Говорят, что процесс принятия неизбежного состоит из пяти стадий: отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Сначала ты качаешь головой, потом кричишь и бьешь об пол тарелки, затем пытаешься заключить сделку с судьбой, после пьешь антидепрессанты горстями и вот наконец падаешь в изнеможении, раскинув в стороны руки… Я и тут не вписалась в норму: стадии сменяли друг друга в хаотичном беспорядке, день за днем, месяц за месяцем. Декабрь, январь, февраль – вода, огонь, медные трубы. К концу зимы я смогла бы написать диссертацию на тему: «Как быть вне себя, не привлекая внимания окружающих». Теперь меня начало выбрасывать в школе.

Первый раз случился на уроке химии. Ничто не предвещало беды: класс мирно похрапывал, химичка разрисовывала доску формулами, Ида что-то шкрябала на клочке бумаги. И тут все пришло в движение: класс завертел головами, над нашей партой склонилась химичка и тут же гордо выпрямилась с трофеем в руке.

– Ковалевская! Что у нас тут?! Неужели что-то более важное, чем ковалентные связи? Так-так… – химичка развернула отобранную у Иды записку и громко откашлялась. – Я тоже не могу перестать думать о тебе. Постоянно прокручиваю в голове нашу последнюю встречу…

– О не-ет, – Ида прижала ладони к пылающим щекам. – Пожалуйста-а…

Ни один вменяемый человек не смог бы намеренно обидеть Иду: маленькая, хрупкая девушка с лицом фарфоровой куколки. Да легче пнуть котенка, чем обидеть Иду. Но у химички кислотные пары давно выжгли зону умиления в мозгу.

– Не представляешь, как мне хочется… – продолжала химичка.

Я обернулась и встретилась глазами с сидящей позади Алькой. Она тоже была в бешенстве. Коротко стриженные каштановые волосы торчат во все стороны, как наэлектризованные, глаза опасно сузились, карандаш в руке вот-вот сломается. Она тоже не любила, когда пинают котят. Более того, сама могла отпинать кого угодно.

– …сбежать с этой гребаной химии (ай-яй-яй, Ковалевская!) тесте с тобой и целоваться, пока…

– Ну хватит! – вскочила я и – в следующее мгновение рухнула на парту.

Таких быстрых «перемещений» у меня еще не было. Я качнулась на каблуках старомодных туфель, опустила руку с запиской и протянула ее обратно Иде. Находиться в теле химички было все равно что сидеть в бабушкином платяном шкафу: запах лаванды, средства от моли и старых кожаных ремней.

– Сама не знаю, что со мной, – скрипучим голосом сказала я. – Прости меня, Ида. Иногда мы, взрослые, ведем себя как придурки. Конечно, я бы хотела, чтобы мои уроки химии не были такими нудными, но, боюсь, у меня нет таланта рассказывать интересно о неинтересных вещах. Зато я умею лезть в чужую личную жизнь!

Класс застыл от удивления, а потом лег от смеха. Мне удалось одним махом спасти от насмешек Иду и химичку – от коллективной ненависти. И никто даже не заметил, что голова Лики Вернер остаток урока лежала, посапывая, на парте.

Потом было происшествие на уроке физкультуры. Я так больно подвернула ногу, что в глазах потемнело. А когда темнота рассеялась, обнаружила, что сижу в мускулистом теле одноклассника Витьки Чижова, а пожелтевший от страха физрук пытается привести мое тело в чувство.

– Смотри, Вернер хлопнулась в обморок от боли, – ткнул меня в бок долговязый Гренкин и расплылся в идиотической улыбке. – Круто, да?

– Да пошел ты, – так мрачно прогрохотала я Витькиным басом, что Гренкина тут же как ветром сдуло.

Потом меня разочек «вытряхнуло» на биологии («Лика, голодные диеты – это очень, очень плохо для обмена веществ и вообще для организма!»), на уроке информатики («Откройте окно! Да не на компьютере! Настоящее окно! Вернер снова плохо…»), на уроке физики. («Ковалевская, сбегайте за медсестрой! А вы придержите Лику, чтобы не упала с парты. Все остальные тем временем решают такую задачу: Ковалевская бежит к медсестре по круглому коридору со скоростью двенадцать километров в час. Тело Ковалевской испытывает направленное к центру окружности постоянное центростремительное ускорение…»)

Вот тогда-то до меня наконец начало доходить, что пора бы успокоиться и взяться за дело с другого конца.

Я начала налегать на витамины «для мозга» и решила заняться укреплением нервной системы: побольше спать, поменьше психовать, гулять побольше, зубрить поменьше. Надеялась, что в мозгу вырастут те самые недостающие связи, которые помогут мне держать мое сознание внутри тела, как у всех нормальных людей. И по мере сил пыталась вывести закономерности, понять, почему меня выбрасывает, на какое время, на какое расстояние от родного тела… Люди с хроническими болезнями, как правило, знают о своих болячках все. То же самое предстояло сделать и мне. Я завела блокнотик, в котором старательно описывала каждый свой «прыжок», включая все, что ему предшествовало. Я решила разобраться раз и навсегда, что же служит спусковым крючком и как всему этому противостоять.

И однажды наконец разобралась.

Мне просто не нужно нервничать.

Мне просто нельзя испытывать боль.

Примерно в начале весны мне начал звонить кто-то незнакомый и настаивать на встрече со мной. Голос мне не нравился, и моя интуиция подсказывала мне, что от обладателя этого голоса лучше держаться подальше. Но он несколько раз упомянул Феликса, поэтому я не спешила бросать трубку, а внимательно слушала все, что говорил мне этот назойливый тип.

– Кто вы? Может быть, вы знаете, куда пропал Феликс?

– Может быть, и знаю, но это не телефонный разговор, Ликусик.

Меня передернуло от этого гадкого, вульгарного, бесцеремонного «Ликусик».

– Откуда вы знаете мое имя?

– Давай встретимся. Я скажу где.

– Феликс жив?

– Какая ты бойкая, мне это нравится, – проговорил мужик, и я тут же почувствовала, как мой завтрак настойчиво просится наружу.

– Послушайте, за любую информацию о Феликсе мои родители дадут большое вознаграждение, вам следует обратиться к ним, какой вам толк от меня?

– Давай ты придешь, и я удовлетворю твое любопытство.

Бр-р. Тут мне стало совсем не по себе. Я очень хотела получить хоть какую-то информацию о сводном брате, но чувствовала, что знакомые Феликса – это не те люди, с которыми мне стоит встречаться, и что цена, заплаченная за эту информацию, может быть… слишком большой. Я бросила трубку и поежилась: меня вдруг захлестнула уверенность, что в этот момент человек на том конце провода разразился отборнейшими ругательствами.

Мы сбросили рюкзаки и уселись под тентом школьного кафе. Я, Алька и Ида. Три товарища, три мушкетера, три поросенка – ну, в общем, не разлей вода. Апрель был на исходе, впереди маячили выходные, домашкой особо не загрузили, до экзаменов была пропасть времени, так что жизнь представлялась вполне сахарной.

Алька дымила сигаретой, нервно оглядываясь по сторонам.

– Мой мамуслик открутит мне голову, если узнает… Нет, сначала открутит голову тому, кто продал мне пачку… Нет, сначала арестует его и отлупит электрошокером!

– Электрошокером не лупят, – поморщилась Ида.

– Моя мама лупит.

– Может, она просто не в курсе, как он работает?

Ида листала любимый учебник Сканави, черкая на полях карандашом. Она была похожа на фарфоровую куклу-блондинку ровно до тех пор, пока не открывала рот. В тот момент, когда она начинала говорить, становилось ясно, что у «куклы» внутри не вата с опилками, а как минимум операционная система «Андроид». Ида готовилась к поступлению на математический: три поколения математиков по папиной линии не оставили Идке ни единого шанса быть нормальным человеком. Даже мама-телеведущая не смогла подправить дочери карму.

– Так, Вернер, что происходит, а? Выкладывай.

– А? Что? – встрепенулась я. Видимо, разговор об элекрошокерах уже давно закончился.

– Лика, с тобой все нормально? – подключилась Ида. – Ходят слухи, что… Хотя понятно, что вероятность стремится к нулю…

– Ну? – я перестала жевать и уставилась на подруг в ожидании объяснений.

Те неловко переглянулись.

– Что за слухи еще?!

– Ну, в общем… Говорят, что… Лика, ты беременна? – последнее слово Алька выговорила почти беззвучно.

– Ч-чего? – поперхнулась я. – Что за бред?!

– Ну вот! – воскликнула Ида. – Я же говорила, стремится к нулю!

– Ну сама подумай. В обмороки хлопаешься что ни день, засыпаешь посреди уроков. От физры освободили вообще, – Алька склонила голову набок.

– Слушайте! – начала орать я, но тут же опустилась до шепота. – Я не беременна, понятно?

– Да понятно-понятно. Просто мы волнуемся. Сечешь? – примирительно сказала Ида. – Так что не кипятись.

– И выкладывай, что с тобой, – подытожила Алька.

Мне не хотелось врать тем немногим людям, которые продолжали бы любить меня, даже превратись я в чудовище Франкенштейна. Но этот секрет – мой секрет – был слишком невозможным, слишком ГИГАНТСКИМ для этой реальности. Достать из своего шкафа самый жуткий скелет, сдуть с него пыль и потрясти у подруг перед носом? Ну нет. Я набрала побольше воздуха в легкие.

– У меня болезнь, связанная с… нарушением кровообращения в мозге. Отсюда постоянные обмороки. Сначала нападение в магазине, потом Феликс пропал, я перенервничала, и вот болезнь активизировалась. А до этого не проявлялась, – сказала я, придумывая на ходу.

– Ты умрешь?! – испуганно прошептала Ида.

– Еще чего! По крайней мере не в обозримом будущем. Но мне теперь нельзя нервничать, сразу отключаюсь. А еще не выяснять отношения, не испытывать боль, не возбуждаться, не волноваться и… ой, все…

– А жить как? – возмутилась Алька и, видимо, тут же пожалела о сказанном.

– Не знаю, – я уронила лоб в ладони, пытаясь не разреветься. – А еще меня достает по телефону какой-то мужик и просит встречи.

– Ух ты, – тут же переключилась на новую тему Ида. – Давно?

– Несколько недель.

– Как романтично!

– Не романтично. Если бы ты послушала этот голос, то поняла бы. Жуткий тип, без тормозов.

– Если будет доставать, накатывай в гости. Ты моей мамане, в отличие от Феликса, всегда нравилась, – подмигнула Алька.

– Спасибо. Но, надеюсь, до этого не дойдет.

Я не горела желанием снова столкнуться нос к носу с Алькиной матерью. Та работала следователем, вела дело о пропаже Феликса и успела изучить наше семейство вдоль и поперек. Деловая, допытливая, бесцеремонная (теперь я знала, какой будет Алька, когда вырастет) – я не могла представить ее на кухне, в переднике, с поварешкой в руке. Только на «задании», с пистолетами в обеих руках. Хотя Алька божилась, что ее «мамуслик» отлично готовит и даже иногда занимается вязанием. «Вяжет жуликов. И носки», – говаривала Алька и при этом всегда ржала, как ненормальная.

– Имей в виду, анонимные звонки обычно ни к чему хорошему не приводят, – на этот раз Алька была серьезна.

– Откуда статистика? – захлопала ресницами Ида.

– Ну начинается! От человека, который всю жизнь с этими анонимными звонками разбирается, от моей мамани то есть! – взорвалась Алька.

– Проблема в том, что твоя мама работает только с отрицательными случаями, а положительные в глаза не видела. Потому что счастливые получатели анонимных звонков в милицию просто не обращаются, а просто весело проводят время. Адвокаты по бракоразводным делам небось тоже считают, что все браки ни к чему хорошему не приводят. Сечешь? То есть я хочу сказать, что для выводов надо обладать полной статистикой, а ею твоя мама вряд ли…

– Моя мама вряд ли – что?

Я откинулась на спинку стула и открыла банку лимонада: перепалки между Идой и Алькой стоили того, чтобы не пропустить ни единого слова. Так спорили бы операционная система «Андроид» и электрошокер.

Мне нужно было спасаться от себя самой, сменить обстановку, вырваться из привычной среды. Поэтому когда Алька сообщила, что едет в Киев в гости к тете, мы с Идой решили упасть ей на хвост.

Романтику путешествия на поезде мало что может испортить. Даже если матрас тонкий, окна запылились, а у проводницы лицо как у тюремного надзирателя. Мы купили три билета в купе, скинулись вместе на четвертый, чтобы избавить себя от попутчиков, и, как только «надзирательница» проверила билеты, заперли двери купе и погрузились в долгожданное уединение.

Я нацепила наушники и включила музыку погромче, так что не сразу заметила, как Альхен что-то рассказывает с уморительным выражением лица, а Ида вовсю давится смехом.

– Что? – не выдержала я и стащила наушники.

– Тут, говорят, Чижик на тебя запал.

– Бред, – отрезала я и начала заталкивать наушники обратно.

– А может, и не бред, – заржала Алька. – Мне Гренкин растрепал, что когда ты на физре в обморок хлопнулась, Чижов стоял мрачный, как терминатор, и чуть Гренкину по шее не навалял, когда тот… слишком развеселился.

Я засмеялась, вспоминая, как меня перекинуло в тело Чижова.

– Быть этого не может, только не Чижик.

– Я бы не делала выводов заранее, – многозначительно кашлянула Алька. – С ними всегда так: молчат-молчат, а потом ка-а-ак сносит крышу. И вот он уже весь твой, хватает тебя за руки, лезет с поцелуями…

Ида расхохоталась, а я примолкла, пришибленная внезапными воспоминаниями о Стефане и о том вечере – последнем вечере, когда можно было целовать парня, ни о чем не думая и ничего не опасаясь.

– Не имеет значения, – сказала я. – По ходу, с парнями все кончено.

– Да ну? Ты чего? – хором возмутились Алька с Идой.

Я уронила голову на подушку.

– Нет, правда. Я знаю наверняка, как только ко мне кто-нибудь прикоснется, со мной опять… опять начнется…

Алька забралась ко мне на верхнюю полку и вытянулась рядом.

– Думаешь, что грохнешься в обморок, как только какой-нибудь счастливчик поцелует тебя?

– Угу, – шмыгнула носом я.

– Зря. Они все такие неумехи. Думаю, что нужно очень постараться, чтобы довести тебя до обморока, Вернер. Ты же крепкий орешек! Ага, да, точно тебе говорю!

– Ты крепкий орешек, да, – отозвалась с нижней полки Ида, шурша страницами учебника по математике.

– Ты это кому? Мне или Сканави? – переспросила я, и мы хором рассмеялись.

Едва мы вылезли из вагона, с восторгом оглядывая столичный вокзал, как небо над головой словно разошлось по шву и город накрыл немилосердный, ледяной, пробирающий до костей ливень. Нам заранее и в голову не пришло, что весна в Киеве может быть совсем не такой, как весна в Крыму! За что мы тут же поплатились, продрогнув на ледяном ветру и набрав полные сандалии воды.

А когда наконец добрались до Алькиной тетушки, то из трех цветущих крымских нимф превратились в трех посиневших мокрых куриц. От мейкапа, который мы старательно наводили все утро в поезде, на лицах осталось унылая серая мазня, старательно уложенные волосы превратились во взъерошенные гнезда, одежда вымокла насквозь. Впрочем, никто не расстроился. Мы были настроены решительно.

– Девчонки, садитесь пить чай. Кофе тоже есть, кому? – позвала нас Таня. – Да, не повезло вам с погодой.

Таня, Алькина тетя, «тетей» значилась чисто формально. Ей было всего около тридцати, а выглядела она максимум на двадцать пять. И, в отличие от Алькиной матери, не вызывала желания поскорее сбежать в другую комнату и спрятаться под кроватью. Наоборот. Вполне сгодилась бы за члена нашей банды. Длинные волосы, дерзкие глаза, легинсы и белая рубашка – этакая «вечная студентка». Одна из тех женщин, которые даже в пятьдесят будут выглядеть точно так же. Я была уверена, что Таня в отличие от сестры-криминалиста – человек искусства. Художница или актриса, поэтому немало удивилась, когда узнала, что ее профессия начисто лишена творчества и романтики: врач в клинической наркологической больнице.

– Да черт с ней, с погодой, мы поедем туда, где есть крыша над головой, – пожала плечами Алька, набивая рот печеньем. – «Койот», надеюсь, все еще стоит на том же самом месте?

– Не знаю, сто лет там не была, – кивнула Таня. – И вообще в последнее время стало тянуть в места поспокойней, старею, что ли…

– Во-во, и работу бы тебе поспокойней. Чесслово, Тань, если бы меня заставили делать то, что делаешь ты… Все эти нарики… – начала было Алька.

– Они тоже люди, Александра, – перебила ее Таня. – И если не я, то кто? Впрочем, это уже не актуально. Я уволилась давно.

Алька, Ида и я разом перестали жевать.

– Мама не говорила тебе? Еще в ноябре прошлого года. После того, как на меня напал пациент…

– О боже! Офигеть! Ужас! – хором выдохнули мы.

– Все обошлось, но через пару дней я положила заявление на стол. Решила, что с меня хватит. Начала искать работу «поспокойней», как ты сказала. Пару месяцев не складывалось, а потом однажды достаю из ящика письмо. А в письме мое имя, фамилия, отчество, и приглашение пройти собеседование на должность специалиста-нарколога в какой-то швейцарской реабилитационной клинике.

– Швейцарской? Ну-ну, – буркнула Алька. – Похоже на развод.

– Я тоже так подумала. Но все равно, думаю, позвоню, чем черт не шутит. Объяснилась кое-как на моем хреновом английском. Они попросили выслать резюме, спросили, согласна ли я переехать в Швейцарию в случае положительного ответа.

– Вау!

– Я отправила им резюме по электронной почте, а через три дня они перезвонили и сказали, что рады взять меня на работу и начнут оформлять официальное трудоустройство.

– Ух ты! Вау! Так бывает? – снова загалдели мы.

– Не знаю, мне до сих пор не верится.

Алька подняла стакан с чаем, словно собираясь сделать тост:

– Ладно, раз так – еще один повод хорошенько оттянуться сегодня! Тетя Таня, ты с нами?

– Ни за какие коврижки, – усмехнулась та, выглядывая в окно.

Дождь не прекращался. День утекал быстро, как песок сквозь пальцы, и когда мы наконец отогрелись, выпили кофе, выгладили одежду и припудрили носы – на дворе начало вечереть. Таня великодушно выдала нам по теплой куртке и благословила на ночное паломничество по столичным клубам. К утру мы планировали вернуться, чтобы поспать несколько часов перед воскресной вылазкой, и я бы не на шутку испугалась, если бы мне тогда сказали, в каком состоянии я вернусь обратно.

– Девочки, будьте поосторожней в городе, – очень серьезно сказала Таня, провожая нас на лестничную площадку. – Я понимаю, что опыт работника наркодиспансера – не самый репрезентативный, но все же. Смотрите по сторонам, держитесь вместе и никому не верьте.

Мы заблудились. Ида и Алька склонились над телефоном с открытой картой, как какие-нибудь колдуньи над горшком с зельем. Причем колдуньи были не очень смышленые, а горшок вышел из-под контроля и варил непонятно что.

– Ну и где же этот «Койот», будь он неладен! – выругалась Алька. – Откуда мы пришли?

– Кажется, оттуда.

Пока подруги пытались сориентироваться на местности, я подошла поближе к витрине книжного магазина, рассматривая рекламные плакаты. Цветочки и бабочки на плакате Сесилии Ахерн, суповой набор окровавленных конечностей на плакате Кинга, Джоан Роулинг все с тем же мальчиком на метле… И тут мой взгляд остановился на надписи «До встречи с тобой. Джоджо Мойес», я подняла глаза выше и перестала дышать. На плакате была изображена женская фигурка, тянущая руки к улетающей птице.

Я чувствовала странное головокружение. Как будто в меня только что залили огромный бокал вина. Я не могла оторвать взгляд от фигурки, казалось, еще чуть-чуть – и она подпрыгнет высоко-высоко, чтобы наконец поймать эту птицу.

– О боже, – я прикоснулась к картинке, положив руку на холодное стекло. Я отчетливо ощущала близость чего-то неизбежного или кого-то неизбежного. И этот кто-то неумолимо приближался.

– Лика, что случилось?!

Я повернулась к подругам.

– У меня такое чувство, что он рядом.

– Кто он? – нахмурилась Алька.

– Тот, кто ловит птиц! – я ткнула пальцем в плакат. – Он ищет меня!

– Это конечно прекрасно, что тебя плющит и без валидола, но…

Ида схватила меня за руку:

– Но ты не птица, – строго сказала она.

– Но я могу помочь ему! Я тоже умею ловить птиц!

У меня не было ни минуты на лишние разговоры, я выдернула руку из Идиной ладони и пустилась бежать. Меня словно вела невидимая, натянутая в воздухе нить. Я не выбирала дорогу, дорога выбирала меня. И чем быстрее я бежала, тем отчетливей становилось предчувствие этой неизбежной встречи с тем, кто держал второй конец нити.

Я нырнула в какой-то переулок, добежала до безлюдного перекрестка, на секунду остановилась перед дорогой и тут же рванула вперед. Мои ноги оторвались от земли в рывке, и тут кто-то крепко схватил меня сзади за куртку. Я дернулась, пытаясь вырваться, рука выпустила мою одежду, и я потеряла равновесие. Мои вытянутые, хватающие воздух руки, молниеносно приближающийся асфальт, оглушающий визг тормозов и крики моих подруг – вот то последнее, что я запомнила. Одновременно с этим меня выбросило.

«Щелк-щелк», – в голове клацнули выключателем. Я распахнула глаза.

– Сумасшедшая! – я с размаху ударила себя по лицу. – Ты только что угодила под машину! Вполне вероятно, что тебя уже нет! Тебя НЕТ!

Странное наваждение, приказывающее мне на автопилоте перемещаться в пространстве, вдруг оставило меня. Я рухнула на колени, обхватив руками свою… бритую голову! Осторожно ощупала взглядом тело, в котором была заперта: щуплые, сбитые мальчишечьи руки, рваные штаны, майка, синтетическая куртка… Все ясно. Городская шпана.

Я стояла посреди какой-то незнакомой улочки, придавленной с двух сторон многоэтажками. В отдалении мерцал синеватым светом фонарь. Где-то кто-то бренчал на гитаре. Я не могла выпрыгнуть далеко! Обычно меня выбрасывало в кого-то неподалеку. Хотя никто не давал мне гарантию, что так будет всегда…

Я вертелась вокруг своей оси, в поисках каких-то ориентиров. Где я вообще и как далеко то место, где мое тело сейчас подпирает колесо какой-нибудь… Не думать, не думать, не думать об этом!

Я увидела впереди силуэт и рванула к нему навстречу:

– Книжный магазин! Подскажите!

Тетка с авоськой, шагавшая мне навстречу, вытянула в сторону руку:

– Туда, а потом направо. Молодец, мальчик, читай книжки.

Мои ноги едва касались земли.

Я притормозила всего один раз: когда увидела собственное тело на тротуаре темного безлюдного переулка. Видимо, меня уже убрали с дороги и сложили по кусочкам, как мозаику. На дороге стоял внедорожник с мигающими аварийками, видимо, тот самый, которому не повезло наехать на меня. Надо мной склонились Ида и Алька, рядом с ними присели на корточки двое неизвестных: крохотная блондинка и бородатый мужик, – очевидно, пассажиры той самой машины. Они пытаются привести меня в чувство! И на тротуаре нет крови! Я бросилась к участливой четверке и присела с ними рядом, не без страха оглядывая свое тело с головы до ног…

– Как она? – спросила я, едва заметно дернувшись от тембра чужого голоса, вырвавшегося из горла. Ида окинула меня изучающим взглядом, все остальные даже головы не повернули. Какой-то небезразличный паренек шел мимо, решил помочь, подумаешь.

– Ей сказочно повезло, что у крошки Изабеллы такая реакция. Еще несколько дюймов, и я бы раздавила ей голову, как орех, – сказала блондинка, тыча пальчиком в ссадину на моей щеке.

Я повернула голову и опешила. Рядом со мной сидела девочка, лет двенадцати-тринадцати на вид, и если бы не кроваво-красная помада и глаза, щедро подведенные дымчато-черным, я бы не дала ей больше десяти. Но она говорит, что… за рулем была она? Но она же ребенок! Нет, я наверно что-то не так поняла. И как этот идиот (я украдкой взглянула на бородатого мужика) разрешил ребенку сесть за руль?! Впрочем, стоит отдать этой крошке должное…

– Значит, машину вела ты? – как можно ровнее спросила я.

Девочка направила на меня огромные пронзительно-голубые глаза-прожекторы и ответила глубоким, низким, совершенно не детским голосом:

– Да. А что? Мне шестнадцать. Хотя все говорят, что я выгляжу… моложе. А вожу уж точно лучше, чем некоторые ходят. Она, эта ваша подружка, – больная, что ли?

– Изабелла, – одернул ее бородатый и снова наклонился к моему телу. Его руки старательно проверяли мой череп на предмет повреждений.

– Значит, она в порядке, да? – неуверенно подала голос Алька, которая все это время не выпускала мою безжизненную руку.

Незнакомец кивнул. Девчонка обменялась с ним взглядом и заговорила:

– Похоже на то. Пульс в норме, травм черепа нет, не считая ушиба лицевой кости. Она просто в отключке. Мы подкинем вас до ближайшей клиники, пусть проверят, может быть, сотрясение.

– Ну нет! – выкрикнула я. Четыре лица повернулись ко мне, как по команде. Если они увезут меня – мое тем, – а я останусь тут, то сможет ли моя душа вернуться? Сможет ли «прыгнуть» так далеко? А что если нет, что если есть… ограниченный радиус действия? Бежать за машиной? Проситься поехать с ними? Для меня в машине просто не будет места. А если бы и было… я сжала кулаки, костяшки на правой руке пару дней назад были ободраны и сейчас покрылись толстыми бурыми корками, на другой руке позванивал браслет с черепами. Меня – бритоголового пацана с разбитыми кулаками – никто не впустит в машину. Я сжала зубы. Нужно задержать их, пока я не «вернусь». А потом катайте меня по больницам до заворота кишок…

– В-вы уверены, что ее можно транспортировать? – задребезжала я, срываясь на подростковый фальцет. – А что если у нее что-нибудь с позвоночником?

– Да, ее можно транспортировать, – отрезал мужик, за что я его тут же возненавидела. Тембр его голоса пробудил во мне какое-то странное смятение, но тогда, охваченная неистовой паникой, я не придала этому значения.

Мужик тотчас поднял мое тело на руки, придерживая болтающуюся голову. Блондинка встала и пошла открывать заднюю дверцу. Я запаниковала.

– С чего такая уверенность? Ты врач, что ли? Я считаю, что нужно дождаться скорую, – грубо заговорила я, выпрямляясь в полный рост.

– Да, он врач, можно и так сказать, – кивнула блондинка, разглядывая меня с ленивым любопытством. – Так что ей сегодня повезло вдвойне.

– Эй, какие-то проблемы? – раздраженно бросила мне Алька.

Мужик, к моей превеликой злости, вообще не обратил на меня никакого внимания, Ида с Алькой суетились вокруг и создавали видимость помощи, пока он без особых усилий переложил мое тело в машину.

– Я вам так благодарна, – сбивчиво начала Алька. Обычно таким голосом она говорила аккурат перед тем, как разреветься.

Я была на взводе, мысли лихорадочно сменяли одна другую. Я хлопнула себя по карманам штанов, запустила в них руки: денег нет, но зато…

– Никто никуда не поедет, – объявила я, вытаскивая из кармана складной нож. Я даже задуматься не успела над тем, как высвободить лезвие, пальцы как будто действовали сами: привычным движением сжали его с двух сторон, и лезвие тут же выскочило. Я стояла с ножом в руке, опустив голову и приготовившись к борьбе. «Нужно задержать их. Их нужно задержать», – и больше никаких мыслей.

Бородатый, который уже был готов сесть в машину, остановился и уставился на меня. Меня снова охватило необъяснимое волнение, такое же, какое я испытала, впервые услышав его голос. Его сузившиеся от напряжения глаза в сумраке казались почти черными.

– В машину, – скомандовал он Альке и Иде, обходя автомобиль и загораживая их собой. Девчонки суетливо забились внутрь. Я не сводила с него глаз, он – с меня, и тут… Его подружка рассмеялась!

Я в недоумении перевела на нее взгляд: девчонка, в отличие от моих подружек, испуганно юркнувших в салон, и не думала прятаться: она прислонилась спиной к машине, сунула руки в кармашки своей крохотной курточки и… беззаботно улыбалась. Но вовсе не ее поведение было самым странным в этой ситуации. Мужик, казалось, не удивился тому факту, что его малолетняя спутница не скрылась в машине. Как будто он… не боялся за нее! Он попросил Иду с Алькой залезть в машину, но, казалось, вовсе не переживал за белокурого ребенка, стоящего рядом с ним напротив вооруженного пацана!

Я сжала нож в руке, нутром ощущая, что здесь что-то не так. Бородатый мужик, ввергающий меня в необъяснимое волнение, и хрупкая девочка-подросток, улыбающаяся при виде головореза с ножом в руке.

– Эй, – едва слышно сказала она, опуская руку ему на плечо. – Ни к чему привлекать лишнее внимание.

Эти слова заметно подействовали на незнакомца. Секунду назад его глаза-угли были готовы прожечь во мне две аккуратные дырки, но теперь он заметно поостыл. Я замерла с ножом наперевес, не нарываясь, но и не отступая.

Девочка обошла машину и уселась за руль. Бородатый проводил ее взглядом, повернулся ко мне и сказал:

– Убери нож. У тебя три секунды.

Он стоял напротив, обжигающие глаза, темная рубашка, серебристая цепочка на шее…ив этот момент я узнала опасный сумрак этих глаз! Нож выскользнул из моей руки и звонко ударился об асфальт. Я зажмурилась. И открыла глаза снова. Нет, этого не может быть… Это или галлюцинация, или какая-то дурацкая шутка!

Передо мной стоял Феликс.