Книга: Василий Головачев. Избранные произведения. Том 6
Назад: И НАСТУПИЛА ТЕМНОТА
На главную: Предисловие

ПОКУПКА

Совсем ненаучная фантастика
Константин шел по рынку и ради смеха приценивался ко всему, что видел глаз. Удачно доведенная до логического конца операция с соседскими цветами позволяла ему чувствовать себя хозяином положения до двух часов дня включительно и сулила не только пиво, на что он рассчитывал вначале, но и заграничную жидкость под названием «Гавана–клуб», что в переводе означало примерно то же, что и самогон.
Подойдя к краю шеренги «кустарей», изготовлявших вручную всякую всячину от сапожных гвоздей до средства от насморка, он заметил странную личность в непонятном одеянии, державшую в руках блестящую штуковину с рычагом. «Личность» была на вид худа и невзрачна, многодневная, но редкая щетина не могла скрыть под собой горную складчатость лица, громадные черные брови прятали в пропастях глазниц темные омуты глаз. «Леший! — решил про себя Константин. — И не боится при народе!..»
— Привет, — сказал Константин «лешему», удостоверившись осмотром, и потрогал рычаг штуковины. — И как же эта твоя хреновина работает?
— Отвали, — прогундосил «леший», презрительно окидывая Константина взглядом. — Твоих средствов не хватит, брандахлыст.
Константин от такого обращения оторопел, но так как он не знал значения слова «брандахлыст», то ограничился только коротким:
— Сам дурак! У меня, может, целый капитал — одиннадцать рублей под кепкой! А ты — средствов не хватит!
— Инда другое дело, — изменился в тоне «леший». — А работает она проще пареной репы: нажал тута, и весь сказ. Бери, за рупь отдам.
— Тю! — обалдел Константин. — Ты же брехал — «средствов не хватит»! Рекфеллюр косоглазый!
— А че с хорошего–то человека деньгу драть, — совсем ласково прошлепал губами «леший». — Бери, дешевле грибов.
Константин хмыкнул, сдвинул кепку на затылок и с некоторым трудом подсчитал в уме предлагаемый убыток. Без рубля закусь выходила не ахти какая: если брать заморский «Клуб», то на кильку хватало. «А, сатана его задери! — уговорил он себя. — Возьму! Женку удивлю и соседу пузатому покажу — знай наших!»
— На, хрен старый, — достал он железный рубль и протянул продавцу. — На зуб спробуй, может, фальшивый.
«Леший» рубль на зуб пробовать не стал и тут же сгинул, будто его и не было.
— Во дает! — крякнул Константин, шибко почесал темя и с трудом выпрямился, держа на весу тяжелую штуковину с рычагом. — Мать честная, да в ей же пуда четыре! А на вид не больше трех!
Кое–как дотащив покупку до скверика, Константин опустил ее на скамейку и вытер лицо кепкой.
— Ух и зараза! Бросить, что ли? На кой ляд она мне?! Купил, называется!..
Он со злости хряснул штуковину кулаком и минут десять сидел рядом, отдыхал, курил и ругал себя самыми последними словами, которые почему–то всегда приходят на язык первыми. С одной стороны, железяка ему была абсолютно не нужна, и тащить ее в деревню, трястись в автобусе, а потом еще и пешком пилить три версты было глупо, тем более что ничего путящего из нее сделать было нельзя, кроме разве что подставки под самогонный аппарат. С другой стороны, Константину до слез и спазм в животе было жаль потраченного рубля.
«Эх, мать честная! — горько думал он, вспоминая странного продавца. — Уговорил, леший его задери! Что ж это я у него купил? Даже не спросил, зачем тут палка пристроена… И старик чудной попался, за рупь отдал… я бы ни в жисть не отдал!»
Константин с досады треснул штуковину ногой и вдруг заметил на ее боку какую–то надпись. Нагнувшись, разобрал:
«Мадэ ин пришельцы!
Машина для выполнения, значить, желаний!»
Охнув от неожиданности, Константин зажмурился, покрутил головой, снова посмотрел на покупку. Надпись не исчезла. Константин дважды прочитал ее, шевеля губами, потом попытался вспомнить, как в книгах описываются избавления от галлюцинаций и наваждений. Вспомнил. Надавил пальцем на глаз и чуть не заорал от боли. Подумал: «Во пишут, ядрена штукатурка! Ослепнуть можно!»
Он перевернул штуковину на другой бок и увидел еще одну табличку с такой же — по части грамоты — надписью:
«Загадство желание и двинуть рычаг до упор.
Тут же и получать есть!»
— Так! — сказал Константин севшим голосом и по привычке добавил пару выражений на очень древнеславянском. — Точно — пришелец! Похож, как вылитый! У сына где–то и книжка валяется про таких индюков залетных… Желания, значить, выполняет…
Ему стало жарко, и он скинул рубаху, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих.
— Тогда мы ему загадаем! Такое загадаем — удавится!
Думал он, однако, долго, мучился. Перед мысленным взором появлялись то грузовая машина с прицепом, то четырехкомнатная квартира в городе с мусоросборником, то ящик «Столичной», то цветной телевизор за четвертак, то красавица соседка. Наконец он остановил свой выбор на соседке.
«А мужа — на Колыму!» — решил он и рванул рычаг.
* * *
Очнулся он почему–то на клумбе. Была ночь. Где–то выла собака, напоминая заезжего гастролера, знакомо пахло дымом, этилмеркаптаном, свинарником и цветами. Где–то на околице выли дурными голосами «Веселые ребята». Рядом в круге фонарного света топтались чьи–то ноги. Как сквозь вату, доносился голос ненавистного соседа:
— Живой, Костик?
«Неужели уже с Колымы вернулся? — вяло подумал Константин. — Эх, надо было дальше отправить, на Луну или на Марс!»
Он с трудом встал, пощупал голову и обнаружил на затылке громадную пульсирующую шишку.
— Извини, Костик, — виновато сказал сосед, пряча за спину лом. — Думал, воры за цветами лезут, не разглядел в темноте…
— Это все «леший», — тупо проговорил Константин, потрогал шишку и пожалел, что не успел выпить поллитра до того, как очнулся.
СТИХИЯ
Солнце зашло. Весь западный склон небосвода заняла медленно надвигающаяся мрачная фиолетовая пелена облаков. Ветер уже давно затянул свой пронзительный вокал. Резко похолодало.
Прохожих на мосту через Днепр в этот предвечерний час не было, но Ивонину это обстоятельство лишь доставляло удовольствие: он любил с работы и на работу ходить один, настраиваться на рабочий или «отдыхательский» режим в одиночестве. К тому же, впереди была встреча с Ингой, и он шел и улыбался.
День закончился удачно: начальник отдела не тревожил, предоставив Ивонину право самостоятельно решить проблему компоновки пульта спецконструкции, главный специалист отдела сделал пару глубокомысленных замечаний и тоже «умыл руки», таким образом Ивонин в спокойной обстановке нашел решение и теперь предстояло расчетами доказать его осуществимость. Ну, а за это Ивонин не тревожился, теоретически он был подкован неплохо, как отметил с долей иронии начальник на оперативке, намекая на почти никакой опыт Ивонина как молодого специалиста.
Окончательно стемнело. Сине–фиолетовая стена туч придавила город обреченностью непогоды. Ветер усилился, хотя дождя еще не было; на мосту он свирепствовал вовсю, не опасаясь заблудиться на проспектах и улицах, в тупиках и двориках.
Ивонин поднял воротник плаща, прибавил шагу. Проводив взглядом переполненный троллейбус, он уловил сочувствующий взгляд пожилой женщины и усмехнулся в душе: настроение, несмотря на непогоду, не ухудшалось. Для поэтической души Ивонина, как и для природы, плохой погоды не существовало.
На середине двухкилометрового пролета он вдруг почувствовал — не увидел или услышал, именно почувствовал, что кто–то прячется в нише моста, на площадке, делавшей изгиб над опорой. Почему прячется? Потому что без причины никто сидеть у перил моста не станет, значит, прячется… или упал.
— Кто здесь? — негромко спросил Ивонин, останавливаясь. Фонарь в этом месте только что погас, спустив темноту. Страха Ивонин не ощущал, первый разряд по боксу неплохо гарантировал личную безопасность, но смутное беспокойство все же заставило его пристальнее вглядеться во мрак.
— Кто здесь? — повторил он громче. И вдруг ему показалось, что он… падает в бездонный колодец, зыбкие стены которого сложены из страха, боли, тоски и одиночества — бесконечный колодец, пронизывающий Вселенную человеческих трагедий. Странным образом он увидел, как неведомо где оползень уничтожает несколько зданий на окраине какого–то города — и получил укол пронзительной боли в сердце; увидел, как волна цунами, подхватив стоящие в бухте корабли, понесла их на берег и разбила о скалы — обруч жаркой боли сжал голову; увидел, как падает с обрыва в реку поезд с горящим тепловозом; потом промелькнули видения автобуса, несущегося в пропасть, заливаемый водой поселок, снежный буран, ломающий домики экспедиции, падающая со стапелей на полигоне ракета, полицейские, разгоняющие демонстрацию, танк, стреляющий по белым трубам близкого города, и тысяча других событий, каждое из которых затрагивало какой–нибудь нерв и превращало тело в сплошной распухающий ноющий нервный ком…
И вдруг все исчезло. Ивонин ощутил себя на мосту, ветер яростно бросал в лицо пригоршни неизвестно когда начавшегося ливня.
Одинокий автобус обдал парапет рассеянным светом окон, и тут Ивонин увидел в углу ниши скорчившуюся фигуру. С минуту он приходил в себя, ни о чем не думая, даже не пытаясь дознаться, кто прячется в нише. Удар реакции от страшной цепи галлюцинаций был довольно сильным, лишь проезжавшая мимо колонна грузовиков привела его в чувство.
Как нарочно ртутный фонарь над ним в это время вспыхнул, напомнив астрономический термин «пульсар». Ивонин наконец смог разглядеть, кто перед ним. Это был худой, нескладный, пожилой мужчина, на лице которого выделялись лихорадочно поблескивающие глаза и яркие, словно искусанные губы. Одет он был в черную кожаную куртку, чрезвычайно потертую на сгибах, серые бесформенные брюки, натянувшиеся на острых коленях, и тяжелые армейские ботинки с проржавевшими насквозь пряжками. Шею незнакомца укутывал лиловый шарф, тем не менее он дрожал так, что это было заметно даже на расстоянии.
Ивонин встретил его взгляд и ахнул: столько в этом взгляде было неистовой боли, тоски и отрешенности…
— Сердце?! — подскочил к незнакомцу Ивонин, нагнулся. — Давайте помогу.
— Двадцать тысяч… — прошептал незнакомец невразумительно. — Восемь баллов… за три минуты…
Ивонин беспомощно оглянулся. В обе стороны мост был пуст, струи дождя превратили его в зыбкий хребет какого–то доисторического чудовища. Только сумасшедший мог решиться идти через мост пешком в такую погоду.
У него бред, подумал Ивонин, и как назло ни одной машины. А может, все это мне чудится? Мне, а не ему?
— Сейчас, — продолжал шептать обладатель кожаной куртки. — Сейчас пройдет… не волнуйтесь. — Болезненная улыбка исказила его губы, глаза постепенно обрели смысл, прояснились, боль стала покидать их. — Не надо искать машину, — продолжал он уже более внятно. — Ни один врач не в силах помочь мне, уже поверьте, Игорь.
— Откуда вы меня знаете? — хмуро удивился Ивонин. Незнакомец сделал неопределенный жест. Улыбка его исчезла. Он ухватился за перила, медленно разогнулся и оказался на голову выше Ивонина. Со смешанным чувством жалости и недоумения тот отвел глаза от нелепого костюма незнакомца, потом снова посмотрел на его лицо. Страшно было видеть, как крупная дрожь колотит его тело, не затрагивая головы.
— Наденьте мой плащ, — решился молодой человек. — И пойдемте отсюда, а то промокнете окончательно. Я вас провожу.
— Не стоит. — Незнакомец отвел руку Ивонина и сморщился. Глаза его снова остекленели на минуту, так что Ивонин почувствовал раздражение и смутное недовольство собой. Псих какой–то, подумал он, вытирая лицо ладонью, или наркоман… а я пристал со своей благотворительностью…
— Так помочь вам? — почти грубо сказал он, хотя тут же смягчил тон. — Далеко идти?
Незнакомца стало корчить, судорога исказила лицо до неузнаваемости, оно стало страшным, как у эпилептика.
— О, черт! — Ивонин обхватил согнувшееся, бившееся крупной дрожью тело, не зная, что предпринять, беспомощно оглянулся. По мосту промчался желтый «Москвич», но водитель не заметил их возни, а может, не захотел остановиться. Инженер чувствовал в этот момент себя так глупо, что первой его мыслью было плюнуть и уйти. Но тут незнакомец снова забормотал:
— Еще волна… и еще семь тысяч… Иранское нагорье… три города полностью… не держите меня, не держите… мне легче.
Ивонин отпустил странного больного, тот с усилием разогнулся. Лицо у него стало серым, как бетон моста.
— Идите, — выдохнул он сквозь стиснутые зубы. — Я знаю, вы спешите, Игорь, идите, я сейчас справлюсь с приступом сам.
Инженер, наверное, выглядел довольно обескураженно, потому что незнакомец снова усмехнулся, через силу.
— Зовите меня Михаилом, — сказал он, — Я не псих и не наркоман, и болезнь моя не входит в арсенал излечивающихся. Ни одна клиника мира не способна вылечить того, на ком отражается любое явление природы, чья нервная система способна ощущать зарождение циклона в Тихом океане и лесной пожар в джунглях Мадагаскара, вспышку на Солнце и падение вулканической бомбы… к сожалению, не только вулканической.
Мучительная гримаса перекосила губы Михаила, он с заметным усилием преодолел свой новый приступ. Что он почувствовал сейчас, какое событие? Ивонин понял, что принял слова Михаила за правду, и разозлился. Но тот вдруг улыбнулся и проговорил:
— Только что в Джайлаусском ущелье произошел обвал, есть жертвы… Вы не верите, я вижу, но не обижаюсь, привык. В современную эпоху мне никто не верит. А я в самом деле реагирую на все, что происходит в мире, просто крупные явления природы, сопровождающиеся большим количеством жертв, «забивают» основной фон мелких событий. Иногда бывает так больно, что хочется покончить с собой, иногда организм «сочувствует» мне и я теряю сознание… Если хотите проверить, засеките время: только что на набережной грузовик наехал на тумбу и опрокинулся. А на проспекте Гагарина ветер повалил фургон на трамвайные рельсы, и трамвай врезался в него и загорелся. Завтра все это появится в газетах.
— Но это же… страшно! — воскликнул Ивонин. — Это удивительно и страшно, если только это правда!
— Правда. — Улыбка у Михаила получилась совсем «человеческая», горькая и задумчивая. — Я ношу это в себе почти всю жизнь.
— И никто не знает этих ваших способностей?
— И сейчас никто, вернее, вы. Раньше знали Кампанелла, Гострид, Абу–ль — Вефа, Соломон… Нас было трое, но товарищи не выдержали пытки жизнью, и теперь я совсем один, один вот уже около двух веков.
Ивонин недоверчиво посмотрел на голову Михаила без единого седого волоска. В глазах нового знакомого искрилась усмешка, он иногда во время разговора уходил куда–то в лабиринты своих чувств, в свою сверхранимую душу, которую пронизывали не видимые никем силовые линии бурлящей вокруг жизни. И каждое сотрясение отражалось на нем вспышкой боли! Как же он выдерживает?!
— Не знаю, — тихо и печально отозвался Михаил, хотя Ивонин не задал вопроса вслух. — Для меня этот век самый жестокий, потому что во время войн я умираю тысячи раз… и воскресаю вновь. Не знаю зачем, но природа заложила в меня бессмертие. Может быть, скомпенсировав тем самым смертность остальных?.. Вы снова не верите. А я помню сожженные Карфаген и Геркуланум, гибель Помпеи и Содом и Гоморру, провал Ниагары — там сейчас знаменитый Ниагарский водопад, и сражения второй мировой войны, Хатынь и Саласпилс, Хиросиму и Нагасаки, Вьетнам и Гренаду… Я помню вспышку сверхновой в тысяча пятьсот шестом году и пожар Москвы в тысяча восемьсот двенадцатом, гибель Атлантиды и землетрясение в Чили в тысяча двести девяностом… Очень редко встречаются те, кто выслушивает меня до конца, еще реже — кто верит. Да я и в самом деле привык к недоверию. Просто становится легче, когда есть с кем поделиться, тогда я отдыхаю.
— А вы не пробовали бороться? — невольно увлекся Ивонин.
— Пробовал не однажды. В шестнадцатом веке я стал ради этого алхимиком, в девятнадцатом — фармацевтом.
— А к врачам не обращались?
— Я уже говорил, врачи не помогут, хотя я, конечно же, обращался к ним за помощью. Никто не верит, зато тут же заносят меня в списки сумасшедших. Штамп мышления… Только великие умы верили мне, но и они помочь не сумели. Саварина как–то предположил, что помочь мне может лишь мой двойник по психонатуре, тот, кто умеет сопереживать, принять на себя груз боли… Я встречал людей, с которыми мне становилось легче, вот как с вами, но чтобы полностью убрать экстрасенсорность, как теперь говорят…
— Подождите, — остановил его Ивонин, у которого голова кругом пошла от обилия сведений и разыгравшейся фантазии. — А вы не пробовали убедить компетентные органы… в… ну, чтобы в районы бедствий вовремя успела помощь? Скажем, произошла где–то катастрофа, и вы тут же сообщаете о ней, чтобы спасатели…
Михаил сморщился.
— Пробовал и такую глупость, но… — Он безнадежно махнул рукой. — Давно… теперь смирился. Да и всем не поможешь.
— Ну не знаю… — не согласился Ивонин. Что–то в нем погасло. Жалость к собеседнику и интерес к разговору. «Что это я? — подумал он, вслушиваясь в гортанный голос Михаила. — Поверил? Конечно, в нем есть что–то заслуживающее доверия… и в то же время отталкивающее… вроде снисходительных интонаций и блеска превосходства в глазах. А может, так оно и есть — превосходство мудрости? Сколько же ему лет, если он помнит гибель Атлантиды? Тут он перехватил явно, не надо было всовывать мне Атлантиду. Шарлатан он, вот кто, увлекся собственным красноречием, чтобы взамен что–нибудь попросить… И я уши развесил, лопух…»
— И вы как все, — с горьким смешком прервал свою речь Михаил. — Шарлатан… Оливер Лодж назвал меня камертоном событий. И лет мне ровно двадцать три тысячи сто пять.
«Пророк! — хмыкнул про себя Ивонин. — Михаил — пророк… «ангел», так сказать… камертон событий… Обалдеть можно! Интересно, откуда он сбежал?»
Ивонин с сожалением посмотрел на часы, окончательно уверовав в свою гипотезу о сбежавшем больном.
— Извините, мне пора идти. Интересно было познакомиться. Так я ничем не могу вам помочь?
— Вы уже помогли, — пробормотал Михаил, щеку его дернул нервный тик. — Прощайте…
Он шагнул из ниши и растаял в шелестящей дождем темноте. Издалека, словно из–под моста, донесся голос:
— Спасибо за участие!
И все стихло, остался лишь шелест осеннего дождя, одевшего в блестящую под светом фонарей кольчугу асфальт тротуара.
Ивонин потоптался на месте, зачем–то заглянул через перила под мост, никого и ничего не увидел, выругался в душе и побрел на светлое зарево огней вдоль набережной, которое сулило сухое тепло и отдых. Его вдруг начала колотить дрожь, как и странного собеседника на мосту, и, словно отзвук жуткого колодца, в голове засела заноза боли. «Заболел! — с долей удивления подумал он. Простудился и заболел, вот и все. Отсюда и сегодняшние приключения, «встреча с камертоном событий»… Бред собачий! По словам мамы, я всегда был излишне впечатлительной натурой, вот и нафантазировал…»
На встречу с Ингой он опоздал…
Ночь провел плохо.
Боль не отпускала, пульсирующая, скачущая, колющая боль.
Ивонин снова и снова вспоминал незнакомца на мосту, снова и снова анализировал его слова, поведение, и утром вдруг с пугающей ясностью понял он не просто простудился, а заразился от Михаила! Тот существовал наяву, а не в горячечном бреду сна.
Подходящая психонатура, горько думалось Ивонину. Неужели все это мне не привиделось? Не сон, не бред, не галлюцинация? Что же делать? Если у «камертонного» вируса большой инкубационный период, то, может быть, я успею посоветоваться с… с кем? Кто мне поверит?
Приступ боли, зародившийся где–то в области сердца, свалил его на пол, и он отчетливо увидел стену урагана, поднявшую в воздух деревянные дома какого–то поселка…
«Так! — сказал сам себе Ивонин, лежа на полу и пытаясь унять боль мысленным усилием. — Человек слаб… Человек слаб, если у него нет друзей и он остался один… Но у меня–то они есть! Инга! Ребята в институте… они поверят. Правда, придется разговаривать с ними на расстоянии, чтобы и они не заразились, и мы поборемся! В первую очередь, надо будет научиться определять географические координаты районов бедствий, но с этим я справлюсь, по географии когда–то пятерки были. Михаилу было труднее, у него не оказалось никого, кто хотя бы просто посочувствовал ему. Вот в чем его беда — отсутствие друзей! Вот в чем его трагедия! Плохо, что он опустил руки, отделил себя от всех, «закуклился» в себе самом… бессмертный эгоист! Попробую отыскать его, вместе с нами ему будет легче»…
Ивонин привстал, но жестокий приступ боли затуманил сознание — где–то далеко падал в океан горящий пассажирский самолет.
Ивонин, упорно цепляясь за стол, встал, пошатываясь пошел к телефону.
— Ничего! — выговорил он в три приема, кусая губы. — Мы еще посмотрим, кто кого! Я тоже — стихия!
Назад: И НАСТУПИЛА ТЕМНОТА
На главную: Предисловие