Попадая в Париж, как бы выбираешься в спокойные воды из беснующегося вихря водоворота. Божественная красота византийской парчи Венеции сменяется морем огней, устремленных в покрытое облаками небо.

Парижская ночь — это сочетание трепещущих фасадов домов, широких бульваров, массивных фонтанов, охраняемых львами, херувимами и богами, ослепляющих своей белизной и океаном света.

Лучи прожекторов освещали Триумфальную арку, поднимающуюся в центре площади Звезды, от которой дюжина больших авеню разбегались в разные стороны, как вены на внешней стороне руки. Гейзеры света расплескивались над площадью Конкорд, где Людовик XVI и Мария Антуанетта, Дантон и Робеспьер почувствовали последний поцелуй гильотины Революции, над Вандомской площадью, где воздвигались и разрушалась, а потом вновь поднимались памятники Наполеону. Световые арки раскинулись вдоль основной артерии города, соединившей правый берег Сены с левым. На одном ее конце располагались Большой и Малый дворцы, а на другом блестел своим громадным золоченым куполом Дом инвалидов. Между ними освещенный гроздьями лампочек перекинулся через Сену великолепный мост, названный в честь русского царя Александра Третьего. Таким и предстал Париж глазам Николаса и Челесты, когда они ехали от аэропорта Шарль де Голль. Светила полная луна, и все казалось белым как снег. Въезжая в этот полный огней город, они чувствовали себя как пилигримы, которых забросили в пустыню за неизвестные и не получившие прощения грехи и которые теперь вновь возвращаются в западную цивилизацию.

Они пересекли Сену и въехали в левую часть города, где все еще витал дух богемы. Конечно, этот район был моложе расположенного по другую сторону реки, где теснилось множество картинных галерей, модных магазинов одежды и продовольственных лавочек.

Они остановились недалеко от бульвара Сен-Жермен в гостинице с бело-черным фасадом из вычищенного песком камня и железа. Комнаты были маленькие, чистенькие, уютные, без претензий на моду, с видом на знаменитые парижские крыши, излучающие нечто зыбкое, непередаваемое, а также на Эйфелеву башню, окруженную энергетическим полем.

В их маленькой, опрятной комнате по видеоприставке к телевизору показывали в черно-белом изображении сцену из фильма «Большой сон» по Раймонду Чандлеру с участием Хэмфри Богарта и Лорен Бакалл. Электронные тгни на стене, переливчатые мерцания, напоминающие моргание век, сокращения сердца.

Сон...

«Авалон лимитед» — компания с интересной историей", — сказал им Форново. — Вначале это был дом, в котором изготовлялись костюмы для бродячих театров. Потом ввиду роста их популярности, как мастеров по поделке масок, они изменили свой профиль. Никто толком не знает когда, вероятнее всего где-то в период, близкий к Французской революции, сами изготовители масок взяли контроль над этой компанией из рук своих хозяев, которые, как говорится в легенде, из-за их знатного происхождения вскоре были гильотинированы на Вандомской площади. Фирма стала называться «Авалон и сын», потому что мастеровые начали рассматривать компанию как свой собственный дом.

Это название оставалось без изменений все последующие годы вплоть до последних пяти лет, когда наступили тяжелые времена и компания была куплена иностранной фирмой. Тогда она вновь стала называться «Авалон Лтд».

— Кто купил эту компанию? — спросил Николас.

— Это любопытный случай, — ответил Форново, отложив в сторону Домино. — Никто, по-видимому, этого не знает.

Николаса разбудили солнечные лучи, падавшие на него через окно. Он повернулся в кровати и увидел, что Челеста спала рядом, не раздеваясь. Ее лицо, чрезвычайно красивое, было наполовину освещено солнцем, а наполовину находилось в голубой тени исчезающей ночи. Телевизор был еще включен, но пленка закончилась несколько часов назад, и по экрану пролетали беззвучно брызги серых и белых пятен, напоминавшие выстрелы из какого-то оружия в научно-фантастическом фильме.

Он оглядел себя и обнаружил, что и он полностью одет. Николас даже не помнил, как лег на кровать. Очевидно, сильная усталость свалила их без всякого предупреждения. Он вспомнил, что ему надо позвонить в свой офис. Сэйко, должно быть, сходит с ума. Но почему он должен докладывать ей о своем местонахождении? Она захочет сообщить ему последние данные о положении в Сайгоне, а у него нет никакого желания слышать их. Кроме того, она и Нанги смогут справиться сами со всеми трудностями.

Николас понимал, что эти оправдания не новы и уже теряют смысл. Медленно, мучительно, как неизлечимая болезнь, на него надвигалась правда. Он убегал от семьи, которая развалилась, от отношений, которые настолько сбились с курса, что он был бессилен выправить их. Чувство вины сделало все, чтобы затушевать правду, поддержать глупые выдумки, над которыми можно было только посмеяться в нормальной жизни.

Когда же ему открылась и другая сторона правды, он понял, что она еще более серьезна — он убегал от своей старой жизни: семьи, оседлой работы, мелочной ответственности, которая должна была свалиться на его плечи. Он собирался похоронить себя заживо.

Глубокое чувство свободы, охватившее его как только он надел на себя маску Бауты, было восхитительным. Он не хотел, чтобы оно исчезало. Он захотел, чтобы вернулась его прошлая жизнь.

Николас осторожно повернул голову и смотрел на освещенное солнцем лицо Челесты. Эта чудесная женщина вызывала в нем нарастающее влечение. Он знал, что если бы не был женат, то обязательно влюбился в нее. Затем, корчась и вытягиваясь подобно шраму на теле, правда открылась ему еще одной стороной: какое значение в данном случае имеет факт, что он женат? Само понятие любви исключает какие-либо внешние обстоятельства. Он уже влюбляется в нее.

Николас быстро встал с кровати. Бесшумно прошел в ванную комнату, разделся и минут пять простоял под обжигающим душем. Затем намылился, завернул кран горячей воды и почувствовал, как от потока тонких холодных струй по его коже побежали мурашки, как это бывает при первом порыве ветра надвигающейся грозы. Он поднял вверх лицо, подставив его прямо под поток воды, как бы надеясь, что она сможет очистить его мозги, а не только тело.

Обернув полотенце вокруг бедер, Николас вернулся в комнату. Челеста копалась в своем чемоданчике.

— Боже, я спала как убитая, — произнесла она.

Он быстро прошел мимо нее, не решаясь сказать что-либо или даже находиться в данный момент вблизи нее.

Захватив одежду, Челеста скрылась в наполненной паром ванной. Комната без нее сразу показалась маленькой и безликой. Недолго думая, Николас распахнул дверь в ванную.

Челеста лежала в ванне, наполненной водой. Он прошел к небольшой деревянной табуретке в конце ванной, открыл створки окна и сел.

На лицо Челесты была наложена маска из какой-то лечебной грязи, которую гостиница любезно предоставляла в распоряжение своих клиентов. Ее глаза были закрыты, лицо выражало полное спокойствие.

— Вы вошли, чтобы соблазнить меня?

— Нет, — ответил он, чувствуя, что говорит неправду.

Она открыла глаза, их аквамариновый цвет был еще более поразительным на фоне грязевой маски.

— Вы можете чувствовать Оками-сан?

— Будущее — это чистый лист бумаги, Челеста.

Она молча глядела на него. Казалось, это продолжалось очень долго.

— Я боюсь, Николас.

— Да, я это знаю.

— Я не привыкла к этому.

Он кивнул головой.

— Вероятно, нам нужно просто помочь друг другу. Челеста отвернула кран горячей воды.

— Я должна смыть эту маску. Если вы останетесь, то намокнете.

Через двадцать минут Челеста вышла из ванной комнаты. Ее волосы, влажные после душа, были заплетены в толстую косу по-французски. Этот более спокойный стиль резко отличался от свободно падающих волос, с какими она предпочитала ходить в Венеции, этом городе излишеств. С новой прической она выглядела не такой импульсивной, более сдержанной, грустной. В Венеции, которую многие считают грустным городом, она вся сияла от избытка энергии и была похожа на солнечный зайчик на воде. «Какой она будет здесь?» — подумал Николас.

Челеста была одета в черные брюки, замшевую блузку цвета сапфира, шелковую куртку с пышными рукавами и вышитой птицей-феникс на спине. На ее ногах красовались скромные черные туфли без каблуков. У них было два с половиной часа до вылета из Венеции, и она хорошо использовала это время, набив свой мягкий чемоданчик, предназначенный для загородных поездок на уик-энд, всем, что, как она считала, может ей понадобиться на этот раз.

— Готовы вы выпить чашечку кофе и съесть булочку? — обратилась она к Николасу, когда они спускались в небольшом лифте. Через стеклянные боковые стенки лифта они видели спираль мраморной лестницы, в центре которой они и двигались вниз. Стоя почти вплотную к Челесте, Николас вдыхал исходящий от нее запах: едва уловимый аромат жасмина и корицы, смешивающийся с запахами розмарина, мяты, туалетного жидкого мыла для ванн и шампуня. Ему представилось, что его тянет к ней морским приливным течением. Приливы и отливы были для него такими же привычными, как пульс крови в его венах.

Удерживая себя от того, чтобы прижаться к ней, Николас подумал о Жюстине. Разлука внесла ясность в их отношения. Долго скрываемые печаль и страдание превратились в чувство обиды и злости. Он понимал теперь, что они оба были травмированы смертью их дочери в младенческом возрасте, хотя это и могло проявляться в совершенно различной форме. Он осознавал, что, настаивая на том, чтобы они остались в Японии, он осложнил отношения с женой, хотя его единственным помыслом было сделать ее более счастливой. Но это не вся правда? Какую роль сыграли его эгоизм, его непреклонное стремление достичь кокоро, сердца всего сущего? Тайны Тау-тау поглотили его, он знал это. А теперь он должен пожинать последствия своей одержимости. Цена правды всегда была высокой.

Спустившись в зал гостиницы, они направились в маленький ресторанчик со столиками светло-пепельного цвета, стульями черного дерева и металлическими диванчиками, покрытыми кожей. Справа от места, где они сели, находился крошечный дворик, в который проникал солнечный свет, не задерживаемый ни веткой дерева, ни стоком крыши. Светлая галька, омываемый водой валун и миниатюрные кипарисы Хиноки создавали ощущение пребывания в Японии. Но все это было задумано и исполнено западным садовником по схеме, придававшей большее значение форме, чем пониманию существа отдельных элементов. И все же это незамысловатое слияние элементов природы вызвало у Николаса ностальгию по Востоку, где эмоции, согласно учению «тао», скрываются под покровом ритуалов, привычек и символики.

— Мне не очень хочется есть, а вам? — спросила Челеста.

— Мне тоже.

Она сделала заказ. Ее французский был превосходен. Добравшись до истинной правды, Николас почувствовал облегчение. Вместо печали по поводу своей прошлой жизни или будущих событий в нем медленно нарастало волнующее чувство, что к нему вновь возвращаются его жизненные силы. Толчком послужило это рискованное путешествие. Оно помогло ему осознать, что стоит жить на свете. Только теперь он начал отдавать себе отчет, насколько далеко он удалился за последние годы от своего личного центра во Вселенной.

— Как далеко? — произнесла она.

— Что вы сказали? — переспросил он удивленно.

Мгновенно его внимание вновь вернулось к Челесте.

— Я думала о том, как далеко вы были от меня. Он улыбнулся, почувствовав облегчение после объяснения Челесты. На какое-то мгновение Николас представил себе, что она читала его мысли. Он разломил булочку и положил на нее джем.

— Я не отказался бы от еще одной чашечки кофе, — сказал он.

У Николаса внезапно возникло ощущение, что она хотела бы растормошить его, распахнуть, как дорогую пудреницу, чтобы взглянуть на себя в новое зеркало. Но ограничивался ли ее интерес к нему простым любопытством? Было очень странно, что даже после их совместных приключений он чувствовал себя почти таким же далеким от нее, как и в ночь их первой встречи с венецианскими масками на лицах. Николас обычно легко разбирался в людях, проникал через их внешнюю оболочку, но с Челестой дело обстояло иначе — каждый его шаг к сближению вызывал в какой-либо форме отталкивающий шаг с ее стороны.

Он опустил два небольших кусочка сахара в черный кофе, размешал и стал с наслаждением пить маленькими глотками.

Она слизала муку, прилипшую к кончикам ее пальцев, положила локти на светлый ясеневый столик, наклонилась близко к нему и спросила:

— Вы действительно считаете, что эта компания «Авалон Лтд» является ключом, который дал нам Оками-сан?

Перед его взором возникла Челеста на vaporetto в Венеции. Холодный ветер дул ей в лицо с такой силой, что выдавливал из ее глаз слезинки, струились ее роскошные волосы. Вначале гнев овладел ею, потом она обвила его как змея, а он, не зная о ней ничего, раздумывал, является ли это действительно простым распутством.

— Давайте разберем последовательно то, что мы обнаружили в кабинете Оками-сан, и куда шаг за шагом это нас привело. Оками — аккуратный и чрезвычайно умный человек. Я считаю, да, это — преднамеренная подсказка нам.

— А что, если это в самом деле ключ, но его оставил нам не Оками-сан?

— Такая возможность также приходила мне в голову, но мы этого не узнаем, пока не побываем в «Авалон Лтд».

Челеста взглянула на остатки их завтрака.

— Вы не думаете, что если до него добрался убийца, то теперь Оками-сан уже нет в живых?

— Только в том случае, если враги Оками не хотят от него ничего другого, кроме как избавиться от него.

По ее лицу пробежала дрожь. Николас не мог бы сказать, было это от страха или от радостного возбуждения.

— Вы говорили мне, что Оками никогда ничего не записывал, — обратился он к ней. — Все, над чем он работал, хранилось только в его голове. Поэтому вполне резонно ожидать, что его врагам, прежде чем убивать его, нужно вытащить из него секреты.

— Вы уверены в этом?

— Это то, что бы я сделал на их месте.

— Бог мой, какой вы хладнокровный! — воскликнула она, отвернувшись от него и уставившись на темно-зеленые маленькие кипарисы. Вновь он почувствовал исходящее от нее странное чередование притяжения и отталкивания, которого он не мог понять.

— Послушайте, Челеста, если мы не сможем рассуждать без эмоций, у нас будет очень мало шансов помочь Оками.

Она молча кивнула головой, но ее взгляд оставался мрачным и непроницаемым.

Николас видел, что наступило время, когда им пора уже идти. При выходе из гостиницы он спросил у швейцара адрес компании «Авалон Лтд». Тот посмотрел в справочник, записал адрес на листке бумаги и передал его Николасу вместе со сложенной картой города. На обратной стороне карты была схема метро. Швейцар прочертил на схеме путь, по которому должны были следовать Николас и его спутница.

Сойдя на станции метро «Рю де Бак», они пересели на линию № 12 и проехали три остановки до площади Согласия. Теперь они находились на правой стороне Парижа. Пересев на линию №1, они поехали в восточном направлении.

— Что вы знаете о связи якудза с мафией, о которой говорил мне Оками-сан?

— Думаю, что если бы я знала об этом так много, как знает Оками-сан, то за мной также охотились бы.

Челеста повернулась и посмотрела на рекламу «Галери Лафайетт», известного парижского универмага.

— Он рассказывал вам о Годайсю?

— Да, а что?

— Он говорил, что Годайсю является его собственным созданием? — Николас пристально смотрел на нее.

— Нет, не говорил ничего подобного.

— Название «Пять континентов» очень подходит к международному конгломерату, опутавшему весь земной шар. Он должен был быть законным во всех отношениях. Это путь, который избрал Оками-сан, для того чтобы сохранить остатки якудза от полного уничтожения в связи с растущим контролем правительства. Силой своего характера и занимаемого им положения он убеждал узкий совет, состоящий из оябунов, пойти по предложенному им пути. Но одни проявили колебания, другие враждебно относились к этой идее.

— Да, Оками говорил мне, что они боялись потерять то огромное влияние и власть, которые давало им беззаконие.

Челеста кивнула головой.

— Ходил слух, что Кайсё стал слишком стар и перестал быть полезным, что все в большей степени он уходил в мир, создаваемый его собственным воображением.

— Вы хотите сказать, что совет посчитал его слишком дряхлым? — уточнил Николас.

— Во всяком случае, так говорили.

Конечно, она не считала, что Оками одряхлел.

— Растущее с их стороны отчуждение, — продолжала она, — заставило Оками-сан пересмотреть свой план действий. Кто-то постоянно чинил препятствия исполнению его приказов, так что в отчаянии он стал менять свои связи, заключал сделки за спиной Годайсю, начал фактически действовать против их стремления сохранить их незаконную империю. Теперь война идет в открытую.

— У вас есть какие-либо предположения о том, кто отдал приказ убрать Оками?

— Это меня и беспокоит, что я никого не подозреваю. Но мне часто снится один и тот же сон — я обнаруживаю, что все оябуны Годайсю заключили против него заговор и сам Оками-сан не может справиться с ними.

— Возможно ли это теперь, когда враждебные действия совершаются в открытую?

— Сомневаюсь. Некоторые оябуны слабее других, существуют подгруппы, основанные на гири. Все же я думаю, что есть один оябун, который убеждает других в необходимости убийства Оками-сан. Это тот, кто контролирует Годайсю. Несмотря на мои параноидальные сновидения, я не могу представить себе, чтобы все оябуны из узкого совета выступили против Кайсё, как бы сильно они ни были настроены против его планов.

— Тогда я должен найти того, кто осмелился сделать это, — заявил Николас. — А для этого необходимо вернуться в Японию. Но не раньше чем я удостоверюсь, что с Оками все в порядке.

— Вы сможете определить, что Оками-сан в полном порядке? Вы ведь медиум.

Николас постепенно стал понимать ее подход к нему, и внезапно ему представилось, что он нашел ответ на вопрос, который он раньше задавал себе.

— Давайте сразу уточним — никакой я не медиум, — твердо заявил он. — Я не предсказываю будущее и не занимаюсь изгнанием злых духов, я не вызываю привидений.

— Но вы можете чувствовать вещи, — настаивала Челеста. — Вы знали, что Оками не было в его дворце, вы видели проклятую маску Домино еще до того, как мы нашли ее.

— Все, что я могу делать, — это использовать некоторые основные законы природы. Она находятся на расстоянии световых лет от квантовой физики, трехмерной геометрии или какой-либо другой науки, которую изобрели люди, чтобы внести хоть какой-то порядок в окружающий хаос.

Поезд метро затормозил, подъезжая к остановке. Как обычно, пассажиры входили и выходили, что затруднило на время разговор. Когда поезд снова был в пути, Николас продолжил.

— Вероятно, понятия Тау-тау ближе всего подходят к математике, которую человек создал, бессознательно переведя пульсацию Вселенной в язык, который он был способен понять. Музыка, будучи универсальным видом искусства, также основана на математике.

— Ритм в атмосфере как раз перед тем, как появился мост Канфа, — уточнила Челеста.

— Да, правильно.

Они вышли на станции «Сент-Поль» и, выйдя на улицу, очутились в центре района Марэ.

Челеста хранила молчание, но Николас мог снова ощущать, что от нее исходят какие-то волны, вызывающие беспокойство, как бывает у водителя, быстро переключающего рычаг автоматического управления автомобиля с позиции «движение» на «обратный ход» и снова на «движение».

У Марэ была любопытная история. Первые поселенцы появились здесь в средние века. Проходивший через район рукав Сены затоплял его. Отсюда и возникло сохранившееся до сих пор название — болото. В районе бушевали болезни. В XIII веке монахам удалось отвести воду и превратить район в пригодный для жизни. Через столетие на какое-то время его занял Чарльз Пятый, и район стал модным. Но, когда во времена Первой Империи аристократия выехала и перебралась в более дорогие дома в Фабург Сен-Жермен, район пришел в запустение и был занят евреями, превратившими его в торговую часть города.

Все это Николас поведал Челесте, когда они шли к площади Вогезов, наиболее известной части этого района.

— Откуда у вас все эти познания о Париже?

— Я провел здесь год, создавая французское отделение одного рекламного агентства, в котором работал.

— Вы — в рекламе? Трудно себе это представить.

— Поверьте мне, я и сам не могу этого понять.

Некоторое время они шли молча. Затем Челеста обратилась к нему:

— Для вас этот год был тяжелым, не так ли?

Он был поражен точностью ее слов, но потом вспомнил, что люди бессознательно подают различные сигналы тоном своего голоса, выражением лица или жестами. Несомненно, она что-то уловила.

— Да, — подтвердил он задумчиво, — но это не имеет никакого значения для дела.

— Женщина?

Он взглянул на нее.

— Может быть, вы хотите рассказать мне о ней?

Челеста рассмеялась, покраснев.

— Бог мой, конечно нет. Я не представляю себе...

— Вы сказали, что это была женщина.

— Нетрудно догадаться, — заметила Челеста, но при этом она выглядела рассеянной и смущенной.

Они были теперь на расстоянии одного квартала от площади Вогезов, и продовольственные лавки, куда ходил рабочий люд, уступали место магазинчикам с одеждой и обувью, устаревшего вида киоскам, где продавались канцелярские товары, открытки, акварельные рисунки и тому подобное, а также изредка антикварным магазинам.

Внезапно Челеста вздрогнула и ухватилась за Николаса.

— Это — он! — сказала она хрипло. — Вон там. Этот человек следил за нами в Венеции. Он прячется в переулке! За этим человеком мы тогда шли, и он чуть не захватил нас на мосту Канфа.

Николас повернулся и поспешил в указанную ею улочку. Он пока не беспокоился, так как был уверен, что она ошиблась. Конечно, если бы там был тот человек, он почувствовал бы исходящее от него излучение внутренним чутьем, натренированным по системе Тау-тау.

Узкая улочка представляла собой скопление магазинчиков с опущенными на витрины тентами. Солнце освещало только верхние этажи зданий, а сама улица оставалась в глубокой тени. Николас пробирался через поток людей, а его глаза и все внимание были сосредоточены на поиске Мессулете. Его облик хорошо запечатлелся в его памяти. Он видел его лицо, когда ветер сбил с него шляпу и тот наклонился, чтобы поднять ее. Это было типично восточное лицо с кожей цвета бронзы, сжатыми губами, родинкой на губе в уголке рта. Николас не заметил никого, кто подходил бы под это описание. Он не чувствовал ничего, никаких сигналов бедствия ни физически, ни психически.

После того как Николас тщательно исследовал вдоль и поперек всю улочку и никого подозрительного не заметил, он вернулся на место, где стояла Челеста, крепко прижавшая кончики пальцев к своим вискам. Они даже побелели от напряжения.

— Я не смог его найти, — сказал он. — С вами все в порядке?

— Просто небольшая... головная боль. — Она тряхнула головой. — Извините. Мне, очевидно, видятся призраки.

Однако в ее глазах ощущалось беспокойство то ли от боли, то ли от сомнений. Он не мог этого решить.

Сконцентрировав на ней свои мысли, он почувствовал, что исходящие от нее импульсы ускользали от него как туман, стелющийся по земле в холодное влажное утро. Он так и не смог определить, что она сейчас чувствовала.

Николас взял ее за руку, вывел обратно на широкую улицу Сен-Антуан, где было солнце и веселые толпы людей. Было очевидно, что ее потрясло произошедшее, и ему хотелось каким-то образом отвлечь ее, вернуть ей прежнее настроение. Николас решил рассказать ей о том годе, который он провел когда-то в Париже.

— Женщину, которую я встретил здесь в прошлом, звали Милен, — начал он, когда они пошли по улице. — У нее были такие же, как у вас, рыжие волосы. Я влюбился в нее и чуть не женился.

— Что же случилось? — взглянула она на него.

Николас заметил, что в глазах Челесты вновь появилась какая-то отрешенность. К счастью, ему удалось быстро привлечь к себе ее внимание.

— Наши отношения вышли из-под контроля, — продолжал он. — Мы оба не понимали себя, не говоря уже о других. В результате мы или занимались любовью — в любое время суток, любым вообразимым способом... а таких было немало — или же вцеплялись друг другу в горло. В конце концов мы истощили себя эмоционально и физически. Нам уже некуда было идти дальше.

— И чем все это закончилось?

Николас увидел арку, которая вела к величественной площади Вогезов с недавно реставрированным парком, окруженным особняками различных оттенков розового и кирпичного цвета с галереями на уровне улиц, где магазины и рестораны выставляли свою продукцию для покупателей и посетителей.

— Плохо, — ответил он. — Были слезы, махание кулаками, ругань, крики и, наконец, дикое совокупление. Это нельзя охарактеризовать как любовную утеху. С этим чувством мы покончили уже задолго до того. Нами руководила ярость и, думаю, в значительной степени страх перед тем, что мы будем делать друг без друга.

Он улыбнулся ей, хотя воспоминания, которые он долгое время прятал в себе, были мучительными.

— Конечно, мы оба собирались жить. Но в те дни ни один из нас не представлял себе достаточно хорошо, как это делать.

— Звучит как сценарий кинофильма.

— Вероятно, так. Нас как бы оторвал друг от друга ураган.

— И вы никогда больше ничего о ней не слышали?

— Нет.

Они прошли на площадь Вогезов через южный вход. Сразу весь суетный Париж как бы исчез за ними в тумане. Их окутало умиротворяющее спокойствие окруженного колоннадами парка. По дорожкам бегали, смеясь, детишки. Около одного из фонтанов выстроилась группа людей, и фотограф снимал ее. Молодая парочка в центре хихикнула, когда вспышка осветила их, и все стали хохотать, не обращая внимания на призывы фотографа соблюдать спокойствие.

— Посмотрите! — воскликнула Челеста. — Это молодожены!

С приличного расстояния они стали смотреть, как молодая пара чинно поцеловалась перед камерой, а затем, уступив настойчивым просьбам своих друзей и родственников, молодожены бросились друг другу в объятия, и вспышки фотографа последовали одна за другой.

— Это запомнило мне о свадьбе моей сестры, — заметила Челеста.

Она выглядела почти успокоившейся, как будто, спрятавшись здесь, она могла забыть испугавшее ее видение Мессулете.

— Свадьба проходила на открытом воздухе. Я помню, с утра шел дождь, и мы все пришла в отчаяние. Но за час до начала церемонии тучи рассеялись и выглянуло солнце. На какое-то время появилась радуга, к фотографу удалось сделать снимок молодой пары на ее фоне.

Свадебная группа распалась, и ее участники покинули площадь. Николас и Челеста направились к одной из галерей.

— Я часто думаю, что тот золотой день был самым замечательным в жизни моей сестры, — сказала задумчиво Челеста. — Все казались такими беззаботно счастливыми. Но, возможно, теперь я уже не помню всего так, как это было на самом деле. — Она пожала плечами. — Дело в том, что я не считаю, что она очень удачно вышла замуж, — грустно улыбнулась Челеста. — Но надо учесть, что моя сестра очень своенравная, а вы знаете представления итальянских мужчин: женщина должна знать свое место и все прочее. Мой отец обычно говорил, что сестра слишком шикарна и что это не принесет ей ничего хорошего.

— А что он думал о вас? — поинтересовался Николас.

— О, говорил он, ты другая, Челеста. Ты умная. Теперь ум — это такая черта женщины, с которой мужчина может смириться.

Николас рассмеялся, но он видел, что для нее это было не смешно. Впервые у него промелькнула мысль, что ее отношения с отцом не были безоблачными.

— Так что в некотором отношении ваш отец был старомодным итальянцем.

— Нет, он был венецианцем, а это совсем не одно и то же. В нем текла кровь карфагенянина, жителя греческих островов и бог знает еще кого. Из того, что мне удалось узнать от него, я поняла, что он полагался на мнение и советы моей матери. Она была необыкновенной женщиной, так любил говорить мне мой отец, наполняясь гордостью за себя... и за нее. — Она опустила голову, но он успел заметить, как затуманились ее глаза. — Она погибла при пожаре. Было много людей: соперников отца, суеверных женщин, которых пугал ее отход от того, что, по их мнению, было естественным порядком, которые верили, что ее лишил жизни Бог или священнике, что она умерла, как еретик на костре.

— Когда это случилось?

— Мне еще не было и года.

Тенты, спускавшееся с колоннад, расцвечивали их лица полосками, бросали длинные тени у их ног. Кругом были закусочные и антикварные магазины, бистро, мелкие фирмы. Тут же находилась и компания «Авалон, Лтд.».

Николас, посмотрев через площадь, увидел фасад ее здания. В нем не было ничего особенного — просто обычное торговое помещение с надписью на витринном стекле: «Авалон Лтд. Моделирование и ручное изготовление масок».

Челеста смотрела на дверь, ведущую в помещение фирмы.

— Он может быть там, — заметила она. Затем после длительной паузы спросила: — Вы ничего не чувствуете такого, что бы подсказало нам, жив или нет Оками-сан?

Николас, заметив сильное напряжение в ее голосе, решил было солгать ей. Но что хорошего это могло дать? Он сказал:

— Думайте обо мне, как об охотнике. Иногда, когда дует благоприятный ветер и позволяют другие условия, я могу чувствовать наличие дичи еще до того, как увижу ее, во не каждый раз.

— Тогда, может быть, он уже мертв.

Изредка падали, кружась в воздухе, листья. Через один из переулков на площадь въехала полицейская патрульная машина. Она медленно следовала по окружающей площадь улице, на какое-то время остановилась, но мотор продолжал работать, затем поехала дальше и скрылась в воротах на противоположной стороне. Появилась пара средних лет. Женщина стала рассматривать путеводитель, а мужчина делал снимки фонтанов и голубей. Они также не задержались надолго.

Все это время Челеста не отрывала глаз от фасада торгового дома на другой стороне галереи.

— Пора посмотреть, что делается внутри, — предложил Николас.

— Я боюсь. У меня предчувствие, что там Оками-сан и что он мертв.

— Челеста, так или иначе, но мы должны это выяснить.

— Подождите минутку, ладно?

У нее на лице вновь появилось то отсутствующее выражение, которое он заметил раньше, когда ей показалось, что она увидела Мессу лете.

Она направилась в ближайшее бистро на углу галереи. Николас задумался о ее загадочной жизни. То, что она рассказала, произвело на него сильное впечатление, и, однако, совершенно неожиданно он почувствовал, что знает о ней так же мало, как и раньше. Это было очень странно.

Он раздумывал об исходящем от нее излучении, то притягивающем, то ускользающем, когда заметил, как она вышла из-под тента с боковой стороны бистро, шмыгнула в боковой выход, даже не посмотрев в его сторону.

Николас быстро пошел за ней следом. Она двигалась к выходу с площади через северную арку. Затем вдруг повернула налево и направилась в сторону улицы Франк-буржуа.

Было предобеденное время, и улицы становились все более оживленными. Челеста пошла быстрее. Потом, как прутик, захваченный потоком реки, она исчезла за углом. Николас побежал, так как почувствовал мглу, зловещий пульс безмолвного хора кокоро, монотонное пение, которое вызывает черную вибрацию, подобную отчаянному трепетанию мухи, попавшей в сеть паука, отражающей...

«Мессулете!» — пронеслось в его голове.

Николас бросился за угол, почти столкнулся с женщиной средних лет, несущей в руках сумки, наполненные продуктами. Он извинился и, не глядя на нее, побежал дальше.

Задыхаясь, он несся по улице, чувствуя, что Челеста приближается к враждебным излучениям. Он следовал за ней, руководствуясь своим внутренним глазом тандзяна, своим ощущением, применяя положения Тау-тау. Николас знал, что должен так поступить, чтобы спасти ее. Но он также знал, что, расширяя зону своей власти, он тем самым настораживает прячущееся от них существо.

Николас понимал, что он вступил в очень опасную игру. Он выступал раньше только против двух адептов тандзян и в обоих случаях был близок к тому, что его могли убить. Сейчас ситуация другая. Он затрагивал лишь власть Мессулете, но и в этом случае глубина неизвестного была подобна зияющей бездне, чьи размеры скрыты в таинственном мраке.

Николас мог ощущать своего противника теперь более четко, и это чувство ритма, безмолвные удары по мембране кокоро, сердцу всего сущего, стали заполнять его сознание с ужасающей силой. Примитивный ритм, который является источником всего происходящего, привносит в физический мир из области сознания то, что другие, непосвященные, рассматривают как волшебство. Возбуждение кокоро приводило в движение всю систему, при помощи которой Тау-тау получало свою силу. Это возбуждение мембраны кокоро было актом, приводящим к сильному умственному истощению, и только теперь, когда он был так близок к адепту тандзян, Николас это понял, и кровь застыла в его жилах.

Когда он наконец увидел Челесту на дальнем углу запруженной людьми улицы, он догадался, почему этот адепт иной и так сильно опасен, — он мог бесконечно поддерживать биение кокоро, а не только возбуждать его время от времени, когда это ему понадобится. Это было участью тех, кто владел тандзян в меньшей степени.

Затем ужас от того, что он познал, улетучился. Николас почувствовал усиление напряжения в своем сознании, когда адепт увеличил темп ритма, увидел своим глазом тандзяна расширение Тау-тау, подобное жидкой тени, которая просачивается через все другие тени на улице незаметно для проходящих людей, для самой Челесты, неподвижно стоявшей на углу улицы. Ее голова поворачивалась из стороны в сторону, а глаза дико бегали во всех направлениях.

Николас бросился вперед, лавируя между недовольными пешеходами, задерживавшими его движение. Он заметил Мессулете и был поражен, так как не увидел того лица, которое ожидал. Это был другой Мессулете, не тот, которого он видел в Венеции.

Его путь стал еще более трудным, так как внезапно он натолкнулся на образовавшуюся пробку. Тротуар здесь был уже. Народ проходил по замазанным краской доскам, положенным над ямой, где рабочие ремонтировали газовую магистраль. Миновав ее, он почувствовал, что тень Тау-тау покинула свое укромное место, вспыхнула черным светом прямо в направлении Челесты. Для Николаса это представляло прямую угрозу. Он понял, что не настигнет Мессулете вовремя. Он уловил едкий запах серы, осознал, что никто другой вокруг него не смог бы распространять этот запах. Его психическое поле расширилось. Оно, подобно какому-то громадному зверю, обхватило Челесту как раз в тот момент, когда тень вала на нее. Ее сила пошатнула Челесту, сбросила ее с тротуара на дорогу, но защита Николаса устояла.

Давление, которое он испытывал в голове, так усилилось, что все стало представляться ему в искаженном виде. Все цвета радуги сливались в нечто подобное ореолу вокруг какого-то живого существа, попавшего в поле его зрения. Он почувствовал неприятное ощущение смещения в сторону, за пределы времени. Ему казалось, что он мог видеть себя борющимся с Мессулете.

Мессулете удвоил усилия, чтобы добраться до Челесты, разрушить ее душу своей внутренней силой. Николас сражался, делая все возможное для того, чтобы защитить ее. Избитый неизвестными силами, он чувствовал, как ветер свистит в его ушах. Он был слеп, без чувства времени, полностью внутри Аксхара.

Если бы только у него была кореку, доступ к тому, что, он это знал, однажды существовало и могло быть снова: Сюкэн, вся Аксхара и Кшира, могущество власти.

Внезапно свист в его ушах превратился в вой, холодный пот покрыл все тело, по которому бегали мурашки. Он понял, что Аксхара не сможет выиграть эту битву. Вибрация кокоро, которую вызвал Мессулете, была такой силы, что она угрожала расчленить его на части. Николасу стало ясно, что он должен отогнать эти вибрирующие волны немедленно, иначе будет покончено и с ним и с Челестой.

Он уже мог чувствовать, как лопается его защита, как она ускользает от Челесты, оставляя ее беспомощной перед нападением Мессулете. Ужасный шум заполнил сознание Николаса, лишив его возможности разумно мыслить. Он знал, что был на самом пределе своих возможностей, почувствовал слабость и беспомощность против этой жестокой силы, которая надвигалась на него, как бульдозер.

Он сознавал, что за какие-то секунды все будет кончено. Он потерпит поражение, а Челеста, лишенная его защиты, будет убита. Николас сделал единственное, что еще было в его власти. Освободившись от Аксхара, он закрыл свой глаз тандзяна и, вернувшись к действительному времени, открыл свои естественные глаза. Николас увидел Мессулете, стоявшего в напряженной позе. Его лицо было покрыто морщинами и капельками пота от усилий, которые он предпринимал, концентрируя свою волю.

Николас знал, что, лишившись защищавшей его силы, он располагал всего лишь несколькими бесценными мгновениями, чтобы действовать до того, как разум Челесты испарится под безжалостным напором Мессулете.

Он наклонился, схватил кусок бетона с разрытого тротуара и, не раздумывая, запустил его, как если бы это был сюрикен.

Мессулете, должно быть, услышал свист подлетающего к нему камня, но упустил время, так как фокус его видения сузился до диаметра нити от концентрации его психической воли.

Осознание опасности пришло к нему слишком поздно. Кусок бетона ударил его и сбил с ног.

Николас бросился к Челесте, которая стояла ни коленях на дороге, не обращая внимания на гудки проезжавших машин. Одно такси было совсем близко от нее, когда ее сбросило с тротуара, и продолжало надвигаться, несмотря на отчаянные попытки водителя остановить машину.

Резкий скрип тормозов, запах горелой резины сопровождали Николаса, когда он продрался через толпу и протиснулся между двумя чугунными тумбами, врытыми на дороге, с тем чтобы не дать возможности парижским водителям парковать свои машины на углу. Он упал, так как это был единственный шанс — такси было совсем рядом. Он чувствовал его выхлопные газы, видел, как передние колеса оставляют черный след на дороге. Подогнув голову, он свернулся в клубок и, ускорив движение, подкатился к Челесте, обхватил ее за талию, поднял, перебросил через плечо и устремился к противоположной стороне дороги.

Таксомотор, отчаянно скрипя тормозами, проехал по месту, где только что находилась Челеста, и остановился через несколько футов. К тому времени Николас снова был на ногах, с испуганной Челестой в руках. Он понес ее прочь от любопытной толпы, от сигналящих автомобилей, пораженного водителя такси и опаляющего психику газа, напоминающего запах цветов греха.

— Я должна идти, мом, не дашь ли мне полсотни? — хихикнула Франси. — Мы зашвырнем потом в кино.

Затем, все еще находясь в руках Кроукера, она начала всхлипывать.

Лицо Маргариты выражало отчаяние.

— Франси, дорогая...

— О боже! О боже! — слезы катились по лицу девушки. — Я не могу больше так.

— Пойдем, Франси. — Маргарита дотронулась до нее. — Я отвезу тебя домой.

— Нет! — отшатнулась она и прильнула к груди Кроукера. — Я не пойду домой. Я умру дома.

— Франси... — начала было Маргарита, но остановилась, глядя в глаза Кроукера. Она понимала его, знала из разговора с психиатром, что иногда посторонний человек может быть полезнее, чем родственник, особенно родители.

— Франси, я не собираюсь делать ничего против твоей воли, — сказал Кроукер. — Я заберу тебя и увезу отсюда.

— Но мы не поедем домой? — вскричала она. — Я не хочу ехать домой!

— Нет, не домой. Мы поедем куда-нибудь, где ты и я сможем поговорить. Хорошо?

Франси посмотрела на его биомеханическую руку.

— Я хочу подержать ее, — прошептала она, широко раскрывая глаза.

Кроукер сжал пальцы в твердый кулак, а Франси обхватила его обеими руками.

— Теперь никто не посмеет тронуть меня, — проговорила она тихо, как бы про себя. Она кивнула головой, и Кроукер взял ее на руки.

— Здесь есть черный ход? — обратился он к Маргарите.

Она собиралась протестовать, но увидела, что ее дочь стала успокаиваться.

— Вот сюда. Я расплачусь по счету, и предупредите охранников, чтобы они не поломали вам руки.

Маргарита присоединилась к ним через несколько минут, направившись к своей машине. Охранники держались на почтительном расстоянии, но еще не забрались в свой автомобиль. Она торопливо подошла, открыла ключом дверцы. Кроукер занял вместе с Франсиной заднее сиденье.

— Куда поедем? — спросила Маргарита.

— Почему бы нам не остаться пока здесь, — предложил Кроукер. — Ты не возражаешь, Франси?

Она кивнула молча, с глазами, полными слез, уткнулась носом в его мускулистое плечо. Потом стала шмыгать носом.

— Я хочу задать тебе несколько вопросов, — сказал Кроукер тихим, спокойным голосом, — но хочу, чтобы ты запомнила: ты совершенно не обязана отвечать на любой из них.

Маргарита сидела за рулем, повернувшись вполоборота и наблюдая за Кроукером и своей дочерью через зеркало заднего обзора.

— Можешь ты сказать мне, почему ты уверяла, что чувствуешь себя так, как если бы ты умирала?

— Я еще и сейчас так себя чувствую.

— Правда? Почему?

Она пожала плечами.

— Просто чувствую себя так...

— Хорошо, а в чем состоит это чувство?

— Темнота. Просто... — Она не находила нужных слов и закрыла глаза. Вновь заплакала. На этот раз тихо.

Кроукер прикоснулся к ней, ничем другим не показав, что видит ее отчаяние.

— Франси, а кто твоя любимая актриса?

— Джоди Фостер, — ответила Франси, вытирая нос.

— Хорошо. Представь себе, что ты Джоди Фостер и играешь в кино, скажем, в «Терминаторе-4».

Девушка хихикнула.

— Это смешно. Джоди Фостер не могла бы быть в «Т-4». Это была бы Линда Гамильтон.

Она перестала плакать и заметно ожила.

— А что, если бы они не смогли заполучить Линду Гамильтон? Может быть, они взяли бы тебя. Ну как?

— Ладно.

— Теперь представь себе, что то, что произошло только что в ресторане, является сценой из фильма. Подумай о своем чувстве, как о какой-то посторонней вещи, как о чем-то, что испугало тебя, и постарайся вспомнить свое чувство. Пусть в твоем воображении возникнет вся картина. А теперь опиши мне ее.

Франси зажмурилась.

— Я в машине, не такой, как эта, а в большой. Еду за городом. Ночь и очень темно. Я, кажется, должна... спать, но я не сплю. Я бодрствую, лежу на заднем сиденье, слушаю голоса, гляжу на ночное небо. — Ее веки задрожали. — Это небо, такое близкое и черное... чернее черного, как бывает, когда забираешься под толстое одеяло летом... никаких звезд, никаких облаков... душно.

Она вздохнула и открыла глаза. В них был ужас.

— Все хорошо, — успокоил ее Кроукер, прижав к себе. — Ты в безопасности, со своей мамой и со мной.

Он проследил за взглядом девушки и увидел, что Маргарита сидела с опущенной головой, закрыв лицо руками.

— Мом? — произнесла Франси с трудом. — Это была ты, когда я слышала...

— Замолчи, детка.

— Ты и тот... мужчина.

Пальцы Маргариты сжались в кулаки, и она произнесла придушенным голосом:

— О, мой детектив, как бы я хотела, чтобы вы никогда не появлялись в нашей жизни.

— Он сказал, что знал больше о дяде Доме, чем ты, Мом. — Девушке явно необходимо было теперь выговориться, освободиться от неосознанной травмы, которая искалечила ее. — Он утверждал, что моя жизнь находится в твоих руках, а ты сказала, что он должен прекратить угрожать тебе, что ты понимаешь ситуацию. Затем позднее, когда мы заехали в один из мотелей на автостраде, он сказал, что сейчас ты думаешь о нем, как о дьяволе, но потом, спустя несколько месяцев после того, как все будет кончено, ты узнаешь правду. А когда он вышел из автомашины, ты стала плакать.

Маргарита плакала и теперь. Ее плечи опустились, рыдания вырывались из нее с мучительными спазмами.

Кроукер немного помедлил, затем спросил:

— Что это за мужчина?

— Это из-за него я умру. — Франси взглянула на Кроукера. — Он собирается прийти снова и убить меня. Этот человек убил Цезаря, а затем убил и дядю Дома.