Было это в те годы, когда космополиты возвращались из дальнего «космоса», а врачи-вредители примеряли пропахшие нафталином белые халаты. Незаметно для окружающих заполняли они опустевшие квартиры, насыщая узкое пространство старых переулков ароматными запахами натурального куриного бульона и фаршированной рыбы.

Со времен Моисея их реабилитировали неоднократно, но всегда это происходило тихо, можно сказать, по-домашнему. Теперь они могли жить, есть, спать и даже работать, как все нормальные люди. Только в отличие от других, они твёрдо знали, что рано или поздно за ними обязательно придут.

В те годы то на одном, то на другом судне вспыхивали конфликты, носящие скорее бытовой, чем производственный характер. Семьи моряков, не имея собственного жилья, ютились на брандвахтах – плавающих общежитиях, которые преданно следовали за караванами в места производства работ. Из-за этого караван напоминал кочующий цыганский табор с кричащими детьми, ворчливыми женами и не совсем трезвыми мужьями. При этом машинная и палубная команды, а это подразумевает и членов их семей, всегда держались обособленно друг от друга, поддерживая в пылу спора исключительно представителей своего профессионального клана.

Исторически конфликт носил межэтнический характер. Плавсостав набирался из уроженцев двух крупных морских центров – Збуревки Херсонской области (палубная) и Холодной Балки – Одесской (машинная) команда. Этот бутерброд разделялся палубой, постоянно гудел, шумел и успешно выполнял квартальный план, доказывая правоту марксистско-ленинского учения о единстве и борьбе противоположностей.

Предки збуревчан ловили рыбу в мутной воде приднепровских плавней и выращивали арбузы, поэтому их потомков влекли море, полосатые тельники и запах сероводорода.

Холоднобалковские запаха ила не выносили. Генетическая память о прадедах-камнетесах тянула их глубоко под палубу, где каждая переборка напоминала о родных штольнях. Полосатых тельников им не выдавали – после первой же вахты синяя и белая полосы сливались в маслянисто-грязевой оттенок.

Одесса, Ленинград, Чегирин и другие, менее судоходные места поставляли руководителей флота, которые в силу своей малочисленности серьезного влияния на события оказать не могли. Среднее руководящее звено насыщали балтийцы, т. е. выходцы из Балты. Эти скромные лица невыездной национальности составляли естественный костяк технической и хозяйственной жизни флота, но наученные историческим опытом не вмешивались в конфликт физически более сильных национальных групп.

Единственным балтийцем, рискнувшим оказаться между «палубой» и «машиной», был Лев Наумович Берембойм. Вступив на должность начальника каравана, он не давал спуску ни коварным збуревчанам, ни дерзким холоднобалковцам. Уже первые шаги его на новом поприще стали образцом социалистической демократии и равноправия. Собрание караванных жен, проведенное в Красном уголке брандвахты, положило конец склокам и пересудам в женской части коллектива.

Вопрос касался подозрений отдельных выступающих в аморальном поведении ряда известных всем особ. Внимательно выслушав прения сторон, новый руководитель кратко подвел итоги прений одной весомой фразой:

– Понятно. Все вы – б…и.

– И я тоже? – попробовала возразить пожилая супруга ветерана флота Гордеева.

– А Вы тем более, – резюмировал оратор.

После столь лаконичного вывода, высказанного в торжественной обстановке, собрание предпочло ретироваться по каютам и в этом составе более не собиралось.

Детство Льва Наумовича прошло в маленьком городке на берегу голубого Дуная. Семья была большая, а потому дружная и трудолюбивая. Работать по 20 часов в сутки его научила мама, а пить все свободное от работы время – сосед Степан Григорьевич.

Редкая универсальность Льва Наумовича заключалась в том, что с одной стороны он еще оставался скромным местечковым евреем, но с другой – уже был хамоватым русским пьяницей. Это позволяло ему одинаково легко себя чувствовать и в пивной, и в синагоге.

Положив конец женским разборкам, Берембойм навлек на себя гнев сразу всех враждующих сторон. Особенно старалась ветеранка Гордеева. Несчастный Лев Наумович даже не подозревал о коварном заговоре, нити которого медленно оплетали его шею.

В ходе планомерного исследования поведения начальника каравана, Гордеева обнаружила тщательно скрываемую особенность. Целый день Лев Наумович находился на берегу, направляя к борту парохода баржи с углем. Сообщение с берегом осуществляла большая шлюпка 2 раза в день: утром и вечером. Утром, десантировавшись на берег, он быстро решал все необходимые вопросы, и в течение дня наблюдал с берега за выполнением графика отгрузки угля.

Скрашивал его одиночество большой зеленый портфель, который он уважительно называл «Крокодилом». Кроме бумаг в нем помещались две бутылки неизвестного напитка и нехитрая закуска. Что находилось в бутылках и чем оно заедалось, ветеранка не могла рассмотреть из-за кустов, опасаясь быть обнаруженной. Но в сумерках возвращался с берега уже совершенно другой человек. Он передвигался по коридору в трусах по строго намеченному маршруту: каюта – душевая – каюта. Система зомбирования действовала безотказно, и схема движения не менялась в течение всего календарного месяца.

6 марта, ночью в каюте Гордеевой собрался весь актив оппозиции. На повестке дня стоял один вопрос – как использовать полученные сведения для совершения акта возмездия. Собрание актива напоминало революционный трибунал, только здесь крови жаждали не трое в кожаных куртках, а все в сатиновых платьях. Приговор был настолько справедлив и строг, что в сравнении с ним вердикт Нюрнбергского трибунала выглядел безобидным общественным порицанием.

Решение вклиниться в естественный ход событий осуществлялось путем искусственного изменения маршрута. Достичь этого можно было самым элементарным способом: ежедневно блуждающее тело передвигалось по коридору только до пожарного щита, где билось головой о ведро, говорило: «Твою…мать», и поворачивало в сторону удара, влево. Напротив душевой находилась дверь в кают-компанию. Логика подсказывала, что если перевесить пожарный щит, а это можно было сделать днем, в отсутствие Берембойма, то вечером тело, получившее удар справа, повернет не в душевую, а в кают-компанию.

На следующий день, после отправки шлюпки, женщины объявили о проведении всеобщей генеральной уборки в связи с празднованием Международного женского дня – 8 Марта. Так как в день праздника свободные от вахты моряки планировали посещение в городе различных увеселительных и развлекательных мероприятий, то отмечать праздник в родном коллективе необходимо сегодня вечером. Естественно, что мужчины с радостью покинули брандвахту, предоставив женщинам возможность самим хлопотать по хозяйственным вопросам. Щит сразу же был перевешен на другую сторону коридора, а оставшиеся на стене отверстия тщательно замаскированы.

С утра оставленный на берегу Берембойм ничего не знал о происходящих переменах. Однообразное времяпровождение так выбило его из колеи, что он забыл о приближении Женского дня и даже не послал дежурные открытки маме, жене и теще. Видимо, в этот день ему не везло во всем – мало того, что первые баржи с углем выбились из графика, так еще и сильно удивил «Крокодил».

Имея на своей шее жену с тещей, и стараясь хоть немного помочь матери, Лев Наумович беспощадно экономил на всем. Особенно на себе. В кают-компании, как начальник, он пил водку и коньяк, а на пустынном морском берегу мог позволить себе только самогон. Покупал он его недалеко от угольной гавани и ни разу не разочаровывался в приобретении.

В этот день звезды повернулись к Берембойму не самым приличным местом – напиток сильно отличался от привычного повышенной крепостью. Первач стоил дороже и был ему явно не по карману. Видимо, хозяйка перепутала бутылки, и теперь приходилось ломать разработанную им систему тихого употребления. То, что Лев Наумович выпить может – знали все, но, сколько именно – не догадывался никто. «Не пропадать же добру», – решил он и начал обычный рабочий день.

К моменту вечернего возвращения шлюпки, весь коллектив уже находился за столом кают-компании. Всё, на что способны простые советские женщины, лежало на столе, а то, немногое, что могут простые советские мужчины, стояло в откупоренном виде на столе и, по традиции, в не откупоренном – под столом. Когда вахтенный сообщил о приближении шлюпки, женсовет объявил о специальном сюрпризе, подготовленном к празднику. На столах зажгли свечи, а нехитрый реквизит в виде стремянки и большого медного таза для варенья установили возле двери. Через пять минут Гордеева призвала к тишине.

В коридоре зазвучали четкие, уверенные шаги. Десятый шаг совпал с глухим ударом о пустой предмет, в котором невольно угадывалось ведро. После фразы: «Твою…мать» движение прекратилось, но через несколько секунд дверь открылась и…

На пороге стоял призрак Берембойма в одной лишь майке. Коварный напиток пробил в системе брешь, всегда надежно работающий автомат дал сбой, и вместо майки тело сняло трусы.

Такого не ожидал никто. Гробовая тишина и мрак окружили тело в кают-компании. Прозрачные глаза слабо мерцали в темноте потусторонним светом. Левая рука пыталась нащупать кран. То, что осталось от Берембойма, исследовало ногой таз и, принимая его за поддон душа, переступило через боковину. Гордеева стояла на верхней ступеньке стремянки с большой садовой лейкой, и когда призрак Берембойма нащупал рюмку, спущенную на бечевке вместо крана, со стремянки полилась вода.

Процесс омовения взрослого мужчины – зрелище далеко не самое эстетичное и носит скорее познавательный характер. Не в пример многим находившимся за столом мужчинам, те части тела, на которые чаще всего обращают внимание дамы, т. е. шею и уши, призрак мыл чрезвычайно тщательно. После водных процедур кран-рюмка была плотно закручена, а обтирание тела зеленой бархатной шторой не вызвало возмущения даже у капитана брандвахты, отвечающего за вверенный инвентарь. Нога вылезла из воды и нащупала берег. Поворачивалось тело уже за пределами таза. После того, как дверь закрылась, раздался дежурный удар о ведро, восторженный возглас: «Твою…мать» и шаги босых ног утонули в песне…

Взятая из популярного кинофильма, она рассказывала о молодом парне, вышедшем через реки южные и края далекие в бескрайнюю донецкую степь.

О том, что произошло, Лев Наумович узнал только через неделю от начальника управления флотом и клятвенно обещал не пить самогон, который довел его до ручки… двери кают-компании.