Глава 7. ЧЕРЕЗ БОЛОТА

Наступило лето 1942 года.

Войска Западного фронта уже вели бои в Смоленской области, тесня противника на запад. Вместе с войсками перекочевывала и наша школа.

На передовых позициях стояло затишье. Днем изредка завязывались короткие перестрелки. Ночью, когда с обеих сторон начинали действовать разведчики, стрельба вспыхивала чаще и порой прокатывалась суматошно вдоль всего переднего края.

Участок, где моей группе предстояло перейти через линию фронта в тыл врага, находился среди болот, пересеченных узкими, извилистыми полосками суши. Кое-где над покрытой ряской, затхлой, застойной водой виднелись островки, густо ощетинившиеся осокой и камышом. Местные жители утверждали, что до войны на этих болотах водилось несчетное множество диких уток и гусей, теперь же, видимо напуганные грохотом пальбы, пернатые покинули родные гнездовья и перекочевали куда-то в более спокойные места. Остались лишь лягушки да пиявки. В жаркую пору дня лягушиное племя почти не проявляло признаков существования, но к вечеру, когда спадал зной, над болотами начинал звучать неумолчный разноголосый хор квакуш, слышный далеко окрест…

Первоначально полковник Теплов намечал перебросить мою группу в тыл противника на самолете, поближе к мосту, который нам надлежало взорвать, но оказалось, что в районе высадки стали сосредоточиваться крупные силы гитлеровцев, и полковник изменил свое решение. Ночи стояли лунные, безоблачные. Немцы без труда обнаружили бы наш самолет вблизи передовой и обязательно бы его сбили. Но даже в том случае, если бы нам удалось благополучно добраться на самолете до района высадки, прыгать с парашютами в такие светлые ночи в местах скопления вражеских войск было совершенно бессмысленно: нас или расстреляли бы в воздухе еще до приземления, или наверняка захватили бы в плен уже на земле…

К исходу короткой летней ночи майор Данильцев доставил меня и моих боевых друзей на грузовике сюда, в район болота, и мы обосновались в прибрежных кустах, в тени двух старых одиноких берез. Здесь нас встретил командир взвода разведчиков, который должен был обеспечить нашу переброску за линию фронта. Место перехода через болото было уже намечено. Два опытных разведчика-проводника должны были ночью вывести нас к цели, а для того чтобы скрыть наше движение, взводу разведчиков было поручено провести отвлекающую разведку боем правее от места перехода.

Томительным и бесконечно долгим показался нам этот день. Солнце припекало вовсю. Дышалось здесь, в болотистой местности, тяжело, по лицу катились струйки пота, пропитанная потом одежда липла к влажному телу.

Мы все изнывали от духоты, и только Колесов держался в этом пекле поистине стоически.

— Ничего, братцы, пар костей не ломит, — посмеивался он. — Есть оказия отоспаться вволю на солнышке.

И он уснул в самый полдень, распластавшись на прижухлой траве навзничь, могуче похрапывая. Горячие солнечные зайчики чуть шевелились на его взмокшем лице, ползали по его векам, а он спал и спал с таким видом, будто испытывал в этом сне истинное наслаждение.

Рязанов долго наблюдал за Колесовым, затем удивленно пожал плечами.

— Просто поразительно! И как он может?!

— Видно, кожа, у него дубленая, — заметил Бодюков.

День уже клонился к вечеру. Солнечный диск медленно опускался за горизонт, охватывая небосклон пламенем вечерней зари. Все громче квакали лягушки, точь-в-точь так, как за Кубанью. В воздухе закружились несметные полчища, мошкары. Она лезла нам в уши, в глаза, в ноздри, не давала покоя ни на минуту.

Лишь в одиннадцатом часу ночи командир взвода разведчиков — шустрый, тщедушный с виду лейтенант — привел нам двух проводников. Это были молоденькие солдаты в куцых шинелях, оба долговязые, в лихо сбитых набекрень пилотках, с закинутыми за спину автоматами.

«Уж больно молоды для: проводников!» — подумал я, критически разглядывая каждого при лунном свете, и хотел было сказать об этом взводному, но он, словно угадав мои мысли, промолвил:

— На этих ребят можете положиться. Они прошли со мной сквозь огонь, воду и медные трубы.

— Хлопцы бравые, сразу видно, — будто желая польстить проводникам, пророкотал баском Колесов и, достав из кармана кисет, протянул им: — Закурим, братцы, по одной.

— А мы некурящие, — отозвался один из них.

— Может, и непьющие? — лукаво спросил Бодюков.

— У меня почти нет курящих, — заметил взводный. — Разведчикам это ни к чему. А насчет выпивки — только фронтовые сто граммов, и то не перед делом.

— Эх, яблочко, вот это дисциплинка! — воскликнул Колесов.

— Такая уж служба у нас, — сказал взводный.

Над болотом одна за другой прошумели ракеты.

Хлопнув в воздухе, они осветили воду, камыш, дальние островки. Это ночные дозоры гитлеровцев начинали вести наблюдение за нашей стороной.

Мы с лейтенантом сверили часы…

Ровно в одиннадцать часов ночи группа вслед за проводниками двинулась сквозь заросли в глубь болота, строго на запад. Шли по узкой кочковатой тропке медленно, осторожно, то и дело останавливаясь и чутко прислушиваясь. Где-то справа от нас двигались два отделения разведчиков, держа направление на большой участок суши, далеко вдававшийся в болото с противоположной стороны. Там размещались основные огневые точки противника.

Лёгкая дымка, висевшая над болотом, несколько ослабляла видимость, но лично мне казалось, что этой ночью лунный свет необычайно ярок и что вокруг все видно почти так же, как днем. При вспышках ракет мы замирали на месте, выжидали, пока они погаснут, потом снова двигались вперед. От лягушиного хора звенело в ушах. Он, этот хор, очень помогал нам, скрадывая шум, тихие всплески воды под ногами, предательский треск камышей.

Наконец мы очутились перед широким открытым плесом. Кое-где из-под ряски проглядывала чистая вода.

— Стоп! — прошептал проводник, шедший впереди. — Теперь будем ждать.

Мы сгрудились на узком клочке суши за редкой стеной камыша, отделявшей нас от плеса. Слева и справа тоже виднелась вода.

— Что же это, братцы! — пробормотал Бодюков, оглядываясь по сторонам. — Дальше ведь чистейший омут. Поди, метров тридцать пять — сорок. Неужто вброд придется топать?

Я молча пожал плечами.

В это время к Рязанову, стоявшему у правого края нашей воистину малой земли, подошел один из проводников и протянул ему конец веревки.

— На, держи, браток… Наматывай помаленьку на руку. А мы с Тимофеем байду подтянем поближе к берегу.

Вскоре из камыша показался нос небольшой плоскодонной лодки. Солдат, которого звали Тимофеем, перебрался на нее, начал бесшумно вычерпывать деревянным ковшом воду, заполнившую лодку чуть ли не до половины высоты бортов.

Внезапно в той стороне, где лежал занятый врагом полуостров, вспыхнула кроваво-красная ракета, и тотчас же там началась оглушительная пальба. Треск автоматов слился с пулеметными очередями. Вокруг нас засвистели пули, и в первое мгновение мне показалось, что это обстреливают нас.

Быстро в байду! — глуховато выкрикнул Тимофей и скомандовал своему напарнику: — Сидор, на весла!

Я подтолкнул в спину Рязанова.

— Пошел, Вася!

В мгновение ока он очутился в лодке. За ним последовали остальные. Сидор оттолкнул лодку от берега, ловко перемахнул на корму.

Стрельба нарастала. Сильными рывками весел Сидор гнал лодку к зарослям, темневшим на противоположной стороне плеса. Слева, справа и впереди в небе вспыхивали ракеты. Сжав в руках автоматы, мы ждали, что вот-вот будем обнаружены и попадем под губительный огонь.

— Ничего, проскочим! — убежденно, с каким-то охотничьим азартом бросил Тимофей. — Тут самая глубь и топь. Немцы не суют сюда носа, трясин боятся…

Лодка со всего разгона влетела в густой камыш и так сильно ткнулась носом в сушу, что Колесов едва не вывалился за борт, благо его вовремя подхватили под руки Бодюков и Рязанов.

— Вперед! — махнул рукой Тимофей и, выпрыгнув из лодки, ринулся в заросли.

Мы едва поспевали за ним. Ноги вязли в тинистом грунте, местами приходилось продвигаться чуть ли не по пояс в воде. Вещмешки со взрывчаткой, казалось, тяжелели с каждым шагом.

Сидор, замыкавший шествие, то и дело поторапливал нас:

— Быстрее, быстрее! Уже недалеко!

Стрельба не утихала. В небе непрерывно полыхал свет ракет. А мы без всяких мер предосторожности мчались как угорелые по чавкающей почве, громко шурша камышом.

Заросли начали редеть, и вскоре мы очутились на совершенно сухом островке, поросшем какой-то невысокой, удивительно жесткой травой. Грунт был твердый, и просто не верилось, что здесь, на болоте, оказался лоскут такой земли. К западу от него раскинулась широкая водная гладь, пересеченная лунной дорожкой, к северу тянулась полоса редких камышей.

— Теперь осторожно! — предупредил шепотом Тимофей. — Глядите в оба!

Вслед за ним мы направились сквозь камыши на север, в ту сторону, где шла ожесточенная перестрелка. Подводная тропа была узкой. Стоило взять чуть левее или правее, ноги сразу теряли опору, погружались в какое-то мягкое бездонье. Это был самый страшный участок трясин, тянувшихся вдоль берега полуострова, занятого гитлеровцами. Немцы считали этот участок болота совершенно непроходимым и поэтому не держали его под наблюдением. И именно здесь разведчики отыскали одну-единственную тропу, которой не раз пользовались для выхода в тыл противника через трясины. Теперь они вели по этой тропе нас.

Трудно сказать точно, как долго мы шли. Занятый опасным балансированием на узкой полосе тверди, я ни разу не взглянул на часы. Берег полуострова приближался. Он то четко вырисовывался перед нами в свете ракет, то снова и снова растворялся во мгле ночи. У самой воды виднелись кудлатые ивы, похожие на каких-то диковинных животных, пришедших в ночи на водопой. За ивами вздымался хребет длинного бугра, на котором торчали стволы зенитных орудий. Стрельба шла где-то за бугром, совсем близко. Все внимание гитлеровцев было, очевидно, сейчас сосредоточено на том участке болота, откуда открыли огонь наши разведчики. Это дало нам возможность благополучно преодолеть непроходимые трясины и выйти на безлюдный, никем не охраняемый берег.

Проводники сопровождали нас до глубокой канавы, пересекавшей перешеек полуострова, и, простившись там с нами, отправились в обратный путь.

Стрелки часов показывали половину первого ночи. Таким образом, с того берега сюда, до канавы, мы добирались полтора часа. Не так уж и много, но эти полтора часа всем нам показались почему-то очень и очень долгими. В те минуты никто из нас и не подозревал, что вскоре нам придется провести всего полчаса в такой обстановке, когда чуть ли не каждая секунда кажется вечностью…

Задерживаться в непосредственной близости от переднего края, под боком у противника, было крайне опасно. Выждав немного и осмотрев из канавы окружающую местность, мы решили уходить на запад, в леса, чтобы отдохнуть там и затем двинуться дальше, в район расположения «нашего» моста.

Метрах в двухстах от канавы, параллельно ей, пролегал большак, уходивший куда-то на север. Южнее перешейка лежало крупное село. Оттуда, несмотря на позднюю ночную пору, почти непрерывным потоком двигались по большаку колонны грузовиков с выключенными фарами. Было похоже на то, что перестрелка, все еще продолжавшаяся на болоте, вызвала в селе панику и заставила немцев произвести срочную эвакуацию каких-то тыловых частей в более безопасное место.

Нам предстояло перейти через большак: иного пути не было. Полуночная луна, как назло, ярко светила. Когда-то я любил подобные ночи, мог подолгу восторженно глядеть на сияющий лик луны, но сейчас я глубоко ненавидел ее. Видимо, то же самое чувство испытывали и мои друзья. Не зря у Бодюкова вырвалось в адрес луны:

— С немцами кокетничает, шельма. Чтоб она лопнула, окаянная.

Хорошо, что хоть пыли было на большаке изрядно. Она вырывалась из-под колес грузовиков, плыла за колоннами длинным шлейфом и медленно оседала на придорожных кустах и траве.

Мы решили воспользоваться этой естественной маскировочной завесой. До большака добирались по-пластунски, ползком, волоча мешки со взрывчаткой по земле. Залегли в придорожном кювете, среди бурьяна, и, выбрав момент, когда мимо прошла одна из колонн, нырнули в пыльный шлейф.

Невдалеке от большака начинался невысокий редкий кустарник. Мы пробрались через него все так же, по-пластунски, и тут нежданно-негаданно очутились перед линией свежевырытых окопов с разветвленной сетью ходов сообщений и углублениями для пулеметных гнезд. Очевидно, немцы подготовили этот оборонительный рубеж на случай, если наши войска потеснят их от болота.

Перестрелка у полуострова уже прекратилась. Все реже и реже там взвивались ракеты. Вокруг снова стояла тишина, нарушаемая лишь кваканьем лягушек да рокотом моторов грузовиков, все еще катившихся по большаку.

Я поручил Колесову и Рязанову проверить, есть ли охрана в окопах и куда можно выбраться по ним. В окопах не было ни души. Они тянулись почти параллельно большаку на север и на юг. Южный край их, видимо, подходил к самому селу, северный — упирался в продолговатый пригорок, где был устроен прочный капонир.

Спустившись в окопы, мы двинулись на север, обогнули по ходу сообщения капонир и вышли на кукурузное поле, примыкавшее к грунтовой дороге. Дальше минут сорок шли по полям, вначале между рядами рослой кукурузы, затем среди подсолнечников. Передний край и болота остались далеко позади, но мы все время держались настороженно.

Начались перелески, а когда забрезжил рассвет, впереди показался лес. Здесь можно было несколько расслабить нервы в обстановке хотя бы относительной безопасности. И мы шли широко, размашисто, предвкушая близость отдыха.

В полукилометре слева на пригорке замаячили избы какого-то хуторка. Пошел низкорослый, молодой, вперемежку с кустами ежевики березняк, под ногами зашуршала высокая сочная трава, покрытая росой. Из травянистого темно-зеленого ковра на нас приветливо поглядывали желтые лютики, голубые васильки, пестрые колокольчики. Где-то стучал дятел, и, словно ведя счет ударам его клюва, куковала кукушка. Среди березок звонко, заливисто запела иволга, вслед за ней заворковала горлица.

— До чего же хорошо, братцы! — тихо воскликнул Бодюков и дважды точь-в-точь повторил крик иволги.

— Благодать! — пробасил с улыбкой Колесов. — Вот так и у нас, на Смоленщине. Выйдешь к Березине на восходе солнца, и душа запоет..

— А ты, Коля, оказывается, тоже поэт! — заметил Рязанов.

— Эх, яблочко, куда мне до Борьки! — отмахнулся Колесов. — У него талант по этой части. А я что, так, только любитель изящной словесности.

Бодюков писал неплохие стихи, теплые, задушевные, до войны печатался в газетах. И теперь не расставался с маленькой тетрадкой, где хранил самое удачное из написанного им на фронте. Но каждый раз, когда мы рекомендовали ему направить что-нибудь в дивизионную или армейскую газету, он неизменно отвечал одно и то же:

— Не для печати это, ребята! Для души. Разведчик я, а не поэт сейчас!..

До леса оставалось шагов двести, не больше. Березняк вдруг оборвался, и мы увидели песчаную дорогу, пролегшую широкой серой лентой между опушкой леса и березняком. К ней под углом примыкала другая, выходившая из лесной просеки.

Невдалеке над лесом взметнулась стая галок и, оглашая воздух тревожными криками, закружилась низко над деревьями. Это насторожило меня. Я поднял руку, давая знак остановиться. Друзья вопросительно уставились на меня.

— Потише, товарищи! — прошептал я. — Галки не зря всполошились. На всякий случай надо разведать, нет ли кого в лесу. Хутор рядом. На дороге свежие следы машины. Как бы на немцев не нарваться…

Произвести разведку мы не успели. Совсем близко, на просеке, громко затарахтел мотор, послышались голоса.

— Ложись! — махнул я рукой.

Мы повалились в высокую траву, среди березок и кустов ежевики. В это время из просеки выехал грузовой «опель», подталкиваемый немецкими солдатами. Колеса машины буксовали на песке, а солдаты с покрасневшими от натуги лицами что-то орали, гикали. Я насчитал их свыше двадцати. Враг был рядом, на развилке дорог, в нескольких шагах от нас.

Мотор ревел все надсаднее, потом оглушающе захлопал и заглох. Из кабины вылез толстый ефрейтор-шофер с лоснящимся от пота лицом, поднял капот и начал рыться в моторе… Солдаты, галдя, окружили его. Шофер обозленно вскинул голову, набросился на них. Не знаю, что он кричал, но надо полагать, это была какая-то самая отборная брань. Солдата огрызались, и тогда шофер, чуть ли не срывая голос, завопил:

— Вэк! Вэк! Вэк!

Гитлеровцы отошли от него. Одни начали оправляться, другие полезли в кузов за ранцами с продуктами, третьи задымили сигаретами и расселись на траве. Двое направились по дороге в ту сторону, где лежали мы. Их облик запомнился мне на всю жизнь. Оба в мундирах темно-зеленого цвета, в коричневых сапогах с короткими, расширяющимися кверху голенищами. Распахнутые на груди куртки, рукава, засученные до локтей. У того и у другого автоматы, подвешенные ремнями на шею.

Ближе к краю дороги шагал белобрысый рослый детина лет тридцати. На его взмокший лоб из-под пилотки падали светлые кудри. Сросшиеся на переносице широкие брови, тяжёлый отвисший подбородок и близко посаженные друг к другу глаза придавали его лицу какое-то хищное, выражение. Правая рука его лежала на автомате, левая упиралась в бок. Дымя сигаретой, он с ухмылкой слушал своего дружка, как-то сонно поглядывал по сторонам. Второй солдат — невысокий, тощий, вертлявый — тараторил без умолку, гримасничал и усиленно жестикулировал сухими жилистыми руками. Черноволосый, смуглолицый, с тонкими черными усиками под длинным носом и быстрыми глазами, он чем-то напоминал хорька, выскочившего из норы порезвиться.

Мы лежали, плотно прижавшись к земле, не шевелясь, затаив дыхание и не спуская с них глаз. Наши автоматы были на взводе, под рукой у каждого по паре гранат.

Искоса поглядывая на друзей, я видел, какое напряжение испытывали они. Побледневший Колесов нервно покусывал губы, и на его скулах медленно шевелились желваки. Бодюков, уткнувшись подбородком в землю, узко сощурил глаза, дышал тяжело, прерывисто. Его взгляд то переносился к развилке дорог, то возвращался к немцам, приближавшимся к нам. Рязанов жевал стебелек травы и судорожно, рывками стискивал гранату, лежавшую у щеки.

Белобрысый остановился, посмотрел на лес, затем обернулся на восход, где искрилось поднимавшееся солнце, скользнул взглядом по верхушкам молоденьких берез, под которыми лежали мы, и сел на землю у придорожного куста, спиной к нам. Второй немец последовал его примеру.

— Шэн! — промолвил белобрысый, потянулся и хлопнул своего дружка по плечу: — Шпиль мир этвас!

Черноволосый извлек из нагрудного кармана губную гармошку, вытер ее ладонью и заиграл какой-то марш. Играл он мастерски, но каждый звук этого марша отзывался в моей душе каким-то леденящим эхом. «Кто знает, — подумал я, — не в последний ли раз пиликает этот солдат на своей гармошке и не последний ли раз приходится мне слушать музыку…». Разумеется, он, немец, был куда в более выгодном положении, чем мы. Он не знал, что сейчас смерть подкарауливает его сзади, а мы вот уже несколько минут смотрели смерти в глаза.

Задорно звучала мелодий марша.

А мы лежали, точно прикованные к земле, зарывшись в траву, и были вынуждены слушать болтовню и игру заклятых, ненавистных врагов. Каждая секунда казалась вечностью. Хотелось открыть огонь, ринуться очертя голову на врага, чтобы избавиться наконец от этой пытки…

С момента появления гитлеровцев у развилки дорог прошло уже полчаса. Каких чудовищных полчаса! Марши сменялись вальсами, вальсы — польками. Шофер возился с мотором. Солдаты ржали, резались в карты, слонялись вокруг грузовика, но, к нашему счастью, никто из них не составил компанию любителям музыки, сидевшим против нас.

Наконец снова заработал мотор. Клянусь, его тарахтение показалось мне лучшей мелодией из всех, слышанных мною до этого в жизни.

Солдаты засуетились.

— Генуг! Цайт цу фарэн! — гаркнул белобрысый, проворно вскочил на ноги и побежал к машине. Музыкант рванулся вслед за ним.

Бодюков крепко стиснул мою руку, лица Колесова и Рязанова просияли.

Гитлеровцы торопливо взбирались в кузов. Шофер опустил капот, вытер тряпкой руки и забрался в кабину.

— Как бы мотор опять не заглох! — промолвил с опаской Рязанов.

— Может, и впрямь отползти на всякий случай? — предложил Бодюков.

— Тише вы, черти! — зашипел на них Колесов.

Нет, на этот раз мотор не подвел ни немцев, ни нас. Грузовик развернулся, выехал на середину дороги и покатил к хутору. Мы наблюдали за ним до тех пор, пока он не скрылся за избами.

Прежде чем перебраться в лес, я все-таки решил произвести предварительную разведку. Минут двадцать Рязанов и Бодюков осматривали чащу вдоль просеки, но ничего подозрительного не заметили.

Бессонная, тревожная ночь и опасность, которую нам довелось пережить у развилки дорог, изрядно вымотали наши силы. Забравшись поглубже в лесные чащобы, мы наспех позавтракали и завалились спать.

Первым дежурил я. Веки слипались. Голова то и дело клонилась книзу, и, чтобы не заснуть, я курил одну папиросу за другой. Через два часа меня сменил Рязанов.

— Смотри, Вася, в оба, — сонно пробормотал я, подсунул под голову вещевой мешок и блаженно вытянулся на перепревших листьях…

Следующая ночь выдалась ветреная, облачная. Луна изредка выглядывала из-за туч, стремительно мчавшихся на запад. Вдали полыхали зарницы, пахло грозой. Но гроза так и не собралась.

Мы шли всю ночь по лесам и лугам, подальше от проселков, большаков, в обход селений. Короткие привалы, и снова в путь. По дорогам в сторону линии фронта двигались вражеские войска — моторизованная пехота, артиллерийские и танковые части, деревни и села кишели гитлеровцами. Сведения агентурной разведки о концентрации сил противника в этом районе полностью подтверждались.

Незадолго до рассвета мы вышли к реке, на которой располагался «наш» мост. Еще с час двигались вдоль берега. Уже занималась заря, когда мы, обогнув излучину реки, увидели впереди двухпролетный мост и железнодорожную насыпь, подступавшую к нему с обоих берегов. Вокруг лежала пересеченная местность: холмы, балки, овраги. За железнодорожной насыпью на левом берегу виднелся лес, на правом — раскинулось село с деревянной церквушкой. От села до насыпи было не менее полукилометра. Широкие приречные полосы с южной стороны насыпи, то есть там, где находились мы, на том и на другом берегу были в основном засеяны рожью, и только вблизи моста тянулись поля подсолнечника и кукурузы. Кое-где в нивы ржи вгрызались извилистые овраги, поросшие по краям терновником и дикой смородиной. В одном из таких оврагов и расположилась моя группа. Сквозь колючий густой кустарник нам хорошо были видны мост, подступы к нему и река на всем протяжении от излучины до моста.

Судя по лесам, еще не убранным с каменного промежуточного быка, мост был восстановлен совсем недавно. Левобережный пролет состоял из высоких клепаных металлических балок, видимо уцелевших после взрыва и извлеченных затем из воды немецкими саперами. Правобережный пролет был построен заново из деревянных балочных ферм.

Река очень напоминала мне Кубань: такая же мутная вода, такое же быстрое течение с бешеными водоворотами и хлопьями пены.

К мосту можно было бы пробраться вплавь, если бы не патрульный катер, довольно часто сновавший в районе переправы. Таким образом, вариант взрыва с воды сразу отпадал. Оставалось одно — действовать с суши, Но как? Чтобы решить этот вопрос, надо было прежде всего изучить систему охраны моста: где находится караульное помещение, каково число часовых, как часто происходит смена постов и где стоят эти посты. Не располагая такими сведениями, невозможно разрабатывать план операции…

День прошел спокойно. До вечера через мост проследовало шестнадцать поездов: одиннадцать на восток, к фронту, пять на запад. В третьем часу дня над рекой на большой высоте пролетела эскадрилья наших бомбардировщиков под прикрытием девяти истребителей. За насыпью захлопали зенитки. Крупнокалиберные били из лесу, легкие, автоматические, — со стороны села. Черные комья разрывов впивались в лазурный небосвод очень близко от краснозвездных самолетов, которые, не нарушив строя, проплыли на юго-запад. Вблизи нас нигде не было ни одной зенитной батареи. Очевидно, нивы низкорослой, отливавшей золотом ржи не устраивали немецких зенитчиков в смысле маскировки. Нам это обстоятельство было, разумеется, на руку и в значительной мере гарантировало нас от возможности случайно попасться на глаза гитлеровцам. Катера мы не опасались днем: он не подходил к берегам. Немцы ограничивались обзором береговых полос в бинокли и уж, конечно, не могли заметить нас, притаившихся в поросшем бурьяном овраге.

Наконец наступили долгожданные сумерки. Разрозненные тучки, весь день бродившие по небу, снова начали собираться в огромные стада и, гонимые ночным ветром, понеслись с севера на юг, заволакивая плотной пеленой звездную россыпь и все ярче сиявший лунный лик…

Пора приступать к исчерпывающей разведке одновременно на обоих берегах. Колесова и Рязанова оставляю на правом берегу, сам вместе с Бодюковым отправляюсь вплавь на противоположную сторону реки. Над мостом время от времени вспыхивает свет ракет. Выжидаю, пока патрульный катер пройдет вниз по течению. Теперь, ночью, он представляет для нас большую опасность, так как на его носу установлен легкий прожектор, шарящий ярким лучом по воде. Плывем налегке — без автоматов, в одних трусах, взяв с собой лишь пистолеты, ножи и по паре гранат. На руке у меня водонепроницаемые часы. Вода приятная, прохладная, какой она обычно бывает по ночам в середине лета. Я плаваю хорошо с детства. Не раз с ватагой мальчишек приходилось мне на спор переплывать без передышки бурную Кубань туда и обратно в районе краснодарских кожевенных заводов, где особенно много грозных водоворотов. За Бодюкова тоже можно не волноваться, плавает он не хуже меня. Когда взвиваются ракеты, мы скрываемся под водой, затем снова плывем то саженками, то брассом, рядом друг с другом, быстро, как на состязаниях.

Вот и правый берег. По траве вдоль нивы направляемся к мосту. Идти босиком, без одежды легко, свободно. Шагов наших не слышно, только чуть шуршит трава под ногами.

Кончилась нива. Дальше приходится двигаться ползком. До насыпи уже рукой подать, и мы замираем в травянистой ложбинке под прикрытием невысокого куста.

По насыпи, у грибка, установленного перед мостом, шагает часовой. Когда из-за туч выглядывает луна, мы видим отчетливо его силуэт. Немец без шинели. На груди автомат. Изредка он сигнализирует карманным фонариком своему напарнику. Тотчас тем же сигналом ему отвечает другой часовой, стоящий на противоположном конце моста. Тот и другой постреливают время от времени из ракетниц.

Мы лежим уже сорок минут. Надо выяснить, как часто происходит смена постовых и откуда появляется со сменой разводящий.

Становится прохладней, нас начинает познабливать, тело покрывается пупырышками.

Внезапно в тишине раздается дребезжание звонка.

Часовой подходит к грибку, под которым висит телефон, и что-то говорит.

Несколько минут спустя до нас долетает шум шагов. Все громче, ближе стучат кованые каблуки по деревянному настилу моста. Часовой включает фонарик, направляет его свет на двух солдат, приближающихся к нему по мосту. Это разводящий и очередной постовой. Происходит смена…

Мне ясно: караульное помещение находится по ту сторону моста. Охрана не напугана, довольно слабая. На самом мосту ни собак, ни патрулей, ни спаренных постов. Проверка караулов ограничивается редкими телефонными разговорами и примитивной световой сигнализацией. Видимо, здесь, в тылу, охранники чувствуют себя в безопасности и вполне спокойны за мост. Что ж, это намного облегчает нашу задачу. Катер можно не принимать в расчет, ведь нам придется действовать с суши. Главное, чтобы он не помешал нам перебраться на правый берег.

Проходит еще час. Снова сменяются часовые. Значит, постовые дежурят по часу. Именно в этот сравнительно короткий промежуток времени и должен быть произведен взрыв.

Можно возвращаться на левый берег. На этот раз мы переплываем реку выше излучины, подальше от моста. Здесь переправляться безопасней и легче: отдаленный свет ракет не так ярок, и, кроме того, с левого берега, чуть ли не до половины реки, здесь простирается отмель, так что плыть, приходится меньше. А ведь нам предстоит перебросить на себе всю взрывчатку.

Следующий день уходит на разработку детального плана операции и на подготовку к ней. Непрерывно наблюдаем за мостом. По-прежнему то к фронту, то в тыл идут поезда. У моста они не задерживаются, лишь значительно снижают скорость. Признаков каких-либо, изменений в жизни переправы и ее охраны не замечается. Все так же патрулирует дозорный катер, и, очевидно, все так же в строго установленное время сменяются часовые. С наступлением сумерек над мостом снова начинают вспыхивать ракеты…

Погода благоприятствовала нам. С вечера заморосил мелкий дождь. Луна совсем не выглядывала из-за туч, будто старалась искупить свою вину перед нами за прошлые ночи. Теперь уж мы не роптали на нее, и, хотя ночь была довольно-таки светлой, на душе у нас было куда спокойнее.

Переправлялись мы на правый берег за излучиной реки, у отмели. Как только катер уходил к мосту, мы пускались вплавь и так, постепенно, перебросили все свое имущество и взрывчатку с одного берега на другой. На долю каждого выпало переплыть реку четыре раза. Что и говорить, плыть с грузом было нелегко, но никто не жаловался на усталость. Нервное напряжение, в котором находились мы в преддверии ответственного и опасного дела, видимо, удесятеряло наши силы.

К насыпи мы подползли во втором часу ночи, вскоре после того, как через мост проследовал один из товарных составов на запад. До смены постов пришлось ждать около двадцати минут.

Часового бесшумно сняли Колесов и Бодюков, Рязанов тотчас занял его место и, дав сигнал ручным фонариком часовому, стоявшему на противоположном конце моста, зашагал взад-вперед у грибка.

Только теперь мы заметили, что за насыпью, совсем близко, стояли палатки зенитчиков. Вполне возможно, что между охраной моста и зенитчиками существовала какая-то условная сигнализация на случай опасности, но раздумывать об этом сейчас было уже поздно. Мы с Бодюковым и Колесовым спустились под настил моста и по нижним поперечным связям дощато-гвоздевых ферм начали пробираться к каменному устою.

Вспыхнула ракета. Не успела она погаснуть, как по стенкам ферм скользнул луч прожектора с катера, приближавшегося к мосту со стороны излучины. Вот он прошел под правобережным пролетом, развернулся у быка и, пройдя под левобережным пролетом, направился снова к излучине. Эти несколько минут мы пролежали, прижавшись к широким доскам нижних поясов ферм, затем двинулись дальше. Теперь наибольшую опасность для нас представлял телефонный звонок. Вдруг он задребезжит у грибка, Рязанов, разумеется, ничего не сможет ответить на телефонный окрик начальника караула или разводящего, и тогда сразу раздастся сигнал тревоги. А это означало бы наш провал, то положение, из которого выйти было почти невозможно. Разве только бросаться в реку прямо с ферм или с устоя… Но пока телефон молчал. Я отчетливо слышал шаги Рязанова, видел свет фонарика, вспыхивавшего по временам в его руке.

И вот наконец промежуточный устой. Мы с Колесовым нырнули под клепаные балки левобережного пролета, начали закладывать заряды под шарнирные опоры средних балок. Бодюков делал то же самое под опорой из дощато-гвоздевых ферм. Главное — обрушить левобережный металлический пролет, восстановление которого отнимет у немцев очень много времени. С дощатыми фермами проще. Две бутылки с горючей жидкостью, заложенные рядом с толом, мгновенно воспламенят во время взрыва дерево, и огонь завершит то, чего не сделает тол.

Телефон все еще молчал. Где-то над нашими головами хлопали ракеты. Вдали, у излучины реки, тарахтел мотор катера. Мы работали с лихорадочной поспешностью, следя, однако, за тем, чтобы в этой спешке не допустить какой-нибудь ошибки. Уж если рисковать жизнью, то не зря.

Затлели бикфордовы шнуры.

Мы уже были у береговой опоры, когда внезапно в ночную тишь ворвался резкий звонок телефона под грибком. Вслед за мной Колесов и Бодюков соскользнули с нижнего пояса крайней фермы на уступ опорной стенки. Тут нас и увидел Рязанов, свесившийся через перила.

— У меня чуть сердце не оборвалось от этого проклятого звонка! — бросил он приглушенно.

— Все в порядке, Вася! — улыбнулся я. — Пусть звенит, хоть треснет! — И махнул рукой. — Спускайся с насыпи.

Телефонный звонок повторился.

Рязанов сбежал с насыпи и помог нам выбраться на берег.

— Теперь, хлопцы, бегом! — тихо скомандовал я.

Мчались мы во всю прыть, а позади, у моста, выла сирена. За насыпью на том и другом берегу зажглись прожекторы. Их лучи заскользили по мосту, по черной речной воде, по железнодорожному полотну. Под тучи скопом взлетали ракеты. Оглянувшись, я увидел, как с левого и правого берегов к каменному устою неслись гитлеровцы. Очевидно, они сообразили, что угрожает мосту.

— Не успеют! — хрипловато пробасил Колесов, и, точно в подтверждение его слов, почти тотчас же произошел взрыв. Левобережный пролет с грохотом полетел в реку, а над вздыбившимися дощатыми фермами заплясали длинные языки огня. Зарево быстро разгоравшегося пожарища все выше поднималось к небу, шевелило тьму, отбрасывало на золотистые нивы ржи и на воду багровые отблески.

Добравшись до излучины реки, мы свернули на север и через час пересекли большак, за которым начинался лес.

Здесь, в лесу, позволили себе немного отдохнуть, затем отправились, дальше, к линии фронта. Сколько мы прошли в ту ночь, трудно сказать. Знаю только, что к рассвету ноги у меня подкашивались от усталости, а в груди хрипело, как у загнанной, лошади…

Весь следующий день отдыхали в тесном, прохладном погребке какого-то сожженного дотла селения. До передовой оставалось километров двадцать. Там все еще царило затишье: ни гула канонады, ни тяжкого уханья бомб.

К вечеру начала собираться гроза.

Когда мы вышли к переднему краю, разразился ливень. Он был как нельзя кстати. Немецкие солдаты отсиживались либо в землянках, либо в окопах, под плащ-палатками, и я полагал, что нам удастся без особого труда проскочить сквозь вражеские цепи.

Больше трехсот метров мы проползли среди редких кустарников, пока отыскали неглубокий овраг, который, вклинившись между смежными окопами немцев, расширялся в сторону нейтральной полосы. Сейчас в нем клокотала вода. Гром, шум ливня, рев потоков, сливавшиеся в сплошной могучий гул, полностью скрадывали тот плеск и шум, который вызывали мы, продвигаясь оврагом чуть ли не по грудь в воде.

На нейтральной полосе мы выбрались из оврага, и тут при вспышке молнии кто-то из вражеских дозорных заметил нас. Раздался резкий крик:

— Хальт!

И сразу уже в два голоса:

— Ди руссэн!

— Алярм!

Застрочил автомат.

Я метнул гранату в ту сторону, откуда стреляли, и вдруг почувствовал, как что-то тупо ударило меня в плечо. «Ранен!» — мелькнуло в голове. Правая рука повисла как плеть, зашумело в ушах.

Немцы открыли сильный огонь. Бодюков, Колесов и Рязанов соскользнули в балку. Превозмогая боль в плече, я последовал за ними, но так и не дополз до балки, почувствовал, что теряю сознание.

— Командир, где ты? — окликнул меня Колесов.

— Валентин Петрович! — встревоженно выкрикнул Рязанов.

Несколько мгновений я ничего не видел, не слышал, не чувствовал, потом очнулся от нестерпимой боли. Меня волок в балку по грязи Бодюков.

В это время одна из вражеских пуль ранила его в ногу.

На помощь к нам спешили наши бойцы, и вскоре мы уже были в безопасности, среди своих.

Бодюкова и меня немедленно отправили в медсанбат.