не хочу убивать! — Его голос дрогнул. — Мне даже не верится, что я мог это делать.

— Но ведь ты никогда не стремился к этому. Ник! Ты всегда убивал, защищаясь!

— А кто стремился овладеть сначала будзюцу, потом ниндзюцу. Для чего? — В глазах его застыла мольба.

— Скажи, какой ответ ты хочешь услышать? — негромко спросила она.

— В том-то и дело! — страдальчески воскликнул он. — Я не знаю ответа.

— А думаю, это потому, что его не существует.

Он наклонил голову и произнес сдавленным шепотом:

— Тогда нет ответа и на то, почему я покалечил моего друга.

— О Ник! — воскликнула она, прижавшись губами к его щеке. — Лью тебя не винит, так зачем же ты клянешь себя сам?

— Не будь там меня, его рука была бы цела!

— Да нет же! Если бы не ты, он был бы мертв. И никогда бы не узнал, кто истинный убийца Анджелы Дидион. — Николас поделился с ней, насколько мог, в долгие часы бодрствования у постели Кроукера после операции. — Ты же знаешь, что он был одержим этой идеей.

С тихим стоном Николас вырвался из ее любящих объятий. Он обошел машину, сунул руку в открытое заднее окно и вытащил дай-катана. Потом крепко поцеловал Жюстин в губы.

— Я скоро вернусь. Подожди меня здесь; послушай птиц, посмотри, как солнечные лучи пронизывают листву.

Он поднялся на маленький холмик и спустился к озеру. Вода искрилась от брызг, танцующих на ее поверхности. Она ласково плескалась у ног Николаса, доставая до носков. Прохлада была ему приятна, и он зашел в воду по пояс, не обращая внимания на то, что мокнет одежда.

В горле у него твердым комком стояла боль. “Иссёгай” подарил ему отец в ознаменование его перехода от детства к возмужанию.

Но теперь, подумалось ему, настало время осуществить другой переход. Он всецело готов к такому шагу, и все-таки это причинит ему боль — не столь острую, как переживание за друга, но все же.

— Благодарю тебя, отец, — произнес Николас.

Здоровой рукой он поднял меч над головой и что было сил швырнул его далеко в озеро.

Меч вспорол поверхность воды без малейшего всплеска и бесшумно пошел на дно.

Долго еще стоял Николас в прохладной воде, закрывавшей ему бедра, ощущая ее живительные объятия. Грудь его дышала глубоко и ровно. Вокруг щебетали птицы. Пара белоснежных цапель поднялась с поверхности озера и взмыла в небо. Он проследил глазами их полет, пока они не скрылись из виду.

Его охватило душевное спокойствие. Стало легко, как если бы после душного летнего дня потянуло свежим ветерком. Давно пора расстаться с этими смертоносными игрушками, так долго занимавшими непозволительно большое место в его жизни. Теперь надо начинать жить.

Он повернулся и пошел к берегу. Там, за гребнем невысокого холма, его ждет Жюстин — при этой мысли в сердце у него потеплело.

Он шел к ней и думал: “Она, пожалуй, права, точно так же, как прав и Нанги”. Его дом здесь, в Японии. Так ли уж ему хочется уехать отсюда?

Едва ли не впервые он осознал реальную силу спокойствия, которое он испытал в комнате Итами, предназначенной для чайной церемонии. Там он по-настоящему отдохнет душой, празднуя наступление нового года с традиционными рисовыми пирожками. Он представил себе ритуал созерцания луны, ханами в апреле, когда сакура, достигшая полного расцвета, роняет свои лепестки, напоминая мужчинам и женщинам о том, что собой представляет жизнь, такая хрупкая и скоротечная. По сути дела, сакура тоже смертна, как смертей человек.

Современная Япония еще не проникла в дом Итами — его дом, стоит ему только пожелать. Здесь еще обитает древнее “ками”, гордое и прекрасное, вечно непобедимое. Здесь живут доблесть и честь.

Николас, взяв Жюстин за руку, подумал: “Вряд ли найдется лучшее место для того, чтобы познать в полном объеме, что такое жизнь”.