Глава 26. Сколько мне осталось?

«Когда я впервые услышала слово рак, то единственная мысль, которая крутилась в моей голове, была «Сколько я протяну?». Я не услышала ничего из того, что врач говорил после».

Для многих людей этот вопрос в процессе лечения рака поднимается чаще всех остальных. Тем временем различные истории из жизни, равно как и формальные исследования показывают, что вопрос прогноза болезни слишком часто подлежит недостаточному, если вообще хоть какому-то обсуждению между врачом и пациентом.

«Иногда мне действительно хочется знать, насколько мало ей осталось, – лаконично выразился по этому поводу один мужчина, ухаживавший за своей больной раком женой. – Однако в другие дни мне даже думать об этом не хочется. Думаю, что больше всего об этом нужно знать ей самой – это было бы просто по-честному».

Могу себе представить, что если у вас или у кого-то из ваших близких рак, то эти вопросы должны быть вам до боли знакомы. Хотя прогноз и зависит во многом от того, какой орган оказался поражен раком, в какой стадии обнаружена болезнь, и многих других факторов (таких, как наличие сопутствующих заболеваний), довольно часто рак автоматически приравнивают к смерти. Этот страх тяжелым грузом ложится на разум пациентов, так что в каком-то смысле даже поразительно, что вопросы, касающиеся прогноза болезни, звучат в кабинете не так часто, как это можно было бы подумать. Еще более поразителен тот факт, что многие пациенты и вовсе не задают подобных вопросов, даже когда подозревают, что дни их сочтены: и в душе хотят узнать, на какое время им все-таки можно рассчитывать. Печально, но эта тема обсуждается не так часто, как хотелось бы, потому что она слишком сложная и слишком деликатная, как для самого пациента, так и для лечащего его врача.

Будучи человеком, который побывал и по другую сторону этой проблемы, я помню, как моя семья принимала многие решения, касающиеся моей больной бабушки, практически при полном отсутствии какой-либо информации. Мне было десять лет, до учебы в медицинском еще было далеко, и я понимала о происходящем не больше, чем все остальные. Онколог моей бабушки, выйдя из палаты, где она находилась, просто покачал головой и сказал, что надеяться тут не на что. Ее здоровый вид был испорчен сильной желтухой, а знаменитая выносливость и жизненная энергия словно вмиг куда-то испарились. Она была самой настоящей главой семьи, которой больше всего нравилось поболтать, однако теперь у меня разрывалось сердце от того, что она не могла выдавить из себя ни слова, – единственным, на что у нее хватало сил, было время от времени приподняться ото сна, одарить нас взглядом и болезненно улыбнуться. К ее элегантной руке постоянно была подведена капельница. Мы догадывались, что иногда в ней были лекарства для химиотерапии, а иногда – просто соляной раствор. Подносы с едой, которые ей приносили, оставались нетронутыми, так как она потеряла всяческий вкус к пище.

Когда у бабушки обнаружили прогрессирующий рак, то ее положили в больницу, где для лечения рака применялись самые передовые на тот момент достижения медицины, но она оказалась вдалеке от дома в чужом для нее городе, и даже присутствие рядом ее детей не позволяло ей чувствовать себя там, как дома. Четыре стены больничной палаты отгородили ее от мира вокруг, и ей запрещалось ездить домой – таковы были правила того времени. Самое печальное было то, что на самом деле она не получала никакого стоящего лечения в больнице, так как врач сказал, что рак слишком прогрессировал, чтобы пытаться его вылечить, да и в любом случае для этого не было еще разработано никакой подходящей химиотерапии. Однако он так и не предложил этого сам, а моя семья была слишком озабочена повседневными проблемами, связанными с лечением бабушки, поэтому никто даже и не подумал о том, чтобы отправить ее спокойно умирать в домашней обстановке, – а ведь такое решение могло бы стать логичным заключением обычного разговора о прогнозе болезни.

Моя бабушка была чрезвычайно набожным человеком и дни напролет молилась за благополучие своей семьи. Хотя я и была слишком маленькой, чтобы разговаривать с ней об этом, из того, что я знала о ней, а также из подслушанных обрывков разговоров взрослых я понимала, что для бабушки не было ничего лучше, чем вернуться домой и умереть с миром у себя в кровати. Зная про тяжесть ее болезни, я полагаю, что поначалу она сильно расстроилась, так как всю свою жизнь правильно питалась и занималась спортом и много чего еще хотела успеть сделать. Она умела смиряться с любыми превратностями судьбы. И даже если бы ничего не помогло, ее вера была достаточно сильна, чтобы помочь ей принять свою судьбу и волю Божью. Могу себе представить, что она бы с огромным удовольствием предпочла провести последние недели своей жизни в молитвах и воспоминаниях, которые бы навсегда запомнились ее многочисленным детям и внукам. В действительности же она умерла в больничной палате, и ее последней воле так и не суждено было сбыться.

Вот уже тридцать лет мы успокаиваем себя мыслью о том, что она понимала тяжесть своей болезни и необходимость лечь в больницу. Когда же я смотрю на эту ситуацию глазами онколога, которым работаю уже не первый год, то понимаю, что больница в последние дни ее жизни не дала ей ничего такого, чего нельзя было бы предоставить в домашних условиях. Ей не требовались большие дозы сильнодействующих лекарств для борьбы с болью, она не была подвержена каким-либо другим серьезным медицинским проблемам и могла свободно передвигаться, так что формально ничто не мешало ей отправиться домой. Ближе к концу своей жизни она погрузилась в кому, не выходя из которой тихо ушла в мир иной. Ее кремировали в чужом для нее городе.

Конечно, никто не может знать этого наверняка, да и моя бабушка была самым покладистым и лишенным всяческого эгоизма человеком из тех, что я только знала, который, вероятно, спокойно воспринял судьбу своих последних дней, однако я не могу перестать думать о том, что, спроси мы у нее: «Где и как ты бы хотела провести последние дни своей жизни?» – она бы ответила: «У себя дома».

Когда в кругу семьи мы заводим разговор о ее смерти, то дело редко обходится без оттенка сожаления. Конечно, мы скорбим о ее преждевременной кончине, однако также сожалеем и о том, что все прошло под покровом полного незнания. Ей никогда никто так и не сказал, что у нее рак, хотя я почти уверена, что она и так это знала. Каждый нагонял на себя деланый оптимизм, словно все было в порядке и в больницу ее положили просто на время. Так никогда и не подвернулась возможность завести серьезный разговор – такой, который дается человеку с огромным трудом и болью внутри, поскольку есть вероятность, что он может стать последним. Когда она умерла, то все произошло так, словно мы по-прежнему не понимали, что именно случилось. Мы тешили себя мыслью о том, что сделали все, что было в наших силах. Возможно, в те времена действительно больше ничего нельзя было предпринять, однако даже сейчас, будучи онкологом, я сталкиваюсь с подобными случаями.

Из всех тех вещей, которые не удовлетворяют пациентов, нормального разговора про последние дни их жизни им не хватает больше всего.

Онкология во многом шагнула вперед, однако взаимодействие врача и пациента по какой-то причине улучшается непозволительно медленными темпами.

Больные раком участники исследований постоянно говорят о том, что им хочется знать, сколько им осталось жить, так как это помогает им лучше определиться с целями лечения и расставлением приоритетов. Они уверяют, что знакомство с прогнозом врачей не столько лишает их последней надежды, сколько помогает одолеть свои фундаментальные страхи и жить полноценной жизнью. Когда они чувствуют поддержку и искренность со стороны врача, то это только прибавляет им надежду на нормальное будущее, а не усугубляет их подавленное состояние, как мы привыкли думать. Когда тех, кто является сторонником сокрытия правды от пациента по поводу истинного прогноза врачей, спрашивают, чего бы они сами хотели, оказавшись в подобных обстоятельствах, то зачастую им ничего не остается, кроме как признать, что им самим все-таки хотелось бы знать правду.

Так как этот вопрос является важнейшим элементом ухода за пациентами онкологии, мне бы хотелось уделить отдельное внимание вашему обсуждению прогноза развития болезни со своим онкологом.

В некоторых случаях разговор о прогнозе врачей заходит сам собой. «Я не ожидал ничего подобного, но мой онколог просто признался, что химиотерапия не сможет продлить мою жизнь – так я и узнал, сколько мне осталось». Возможно, вы раздумываете о прекращении лечения из-за чудовищных побочных эффектов. Разговор может начаться с подтверждения вашим онкологом того факта, что химиотерапия действительно не приносит вам никакой пользы. Затем может начаться обсуждение способов повышения качества вашей жизни, после чего окольными путями вы дойдете и до самой главной темы – прогноза болезни.

Возможно, однажды ночью вы окажетесь в реанимации, где незнакомый и зачастую очень занятой врач заведет с вами неожиданный разговор, чтобы узнать ваши пожелания по поводу искусственного продления жизни, и только тогда вы и поймете, что дела ваши плохи. Понятно, что это не самый приятный способ донесения подобной информации, который каждый онколог должен стремиться помочь избежать своему пациенту.

Тем не менее, как бы ни было это печально признать, для огромного числа пациентов вопрос врачебного прогноза дальнейшего течения болезни остается открытым, потому что ни врач, ни больной не решаются завести разговор на эту тему. Я знаю, что некоторые пациенты принимают твердое решение извлекать максимум из каждого прожитого дня, не проявляя ни малейшего интереса к прогнозам врачей, – таких меньшинство, и их желание следует уважать. В то же время гораздо большая часть больных заинтересована не только в полноценной жизни, но также и в понимании того, сколько этой жизни еще осталось. Они выражают желание разобраться с многочисленными аспектами, свойственными для современного мира, начиная от планирования финансового будущего своей семьи и последних штрихов в построенном для детей шалаше на дереве и заканчивая передачей банковских паролей родственникам. Планировать подобные вещи более чем разумно.

Итак, предположим, что вы заинтересованы в том, чтобы более-менее точно иметь представление о том, сколько вам осталось жить. Что произойдет после того, как вы зададите этот вопрос своему онкологу? Некоторые онкологи дают своим пациентам приблизительную оценку, после чего заводят разговор о том, что значат эти статистические данные. К сожалению, так происходит далеко не всегда, и пациенты слишком часто жалуются, что не могут добиться прямого ответа. Один замученный пациент высказался по этому поводу следующим образом: «Она постоянно говорит, что не знает, что рак – это одно из таких заболеваний, при которых ничего нельзя утверждать наверняка». Другой мужчина сказал: «Я объяснил ему, что не требую от него точной даты своей смерти, а просто хочу получить общее представление о том, на какой срок мне можно рассчитывать, однако врачу этот разговор был явно не по душе, и он сказал, что это не то, о чем мне стоит думать прямо сейчас». Многие пациенты рассказывают, что врача просто никак нельзя заставить дать хоть какой-то прогноз. «Мой врач говорит: «Давайте будем надеяться на лучшее», но ведь я хочу узнать его прогноз не потому, что настроен пессимистично – я просто хочу чувствовать, что у меня все под контролем».

Один мужчина рассказал мне, как неоднократно безуспешно пытался выудить у онколога своей жены хоть какую-нибудь информацию. «Когда дело подходило к концу, стало понятно, что смена лекарств для химиотерапии нам никак не поможет. Онкологу следовало сказать моей жене, что все идет не по плану, и я намекал ему на это следующими своими вопросами: «Так каковы краткосрочные перспективы?» или «Думаете, дальнейшее лечение может как-нибудь помочь?». Однако врач всегда воспринимал мои вопросы слишком буквально, поэтому у меня никак не получалось натолкнуть его в разговоре на нужную тему. Как я и боялся, моя жена умерла, пока проходила химию, и нам так никогда и не подвернулась возможность остановить лечение и насладиться последними совместно прожитыми деньками».

Почему онкологам так сложно дать своим пациентам свой прогноз? Позвольте мне поделиться с вами двумя основными причинами, которые лично мне мешают завести с больными откровенный разговор на эту тему. Думаю, что остальные врачи меня в этом поддержат.

Когда кто-то из пациентов спрашивает меня, сколько ему осталось, то первым на ум мне приходит ответ «Я не знаю». Что ж, это отчасти правда, отчасти – нет. Исходя из своего опыта, чаще всего я могу прикинуть, как, скорее всего, пойдут дела пациента дальше.

Моя оценка основывается не столько на информации о самой болезни, сколько на наблюдении за пациентом, реакцией его организма на выбранный тип лечения, на наличии или отсутствии рецидива болезни, а также на испытываемых им текущих симптомах.

Подобные данные по каждому пациенту накапливаются лишь со временем, однако они особенно полезны для того, чтобы составить общую картину динамики болезни. Можно сказать, что врач распознает в истории болезни каждого пациента некоторые закономерности, наблюдаемые им и раньше, и чем больше у него опыта, тем больше закономерностей он видит. Такой подход является распространенным способом обучения для врачей в процессе своей практики.

В то же время далеко не все врачи согласны с подобным подходом. Некоторые из них считают, что, несмотря на обилие информации для составления более точного прогноза течения болезни, наши возможности по применению данных, полученных при анализе большого числа пациентов, к конкретному больному весьма ограничены. Это происходит по той простой причине, что каждый человек по-своему уникален – организмы у всех ведут себя по-разному, равно как и сама опухоль. Возможно, вам попадались люди с тем же видом рака, что и у вас, – в наши дни интернет сделал общение между людьми простым, как никогда, не говоря уже о том, что это могли быть даже ваши друзья или члены семьи. Мои пациенты иногда рассказывают мне про других больных с похожим диагнозом и интересуются, почему мой прогноз отличается от того, что тем пациентам дали их врачи. Я объясняю им, что каждый случай рака по-своему уникален и им следует это запомнить раз и навсегда.

Тем не менее тот факт, что у двух разных людей болезнь никогда не будет вести себя абсолютно одинаково, не освобождает врачей от обязанности давать своим пациентам общий прогноз с учетом замеченных ими характерных особенностей.

Я зачастую начинаю разговор с объяснения своим пациентам того, что хотя я и не могу быть абсолютно уверена в своих словах, однако стараюсь быть максимально объективной в своем прогнозе, который сильно отличается от случайной догадки. Самый простой способ давать прогнозы – это разбить их на три большие категории: «несколько дней или недель», «несколько недель или месяцев», а также «несколько месяцев или лет». Я считаю подобный подход оптимальным, когда нужно сообщить какие-то печальные новости, обозначив, тем не менее, возможность внезапного изменения ситуации, что на деле зачастую и происходит. Так, например, состояние некоторых больных, пока они лежат дома, может очень резко ухудшиться, и я не смогу с ними встретиться вновь. Когда дело доходит до паллиативного ухода, то помощь медсестер на дому может оказаться весьма полезной, так как они тут же заметят важные изменения в состоянии больного, стоит им только возникнуть. Иногда лекарства, от которых я не ожидала серьезного эффекта, к удивлению и больного, и меня самой, стабилизируют опухоль – в таком случае прогноз может подлежать сильной корректировке.

Мне, как онкологу, важно понимать, когда возникает какая-то неопределенность, однако при этом нужно также уметь грамотно передать эту информацию пациенту, чтобы он мог заранее планировать свои дальнейшие действия. Я должна признать, что сама только с возрастом начала мириться с неопределенностью, благодаря чему мне стало гораздо проще рассказывать своим пациентам не только то, что я точно знаю, но также и то, чего я не знаю насчет их болезни. Меня всегда приятно удивляет, насколько хорошо пациенты реагируют на мое честное признание по поводу отсутствия точного ответа с моей стороны, особенно если я уверяю их, что продолжу изучение их случая, чтобы дать более точный прогноз.

Можно с уверенностью утверждать, что чем откровеннее врач со своими пациентами, тем проще им понять, когда он в чем-то не уверен.

Таким образом, важная часть понимания прогноза врачей по поводу вашего случая состоит в том, чтобы смириться с некоторой неопределенностью, неизбежно кроющейся за ним. Никакая литература или мнение специалистов со стороны не смогут развеять этот туман неопределенности, и вы должны воздержаться от каких-либо безапелляционных заявлений. Пациенты, впавшие в кому, как правило, живут после этого еще несколько дней, однако мне попадались пациенты, умиравшие всего через несколько часов, и другие, протянувшие добрые две недели. Возраст, тип болезни, используемые лекарства и другие факторы далеко не всегда помогают врачу точно определить, как именно все обернется в каждом конкретном случае.

Давайте приведем другой гипотетический пример. Представьте, что кто-то рассказал вам про одно исследование, в ходе которого было установлено, что у пяти из десяти пациентов с вашей болезнью рецидив наблюдается в течение первого года после операции. «Что ж, в какую же пятерку я попаду?» – вполне предсказуемый вопрос, приходящий на ум растерянному пациенту. Однако дело в том, что ни один анализ не сможет дать на него точного ответа. Большинство пациентов, как мне кажется, устраивает подобное объяснение. Гораздо больше им не нравится, когда от врача кроме как «Я не знаю» ничего другого выудить невозможно.

С неопределенностью сложно иметь дело на эмоциональном уровне, однако в ней некого винить, и она является неизбежной составляющей нашей жизни. Вы же не знаете заранее, пройдут ли в вашей компании в следующем году массовые сокращения. Точно так же вам не дано предсказать, сможет ли брак вашей дочки выдержать тот стресс, с которым она сейчас столкнулась. Вам не дано предугадать, разрушит ли надвигающийся ураган ваш дом, либо же возьмет в оборот соседний. Разумеется, нужно продолжать предпринимать все необходимые меры для того, чтобы максимально защитить себя от беды, однако вы избавите себя и своих близких от множества ненужных беспокойств и недовольств, если перестанете ожидать, что на каждый ваш вопрос будет дан точный ответ.

Одна моя пациентка, на протяжении долгого времени уверенная в том, что умирает, была вне себя от радости, когда узнала, что у нее наступила ремиссия. Один мужчина раньше, чем это было запланировано, женился на своей девушке, с которой они уже давно были вместе, так как она сказала ему, что ей, возможно, осталось уже не так долго. Теперь, надеюсь, вы понимаете, что наличие неопределенности не означает невозможность принять правильные решения.

Как выразился один врач: «Я просто ненавижу сообщать своим пациентам, что мы больше ничем не можем им помочь». Онколог не хочет вас расстраивать известием о том, что все складывается совсем не так, как хотелось бы, либо же, в самом крайнем случае, что вам осталось совсем немного. Какой бы необходимой эта миссия ни казалась, ее выполнение отдает сильной горечью, и ни одному доктору не по душе выступать в роли крушителя последних надежд.

Медицинское образование по большей части состоит в том, чтобы научить будущих врачей лечить людей и бороться с болезнями, и в этом медицина достигла небывалых успехов. Признание того, что ничего больше сделать нельзя, бросает вызов всему, чему учили врача.

Хотя в медицинской среде постоянно растет понимание необходимости дополнительного обучения врачей специальным навыкам ведения деликатных разговоров, большинство из них по-прежнему учатся этому методом проб и ошибок. Если учесть, что в этот сложный период своей жизни пациенты зачастую сталкиваются с сильным разочарованием и воспринимают болезнь как личную неудачу, а также то, что врачам самим неловко иметь дело с неопределенностью, то становится понятно, почему многие из них предпочитают избегать подобных разговоров. Надеюсь, что для вас это хотя бы частично объясняет, почему многие врачи выглядят и чувствуют себя неловко, когда дело доходит до обсуждения прогноза. К счастью, теперь-то мы знаем, что врачей можно обеспечить всеми необходимыми материалами для облегчения этой задачи и совершенствования их навыков преподносить одинаково доходчиво не только хорошие, но и плохие новости.

Я делюсь с вами сложностями, связанными с прогнозом течения болезни, не для того, чтобы отговорить от подобных вопросов, а чтобы вы лучше понимали, что именно творится в голове у вашего онколога, когда будете их ему задавать. Теперь я хочу, чтобы вы вернулись к мысли о том, как вы можете помочь себе и своим близким.

Задумайтесь, почему вам хочется узнать прогноз врачей и как полученная информация может вам пригодиться. Хороший прогноз может дать вам столь необходимую мотивацию для того, чтобы продержаться до конца химиотерапии. С другой стороны, известие о том, что химия, скорее всего, не сильно повлияет на ваш прогноз, может стать для вас той недостающей информацией, которой вам не хватало для принятия решения о прекращении лечения, чтобы отдохнуть и заняться важными для вас делами. Ваши дети могут использовать эти знания для того, чтобы пораньше сыграть свадьбу, либо же вы можете решить, что настало время с пользой для себя потратить часть своих сбережений. Будет очень полезно выписать на бумаге то, что для вас важнее всего. Возможно, вам просто нужно убедиться в том, что онколог сможет и дальше обеспечивать вам относительный комфорт и отсутствие боли без обозначения каких-то конкретных временных рамок. Может быть, по каким-то из перечисленных выше причин вы все-таки захотите узнать эти временные рамки, принимая при этом во внимание, что это не более чем грубая оценка.

Задайте своему онкологу интересующий вас вопрос напрямую. Возможно, имеет смысл уточнить, что вы не ждете от него каких-то точных цифр, а просто хотите понять, приблизительно на какое время вам можно рассчитывать. Если вопрос связан с каким-то конкретным событием или человеком, расскажите об этом врачу. Даже те врачи, которые ранее избегали давать какие-либо прогнозы, могут быть тронуты тем, что вы хотите понять, продержится ли ваш муж до выпускного вашего сына, который будет через три месяца, либо сможете ли вы присутствовать на первом дне рождения своего внука через две недели. Помните, что ваш врач искренне желает облегчить вашу тяжелую ношу, – и вам придется помочь ему в этом.

Если вам никак не удается добиться от своего врача какого-либо вразумительного прогноза, то вы имеете полное право обратиться с этим вопросом к другому специалисту. В то же время будьте осторожней: одно дело, когда вам не дают никакого ответа, другое – когда он вас не совсем устраивает.

Помните, что когда речь заходит о неопределенности, то одни врачи в своих рекомендациях могут быть менее осмотрительными, чем другие.

С точки зрения одного врача 50 %-ная вероятность выживания в течение следующего года может быть очень хорошим показателем, в то время как другой будет видеть в этой статистике лишь то, что в течение года половина пациентов умирает, в связи с чем отнесет подобный прогноз к числу неблагоприятных. Всем нам прекрасно известно, что чем более близкие отношения между врачом и пациентом, тем больше вероятность того, что он переоценит ваш прогноз, просто потому, что ему сложно с этим смириться. Просто представьте, насколько сложно врачу, который наблюдал вас в течение долгого времени и привязался к вам, быть полностью объективным, когда дело касается прогноза, – как бы то ни было, в человеческой природе заложена надежда на то, что все на самом деле будет лучше, чем представляется сейчас. Если же вы понимаете, что никаких толковых ответов ждать не стоит, то имеет смысл найти какой-нибудь другой источник информации – это может быть другой онколог, ваш лечащий врач или еще какой-то специалист, принимающий непосредственное участие в медицинском уходе за вами.

Когда я вспоминаю всех своих пациентов, когда-либо просивших меня дать свой прогноз, а также их реакцию на мой ответ, то понимаю, что легче всего воспринимали плохие новости те из них, кто не старался отогнать от себя мысли о собственной смерти. Какое-то время назад они уже смирились с тем, что в конечном счете умрут, и полученные от меня новости стали лишь подтверждением их мыслей. Многие говорили, что почувствовали облегчение после того, как я подтвердила их опасения и объяснила, что о них обязательно позаботятся в будущем.

Пациентка, которая наиболее неистово отреагировала на данный мной неблагоприятный прогноз, повела себя так по той простой причине, что была убеждена, будто никто до этого ей открыто не говорил, что у нее рак в последней стадии, да еще и неизлечимый. Когда меня назначили ее онкологом в самом разгаре лечения, я сразу же откровенно призналась, что ей, скорее всего, остались считаные недели, на что тут же последовала просто бешеная реакция. Ее основной онколог объяснил, что пациентка постоянно была не готова к подобному разговору, поэтому он никак не решался его завести.

Теперь вы должны понимать, что рак играет не по правилам. Чтобы справиться со всеми невзгодами и неожиданностями на этом нелегком пути, вам следует быть максимально гибким в эмоциональном плане.

Постарайтесь подготовить себя к самым ужасным последствиям, но не позволяйте им руководить вашей жизнью.

Поймите, что прогноз любого врача неизбежно связан с той или иной долей неопределенности, и если ваш онколог не стремится к обсуждению этого вопроса, то не воспринимайте это на свой счет. Тем не менее не стоит полагать, что он не может или не хочет об этом говорить. Лучше всего – спросить его напрямую. Объясните своему онкологу, почему для вас так важно это знать и как эта информация вам поможет. Объясните ему, что вы прекрасно понимаете, что он не может гарантировать ничего со стопроцентной уверенностью. Если у вас возникла потребность узнать мнение третьей стороны, то обязательно задайте этот вопрос еще нескольким специалистам.

Я прекрасно понимаю, что вам применять мои советы на практике намного сложнее, чем мне их раздавать. Тем не менее подумайте над обозначенными мной проблемами, и, возможно, вам будет проще справиться с неопределенностью.