Назад к аэродрому. Гул ветра такой, что закладывает уши, я сжимаю в руке кулон, цепочка впивается в шею…

«Дио, не так быстро…» – умоляет одна часть меня, которая все еще помнит, как легко машины рассыпаются вдребезги.

«Быстрее, еще быстрее!» – подгоняет вторая, которая бесстрашна, отчаянна и сегодня явно не в себе.

Быстрая езда всегда действовала мне на нервы, мне страшно, но я не могу позволить себе закрыть глаза. Я вглядываюсь в нависшее над аэродромом серое, предгрозовое небо. Я не отведу глаз, пока не увижу вертолет.

Диомедея загнала машину на парковку, мы выскочили и добежали до здания аэропорта быстрее, чем успела осесть дорожная пыль. Я толкнула тяжелую дверь, подбежала к окну, открывающему вид на летное поле, и ткнулась лбом в холодное стекло. Вот и первые капли ударили по окнам. Вглядываюсь в серую мглу, но в проклятом небе нет ничего, кроме туч и молний.

– Лика… – рука Дио легла мне на плечо. – Он всегда был упрям, как тысяча ослов. И если что-то взбредало ему в голову, он никогда не отказывался от задуманного. Боюсь, он не вернется. Мы пробудем здесь столько, сколько ты захочешь, а потом… приступим к плану Б.

Я горько ухмыльнулась сквозь слезы.

– Оказывается, есть план Б? О, Всевышний! Пойдем, найдем в горах его тело и оживим при помощи магии?

Диомедея кисло улыбнулась мне в ответ:

– Я бы на твоем месте не отзывалась о магии с таким пренебрежением. А что если…

– Что?

– Кое-какие чары действительно существуют в этом мире?

Все ясно. Подобное напряжение не могло не сказаться на психике. У Диомедеи начала тихонько сползать крыша, и моя, пожалуй, скоро последует ее примеру. Я представляю себе, как мы собираем Феликса по кускам, как Франкенштейна, и начинаю истерично смеяться сквозь слезы. Зажимаю себе рот, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, и оседаю в ее объятия.

– О святые праотцы, – хлопает Дио меня по спине. – Святые угодники.

Дио легко встряхивает меня, схватив за предплечья.

– Лика!

Я продолжаю всхлипывать в ее руках, заливая слезами ворот ее куртки.

– Не верю своим глазам! Смотри!

Я резко поднимаю голову, вдруг осознав, что все предыдущие восклицания были адресованы не мне. Диомедея хватает меня за подбородок и разворачивает к окну. Из хаоса низко клубящихся туч возникают смутные очертания вертолета. Теперь я тоже слышу отдаленный гул двигателей и вибрацию лопастей.

Я бросаюсь к выходу на поле, но на моем пути вырастает рельефный громила в фуражке и бронежилете поверх серой рубашки.

– Синьорита, – едва не хватает он меня.

«Пропусти ее сейчас же, пока я не сорвала с тебя кепку и не станцевала на ней тарантеллу!» – Диомедея орет охраннику что-то по-итальянски, я не понимаю ни слова, но, зуб даю, значение примерно такое же.

И мужик уходит с моего пути! Двери, коридор, еще парочка дверей, и вот я выбегаю на взлетную площадку. Ну и холод! Ветер взметает волосы, дождь раздает мокрые пощечины, сердце едва умещается в груди…

Шасси вертолета касаются земли.

Все должно было быть как в кино: я узнаю любимого издалека, читаю все эмоции – конечно же, счастливые – на его лице, бегу к нему навстречу, стильно намокнув до нитки, и, пока бегу, думаю о том, как красиво мы сейчас будем обниматься под этим сказочным ливнем… Жаль, что в этой картине средств на грамотного художника-постановщика попросту не осталось: все досталось создателю спецэффектов: гроза разыгралась просто лютая.

Кто-то вышел из вертолета, но я не могла разобрать кто. Я просто продиралась сквозь решетку упругих дождевых струй, пару раз шлепнувшись на колени. А потом тот, кто вышел из вертолета, возник у меня на пути и сжал меня в объятиях. Вряд ли его руки можно было назвать нежными, вряд ли их можно было назвать трепетными – нет, они обхватили меня так крепко, словно я тонула, или проваливалась под землю, или сползала с края обрыва! И я так же крепко обняла его – я не хочу провалиться в бездну, я хочу быть спасенной!

– Боже, скажи мне, что я не сошел с ума… – выдохнул он.

Я подняла глаза и посмотрела на того, кто схватил меня в охапку: лицо, которое я столько ночей видела во сне, губы, которые однажды почти поцеловали меня, мокрые волосы, с которых – помнится, как будто это было вчера, – уже капала вода, и наконец глаза – темные, беспросветные, как полярная ночь.

– Я ей устрою, – севшим голосом сказал он.

– Феликс, – беззвучно произнесла я, вцепившись в него ледяными руками. – Прошу, не оставляй меня…

Я хотела сказать еще сотню важных, отчаянных слов, но голосовые связки отказались мне служить. А вслед за связками – колени. Если бы он не удержал меня, я бы рухнула на землю. Силы покинули меня, я больше не могла ни стоять, ни говорить, ни умолять о чем-либо.

Последние ниточки, которые держали меня все это время, – лопнули. Все, что осталось, – жалкая, рыдающая, измазанная в грязи копия меня, обхватившая Феликса руками за шею, как будто тот был последней точкой опоры во Вселенной.

– Лика… Прошу тебя, не плачь, – забормотал он мне в ухо. – Это не самоубийство. Это… Черт… Нет, я все-таки ей устрою.

Его руки стали гладить меня по спине, нежно, успокаивающе.

– Лика… Посмотри на меня.

Но я беспомощно помотала головой: я выглядела слишком жалко, чтобы позволить ему смотреть на меня. Проклятый дождь: он романтичен ровно до того момента, пока ты не продрогнешь до костей, а тушь не превратится в грязную мазню…

И тут ладони прекратили меня обнимать, взяли меня за плечи и отодвинули меня ровно настолько, чтобы…

Феликс собирается, о боже… Нет, слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Губы – мягкие, теплые, настойчивые – прижимаются к моим губам.

Я мечтала об этом с момента его отъезда или… нет, с того момента, когда впервые встретила его в Киеве! Бесконечное количество раз, представляя этот поцелуй и так и этак, кусая губы в бессильном отчаянии, и вот теперь, когда мечта стала явью, я словно… забыла, как это делается. Я просто одеревенела от шока.

Феликс потерся щекой о мою щеку, выманивая меня из этого оцепенения, вернулся к моему рту и прикусил нижнюю губу. Ласково коснулся верхней и снова впился в нижнюю. О господи, пожалуй мне стоило забыть, как это делается! Забыть начисто! Чтобы он смог научить меня всему заново. Вкус его губ, головокружительный запах лосьона для бритья…

– Лика… – выдохнул он. – Ну же, ответь мне…

Упрашивающая нотка в его голосе, движение его большого пальца, скользящего по моему виску, шее, рисующего тонкий след на моей ключице – и пережитое потрясение разжало когти. Я очнулась, прижалась к нему покрепче и ответила со всем жаром, на который было способно мое обессилевшее тело и мой не слишком опытный рот.

И тут сквозь сладкий туман и сумасшествие поцелуев до меня доходит, что я в футболке на голое тело, без лифчика, что эта самая футболка промокла насквозь и прилипла к груди, а мои соски от холода и возбуждения уже просто… вонзились в его грудь.

– О боже, – задохнулась я, отстраняясь от него, и Феликс понял это движение. Я вижу улыбку на его губах – потрясающую, лукавую, сводящую с ума. Он читает меня, как книгу, каждый мой жест и движение. Ох, какой соблазн снова поцеловать его, пока ему так весело, попробовать эту улыбку на вкус.

– Ты же совсем замерзла, – продолжает улыбаться он, быстро снимая куртку и заворачивая меня в нее.

– Нет, мне еще никогда не было так тепло, – возражаю я.

– Ох, Лика…

И тут меня начинает разбирать смех, и страх с отчаянием стремительно разбегаются в стороны, как букашки. Я не до конца верю, что Феликс собирался покончить жизнь самоубийством, я с трудом представляю, что будет дальше, но по крайней мере мне уже не страшно! Люди, которые могут целоваться так, как минуту назад целовались мы, – могут преодолеть все, что угодно. Могут уложить на обе лопатки любых демонов, да так легко, как… как могли бы уложить друг друга.

– Ну наконец-то! Я думала вы никогда не закончите, ребята.

Я оглядываюсь, и мои щеки начинают пылать – их словно соусом чили намазали: у вертолета, чьи лопасти уже перестали молоть воздух, стоит, прикрывшись розовым зонтиком, Изабелла, а рядом с ней – сияющая, как прожектор, Диомедея. И обе не сводят с нас глаз.

– Крис, – выдохнула Дио, бросаясь брату на шею.

– Ох, лучше бы тебе держаться от меня подальше.

А дальше последовал пассаж на… то ли на латыни, то ли на «сицилийском», как называла их язык его сестра. И судя по всему, приятного в этом пассаже было мало. Дио в долгу не осталась и отсыпала в ответ горсточку любезностей. Я испуганно прижалась к Феликсу, и он мгновенно умолк и приобнял меня в ответ.

– Теперь она считает меня самоубийцей, Дио! – перешел на русский он, видимо, только чтобы я не чувствовала себя лишней. – Как ты могла сказать ей это?!

– А как бы еще я смогла предупредить ее, что ты собираешься сделать, не вдаваясь в тайны Фальконе? Ну? Кое-какие вещи должен рассказать ей только ты!

– Ты не собирался убивать себя? – изумленно переспросила я.

Феликс прижал меня к себе еще крепче и растерянно мотнул головой.

– Ох, Лика… И да и нет.

– Знаете что? – встрепенулась Изабелла. – Прежде чем вы упорхнете в укромное место обсуждать «тайны клана Фальконе», могу я задать маленький вопросик?

Мы все повернулись к этой малышке, которая, несмотря на то что была наряжена в розовую юбочку и держала в руках не менее розовый зонт, – только что сама посадила вертолет на эту бренную землю!

– Ты десультор?! – обратилась она ко мне, хлопая ресницами. – Это ты была в теле Урсулы, так?

И, видя, что я не в состоянии ответить ничего вразумительного, она тут же повернулась к Феликсу.

– Она десультор, ведь так?! Почему ты никогда не упоминал об этом, Крис?!

– Я тоже не прочь послушать об этом поподробней, – подключилась Дио. – Это она прыгнула в вертолет и остановила тебя!

– Выкладывай все, Крис, – поднажала Изабелла. – Если, конечно, ты не собираешься прямо на этой поляне заняться с ней гораздо более важными делами.

Феликс послал Изабелле испепеляющий взгляд, я опустила глаза, тупо улыбаясь, а Дио и вовсе начала пританцовывать на месте.

– Что такое «десультор»? – робко подала голос я.

– Я расскажу тебе сегодня, – сказал Феликс.

– Вы все имеете в виду мои «перемещения»?

– О боже, это правда! – воскликнула Изабелла, роняя зонтик.

– Да, именно их, – Дио подошла ко мне и крепко обняла. Я четко ощутила, как сильно изменилось ее отношение ко мне за какие-то часы: от вежливой настороженности до почти сестринской нежности.

– Спасибо тебе. И прости за это, – она коснулась моей щеки, по которой врезала мне час назад, когда «отправляла» меня на вертолет. – У Криса будет лекарство.

Последнее слово она произнесла с каким-то особенным оттенком в голосе: видимо, речь шла вовсе не о тех лекарствах, что продают в аптеках.

– Это конечно все очень впечатляет, – подытожила Изабелла, – но мне осточертело стоять под этим дождем. И кстати, Крис, объясни, что к чему, Урсуле. Детка сейчас перепугана до смерти, потому что не помнит, что с ней случилось в вертолете и почему его пришлось сажать мне. Я думаю, ей они очень не помешают, потому что, ей-богу, она готова увольняться и укладываться в диагностическую клинику.

Феликс посадил меня в свою машину и включил кондиционер на максимум. В салон потекло живительное тепло. Он принес мне мою сумку из машины Дио и, припечатав к моему лбу поцелуй, оставил наедине с собой.

Я переоделась в сухую одежду, сожалея, что не взяла ничего более красивого и женственного, чем две простые футболки унылого цвета. В ту минуту, когда я бросала вещи в сумку, то боялась даже думать, что, возможно, представится повод надеть что-то красивое и привлекающее внимание.

Сквозь залитое дождем стекло я увидела, как Феликс снова вернулся к Диомедее и теперь договаривает ей то, что не захотел сказать при мне. Боже милосердный… Неужели он не рад тому, что я приехала и не дала ему умереть?

«Он не обрадуется, когда увидит тебя, он будет зол, как дьявол», – вспомнила я слова Дио, не в состоянии поверить в них после всего того, что сказали мне его губы, руки и глаза. Но тревога и волнение, написанные на лице Феликса, заставили меня сжаться от страха. «Господи, это не конец, да? Наивная, я уж приготовилась примерить пояс победителя, а это был всего лишь первый раунд…»

Я вытерла вспотевший лоб салфеткой и трясущимися пальцами начала вытирать растекшуюся до самого подбородка тушь.

Я очнулась от легкого стука в окно, возле машины, кутаясь в насквозь промокший плащ, стояла Дио. Я открыла дверцу и выбралась к ней. Она снова обняла меня, так крепко, что затрещали ребра, а потом сунула мне в руки большой бумажный стакан с кофе.

Краем глаза я видела, как Феликс разговаривает с той женщиной-пилотом, в теле которой я недавно побывала. Она была чертовки привлекательна, и мне стоило больших усилий подавить в себе приступ ревности, отвернуться от него и переключить свое внимание на Дио.

– Тебе точно не нужна сухая одежда? Горячая ванна? Все что угодно! Мы можем заехать к нам домой прямо сейчас. Или даже пройтись по магазинам…

– Нет-нет, у меня все есть. И в машине очень тепло.

Я не могла думать ни об одежде, ни тем более о ванне. Только о том, что мне сегодня предстоит узнать.

– Хорошо, не стесняйся просить Криса о чем бы то ни было, он будет счастлив исполнить любую твою прихоть.

– Ты уверена? – робко спросила я. – Боюсь, он не рад меня видеть… Как ты и предупреждала.

– Нет, нет, нет, ты ошибаешься! – возразила Диомедея. – Я знаю его и вижу, что с ним сейчас творится. Он очень – очень! – рад тебя видеть. Просто не был готов к такому повороту.

– Что происходит? Он собирался покончить с собой?

– Он собирался покончить с телом, – очень странно сказала Дио, не сводя с меня своих гипнотизирующих глаз.

– Боже, моя голова сейчас просто лопнет от всей этой…

– Знаю, знаю, потерпи еще чуть-чуть. Он все расскажет тебе сегодня. Это должен сделать он сам, не я.

– Мне страшно, – призналась я. – У меня такое чувство, что вот-вот случится что-то ужасное…

– Лика, – она взяла меня за плечи. – Ты думаешь не о том. Посмотри, он жив, он рядом и он рад тебе. Дай своим чувствам говорить вместо тебя и не позволяй, чтобы вместо тебя говорил страх. Ты же рада, что он сейчас здесь?

– Безумно.

– Вот и сосредоточься на этом… безумстве.

Она была права. Мне нельзя впадать в отчаяние.

– Но если что-то пойдет не так, – осторожно начала она. – Если он, черт возьми, только попробует не выложить тебе все, то…

Дио умолкла и, оглянувшись на Феликса, вытащила из внутреннего кармана конверт песочного цвета.

– То покажи ему это и попроси рассказать, кто это.

Я открыла конверт и мельком взглянула на фотографию.

– Он знал их? – спросила я, разглядывая двух незнакомых людей на фотографии: очень привлекательного, на мой испорченный Голливудом вкус, парня – японца или какой-то близкой национальности – и восхитительную девушку.

Лицо девушки можно было бы назвать европейским, если бы не разрез глаз, намекающий на восточное происхождение, и прямые черные волосы, струящиеся по плечам. Она смотрела на него с каким-то нечеловеческим обожанием, обняв его за шею. А парень улыбался, глядя прямо в кадр, и эта улыбка была до странного знакомой.

– Да. Он знал их очень хорошо.

– Но какое отношение они могут иметь ко мне? К нам?

– Самое непосредственное, Лика. Самое непосредственное.

Я подавила приступ любопытства и сунула фотку обратно в конверт.

– Эта фотография – тяжелая артиллерия. Прибереги ее только на тот случай, если вдруг почувствуешь, что твои собственные резервы на исходе. Но я уверена, что до этого не дойдет.

Я кивнула ей и оглянулась на Феликса.

– Они близко знакомы? – я указала на женщину-пилота, содрогаясь от мысли, что обнимала Феликса в вертолете именно ее руками. – Кто она?

Дио озадаченно оглянулась на женщину.

– Просто пилот.

– Она очень… красивая.

– Тело – это всего лишь обертка, – возразила Дио.

– Да, пожалуй, – сдалась я.

Дио еще раз обняла меня, и в тот момент, когда она развернулась, Феликс закончил свой разговор с пилотом и двинулся ко мне.

Мое закатное солнце. Мой тихоокеанский шторм.

Мужчина, ради счастья которого я бы продала душу, если бы ее у меня потребовали. Когда-то я мечтала, чтобы тот раз, когда я бежала к нему навстречу по ступенькам школьного крыльца, – не был последним. Что ж, похоже для исполнения этой мечты на счету моей кармы каким-то невероятным образом оказалось достаточно средств. Спасибо, Невидимый, спасибо, мой Щедрый…

Я стояла, прислонившись к машине, отчетливо чувствуя каждый удар своего сердца, и пыталась подавить нарастающее волнение. Подумать только, десять минут назад я целовала его так, как еще никого в своей жизни. Быстро, как кадры в киноленте, в моей памяти мелькали все те сцены, что мы пережили вместе: я сижу с ним в его машине, я выбегаю к нему под дождь, я веду его за руку к дверям своего дома, я плачу на его плече в коридоре больницы, он не сводит с меня глаз, пока я бегу к нему по ступенькам школы. Он спасает меня, он зашивает мою рану, я опускаю руки ему на плечи… Дыши глубже, Лика. Он несет меня в постель. Я вытягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему, но рука не слушается…

И вот теперь я здесь. За сотни километров от родного дома, в далекой стране, среди людей, о которых я ничего не знаю. И в то же время я уверена, что не было и нет на Земле места, где я была бы нужнее, важнее и уместнее, чем здесь и сейчас.

Вдох. Выдох.

Феликс подошел ко мне и обнял.

Несколько минут я стояла в его объятиях, ткнувшись носом в его шею, вдыхая пьянящий запах его одеколона и боясь пошевелиться. Он гладил меня по волосам, как потерянного, испуганного ребенка.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – наконец сказал он.

– Да, – жалобно согласилась я, не поднимая глаз.

– Ты голодна?

– Нет.

– Когда ты ела последний раз? – спросил Феликс строго, да так, что я чуть не рассмеялась.

Я уже слышала от него эту фразу – в том кафе по дороге из Киева в Симф.

– Ты хуже Анны, – проворчала я, слово в слово повторяя ту реплику, которой тогда наградила его в ответ.

– Если ты согласишься на завтрак, я отвечу на любой твой вопрос, – сказал Феликс весело: он помнил все, что мы говорили тогда друг другу…

– Всего один вопрос? Знаешь, сколько их у меня? Чтобы ответить на все, тебе пришлось бы кормить меня завтраками до скончания веков.

Его рука скользнула по моим волосам и замерла. Ох, я слишком поздно сообразила, какой смысл, сама того не ведая, вложила в эту фразу. Его рука больше не гладила мои волосы. Закусив губу, я подняла глаза и посмотрела на него.

– Я готов кормить тебя завтраками до скончания веков, если после нашего разговора ты все еще будешь хотеть этого, – улыбнулся он, но в этой упоительно-сладкой фразе отчетливо ощущалась ложка горечи.

– Если ты имеешь в виду свою болезнь, то я уже в курсе, и это не пугает меня, – заявила я, непроизвольно хватаясь за ангела на цепочке.

– И что же ты знаешь о моей… болезни? – изумился он.

– Твоя сестра все мне рассказала. Ты неизлечимо болен, и у тебя в запасе всего несколько лет. Но ты не хочешь бороться…

– Она все выдумала, – бледнея, оборвал меня Феликс.

– Ты не б-болен? – выдохнула я, роняя руки по швам.

– Нет, – кивнул он.

Мое облегчение было так велико, что во мне не осталось места для негодования, возмущения или злости. Я повисла на его шее и заплакала от счастья.

– Лика…