Глава четырнадцатая

Я сделал несколько кругов и не увидел внизу ничего такого, что говорило бы о людских поселениях. Опыта воздушной разведки мне явно недоставало. Много лет назад я, пятнадцатилетний, стоял перед начальником училища штурманов бомбардировочной авиации; шла война, и за девять, помнится, месяцев из парня делали штурмана, способного вывести машину на цель, – но даже в то время начальник не решился зачислить мальчишку, которому не хватало, самое малое, двух лет. Начальник штаба училища, майор, пожилой, тощий, с лицом в крупных морщинах, посмотрел на меня и сказал: «Ничего, если человеку суждено летать, он будет летать». И меня выпроводили. Летать я потом научился, прыгать тоже, но сейчас это мне никак не помогало, тем более что наблюдать приходилось с большой высоты, чтобы не действовать на нервы здешним обитателям.

Тогда я стал решать задачу с другого конца. Несомненно, был какой-то путь, какая-то тропа, по которой люди попадали в лесные поселения. Как говорили ребята, тропа эта начиналась где-то в районе ближайшего к лесу населенного пункта. А найти его было не так уж трудно.

Я посмотрел записи курсографа и выбрал направление. Как у нас на Земле в тех местах, где я жил, тут желтели поля и вились речки, и синели озерца, и линии дорог казались проведенными по специально подобранным лекалам. Городок я увидел издалека. Это была уже окраина страны – не та, где мы приземлились, а противоположная. Небольшая страна, подумал я: и как им не одиноко на целой планете? Но тут же я сообразил, как это хорошо: задача эвакуации становилась вполне реальной, наши действия приобретали четкий смысл, и можно было думать об этой стране и ее людях без хинного привкуса обреченности. Теперь городок был подо мной, замысловатый и красивый, как начертание старого японского стихотворения в оригинале. Я миновал городок и посадил катер в ближайшей же роще, там, где едва можно было протиснуть машину сквозь густые кроны.

Целый день ушел, чтобы надежно укрыть катер от случайных прохожих – или не случайных, мало ли. Потом я поел и отдохнул, даже вздремнул немного, и проснулся свежим и готовым к действиям.

Стояла ночь. Сильно пахло землей, она была тепла на ощупь. Вдалеке лаяли псы. Звезды теснились в небе. В той стороне, где лежал городок, мерцали редкие огоньки.

И снова мне почудилось, что не было ни времени, ни пространства, отделявших меня от молодости, словно все, происходящее на самом деле, придумалось или приснилось мне только что, когда я, усталый, спал на теплой и пахучей траве: но вот я встал и иду, огни родного дома ждут меня и беззвучно, но явственно говорят: поспеши, не теряй времени, торопись настичь то лучшее, что несомненно ждет тебя впереди.

Не теряй времени, подумал я и вспомнил старинное: «Время стоит, это ты уходишь…» Как мы быстро уходим, подумал я и невольно замедлил шаг.

Через полчаса я вошел в городок. Улицы играли в догонялки, неожиданно поворачивая и останавливаясь. Окна не светились. Я шел мимо спящих домиков, тусклых фонарей, в которых горели свечи, водяных колонок с примитивными ручными насосами и незаметно пересек город и вышел на окраину с противоположной его стороны.

Тут кончались домики, окруженные густыми садами, и начиналось открытое пространство, поросшее густой травой, неторопливо уходящее к самому горизонту, пересеченное лишь одной темной неширокой полоской деревьев. Возможно, то была большая дорога, но вряд ли она вела в тот лес, куда мне нужно было попасть.

Я остановился. Дальше идти было, пожалуй, незачем. Шла ли эта дорога в лес, или нет, но он лежал именно в этом направлении, где-то за кромкой горизонта. Теперь следовало набраться терпения и обождать, наблюдая и запоминая. Я сел на траву и, чтобы не скучать, стал представлять, что я не один и что течет медленный, полный скрытого смысла, а внешне поверхностный разговор; было легко придумывать свои слова и трудно – те, что отвечала бы Анна, будь она и на самом деле здесь. Даже в моих мыслях она не очень-то хотела соглашаться со мной в вещах, казавшихся мне исполненными глубокого значения, а когда я все-таки заставлял ее согласиться (в воображении это возможно), вдруг оказывалось, что это уже не она, а какой-то другой человек.

Прошел примерно час, когда мне почудилось, что впереди промелькнула тень. Это мог быть человек. Я приподнялся и, стоя на коленях, стал вглядываться.

Ночной прохожий явно не хотел быть замеченным. Но он был отчетливо виден в рассеянном свете звезд. Через несколько секунд тень его снова мелькнула – теперь чуть дальше. Его поведение обрадовало меня. С таким, без сомнения, можно будет говорить откровенно. И он наверняка знает, где находится то, что я искал.

Дав ночному прохожему отдалиться, я направился за ним, держась метрах в тридцати, и я не хотел приближаться, пока мы не отойдем подальше от города.

Через несколько секунд человек оглянулся. Я в это мгновение думал о вещах, не имевших отношения к делу, и он заметил меня. Но не пустился наутек, а спокойно пошел дальше, и я последовал за ним, дав себе обещание больше не отвлекаться. Это показалось мне хорошим признаком: люди, уходящие в лес, должны быть достаточно смелыми. А куда еще мог направляться человек, покидающий город ночью в стороне от большой дороги?

Человек впереди меня ускорил шаг. Я оглянулся. Позади, в отдалении, мелькала еще одна тень. Вряд ли ее появление можно было объяснить случайностью. Вскоре еще один человек показался. И еще.

Они шли, видимо, по хорошо известному им маршруту. Шли легкой, летящей походкой, держась в метрах десяти-двенадцати друг от друга.

Когда-то я много и быстро ходил и теперь приноровился к их шагу, и сократил расстояние до шедшего впереди тоже примерно до десяти метров.

Люди шли в полном безмолвии, но раз или два я услышал, как приглушенно звякнул металл.

Чем дальше оставался город, тем короче становились интервалы между идущими – теперь они составляли метр-полтора. Люди шли прямо к той полосе растительности, за которой, как я думал, проходит дорога. Вскоре наша колонна нагнала другую, вышедшую, видимо, раньше, но из другого места в городе. Когда мы пристроились вплотную, в голове первой колонны началось какое-то новое движение. Оно приближалось, и вот шедший передо мной человек, полуобернувшись на ходу, негромко спросил:

– Что в лесу?

– Деревья, – не очень умно ответил я, не успев подумать.

В следующее мгновение раздался тихий свист – и люди исчезли, слились с травой. Осталось только двое: тот, что спрашивал, и другой, шедший вслед за мной. Они крепко схватили меня под руки.

– Кто ты? – спросил один, приблизив лицо и вглядываясь.

– Ульдемир, – сказал я, не зная, что другое можно сказать.

– Мы тебя не знаем. Куда ты идешь?

– В лес.

– Зачем?

Я ответил не сразу:

– Об этом я скажу, когда мы придем.

– Что ты несешь в лес – своего?

Теперь я стал уже немного соображать, что к чему, и, не колеблясь, достал из кармана блок. Включил, чтобы они услышали музыку.

– Как ты это сделал?

– Долго рассказывать. Потом.

– Что ты умеешь, что нужно в лесу?

В самом деле, подумал я: что я умею?

– Я знаю – как.

– Как – что?

– Как делать многое.

– Откуда ты?

Ну, рано или поздно все равно придется сказать…

– Я со звезд.

Теперь уже и остальные – десятка полтора – поднялись с земли и обступили нас, слушая.

– Непонятно. Ты предатель? Ты выслеживал нас?

– Нет.

– Как же ты узнал о нас, если мы тебя не знаем? Говори. Если ты предатель, мы, наверное, убьем тебя.

Впрочем, в голосе говорившего не было уверенности.

– Я со звезд, – сказал я. – Вы должны мне верить.

– Почему должны? Ты такой же, как мы.

– Потому что я тоже человек. И я не один. У меня был спутник. В день, когда мы прилетели, его задержали в запретном городе.

– Это правда, – сказал кто-то. – На большой дороге наши люди встретили возчиков. Они везли человека, который тоже говорит, что он со звезд. Они везли его в столицу.

– Это мой друг, – сказал я. – Я должен его найти.

– Почему же ты пошел за нами вместо того, чтобы искать его?

– Чтобы вы помогли мне.

– А что нам до людей со звезд?

– Это не разговор на ходу, – сказал я. – Потому что речь пойдет о серьезных и очень важных делах.

– Трудно поверить, что на звездах живут люди. Хотя говорят… Но почему вас прилетело так мало?

– Нас больше.

– Где же остальные?

Я поднял руку к небу, хотя корабль сейчас мог находиться и где-то под ногами.

– На звезде? – усмехнулся тот, что вел расспросы.

– На корабле. На той машине, что принесла нас.

– Машины не возят. Они стоят на месте. Где же то, что привезло тебя?

– На орбите. Это не просто объяснить так, сразу.

– Хорошо. Объяснишь потом. Ночь коротка. Глаз Пахаря уже в зените. Мы могли бы показать тебе, в какой стороне столица, куда повезли твоего друга. Но мы не отпустим тебя. А вдруг ты побежишь к судье и скажешь, кого ты видел здесь? Мы не хотим. Ты пойдешь с нами. Согласен? А то мы заставим силой.

– Я пойду с вами. Это далеко?

– Увидишь. Надо спешить, много времени ушло. Ты пойдешь в середине, а вы приглядывайте за ним. Все слышали? А когда тебя спрашивают «что в лесу?», не давай глупых ответов. В лесу – воля.

– Я понял.

– В путь!

Они снова тронулись – той же летящей походкой. Я шел в ногу с ними, не отставая, испытывая и волнение, и удовлетворение от того, что сейчас мне не приходилось ничего выбирать и решать.

Через сорок минут мы вышли к полосе деревьев. Но за ними оказалась не дорога, а река. Я видел ее с высоты, но мне почему-то казалось, что, пока я бродил по городу, она осталась совсем в другой стороне. Два узких плота были спрятаны в камышах. Мы разместились на скользких бревнах. По двое на каждом плоту встали с шестами!

– Вперед! – скомандовал старший.

Плоты отошли от берега, и течение подхватило их.

Вперед, подумал я про себя. И хотя мне вовсе не ясно было, что ждет меня и всех нас – удача или поражение, и как обойдутся со мной те, к кому я хотел попасть, – но сейчас мне было хорошо, и я пожалел, что я один, и некому сказать, как мне хорошо, и не от кого услышать в ответ, что и ей хорошо тоже.

Звезды еще светили вовсю, и я попытался отыскать среди них наше, настоящее солнце, хотя и знал, что оно находится на дневной половине неба, и мне его не увидеть. Но все равно, было здорово знать, что оно есть.

День уже начался, когда плоты уткнулись в берег. Их вытащили на песок, и старший сказал:

– Пусть лежат. Ночью их отведут обратно.

Снова мы двинулись колонной по одному, но теперь уже шли свободно, без напряжения, переговариваясь. Вошли в лес. Лучи пробивались сквозь листву. Перекликались птицы. Воздух еще не успел нагреться и был прохладен. Дышалось легко.

Прошли километра три. Никто не мешал мне оглядываться по сторонам. Лес был веселый. Большие деревья росли аккуратно, словно их кто-то посадил. Местами они теснились возле невысоких бугров, местами росли реже. Бугорки тоже возвышались не как попало, а в порядке. Заинтересовавшись, я замедлил шаг. Шедший сзади едва не налетел на меня.

– Ты что? Надо идти, не отставая.

– Слушай-ка, что это за бугорки?

– Не знаю, я тут впервые. Потом узнаешь, если захочешь.

Прошли еще с километр, и деревья расступились. На обширной поляне был разбит лагерь – вернее, целый городок. Легкие деревянные домики выстроились рядами. Между ними виднелись постройки побольше, подлиннее. Из них доносился стук, лязг металла, голоса.

Мы остановились.

– Ну вот, – сказал возглавлявший колонну. – Добрались благополучно.

– Что здесь такое? – спросил я.

– Не видишь? Лес.

– Понимаю, что не море, – усмехнулся я.

– Подумаешь. Только, наверное, не все. Это не просто лес, а тот самый лес, куда люди уходят от Уровня. Как ушли все мы.

– Ты не забудь: о вашей жизни я знаю очень мало. Как здесь живут? Что делают?

– Делают? Что хотят.

– Ну вот, например, чего хочешь ты?

– Я кузнец. Умею делать из железа разные вещи. Но может быть, их можно делать лучше и быстрее? Я много раз ударяю молотом, другим, третьим, и получается то, что мне нужно. Потому что я знаю, как и куда надо ударять. Но это долго. А если сделать другой молот, такой, с углублением – таким, как та вещь, которую мне надо сделать. И если этим молотом ударить очень сильно, но только один раз – не получится ли такая вещь, которая мне нужна, с одного удара?

Я улыбнулся: было приятно за него.

– Получится.

– Думаешь?

– Знаю. Получится. Ты молодец.

– Мне нравится, как ты говоришь. Но когда я хотел попробовать в кузнице, мастер сказал… Он, в общем, сказал так: «Сакс, ты хороший кузнец. Ты устаешь на работе?» Я сказал: «Устаю, как все, не больше и не меньше». Тогда он спросил: «Ты делаешь хорошие вещи?» Я ответил: «Это знают все». Дальше он спросил: «Тебе хватает еды, одежды, у тебя остается время смотреть на солнце, говорить с детьми, любить красоту, отдохнуть, посмотреть представление, бегать, играть в мячи, петь и прочее?» Я честно сказал: «Хватает, потому что я не трачу времени зря». Тогда он сказал: «Кузнец Сакс, чего же тебе еще? Зачем надо делать что-то иначе, если ты и так делаешь хорошо? Допустим, ты сделаешь свой молот. Но ты не сможешь ударить им так сильно, как нужно». Я сказал: «Мне, конечно, так не ударить, но это сможет сделать водяная или паровая машина, только молот надо делать немного иначе, без длинной ручки…» Мастер сказал: «Хорошо, машина будет ковать, а что станешь делать ты? Подкладывать железо? Но разве это интереснее, чем самому делать из железа полезную вещь? И еще: машина будет работать быстрее твоего – а зачем? Нам хватает того, что мы делаем». Я не знал, что ему ответить. И сказал так: «Хочу сделать такой молот, потому что мне очень хочется, просто не могу иначе». Но он предостерег. «Ты хороший кузнец, – сказал он, – зачем тебе рыть Горячие пески за нарушение Уровня?» И тогда я решил: уйду в лес и здесь сделаю молот. А что хочешь делать здесь ты?

– Я хочу сперва поговорить с теми, кто тут главные.

– В лесу говорить мало, тут надо что-то делать. Погоди, вот идет к нам один их старших – поговори с ним, раз тебе нужно.

Старший был вовсе не стар, у него были широкие плечи и мускулистые руки лесоруба. Слушал он меня не очень внимательно.

– Старший, я пришел сюда по очень важному делу…

– Как и все, – сказал он. – Те, у кого нет важных дел, сидят дома.

– Послушай меня: планета в опасности! И от вас во многом зависит, удастся ли предотвратить ее.

Он бросил на меня короткий взгляд.

– Мы тут судим так, – сказал он. – Чем важнее твое дело, тем больше тебе должны доверять, верно?

– Правильно, – сказал я.

– Да, правильно. А как доверять человеку, которого мы не знаем?

Я пожал плечами.

– Не знаешь. А мы знаем. Мы даем человеку работу, если у него нет своей, и смотрим, как он ее делает. Если хорошо, мы ему верим и с ним считаемся. Если плохо…

– Ясно, – сказал я, хотя такой поворот мне не нравился. – И долго надо работать, чтобы вы поверили?

– Как кому удается. Иногда можно понять и за три дня.

Три дня, подумал я. Много.

– А может, ты все же сперва выслушаешь?

– Почему делать для тебя исключение? Иди работай. Если нет ничего другого, раскапывай бугры. Там есть какие-то вещи, которых мы не можем понять. Развалины домов; там кто-то когда-то жил, мы не знаем кто. Кости… Человеческие. Плохо, когда валяются кости людей.

– Может быть, там было кладбище?

– Нет, когда хоронят, кости лежат не так.

– Странно.

– Не странно, а плохо. Очень плохо, когда кости людей валяются как попало. Смотри, не испугайся, когда будешь копать.

Чем-то известным, но, как я думал, уже забытым потянуло от его слов, забытым и нехорошим. Но сейчас я не хотел размышлять о плохом, пока обстоятельства не заставляли делать это.

Несколько часов я просто бродил по городку, меня никто не останавливал и ни о чем не спрашивал; так же слонялись и другие, пришедшие одновременно со мной. Я подумал, что такую возможность давали нам намеренно: люди могли приглядеться, встретить знакомых и вообще прийти в себя после такого значительного события, как разрыв с Уровнем и уход в лес. И я бродил и глядел, как другие.

Дома здесь были попроще, чем в городах, и люди одеты похуже; выцветшие, заплатанные рубашки не были редкостью, а на лицах читалась привычная, уже неощутимая для самих людей озабоченность, какой не страдали, например, ни Анна, ни ее друзья. Но в глазах лесного племени виднелось и другое: выражение самостоятельности и большого достоинства, что ли. Особенно, когда человек был занят работой. А работали здесь все. Один, например, сидел и вырезал из дерева ложки: прекрасные ложки, красивее, тоньше, элегантнее, чем те, что в мое время продавали как сувениры; но это дело было понятным, и хотя ложка, конечно, вещь необходимая, особого удивления не вызывало. И тут же, в соседнем дворике, возле кое-как построенного сарайчика, молодой, с неделю не брившийся парень возился над какой-то конструкцией, назначение которой я понял не сразу, а когда понял, то не знал, плакать или смеяться: Дедал, полуголый и лохматый, ладил крылья, а Икар, лет этак трех, возился около него, помогая и мешая; а та, чьего имени миф до нас не донес, – та, что полюбила Дедала, и варила ему обед, и понесла от него, и родила Икара, и вырастила, но не удостоилась упоминания, потому что не удосужились сделать третью пару крыльев, – совсем еще юная, маленькая, хрупкая, с тяжелым даже на вид узлом волос на голове, стояла в дверях домика, опершись рукой о притолоку, и смотрела на них, пока над очагом, сложенным во дворе, вскипел котел, – смотрела, и в глазах ее было счастье, потому что она еще не знала, что третьих крыльев не будет, и она не полетит, и поэтому Икар заберется слишком близко к светилу; и потом до конца дней своих будет она думать, что, окажись она там, рядом, она бы уберегла мальчика – хотя матерям не всегда бывает дано уберечь, и женам тоже. Так думал я, остановившись и глядя на них, – я, владевший крыльями, пригодными для куда более долгих и опасных перелетов, чем простой подскок к солнцу; но эти крылья сделал не я, меня просто натаскали, научили владеть ими, и я был капитаном, но Дедалом я не был… Я пошел дальше, пока семейство еще не обратило на меня внимания, – зашагал, представляя, как я в таком вот дворике провожу техобслуживание катера, и портативный хозяйственный комбайн шипит там, где у Дедала очаг, и Анна стоит в дверях и смотрит на кого-то, кого еще нет, но кто будет вот так же вертеться около и совать нос куда надо и куда не надо… Я грезил на ходу, и немало интересного, наверное, прошло мимо внимания, пока я не обрел снова возможность замечать и запоминать.

Тут были кузнецы, и столяры, и ткачи, ухитрявшиеся делать что-то из местного сырья, и охотники (Питека бы сюда, подумал я), и хлебопеки (хлеб был нехороший, но я видел, как его тут делили, и понял, почему на моей планете в древние времена, преломляя хлеб, обязательно возносили молитвы); потом, решив, что для первого раза увидел достаточно, я присел под деревом и стал думать, как же мне все-таки убедить людей в том, что меня не стоит определять в землекопы, не выслушав предварительно.

Пока я сидел задумавшись, мальчишка подошел и остановился в трех шагах; обыкновенный мальчишка лет десяти. Он смотрел на меня внимательно и строго. Я тоже взглянул на него и отвел глаза в сторону, но тут же снова посмотрел, и мне стало странно.

Нет, он вовсе не был похож на моего сына – ни лицом, ни цветом глаз и волос… Но какое-то неуловимое сходство было; есть что-то общее у всех мальчишек одного возраста. И я почувствовал вдруг, как застучало сердце, набирая обороты. Мне захотелось провести ладонью по его (жестким, наверное) волосам, и похлопать по плечу, и спросить с напускной суровостью: «Ну, как дела, старик?» – одним словом, сделать все, что обычно делают мужчины, любящие детей, но не умеющие выразить свою любовь. Я смотрел на парня, а он на меня; я улыбнулся, и он (не сразу, правда) улыбнулся тоже, потом застеснялся, повернулся и пошел, а я сидел и смотрел ему вслед и думал: не знаю – как, но мы должны спасти их, иначе просто нельзя, невозможно предавать детей!

А потом я встал и пошел раскапывать старые курганы.

Я быстро убедился в справедливости и своего первого ощущения, и слов здешнего старшины: это место обживалось не впервые, когда-то, очень давно, здесь стоял город.

И умер он не своей смертью. Правда, мало что можно было понять теперь: ржавчина изъела железо и превратила предметы в кашу; иногда попадались куски пластика, но и они были в таком виде, что невозможно было определить их назначение. Не было обломков постарше и поновее; видимо, город погиб сразу. Но до гибели он был совсем непохожим на те города, в которых я уже успел побывать на этой планете. Он куда больше напоминал земные города моего времени – не старые, а возникавшие тогда на новых местах.

Мне попадались остатки одежды. Они были из дышащего синтетика, а не из грубой кустарной ткани.

Встречались черепки посуды. Из таких тарелок я ел дома. На одном обломке явственно различался вензель древней звездной экспедиции и тонкая золотая каемка.

Попадались кристаллики информатора. Я бережно собирал их, просеивая песок. Может быть, удастся прочитать на корабле.

Нашлась фотография. Она была залита твердым прозрачным пластиком, не пострадавшим от времени. На снимке были запечатлены люди, стоявшие перед домом, шесть человек, не позировавших – снимок был неожиданным. Люди смеялись, мужчина обнимал женщину, два парня разговаривали – один стоял боком, другой в тот миг обернулся и глядел в объектив, еще один парень указывал на что-то, находившееся за кадром, а девушка рядом с ним даже присела, хохоча, так ей было весело… В перспективе виднелась улица, совсем земная улица, с тротуарами и люминесцентными фонарями. Только деревья выдавали: с длинными, гибкими иглами. Деревья были здешними.

Такая улица была здесь. И погибла.

Почему? Я не знал. Но крепло интуитивное убеждение, что это может оказаться важным не для восстановления истории планеты, а для той задачи, которую должны были решить мы.

Мне удалось набросать примерный план города. Жило в нем несколько сот человек, вряд ли больше. Но это был вполне благоустроенный город.

Откуда-то он получал энергию. Откуда?

Если бы у меня были хоть самые примитивные приборы, искать источник энергии стало бы куда легче. Но портативная аппаратура, которой я мог бы воспользоваться, лежала в багажнике большого катера, а не моего – малого, надежно укрытого сейчас близ городка, где началось мое путешествие в лес. И я решил, что надо слетать в наш лагерь к старому кораблю, посмотреть, как дела у Рыцаря, и запастись нужной аппаратурой, а тогда уже вернуться сюда и довести дело до конца.

Кроме того, я уже почти двое суток не видал Анну.

Уйти было нелегко; если бы меня задержали, то, чего доброго, и в самом деле заподозрили бы во мне лазутчика Уровня.

Поэтому я на всякий случай предупредил, что отправляюсь на дальние раскопки и заночую там. Для убедительности я взял с собой немного еды (поворчав, ее мне дали) и грубое, остистое одеяло, которым меня снабдили в первый же день.

Я и в самом деле копал, потом лег и подремал до середины ночи. Я рассчитал, что, если выйти после полуночи, то к середине следующего дня я доберусь до своего катера.

Когда настало время, я свернул одеяло, спрятал его вместе с лопатой и топором в раскопе и двинулся в путь.