Если вам кто-то скажет, что кроме водной стихии, моряки нигде не водятся – ни в коем случае не верьте. Как и людей других, не менее романтических профессий, их можно было встретить в различных непригодных для судоходства местах. Например, на полях подшефного колхоза. Разнарядка спускалась сверху в период страды, когда стонущие хлеборобы допивали прошлогодние запасы самогона, выползали на поле и искренне удивлялись рекордному урожаю сахарной свеклы. Первоочередной задачей передовых полеводческих бригад была подготовка к уборке, т. е. закваска браги. Телефонируя в район о необходимости помощи горожан, передовики уходили в запой, из которого не возвращались до окончания страды.

Получив указание управления флотом, руководство судна собралось на экстренное совещание. Добровольных последователей Паши Ангелиной не нашлось, но кандидатуры, предложенные замполитом, утвердили быстро. Естественно, что на такой горячий участок работы были направлены самые ценные кадры, испытанные временем – боцман Будько, машинист Семен и кочегар-орденоносец Гранитов.

Старпом Михелев утверждал, что боцмана на берег не пускать нельзя по причине болезни вестибулярного аппарата. Дело в том, что Будько привык к качке настолько, что на твердой земле ощущал головокружение, тошноту и другие проявления морской болезни. При этом изо рта доносился необычайно устойчивый запах марочного вина. Как только его нога ступала на борт родного судна головокружение, тошнота и запах исчезали, как и другие проявления морской болезни.

С мнением старпома категорически не согласился Петрович:

– Твоему Будько надо меньше пить!

– А головокружение? – сопротивлялся Михелев.

– От водки, – продолжал Петрович.

– А тошнота?

– От вина…

– А другие проявления морской болезни?

– Не надо мешать с пивом…

– Но запах, все-таки исчезает?!! – победно выкрикнул старпом.

– А ты выпей литр солярки, так и насморк исчезнет, – не сдавался старший механик.

Последний аргумент убедил всех – участь боцмана была решена.

Получив сухой паек и благословение замполита, трудовой десант высадился на берег, где их ждал местный таксомотор, в виде конверсионной пулеметной тачанки, списанной Ворошиловым сразу после бегства легендарной Конной армии под Варшавой. До полного боекомплекта не хватало только двух лошадей и станкового пулемета.

Водитель гужевого транспорта сидел на козлах крайне неустойчиво и при ближайшем рассмотрении оказался пьяной бабой неопределенного возраста.

Не успев освоиться в кабриолете, наши путешественники услышали характерный звук переключения коробки передач. Звук повторился, но в этот раз окончился хриплым кашлем злостного курильщика. Так как коробкой передач телега укомплектована не была, то внимание присутствующих сконцентрировалось на фуфайке водителя.

– Н-н-но…! – наконец, проскрипел водитель и неадекватно высказался в адрес телеги, кобылы и председателя колхоза.

Высказывание содержало целый ряд незнакомых пришельцам терминов, филологических построений и фразеологических оборотов. Судя по темпераменту чтеца, сказанное носило явный ветеренарно-агрономический характер.

– Эх! Гуляет народ, – не сдержал восхищения Гранитов и презрительно взглянул на товарищей.

Услышав насыщенную тираду в свой адрес, кобыла нервно заржала и возмущенно дернулась. Вояжеры дружно ухватились за телегу, но с места она не тронулась, зато тело водителя, проделав в воздухе замысловатый кульбит, мягко приземлилось в канаву.

– Эх! Гуляет народ, – вновь удивился кочегар-орденоносец и повернулся к соратникам спиной. «При таком стечении обстоятельств, малейшее промедление подобно смерти», – считал Гранитов, а с этими нерешительными людьми…

Особого желания гулять с народом наши герои не проявляли. Судя по обреченным лицам, они сознавали необходимость более тесного общения с массами, но в его формах кардинально расходились с Гранитовым. Одно дело посидеть вечерок с рюмкой-вилкой да красивой Милкой, другое – запить недельки на две до полного прободения язвы.

После недолгих мытарств, водитель был восстановлен на рабочем месте, т. е. усажен на козлы, и движение в таинственный мир передовых сельскохозяйственных технологий стало постепенно налаживаться. Скорость передвижения телеги по пересеченной местности не превышала среднестатистическую скорость навозного жука в период весеннего токования тетеревов на бескрайних просторах среднерусской возвышенности. Небольшие пригорки и ухабы преодолевались путем выталкивания, а выбоины и ямы – переноса транспортного средства на более цивилизованные участки скоростной магистрали.

Усадьба колхоза им. Амундсена располагалась в тридцати километрах от моря в живописном селе Малаховка. Имя знаменитого полярного исследователя было присвоено колхозу совсем недавно и перед местным клубом вместо храброго норвежца с ледорубом, все еще стоял опальный грузин с трубкой.

В правлении колхоза бригаду моряков встретили тепло и гостеприимно, но к радости Гранитова, разукомплектовали: кочегара-орденоносца направили на птицеферму, а остальными – усилили ряды животноводов.

Животноводческая бригада состояла из орденоносных близнецов – сестер Семитяжко. Сестрами Семитяжко гордился весь район – они вдвоем ели, пили и работали за десять человек. Естественно, что при такой повышенной производительности сестры обладали могучим, даже можно сказать богатырским телосложением. Младшая была моложе на пять минут и подчинялась старшей, как более опытной. Различали сестер-передовиц по родинке на правой щеке младшей и дополнительными двадцатью килограммами груди старшей. Во всем остальном они были похожи, как две капли воды.

Председатель представил наших кавалеров днем, но более близкое знакомство с орденоносными сестрами Семитяжко произошло вечером того же дня на ферме крупного рогатого скота.

Скромный ужин превзошел самые страшные ожидания моряков. Уже первый стакан самогона закружил Семена в странном вальсе, второй – парализовал ноги, а после третьего стакана туман, окутал его разум и уже не рассеивался до утра. Сознание несколько раз возвращалось к Семену, но в панике от увиденного пропадало в ночной мгле…

С криками первых петухов, Семен ощутил страшную тяжесть – на его тщедушном теле удобно расположился орденоносный бюст Семитяжко-младшей. Сама же гордость района находилась где-то рядом, кокетливо храпя и матерясь. С третьей попытки Семен выполз из-под этой монументальной глыбы.

Днем ферма выглядела не менее романтично, чем ночью. Хаотичное движение Семена сопровождалось доброй сотней внимательных коровьих глаз. Изнуренные приближением дойки буренки нервно переминались с ноги на ногу.

Татуированная нога боцмана Будько торчала из ящика с комбикормом. Передовая туша Семитяжко-старшей надежно прикрывала его синеющее тело, как амбразуру вражеского дота. Судя по ослабленному мычанию боцмана, известный подвиг по закрытию телом вражеской амбразуры повторялся этой ночью неоднократно и завершился полной капитуляцией противника. Вытянув павшего друга из-под завала, Семен взвалил обессиленное тело на плечи и короткими перебежками направился к центру села. Где-то за спиной мычание зазвучало в унисон с уже знакомым храпом, явно диссонируя с кудахтаньем кур, блеянием коз и неясными звуками прочей скотины.

Боевые ранения и частичную контузию по достоинству оценил ветеринар – перелом двух ребер с продолжительным болевым шоком. По его мнению, могло быть и хуже – последние шефы, закрепленные председателем за фермой, были отправлены в больницу уже в бессознательном состоянии.

Лишь через неделю судовой врач заменил фанерную дощечку, прибинтованную этим эскулапом к поломанным ребрам Семена, на полноценный гипс.

А боцман Будько отделался легким испугом, если не считать, стершейся татуировки линкора, еще недавно украшавшей его загорелый живот.