С таким трудом отремонтированному котлу недоставало самой малости, без которой его пребывание в котельном отделении становилось бесполезным – подписи инспектора Регистра. Как автомобиль без талона техосмотра, так и судовые механизмы не способны приносить пользу человеку без Акта технического освидетельствования. Мазут, уголь или дизельное топливо не могут заставить вращаться самые разнообразные шестеренки без элементарного росчерка пера.

Человеком, которому было суждено поставить завершающий штрих на этом явном шедевре судоремонтного искусства, был инспектор Регистра Киреев – специалист исключительно серьезный и чрезвычайно ответственный. Заполучить у него автограф без детального обследования оборудования мог надеяться только наивный или крайне упрямый человек. Киреев тщательно изучал каждый вентиль, штуцер или клапан…

Вникая в каждую мелочь, он упрямо не подписывал Акт до полного исправления выявленных недостатков. С каждым приходом Киреева на борт недостатков становилось все больше, а времени на их исправление все меньше. Старшие механики безуспешно пытались заполучить заветную подпись всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Кто-то баррикадировал каюту соответствующими случаю напитками, кто-то, напротив, взывал к его партийной сознательности, а кто-то настоятельно рекомендовал изучить анатомию только что прибывшей на судно поварихи. С Киреевым все это было бесполезно: во-первых, напоить его было невозможно, во-вторых, он не был членом ни одной партии и, наконец, в кругу друзей слыл безнадежным однолюбом…

На флоте ему дали справедливое прозвище – Железный.

Вот таким, честным и принципиальным Киреев поднялся на борт судна. Принимающая сторона – невозмутимый Петрович, была в гордом одиночестве и не проявляла никакой суеты. Второй механик при появлении Железного позорно сбежал и прятался в гальюне по причине астматических спазм прямой кишки.

Киреев чинно проследовал в каюту старшего механика, вынул из папки блокнот и начал зачитывать длинный перечень недостатков, выявленных им при осмотре котла неделю назад. Еще в студенческой самодеятельности Киреев слыл хорошим чтецом, и теперь, голосом Левитана, декламировал скудные словосочетания технических терминов. Обычно старшие механики выдерживали не более десяти минут художественного чтения, после чего в их телах начиналось сердцебиение, судорожное подергивание конечностей и многие другие метаморфозы, приводящие к полному моральному параличу.

Но в этот раз ничего подобного не происходило. Петрович слушал молча. Все, о чем говорил инспектор, он отлично знал и мог сам расширить список неполадок как минимум вдвое. Петрович не возражал и не спорил.

Инспектор понимал, что диалог не состоялся, но остановиться не мог. Его творческая натура требовала завершения годами отрепетированного номера, который в силу полного отсутствия противодействия со стороны Петровича, не находил кульминации. Словесный поток мог иссякнуть лишь в случае безвременной кончины оратора…

Когда, казалось, пути к спасению не существует, раздался стук в дверь. Обычно в дверь стучат, когда хотят убедиться в двух вещах. Во-первых, есть ли дома хозяин. Во-вторых, насколько сильно его стремление к общению. Ни в чем убеждаться входящий не собирался, и дверь открылась одновременно со стуком. Наши герои сразу ощутили всю полноту запахов, исходящих от огромной сковороды жареной картошки.

Ломтики сала нежно шкварчали в золотистых конфетти репчатого лука и выглядывали из-за тонких солнечных долек хорошо прожаренной картошки так соблазнительно, что ноздри присутствующих самопроизвольно завибрировали, вбирая в себя пьянящий аромат щедрых даров украинской степи.

Сковорода обладала загадочной силой гравитации, которая настолько притягивала к себе внимание присутствующих, что все их дальнейшие действия стали носить странный неосознанный характер. Даже принесший сковороду второй механик на время забыл о своем недуге, но процесс слюнообразования протекал столь обильно, что болезнь резко обострилась, и страдалец незаметно исчез за дверью. Стук двери гальюна известил о его возвращении на койку для продолжения курса лечения.

Всем людям присущи маленькие слабости. Один собирает спички, другой – зажигалки, третий, напротив, – выносит детей и животных из горящих и тлеющих зданий. Человек крупного телосложения не разменивается – его слабость, пусть даже единственная, настолько незаметна, что порой он сам об этом не догадывается. При этом она прямо пропорциональна габаритам владельца и всегда проявляется, как поется в песне: «…когда ее совсем не ждешь…».

Слабость у Киреева тоже была. Как железо съедает ржавчина, так и жареная картошка на сале всю жизнь поедала Железного. Морально. Физически, конечно же, все было наоборот, чему служил подтверждением мощный торс Киреева. Говорят, с помощью своего живота он даже задержал сильно вооруженного и чрезвычайно опасного рецидивиста. Тот полгода безуспешно преследовался милицией, и только мимолетное знакомство с Железным, случайный толчок его живота положили конец правовому беспределу. В результате бандит оказался в тюремной больнице, а Киреев на доске почета.

О том, что Киреев боготворит жареную картошку с салом, знала жена и несколько сокурсников по ленинградской мореходке. Но это было так давно, что вряд ли стоит нашего внимания.

Вернемся к сковороде. Трудами Железного и потугами Петровича она неожиданно опустела. До неприличия голое дно в сочетании с предательски пустой бутылкой водки не радовали глаз и вносили в умы присутствующих безудержную тоску. Тревожную тишину нарушил стук в дверь. Судя по бесцеремонности вошедшего, второй механик испытывал временную эйфорию.

– Добавка требуется? – спросил он и поставил на стол новую сковороду.

Будучи человеком воспитанным, Киреев пытался отказаться. Но что-то глубоко внутри его организма резко воспротивилось этому случайному порыву. Мысль о том, что предложенное блюдо так и не будет окончательно распробовано, привело его в шок, рука сама потянулась к вилке…

Не досмотрев продолжения спектакля, второй механик поспешил ретироваться на прежнюю диспозицию – знакомый стук невидимой двери подтвердил, что боец достиг родного окопа.

Не произнеся ни слова, инспектор и Петрович подвергли тотальному уничтожению еще три сковороды. Водкой они тоже не брезговали. Лишь когда сало стало предметом воспоминаний, а запасы картошки сильно оскудели, Киреев почувствовал крайнюю необходимость произвести внутренний осмотр котла.

Странная компания спустилась в котельное отделение. Первым шествовал живот инспектора Регистра. Чуть сзади, независимо от живота, передвигался сам инспектор. Замыкал шествие тощий долговязый механик.

Железный нетвердо шел к цели. Увитый трубами, патрубками, вентилями и прочей арматурой, котел блестел свежевыкрашенной наружностью и даже не стремился к такому настойчивому вниманию инспектора. Крышка люка была заблаговременно снята, и проверяющее тело исчезло в чреве котла.

Пребывание внутри котла такого высокопоставленного лица привлекло внимание всех машинистов, и только бывший кочегар-орденоносец Гранитов, оставался равнодушным к столь официальному визиту. За свою долгую карьеру мимо него промелькнуло столько проверяющих, что держать в памяти всех не было ни возможности, ни желания. Каждого проверяющего в отдельности сознание ассоциировало с конкретным горячительным напитком, а так как язва желудка не оставляла шансов на полноценное общение, то вспоминать о них было незачем. Полученный орден делал его присутствие обязательным при любом застолье – отказывать в просьбе человеку, жавшему руку тов. Кагановича казалось нереально.

Происходящих в стране перемен Гранитов не понимал, а советы замполита забыть когда, где и главное кем был вручен орден – были просто возмутительны. Отшлифованная годами красивая легенда о личной дружбе с тов. Когановичем, в которую поверил даже сам Гранитов, становилась неактуальной и вредной. Из Красного уголка исчезла не только фотография исторического вручения, но и газетная вырезка с Указом о награждении… Язва открылась явно на нервной почве. Да и как ей не раскрыться, когда тебя никто не слушает, а тем более не наливает?!

Пока мы занимались бедами кочегара Гранитова, высокая комиссия сделала вывод о неготовности котла к эксплуатации, что и было изречено прямо в его недрах. Над люком вознесся бюст проверяющего. Движение других, оставшихся внутри частей тела странным образом затормозилось. То ли сам котел, услышав нелицеприятные вещи, не хотел без боя отпускать инспектора, то ли его живот окончательно вышел из-под управления и не хотел покидать гостеприимное судно.

Первая мысль: «Что делать?» посетила только Киреева, уже была им высказана вслух, но не нашла достойного отклика присутствующих.

– По твоему списку, нам исправлять дня четыре. Дай бог, за это время похудеешь… – произнес равнодушно Петрович, после чего Железный исчез внутри котла и обреченно заскулил.

Все понимали, что на свободу Киреев может выйти только, если котел разрежут. По тем временам это можно было сделать, только разрезав и утилизировав все судно. Значит, судно никогда не выйдет в море, управление не выполнит план, а главный механик вернется туда, где провел далеко не лучшие годы, теперь уже в компании с инспектором, машинистами и кочегаром-орденоносцем Гранитовым. Котельное отделение опустело так внезапно, что на последующие вопросы Киреева отвечало только эхо…

Часа через три, когда пленник окончательно охрип, был подан диетический обед из трех блюд. Незамысловатое меню состояло из рюмки водки, миски свежей шинкованной капусты и компота, в котором сахар, по инициативе врача, уступил место слабительному той же концентрации. Сервировал и обслуживал «стол» поднаторевший в этом деле второй механик. В конце трапезы меню было усилено дополнительной рюмкой, повторенной дважды. После принятия столь обильной пищи, клиент притих и захрапел, что давало команде возможность собраться с мыслями.

К сожалению, мысли никуда не собирались. Что, если накоплений Железного хватит не на четыре дня, а на более длительный срок?…

Ситуацию спас кочегар-орденоносец. По его словам, способ извлечь тело Железного существовал – о нем Гранитову сообщил во время вручения ордена сам тов. Каганович, а поскольку замполит запретил упоминать об этой исторической встрече, то без его письменного разрешения, он ничего никому не расскажет.

Замполит был неумолим. Разве можно вспоминать о Кагановиче, да еще называя его товарищем?!! Да за такие вещи райком партии оторвет голову до самых колен!!!

– Я – человек сознательный. Если партия запрещает, значит и говорить об этом, мы не будем, – продолжал темнить Гранитов.

Все бросились убеждать замполита:

– Чего Вам стоит – человек гибнет! План горит! и т. д., и т. п.

– Товарищи, – взмолился замполит, – У меня же – семья, дети. Сейчас не время…

– Самое время! – заорал из котла Киреев и прибавил такое, что даже видавший виды Петрович искренне пожалел замполита. Фраза, произнесенная разгневанным человеком в минуту отчаяния, многократно усиленная корпусом котла сотрясла судно. Замполит сник, злополучное разрешение было подписано и скреплено штампом: «ВЗНОСЫ СДАНЫ».

К сожалению, в трезвом виде о тов. Кагановиче орденоносец никогда рассказывал, а так как судовой врач категорически запретил Гранитову пить, возникла потребность в получении еще одной справки. Доктор оказался человеком покладистым, и в течение пяти минут в диагнозе кочегара произошли кардинальные перемены. Оказывается, больной излечился настолько, что исключительно в лечебных целях смог принял целую бутылку заветной микстуры большими основательными глотками. После первого глотка орденоносца в сердце Киреева закралась надежда и с каждым последующим – стала перерастать в твердую уверенность.

Гранитов оторвался от пустой бутылки не сразу, задержав ее на финише еще на минуту-другую. Движения жидкости не наблюдалось, он осмотрелся и, наконец, изрек:

– У тов. Кагановича на железной дороге такие случаи были, – он вновь внимательно изучил опустевший сосуд и продолжил, – Если человек застрял в котле, нужно до гола раздеться и вымазаться солидолом…

О том, как тов. Каганович раздавал железнодорожникам солидол, присутствующие уже не услышали по причине полной амнезии оратора.

Через час все было готово к извлечению тела. Покрытая толстым слоем солидола голова инспектора показалась над горловиной. Конечно, голова проходила и без солидола, но желание выйти на свободу было так велико, что такая мелочь не имела никакого значения. Всеобщую эйфорию оборвал Петрович:

– Хочешь выбраться – подписывай акт! – и протянул голове лист бумаги.

– Но мои принципы?!! Через них я никогда не переступлю! – взвыла голова.

– Не переступишь – не вылезешь, – вдруг ожил замполит, – Вы только поглядите на это пугало!..

Вид был и впрямь из фильма ужаса – болотного цвета голова с обезумевшими глазами возвышалась над пробившимся сквозь краску телом русалки. Дополнял натюрморт уже знакомый нам Семен, пытаясь собственным телом прикрыть рыбий хвост.

– Он через свои принципы не переступает! – не унимался замполит, – Я из-за тебя через партию переступил…

После чего замполит выдал тираду, которую невозможно вычитать ни в одном учебнике марксизма-ленинизма… До этого замполит никогда не матерился. Тревожное пионерское детство, беспокойная комсомольская юность и строгая партийная зрелость научили его общаться без употребления этих простых и доходчивых слов. И вот теперь все эти существительные, прилагательные, глаголы и междометия лились из него непрерывным потоком, находя отклик в сознании каждого. Когда замполит умолк, все угрожающе дружно посмотрели на пугало – сникший Киреев молча подписывал «Акт внутреннего освидетельствования».

Операция по спасению проходила по заранее разработанной технологии:

– обезболивание тела путем внутреннего возлияния;

– заведение канатов под руки с последующим соединением со стропами хват-тали;

– поступательный подъем тела с попеременным перебиранием складок жира живота в районе соприкосновения с горловиной люка силами команды…

Технология была замечательной, и через десять минут тело зависло над злополучным котлом. Особых признаков жизни оно не проявляло, как, впрочем, и признаков смерти.

Отсутствие в те годы общедоступных и неприхотливых фотоаппаратов не позволило запечатлеть это историческое событие на пленке, но в назидание потомков его будут часто вспоминать ветераны флота, закусывая очередную рюмку водки картошкой, жареной на настоящем домашнем сале.