15. Une fleur rebelle
Когда мы выгорим, высохнем, станем пустыми и ломкими, как тростник,
Ты будешь врать мне, что я все еще красива. А я буду верить, черт с ним.
Когда уголь станет золой, иссякнет сангрия, остынет вишневый пирог,
Мы сядем в саду и будем смотреть, как вскрывают деревянный порог
Легионы молодых кленов, как ветшает наш дом остовом затонувшего корабля,
Как внуки топают по дорожкам с карманами, полными миндаля…
Когда праправнуки оборвут последние фонарики физалиса в цветнике,
Мы с тобой станем легче линий на пальцах, тоньше кости на виске.
С нас сойдут все оболочки, одна за другой, останется одно
Остекленелое, сочащееся на срезе сиянием, нервное волокно,
Прошитое насквозь корнями древ, укрытое дерном – теплейшим из одеял.
И я-волокно, я-нерв все еще буду помнить, как ты меня обнимал…
Когда рухнет последний столетний клен, с юга на север, а может быть,
С востока на запад здесь ляжет дорога: ухабы-столбы…
Дорогу, извиваясь, пересечет другая, потом еще одна, и еще одна.
Паук-перекресток будет плести паутину из асфальта и железнодорожного полотна,
Пока однажды утром солнце ошарашено не упрется лбом
В здание вокзала, а оно будет, как водится, с голубями да с витражным стеклом.
Когда здесь будут прощаться, встречаться, греть сумочки на коленях, как щенят,
Пить водку и кофе с цикорием, мять носовые платки, когда будут менять
Сим-карты, валюту, билеты, жизнь – одну на другую, – мы с тобой
Будем слушать песню колес (чем не сердца стук?)… А когда, бог ты мой,
Кто-то придумает воздушные поезда, воздушные колеи, воздушный порт, —
Наш вокзал растерзают бурьян и терновник – до самых костей и аорт…
И когда еще каких-нибудь мру вечностей спустя, когда Гольфстрим
Станет горной рекой, Гималаи уйдут под воду, а Луна расколется на куски…
Когда на то самое место, где наша дочь тру вечностей назад рисовала мелом кота, —
Примяв бруснику, опустится инопланетное судно… И даже тогда,
Когда на теплую обшивку корабля слетятся погреться земные жуки, —
Я буду с тобой рядам, ты только представь, на расстоянии вытянутой руки.
Наткнулась на это стихотворение в том самом сборнике русской поэзии, который читала в день прибытия в Аквароссу, и оно потрясло меня до глубины души. А когда я вернулась в свое тело, то вдруг обнаружила, что наконец понимаю, о чем оно. Инсанья вошла в меня, как стрела, и теперь растила крылья на моей спине.
Утром ни свет ни заря приехали вы с родителями, но я и двух слов не могла связать от волнения за Неофрона, от всей этой агонии чувств и мыслей.
Родное тело не успело заработать атрофию. Уже утром я смогла встать, попросила плотный завтрак и одежду. Я собиралась дождаться Неофрона и выглядеть подобающим образом, когда он приедет.
Но… он не навестил меня. Помню, как я обрывала провода Никтее, пытаясь выяснить, что с ним. Она убедила меня, что волноваться не о чем, что Неофрон уже в Швейцарии, и посоветовала побольше отдыхать. Побольше отдыхать! Пока меня мололо на части от всей этой боли вперемешку с блаженством.
Я была уверена, что Нео вернулся в Аквароссу, но оказалось, он взял отпуск и никто не в курсе, где он. Вообще никто. Только через несколько дней меня озарило, кто сможет мне помочь: я рванула в Аквароссу и нашла Асио – его друга и правую руку. Асио знал, где он, но не спешил докладывать мне.
Немыслимо! Я – дочь Анджело Фальконе-Санторо – не могла выяснить, где человек, который работает на меня! Окей, не на меня, а на родителей, но к черту нюансы! Силовики вообще подчинялись только Никтее и больше никому. Мои требования имели не больше веса, чем жужжание насекомого, влетевшего в форточку!
Когда мне стало ясно, что прессинг и мольбы бессмысленны, я просто рухнула к ногам Асио и разревелась. От бессилия, от отчаяния, от страшной тоски по человеку, которого хотела видеть сию же минуту.
И вот тогда он сдался.
– Он в Парадизо, я напишу тебе его адрес.
– Со своей девушкой?
– Нет. Рошель здесь, в Аквароссе.
Рошель. Француженка? Ох, я тут же возненавидела Францию и всех французов вместе взятых. Как посмела эта нация произвести женщину, как две капли воды похожую на меня?! Ни стыда ни совести.
Я уже бежала к машине, зажав в руке клочок бумаги с адресом, как вдруг Асио окликнул меня, быстро нагнал и сказал:
– Подумал, что тебе стоит знать. Она не просто девушка. Невеста. Венчание через три месяца, в августе.
До сих пор не понимаю, как я добралась обратно до Лугано и не разбила по дороге машину. Я почти ничего не видела от слез.
* * *
Парадизо. Один из элитных районов Лугано. Роскошные виллы, пальмы, лазурное побережье горного озера. Я отыскала дом Неофрона – большой современный коттедж у самого подножия Сан-Сальваторе. Вокруг никаких заборов и ворот, только деревья и скалистый обрыв к озеру. Абсолютно дикий, первозданный уголок природы, не нуждающийся в защите. Они с Неофроном очень подходили друг к другу. Я просто прошла по подъездной дорожке, посыпанной черным гравием, подошла к дому и позвонила в дверь. За дверью послышались шаги, и в этот момент я поняла, что не знаю, что сказать ему. Что у меня вообще нет слов.
Дверь открылась, и… да что там слова – у меня пропали последние зачатки речи. Мужчина, по моему скромному мнению, достойный самых нежных прикосновений, сейчас напоминал жертву землетрясения. Будто только что выполз из-под бетонного завала: лицо в кровоподтеках, разбитые кулаки, рука на перевязи, пустые-пустые глаза. И все это из-за меня. Он смотрел на меня так странно, как будто едва узнавал. Они почти взяли его там, в Саудовской Аравии…
Я шагнула к нему, обхватила руками и смогла произнести единственное слово, возникшее в моей опустевшей голове:
– Прости…
– И ты меня, – ответил он после невыносимо долгой паузы. – Я не мог сказать тебе раньше.
– Ты о чем? – спросила я, продолжая беззастенчиво цепляться за него. В памяти тут же возникла блондинка, вылезающая из небесно-голубого «феррари».
– О том, что буду вынужден уничтожить твое тело. О чем же еще.
– А-а… – Я расцепила руки и схватилась за дверной косяк, ноги могли предать меня в любой момент. – А я было подумала, что ты сожалеешь, что не сказал мне о скорой свадьбе.
Еще одна минута неловкого молчания. Он отвел взгляд, развернулся и, изобразив приглашающий жест, пошел на кухню. Красивая берлога холостяка с отличным вкусом. Дорогая мебель, отделка в угольно-черных и серых тонах, легкий беспорядок, намекающий на то, что гостей здесь не было и не будет.
– Что-то выпьешь? – ровно спросил он.
– Да. Цианистый калий есть? Ботулотоксин? Кураре тоже подойдет.
– Хочешь добавить к своим тремстам еще один смертный грех? – Неофрон натянуто рассмеялся и стал искать на полке подходящую для меня кружку.
Он помнил мою шутку о тяжелом чемодане!
Наконец-то нашел кружку для меня. Ха-ха, розовая! Ну и откуда же в этом доме могла взяться розовая кружка? Разве что Рошель забыла положить ее в свой чемоданчик от Луи Витона, когда была здесь в последний раз.
– Зачем ты приехала?
О боже, я не смогу пить из этой чашки… Все равно что поцеловать Рошель.
– Хотела убедиться, что ты в порядке.
Нео вскинул бровь и забросил в розовую кружку заварку.
– Как видишь, в полном, – отшутился он. – Что еще тебя интересует?
– Около десятка вопросов и я не уйду отсюда, пока не получу ответы.
– Впечатляет, синьорита Фальконе-Санторо, – хмыкнул он и вручил мне кружку.
– Это кружка Рошель? – моргнула я.
– Это первый из твоих очень важных вопросов?
Бестия. Он бы легко мог уложить меня на обе лопатки в словесном поединке. Да и, наверно, в любом другом поединке. И вне поединка тоже.
– Потрясающая осведомленность, Диомедея. Даже представить не могу, кто меня сдал. Асио?
Так я и призналась. Хоть режь.
– Нет, это не ее кружка, – сжалился он и снова сунул мне ее под нос.
Я неуверенно взяла ее. Красивая и тяжелая. И исходит просто божественным ароматом. Что это, тимьян? И все же…
– А чья?
– Моя, – сказал Неофрон. – Моя детская кружка. Я пил из нее, когда был милым маленьким ребенком. Притащил сюда коробку дорогого мне хлама, когда гостил в последний раз у отца. Так что держи крепче.
Что-то в этом откровении полоснуло по моим нервам. Я вцепилась в кружку, едва не расплескав чай. Да он только что вручил мне сокровище. Мне. Но это только малая часть того, что я хочу. Я набрала воздуха в легкие и, изо всех сил стараясь не выглядеть жалко, задала первый вопрос из своего списка:
– Почему твоя девушка была как две капли воды похожа на меня?
* * *
В воздухе разлилось электричество. От былой непринужденности (если она вообще была здесь с момента моего появления) не осталось и следа.
– Совпадение, – сухо ответил Неофрон.
– Не верю.
– Придется, – пожал плечами он.
– Я бы многое отдала за правду.
Я действовала ему на нервы, и это было ясно как божий день.
– Правда заключается в том, синьорита Фальконе, что мне нравятся блондинки невысокого роста с невинной улыбкой и безупречным вкусом. И это просто чистая случайность, что ты выглядишь практически так же, как Рошель.
Ее имя, впервые сорвавшееся с его языка, звучало так низко и горячо. Я представила, как он произносит его, когда вжимает ее всем телом в свой матрас, и чуть не задохнулась от боли.
– Ты любишь ее?
Неофрон нервно рассмеялся и предложил мне сесть. Но я осталась стоять на месте. Зачем присаживаться, если через пять минут я, скорей всего, побегу отсюда в слезах.
– Самый удивительный вопрос, который я когда-либо слышал от десультора.
Я поставила чашку на стол, не доверяя своим трясущимся рукам.
– Если ты не любишь ее, ты должен оставить ее! Сегодня же! Потому что она, как и любая на этой земле, заслуживает того, кто будет любить ее! Именно ее. А ты отнимаешь у нее силы и время на поиски этого человека!
– С каких это пор ты стала специалистом в подобных вопросах? – насмешливо спросил Неофрон, но в этой фразе явно было больше горечи, чем насмешки.
– После того поцелуя в Аквароссе. И после второго в Саудовской Аравии. Почему я не могу отделаться от мысли, что это все не было просто… услугой с твоей стороны? Да ты просто хотел этого. Хотел целовать меня, хотел держать меня в объятиях. И потерял голову от страха, когда понял, что я вот-вот уйду в прыжок!
– Дио…
– Я помню ужас в твоих глазах, когда ты бежал ко мне через парковку. Ты не хотел отпускать меня. Ты боялся за меня!
– Что с тобой происходит? – потрясенно выдохнул Неофрон, глядя на меня во все глаза.
– Я люблю тебя, вот что, – всхлипнула я и повисла на его шее.
* * *
Нео словно одеревенел. Лицо как будто высекли из камня. Его рука легла на мою талию, словно не желая отпускать, но и не понимая, что делать со мной дальше.
– Это просто возбуждение, – наконец сказал он. – Просто инстинкт. Ты не можешь чувствовать ничего подобного…
– Посмотри на меня, посмотри и скажи это еще раз. Вот она, я перед тобой. Умираю от одной мысли о том, что ты наденешь кольцо на палец другой женщине! Умираю от ревности. Умираю от желания быть для тебя кем угодно, лишь бы быть рядом. Любовницей, другом, партнером, женой – да кем угодно! А лучше всеми сразу. Нео, если ты любишь меня – будь со мной, а не с ней…
На последних словах меня повело, как после бокала крепленого вина. Он придержал меня на месте, как падающий манекен.
– Это невозможно, – повторил он, глядя на меня, как на привидение.
– Тело обычного человека даровало мне недостающий элемент, и я влюбилась в тебя, пока была в нем. А потом это чувство осталось со мной. Оно стало частью меня, частью моей души!
Неофрон силой усадил меня в кресло – как будто я была пьяна в стельку – и сел напротив.
– Послушай. Даже если тебе кажется, что это любовь – не факт, что это она. Есть множество похожих чувств: симпатия, привязанность, страсть, физическое влечение. Тебе не с чем сравнивать. Дай себе время разобраться во всем. А пока… попробуй… ну хотя бы бороться с этим чувством.
– Бороться? Прямо как ты?
Он резко встал и отошел к окну, пряча лицо и заодно эмоции, на нем изображенные.
– Борись, прошу тебя. Я не слишком подходящий кандидат для такой девушки, как ты, – добавил он.
– Для какой такой? Что со мной не так?
– Тебе двадцать! А мне сорок пять, черт побери! Ты годишься мне в дочери!
– Мне двадцать два, почти двадцать три, – сказала я ему в спину. – И что-то ты не переживал о моем возрасте, когда зацеловал меня до синяков там, в Аквароссе.
– Я не должен был этого делать. Я просто идиот. Окей? Я… О боги, я держал тебя, новорожденную, на руках!
– И что?
– И теперь вообразить тебя рядом в качестве… Ох, черт…
Вместо «черта» прозвучало куда более сильное ругательство, которое я не считаю нужным повторять.
– А я вот, двадцать два года спустя, хочу снова в твои руки, Нео. Хочу успокаиваться в твоих руках, спать в них, хочу, чтоб эти руки прижимали меня к груди снова и снова! – начала рыдать я.
– Дио…
– Я умру, если ты не позволишь мне.
– Не умрешь, это только так кажется с непривычки.
Самая страшная битва в моей жизни – и я проигрывала ее. Он мог легко преодолеть пространство этой комнаты, подойти и успокоить меня. Но он предпочел держаться от меня подальше.
– А если бы я была старше?! Как Рошель. Ты бы смог быть со мной?
– Нет.
– Это еще почему? – так грозно спросила я, что Неофрон чуть не рассмеялся. Вышло и правда комично.
– Я работаю на твоего отца. Я буду неблагодарным животным, если позарюсь на дочь человека, которому обязан всем.
– Все упирается только в благословение моего отца? А если бы я не была дочерью Анджело Фальконе-Санторо, ты бы мог быть моим?
– Диомедея…
– Да или нет?
– Нет.
Мой мир горел, рассыпаясь в пепел.
– Ты заслуживаешь человека, который будет в добром здравии долгие годы. Не будет приползать домой еле живым. Не сделает тебя вдовой ненароком. Я – не этот человек.
– А Рошель? Как насчет нее? Она уже подыскала себе траурную вуаль?
– Она не из тех, кто долго горюет. И это меня тоже устраивает.
Шах и мат. Вот я и потеряла своего короля.
Я молча надела плащ, покинула его дом и, нарыдав по дороге озеро слез, поехала обратно в клинику. Я не хотела домой к родителям, мне была нужна именно больница: только там меня могли накачать снотворным так, чтобы я просто отключилась. Чтобы я просто ничего не чувствовала.
* * *
Не знаю, как мне удалось пережить следующие несколько месяцев. Неофрон знал, что я болтаюсь на краю, но просто позволил мне сгореть в огне этих чувств. Я горела, и горела, и горела, но он не собирался сбивать с меня пламя. Как же было больно… Но спасибо ему хотя бы за то, что позволил мне сохранить лицо и достойно держал осаду родственников и друзей, которым не терпелось выяснить, что же произошло со мной в Саудовской Аравии. Представляю, каково это – носить маску чудовища и быть не в состоянии сбросить ее. Но он терпел ради меня, рискуя всем: отношениями с моими родителями, карьерой, своим добрым именем. Только у мамы не было никаких сомнений: она стояла за него горой. Жаль, что я не поняла, как подставляю его, а то держала бы себя в руках.
Инсанья тем временем, как опухоль, выросла до невообразимых размеров, вытянула из меня все соки, перекрыла мне кислород.
Но гордость не позволяла мне ходить за Неофроном по пятам и при каждом удобном случае валяться в его ногах. Гордость была моим последним солдатом, которого любовь не успела поставить к стенке. И я берегла этого последнего солдата как зеницу ока.
Что бы ни чувствовал ко мне Неофрон, он не воспринимал меня всерьез. Он видел во мне впечатлительную девочку, которая нафантазировала себе черт знает что, и отказывался увидеть женщину. Не позволял себе увидеть женщину.
Что мне оставалось? Разве что взяться за более серьезное оружие, чем охи-вздохи. Я решила доказать ему, что способна сама о себе позаботиться, что я не нуждаюсь в нем. И разорвала договор с Уайдбеком.
Неофрон был потрясен. Пытался уговорить меня не делать этого. А когда не вышло, взял тайм-аут и исчез на неделю. Я представляла его в объятиях Рошель и чувствовала, что мне в живот всадили топор. Топор, который мне предстояло носить в себе до конца дней. До свадьбы было рукой подать. Меня снова выбросило, когда я проходила мимо витрины со свадебными платьями.
В следующем прыжке я хотела выбраться сама или с твоей помощью, Крис. Я хотела тайно вернуться домой, привести тело в порядок и явиться к Неофрону в новой оболочке – в такой, к которой ему будет легче прикоснуться. Женское тело тридцати-сорока лет подошло бы идеально. Может быть, с этим другим телом у меня было бы больше шансов побороться за него. Но Неофрон с благословения родителей прослушивал ваши с Альцедо телефоны и явился ко мне раньше всех.
Я даже представить не могла, что они опустятся до таких методов. Подумала, будто это ты меня сдал, прости. Я была в ярости. В ярости от того, что не нужна ему как женщина, а только как объект опеки. Как собака, которая сбегает с поводка и которую нужно привозить домой. Я начала сопротивляться, приказала ему убираться к черту, попробовала сбежать от него, но он не дал: ширнул меня транквилизатором, накормил силентиумом всю мою египетскую «родню» и привез меня домой.
Он был рядом, когда я очнулась. Сидел у изголовья и смотрел на меня с такой усталостью, будто сожалел, что меня нельзя привязать к кровати и больше не выпускать отсюда. И вот тогда меня понесло. Я пообещала ему, что в следующий раз не допущу такой ошибки. Я не позвоню вообще и не буду пытаться вернуться. А останусь жить там, где моя душа подберет новое тело… Очнусь нищей на улице – значит буду нищей. Проснусь в заключении – значит буду сидеть в тюрьме столько, сколько отмеряно. Открою глаза в больнице – буду лежать там, пока меня кто-нибудь не заберет. Окажусь чьей-то женой – останусь жить с тем, кто будет мне мужем.
Последний аргумент точно привел Неофрона в бешенство. Но в целом этот нелепый детский шантаж не произвел на него впечатления. Я осталась с носом, и когда поняла это, то билась в истерике всю ночь и ничего никому не могла объяснить. Да и что я могла вам всем рассказать? Что во всей этой истории дьяволом была я, а не он?
Утром приехал ты, помнишь? Чуть не добил меня шутками про старика, брак с которым папа вряд ли одобрит! Конечно, ты и представить не мог, что происходит. А потом явилась Ее святейшество тетушка Никтея и потребовала, чтобы я все ей рассказала. Предупредила, что «все это» ей порядком надоело и может плохо закончиться – в первую очередь для Неофрона. Приперла меня к стенке. Она умеет, если ей сильно надо.
Я натянула одеяло до подбородка и, обливаясь слезами, все рассказала. Что у меня к нему страшная Инсанья, а он ни в какую… Давно нужно было выложить все это кому-то, было бы не так тяжело. Ники была в шоке. Убеждала меня прекратить весь этот детский сад и позволить Неофрону просто делать его работу.
– Ты можешь разрушить его жизнь, une fleur rebelle! Ты не задумывалась об этом? Что, по-твоему, лезет в головы десульторам, когда он привозит тебя домой в истерике после каждого прыжка? Что будет с его репутацией, когда все узнают, что он приударил за наследницей Уайдбека, которая годится ему в дочери? Даже если ты нравишься ему, он никогда не поступится своей честью.
– Его репутация ему дороже меня?
– Однозначно.
– А ты на чьей стороне? Если я откажусь возвращаться домой, что ты на это скажешь? Что если я больше никогда не сделаю ни единого звонка? Мне не нужен этот мир без него! Что тогда? Его репутация по-прежнему будет иметь значение, если я бесследно исчезну?
– Прекрати играть по-черному. Прекрати блефовать и давить на него. Так нельзя. Пора повзрослеть, Дио. Если ты хочешь добиться его – запасись терпением и веди себя как человек, а не как… танк! Он не выносит таких методов.
– Ники, я не могу позволить себе ждать! – начала орать в ответ я. – Я боюсь, что он попросту не вернется домой после очередной перестрелки где-нибудь в горячей точке! Я так боюсь, что с ним может что-то случиться, о боже… Я хочу, чтобы он прекратил работу в спецназе. Если он плохо кончит, то я не знаю, что со мной будет, и это не блеф, клянусь…
Я не дождалась от тетки никаких ободряющих слов, но ее руки крепко обнимали меня, пока я рыдала над могилой своей мечты.
* * *
После разговора с Никтеей мне хотелось лечь и умереть. Но солдат Гордость все еще служил мне! И солдат Упрямство тоже пока не собирался ложиться в могилу. И пока Рошель не скажет «Я согласна!» и не швырнет в толпу свадебный букет – солдат Надежда будет нести дозор и стрелять из окопов!
Мое новое египетское тело нуждалось в полном обследовании, и я попросила отправить меня из Швейцарии. Например, в Чехию или того лучше – в Австралию. Лишь бы подальше от Неофрона, его мамской опеки и его дурацкой свадьбы. Никтея рассказала мне про небольшой реабилитационный центр в Дании, и я сразу согласилась. Но угадай, кого тетка послала сопровождать меня. Господина Гранитную Скалу, кого же еще. Мы сидели друг напротив друга в самолете Уайдбека, и за все путешествие я не сказала ему ни слова. Он доставил меня в клинику и остался в холле, пока кто-нибудь из врачей не придет и не примет меня под свое крылышко.
В приемной было тихо, как в склепе. За окном щебетали птицы. На столе лежала стопка глянцевых журналов для посетителей, и на обложке самого верхнего красовалась очередная знаменитость в свадебном платье. Неофрон сидел напротив и не сводил с меня глаз. Впервые я задалась вопросом, сколько же папочка ему платит. Наверно, много, если он с таким ангельским терпением выносит меня… Я оторвала обложку с верхнего журнала, разорвала ее в клочья, набрала побольше воздуха в легкие и начала своей последний крестовый поход:
– Мне тут стало ясно кое-что. Дело не в твоей железной выдержке, или принципах, или способности противостоять своим чувствам, нет. Любви невозможно противостоять, Нео. Поэтому если это тебе так легко удается, то… Да ты просто ничего не чувствуешь ко мне, вот и все! А значит, мне не за что бороться. Я признаю поражение и больше не буду мотать тебе нервы. Надеюсь, ты доволен и твоя репутация стоила того. Прощай.
Неофрон сидел напротив и даже не моргнул. Скала, покрытая льдом. Я поднялась со стула и протянула ему руку:
– Прощай, я буду в порядке. Приеду к тебе на свадьбу, если пригласишь, и первая припечатаю поцелуй к щеке твоей Рошель. В конце концов она не враг мне.
Мой голос дрогнул, но я быстро справилась с мятежником.
– Окончу учебу, в промежутке между прыжками выйду замуж за какого-нибудь десультора, которого не буду любить и который никогда не полюбит меня, но вряд ли кому-то будет до этого дело. Буду стоять у алтаря и клясться в верности другому. Отец вбухает в торжество целое состояние, репортеры слетятся со всей Европы. А ты будешь сидеть на скамье в церкви, смотреть на меня и знать, кому я должна принадлежать на самом деле. И я тоже буду это знать, но позволю другому держать меня за руку. Будет больно. Очень. И тебе, и мне.
– Дио…
– А потом я забеременею, и ребенок будет похож на другого мужчину, хотя мы оба знаем, на кого он мог быть похож. Но думать об этом впредь будет бессмысленно и мучительно. Alea iacta est.
– Замолчи…
– Нет, лучше сказать это вслух. Слова обретают новый смысл, если произнести их вслух. Ты будешь вытаскивать меня из каждого прыжка, везти домой и вручать мужу. И будешь знать, что единственный человек, с которым я хочу остаться рядом, проводить дни и ночи, – это ты. Но пути обратно не будет.
– Диомедея, бога ради!
– Но зато у тебя будет твоя репутация, в которой ты будешь находить утешение в трудный час! Репутация болвана, который так и не понял, что потерял!
И в эту секунду в нем что-то переломилось. Я почувствовала это. Впервые со времен начала этой битвы мне показалось, что победа может быть на моей стороне. Неофрон рванул ко мне так быстро, что я вздрогнула, схватил за запястья и едва слышно спросил:
– Что ты со мной делаешь?
Он стоял так близко, что я чувствовала исходящее от него электрическое поле.
– Хочешь сделку? – задыхаясь от волнения, спросила я. – Не сходя с этого самого места, поклянись, что ты ничего не чувствуешь ко мне, и тогда я оставлю тебя в покое, заново подпишу договор с Уайдбеком и больше никогда не доставлю тебе хлопот. Никогда.
В холл вошли посторонние, ко мне подскочила какая-то медсестра.
– Госпожа Фальконе-Санторо? Мы так рады вам! Пройдемте со мной?
– Еще никогда отделаться от меня не было так легко, Неофрон! Всего три слова: «Ты мне безразлична», – и я больше никогда не подойду к тебе! Клянусь!
Медсестра покраснела и отошла в сторону, осознав, что стала свидетелем очень личной сцены.
– Я не могу этого сказать, и ты знаешь это.
Я сглотнула комок в горле. Как мило, особенно накануне свадьбы.
– Еще ни одна женщина не добивалась мужчины так отчаянно, как пыталась добиться я, – подытожила я, глотая слезы. Мне хотелось, чтобы он знал это.
– И еще ни один мужчина не противостоял большему соблазну, чем я, Диомедея.
Я не могла это больше слушать. Повернулась к медсестре и сделала ей знак, что готова следовать за ней. И та увела меня из приемной.
* * *
Никтея. Я никогда не найду достаточно слов, чтобы выразить ей свою благодарность. Оказалось, что дом отца Неофрона стоит чуть ли не на соседней улице, и именно туда Нео обычно приезжает после самых тяжелых заданий. Черпает здесь энергию. Никтея фактически отправила меня к нему в гости.
Нео приехал ко мне в клинику на следующий день с коробкой шоколада и с детским учебником по арабскому. Сказать, что со мной было, когда я открыла коробку и увидела шоколадки в форме сердец? Нет, танцевать смогла потом, сначала рыдала на его груди и не могла остановиться… А потом мы гуляли по саду и целовались, как сумасшедшие. У этой истории не могло быть никакого другого конца, и я знала этого с самого начала. Этот мужчина был создан для меня и ни для кого больше.
Только ближе к ночи мои расплавленные от счастья мозги встали на место, и я вспомнила о Рошель. Святые угодники, он расстался с ней в тот же день, когда я приехала в его дом в Парадизо и заявила, что он ворует ее время на поиски своей судьбы. Знала бы я, что мое красноречие так действенно, я бы все эти месяцы общалась с Неофроном в куда более интенсивном режиме!
Нео обратил на меня внимание несколько лет назад на одной из вечеринок Уайдбека. Говорит, что я танцевала с кем-то из десульторов в платье, которое явно было мне мало. Он не мог отвести глаз, словно увидел меня впервые. (Боже, благослови тот день, когда я единственный раз в своей жизни прогадала с размером!) Конечно, он даже думать об мне не стал. Юная, как едва оперившийся воробей, дочка босса, которая, ко всему прочему, никогда не поймет, каково это – любить.
Теперь дело за малым – рассказать родителям. Неофрон хочет, чтобы первым обо всем узнал отец, так что, парни, держите языки за зубами. И пальцы держите тоже. Надеюсь, Ники прикроет нас со спины, если папе вздумается достать пушку. А папа… Я очень надеюсь, что если он и вытащит оружие из кармана, то только для того, чтобы на радостях пальнуть в небо. По крайней мере солдат Надежда в добром здравии и гордо несет свое знамя.
