Стакан с Альцедо, бокал с матерью, несколько шотов со старыми приятелями. Изысканные закуски от шеф-повара, которые кажутся мне не более аппетитными, чем земля или опилки. Кофе в перерывах. Интересно, как долго выдержит моя голова, зажатая между молотом и наковальней: между силентиумом, отправляющим мозг в анабиоз, и кофеином, пытающимся вытащить меня оттуда за ноги?

И тем не менее я был рад, что отклеил башку от подушки и приехал сюда. На все это стоило посмотреть: сестра, кружащаяся по залу в танце с кем-то из парней Неофрона, – багряное пятно летящего по воздуху платья, улыбка человека, который только что выиграл миллион в лотерею; Альцедо, молотящий туфлями по паркету в не самом трезвом танце; Никтея и Неофрон, воркующие в дальнем углу зала и приканчивающие на пару вторую бутылку вермута. Никтея и Неофрон… Я столько раз видел их рядом, но только сейчас сообразил, что из них вышла бы отличная пара. Оба примерно одного возраста, оба готовы душу продать за наше развеселое семейство, у обоих железная стружка вместо нервов.

Диомедея закончила танец с очередным ухажером и победно оглядывает зал. Сегодня ей нет равных во всей Швейцарии: живой костер, в пламени которого сгорел бы любой мужчина. Она шлет мне воздушный поцелуй, сдувая его с ладони, и осматривается в поисках очередного счастливчика для танца. Я хочу быть этим счастливчиком, но тут Никтея машет сестре рукой, и Дио направляется к ее столику, оставив меня с носом. Неофрон наливает и протягивает сестре полный бокал. Бог ты мой, исторический момент. Я задерживаю дыхание: возьмет или выльет Неофрону на голову?

Наследница Уайдбека принимает бокал.

Вот это да. Столетняя война окончена. Дио делает глоток, отставляет бокал и… Сейчас Никтея точно умерла бы от ревности, если бы знала, что это за чувство. Диомедея протягивает Неофрону руку и вытаскивает его к залитому сумраком танцполу. Тот смотрит на нее с вежливой прохладцей, но не возникает. Очевидно, сестра уже пьяна как сапожник, потому что ее танец с Неофроном – это последнее, чему готовы верить мои глаза.

Хорошо, что она умеет прощать. Даже тех, кто заставил ее пройти по раскаленным углям. Талант, которым меня природа наделила не так щедро: в этот момент я вижу Кора, лениво входящего в зал под руку с незнакомой цыпочкой, и не чувствую ничего, кроме ледяного раздражения. Если бы Кор протянул мне бокал в знак примирения, я бы разбил его ему о череп.

Спать. Кофеин уже не берет меня. Спиртное не радует. Девушки в ярких нарядах, порхающие с места на место, как райские пташки, вызывают не больше аппетита, чем изысканные блюда, а от последних мне просто хочется блевать. Мама всплеснула руками, как только узнала, что я ухожу и даже не попробую фирменное фруктовое gelato, которое вот-вот подадут к столу.

Есть желато – еще один пункт в списке того, на что я сейчас не способен даже под дулом пистолета.

– Заеду к тебе завтра и съем целую миску, – бравирую я, припечатав поцелуй к ее виску. Мама выглядит просто умопомрачительно в темно-синем платье от Валентино. Королевский цвет для королевы династии Фальконе.

– Приглядывай за своей дочерью, кажется, она уже надралась в щепки.

Я оглядываюсь на Дио, покачивающуюся в танце с Неофроном, и мысленно желаю ей не испортить ему рубашку содержимым своего желудка. А то как бы война не вышла на новый виток.

– Пусть делает, что хочет, только бы не плакала, – закатывает глаза мама. – Как ей там живется у тебя? До сих пор не верю, что она решила покинуть родное гнездо. Мой пуховой птенец… Ты ее хорошо кормишь?

– Да она сама накормит кого угодно.

Мама обнимает меня и указывает взглядом куда-то в дальний угол зала, наполненный красным сиянием камина.

– Могу я просить тебя кое о чем, милый?

– Да, что угодно.

– Отнесешь бокал моей сангрии Кору и его девушке?

– Мам…

– Крис, прошу тебя. Ради меня. Пора закончить эту войну, похоронить умерших и двигаться вперед.

– Легко сказать. Знаешь, чего мне хочется, когда я вижу, что он снова взялся за свои эксперименты? Раскроить ему голову об один из твоих чудесных умывальников…

– Она десультор, – перебивает меня мама. – Его девушка – десультор, так что можешь не переживать о ней. Если Кору вздумается дурить, то она выставит его за дверь быстрее, чем тот скажет «ой». Любовь не протрет ее мозги через сито.

Медленно усваиваю лексику, обычно не свойственную моей матери.

– Bambino, это всего лишь сангрия, а не твое всепрощение и благословение. Их можешь оставить при себе.

Диомедея и Неофрон закончили демонстрацию окончания холодной войны и разошлись, чинно расшаркавшись ножкой. Что если это легко – улыбнуться своему врагу, протянуть ему руку и сделать вид, что давно похоронил мертвых? Даже если на самом деле держишь своих мертвых при себе, наряжаешь каждое утро в свежее платье и отказываешься выпускать рассыпающиеся в прах руки…

– Ладно, мам. Давай сюда свою сангрию. Только ради тебя и только сегодня.

Двадцать шагов до камина по лакированному паркету показались мне не легче подъема на Эверест. Кор заметил меня издалека и теперь не сводил с меня глаз – глаз затаившегося хищника. Рядом с ним сидела, закинув ногу на ногу, его подружка. Подружка-десультор, хвала Господу!

Вокруг расположилась компания десульторов: кое-кого я знал, кое-кого видел впервые. Ребята звенели льдом в стаканах и таращились на светловолосого парня, который сидел у самого камина и, судя по выражениям лиц слушателей, травил очередную увлекательную байку. Секунду спустя я узнал в нем Бутео – одного из моих одноклассников по школе десульторов. Уже полгода сидит в теле какого-то помятого машиной француза.

Кор склонил набок голову и прищурился, буравя меня взглядом… Подхожу еще ближе. «Это всего лишь сангрия, а не мое всепрощение и благословение. Их я оставляю при себе».

Я делаю еще несколько шагов вперед – и стремительно, на всем ходу, попадаю в зону слышимости. До моего уха долетает резкий голос Бутео и хихиканье сидящих вокруг:

– Да у той малютки просто мозги сварились от Инсаньи, вот что! Донора сбил пикап. Тело отделалось синяками, а голову, – Бутео постучал пальцем по лбу, – собирали по кускам. Я три месяца не мог сделать контрольный звонок, было не до того: пришлось заново учиться говорить. И она все эти три месяца ошивалась вокруг…

Останавливаюсь на месте, как вкопанный, зажав в руках два бокала.

– Конечно, цыпочка ничего не знала о том, что ее милого вытряхнуло из тела давным-давно и теперь тут я. Все эти три месяца спала рядом с моей койкой, держала меня за руку и, дай ей только волю, даже нужду справляла бы там же, только бы не отлучаться лишний раз. Да она просто с катушек съехала…

О боги… В свое время мы перетравили сотни подобных баек, и я был одним из тех, кто ловил каждое слово. Но сейчас меня тряхнуло так, как будто у меня в руках было по высоковольтному проводу.

– Но самое забавное случилось, когда я наконец вышел из госпиталя и сказал ей, что сваливаю из Франции и больше не вернусь. Вы бы видели ее мордашку! Воплощение чистого безумия. Знаете, что эта крошка заявила мне накануне моего отъезда? – Бутео откашливается и продолжает тоненьким голоском: «Мишель, я люблю тебя больше жизни. Если ты останешься со мной, я клянусь, что ты никогда не пожалеешь об этом. Я сделаю все, чтобы ты был счастлив!» О, я чуть не расплакался! «Хочешь, чтобы я был счастлив, уйди с дороги, зомби», – так ей и сказал.

Пелена. Плотная красная пелена перед глазами. Два стакана падают на пол и разлетаются в дребезги. Едва соображая от ярости, я рванул к Бутео, оторвал его от пола и припечатал спиной к каминной кладке. Мои руки словно начали жить своей жизнью, кровь звенела в ушах, передо мной маячила потрясенная физиономия Бутео, с которой мгновенно слетела самодовольная ухмылка.

– Ты не такой самоуверенный, когда напротив не девчонка, а кто-нибудь вроде меня, а? – зашипел я ему.

– Крис… ты… че? – залепетал Бутео, пытаясь стряхнуть с себя мои руки.

– Жаль, что жертвы Инсаньи не могут вместо нежных признаний двинуть в челюсть.

– Да пошел ты! – рявкнул Бутео.

– Крис, какого черта? – подлетел к нам Альцедо.

Бутео вывернулся и занес руку. Я еще раз тряхнул его спиной об стену, наслаждаясь мелодичным звуком, с которым его латаный череп ударился о кирпичную кладку, – и тут же почувствовал, как на моем локте повис человек или даже не один. Между нами влез Неофрон и кто-то еще.

– Ты разбил мне затылок, чокнутый! – вопил Бутео, вытаскивая из волос окровавленную ладонь.

В тисках чужих рук я начал медленно приходить в себя.

– Не самое лучшее время для выяснения отношений, – буркнул Неофрон, увлекая меня в сторону. Я оглянулся на вопящего Бутео, и последнее, что увидел, покидая вечеринку, – лениво улыбающегося Кора. Тот как сидел, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку дивана, так и не двинулся с места. Его подружка испуганно смотрела мне вслед.

Никто из них так и не понял, что произошло. Никто. Травить байки об Инсанье было обычным делом десульторов. Как истории о глубоководных чудовищах не сходят с уст рыбаков, так и истории о любви не оставляют умы тех, кто никогда с ней не сталкивался, но вживую видел ее жертв… Неофрон вытащил меня на свежий воздух.

– Ты не десультор, – повернулся я к нему. – Тогда ты знаешь, что такое любовь, так ведь? Ты должен был испытать это хоть раз.

На секунду с Неофрона слетела маска пуленепробиваемого киборга, а из-под нее показался обычный человек, с которым можно было не только отстреливаться от преследователей, но и болтать о девушках.

– Знаю, – наконец ответил тот.

– Тогда как ты все это терпишь? Все эти паршивые байки про Инсанью, все эти хиханьки-хаханьки… Тебе никогда не хотелось сделать то, что сейчас сделал я? Тряхнуть какую-нибудь насмешливую тварь об стену?

– Тебе когда-нибудь хотелось тряхнуть об стену слепого, который никогда не видел солнца? Как бы цинично тот о нем ни отзывался.

Окей. Под таким углом я на все это еще не смотрел.

– Поезжай домой, отоспись.

– Пожалуй, лучшее предложение за сегодня.

Я спустился вниз по ступенькам, миновал парковку и двинулся прочь. Можно было взять одну из машин Уайдбека с шофером, но лучше-ка мне прогуляться. Полчаса пешком до дома – в самый раз, чтобы проветрить голову и успокоить вибрирующие нервы.

Как мало иногда нужно времени, чтобы из человека, не знающего никаких забот, превратиться в законченного психа. С момента поездки на Украину прошло всего два месяца, но этих двух месяцев мне с лихвой хватило на то, чтобы начать без зазрений совести разбивать головы людям. Луна залила серебром озеро и горные вершины по другую его сторону. По черной поверхности, купаясь в сиянии, скользили яхты.

– Уже баиньки? А как же десерт? – окликнул меня незнакомый женский голос.

Я развернулся и увидел ту незнакомку, манящий взгляд которой преследовал меня полвечеринки. «Секретарша дьявола» собственной персоной.

– Я не любитель сладкого.

– Не любитель сладкого или боишься отбить Бутео еще что-нибудь? – лениво улыбнулась она.

– И поэтому тоже. Мы знакомы?

Девушка приближалась ко мне, слегка откинув голову и сложив на груди обнаженные руки. Красотка, но всего как будто слишком. Слишком много открытого тела, сиропа в голосе и бриллиантов на шее.

– Еще как знакомы. Но я не прочь поиграть с тобой в угадайку, Крис…

«Поиграть с тобой» прозвучало почти приглашающе. В какой-нибудь другой раз я бы непременно оценил подобный оборот, но сейчас не чувствовал ничего, кроме раздражения.

– Алауда? – прищурился я, игнорируя ее медовый взгляд.

– Мимо.

– Лофорина?

– Не-а.

– Ну тогда… дядюшка Саггитариус?

Незнакомка весело рассмеялась. Кем бы она ни была, ей досталось тело, бывшая владелица которого наверняка сколотила состояние на своей оболочке. Телеведущая, манекенщица или фотомодель. Никаких сомнений.

– Пф-ф! Сагги наложил бы на себя руки сразу, как только осознал, что попал в тело женщины, – подмигнула незнакомка, повторяя всем известный факт.

Я открыл было рот, чтобы продолжить утомительное угадывание, но эта красотка вдруг прижалась ко мне, приблизив лицо так близко, что мы едва не столкнулись носами.

– Сдаешься? – сказала она и, ослепительно улыбаясь, добавила: – Ваша светлость.

– Dio сапе, Элли! – наконец осенило меня.

– Так-то лучше! Ну все, теперь мне можно тебя потискать, недотрога?

– Очнулась в Бразилии. Начала не совсем удачно. Бывшая хозяйка перебрала с кокаином, откинулась прямо в раздевалке за минуту до выхода на подиум. Откачать откачали, но ее агенты, фотографы и газетчики основательно потрепали мне нервы. А ведь я даже не говорю по-португальски, – хохочет Эланоидес. – В больнице имитировала потерю памяти, пока все эти люди пытались чего-то от меня добиться. Через пару дней сделала контрольный звонок, и парни привезли меня домой… О, как мне нравится мое новое тело, мне еще не попадалось ничего подобного. Только грудь явно силиконовая, такая большая!

Я уронил взгляд в ее декольте и тут же отвел глаза. Со мной точно не все ладно. Странно, но Элли, от которой я был без ума всю свою юность, сейчас действовала мне на нервы.

– Ну-ну, только не красней, – сжалилась она. – А ты как? Где выбросило? Легко добрался?

– Восточная Европа. Донор тоже откинулся от передозировки. Правда, героиновой.

– Ого. Несладко пришлось? – вздыхает Эланоидес. Она стоит так близко, что я чувствую аромат ее духов: он сладкий и тяжелый, и идеально подходит к этому откровенному платью и тлеющему взгляду.

– Да. Прогулялся до преисподней и обратно.

Элли ласково улыбается и не сводит с меня глаз.

– Только сейчас поняла, как соскучилась по тебе. Честно говоря, я не собиралась на эту вечеринку, пока Дио не сказала мне, что ты тоже придешь. Хорошо, что…

Она делает шаг вперед, так что теперь нас разделяет только слой воздуха в сантиметр, не больше.

– Хорошо, что тебя не забросило в школьника или старика. Потому что… Потому что со школьником или стариком я бы не смогла сделать… вот так…

Ее руки вспорхнули на мою шею, обтянутая тонкой тканью грудь прижалась к моей, а губы заскользили по моим губам в смелом, искушенном поцелуе. Она была мягкая и податливая, как пластилин, и горячая, как раскаленные угли. Обычно я разделял ее энтузиазм, в чем бы он ни проявлялся: живи здесь и сейчас, кто знает, в каком теле придется коротать следующий прыжок. Но сейчас все вдруг перевернулось с ног на голову.

– Элли, мы же просто друзья… – Я перехватил ее запястья. Но она восприняла эту фиксацию как новую часть игры.

– Друзья с привилегиями, ты хотел сказать. Боже, я без ума от твоего нового тела, Крис. Надеюсь, твой прыжок закончится очень и очень нескоро.

Не могу сказать, что я пришел в восторг от этой настойчивости, но мое тело, не прикасавшееся к женщинам уже тысячу лет – по крайней мере так казалось, – имело свое мнение на этот счет.

Проклятье, пожалуй сто тысяч лет…

– Поехали ко мне, – прошептала она, запуская ладони в задние карманы моих брюк. – Или к тебе, как скажешь. Мне кажется, эти тела давно ждут хорошей разрядки. Ты хочешь меня, Фальконе-Сан-торо. Там, у тебя в штанах, лучшая улика.

И я в мгновение ока вывалился из этого магического плена.

ЛИКА.

Что бы она почувствовала, глядя на меня, одеревеневшего в объятиях Эланоидес? Еще совсем недавно, не слишком разбираясь в таких тонких материях, как любовь и ревность, я бы вряд ли смог ответить на этот вопрос. Теперь я знал наверняка: она бы умерла от боли.

Наваждение схлынуло. Я сфокусировал взгляд на лице Элли и на мгновение представил ее в своей постели. Ее дыхание участилось, губы приоткрылись в предвкушении, а глаза… В них больше не было ничего осмысленного: влажная, трепещущая, пылающая пустота.

«Когда ты спишь с человекам, которого любишь, – говорит Катрина, скользя ладонью по моей груди, – то это не просто секс. Это как пропускать через себя космос. Все эти охрениллионы тонн материи и антиматерии… Когда я занимаюсь с тобой любовью, то чувствую, что я – то самое узкое место в огромных-огромных песочных часах, только через него перетекает не песок. А космос. Ты меня понимаешь?»

«Тогда бы мы просто трахались, – улыбается от. – Как звери. Это не то».

О, Катрина… Вот теперь до меня дошло, что она чувствовала все те годы, пока мы были вместе, и это внезапное понимание сразило меня, как молния. Я вглядывался в лицо Эланоидес, отмеченное печатью вожделения, и знал, что не смогу переспать с ней. Несмотря на ее невозможно красивое тело и приглашающую готовность, несмотря на то, что мы уже спали вместе, и не раз…

Я не хочу ее, потому что до одури хочу другую.

– Элли… Я не могу, – отстранился я.

– Почему? – искренне удивилась она. – У тела какие-то проблемы?

– Не то чтобы проблемы…

– ВИЧ? Какие-то заболевания?

– Нет-нет, не в этом плане.

– Гомосексуальные остаточные реакции? Донор был геем?

– Да нет же! Элли… остановись.

Кажется, она воспринимала мое сопротивление как часть прелюдии, как новую занимательную игру, и просто не могла вообразить причину, которая бы мешала двум свободным людям, более того, бывшим любовникам, еще раз скоротать время под одним одеялом.

– Диомедея сказала мне, что у тебя сейчас нет постоянного партнера, но… может, она ошиблась?

У меня отвалилась челюсть. Вот это вылазка в тыл противника!

– Не злись на нее, это я ее спросила. Она сказала, что не знает точно, но ей кажется, что ты свободен, поэтому я и…

– Я не свободен, Элли!

Ее ладони, скользящие по моим предплечьям, остановились.

– Упс! – выдохнула она. – Кажется, я слегка не вовремя, да?

Элли рассмеялась, и ее смех был искренним: она, десультор, понятия не имела, что такое ревность. Ревность – обратная сторона Инсаньи – никогда не касалась ее души.

– А я уже было настроилась на безумную ночь, Ваша светлость! – хихикнула Элли.

– Уверен, там полно подходящих кандидатов, – улыбнулся ей я, кивнув в сторону ресторана. – Например Неофрон, который, помнится, как раз в твоем вкусе.

– Никому не говори, но я уже пробовала! – закатила глаза она. – Отшил меня, как школьницу. Но как хорош, сукин сын, особенно сегодня. Ты заметил? Никогда не видела его при таком параде. Одна рубашка, наверно, стоит как ВВП Зимбабве. Мне кажется, у него интрижка с Никтеей. Полвечера проговорил с ней и выглядел счастливым, как кот, объевшийся сливок.

– Видел. Похоже на то.

– Ты же покажешь нам ее? – спросила Элли, резко меняя тему. – Свою девушку. Она тоже десультор?

Я застыл на месте, чувствуя тупую боль в висках.

«Моя девушка».

До чего же пьянящими были эти слова.

– Да, она десультор, Элли. Это все, что я могу сказать.

– Передай ей, что если она не будет тебя охранять, я украду тебя в два счета.

– Бесстыдница, – хохотнул я.

– Посиди без секса месяцок, посмотрю на тебя.

Она послала мне воздушный поцелуй и скрылась за дверью.

– Входи, он уже здесь, – доносится до меня тихий голос сестры.

– Это только начало, его только что привезли, – шепчет ей Диомедея, обнимая за плечи, – после реабилитации это будет совсем другой человек. Он визуально помолодеет лет на десять, у него будут отличные протезы и…

Лика ничего не говорит. Она стоит напротив – бледная, тонкая, чистая, как цветок из утреннего сада, и, кажется, вот-вот потеряет сознание. «Я была уверена, что все будет как в сказке, – написано на ее лице. – А теперь ты явился в теле, к которому мне даже не хочется прикасаться!»

Я вскочил с глухим воплем, тяжело хватая воздух. Я сидел на кровати в кромешной тьме, взмокший от пота и запутавшийся в простынях.

– Я не собираюсь вовлекать ее в подобные отношения ни при каких условиях, все, успокойся, – пробормотал я себе, пытаясь взять себя в руки.

Я опустил ноги на пол и попытался встать, но тело едва слушалось. Держась за стены и спотыкаясь, я спустился в гостиную, включил лэптоп и запустил программу слежения.

Сияющая белая точка безмятежно мерцала там, где я и надеялся ее увидеть, – в маленьком прямоугольнике, обозначающем дом в пригороде Симферополя. Я запустил пальцы в волосы и долго сидел в темноте, не в состоянии оторвать глаз от сигнальной точки на мониторе. Сколько раз я пытался запретил себе следить за Ликой, но желание убедиться, что с ней все в порядке, всегда оказывалось сильнее.

Я клацнул на зеленый кружок «Спотифая» и выбрал единственную композицию в моем списке: Lamb – Gabriel. Раньше я просто не мог слушать ее. Эта песня была на диске, который я унес с могилы Катрины, и с тех пор слишком сильно, до головокружения, напоминала мне о ней. Но теперь я слушал ее и больше не задыхался от боли. Теперь она возвращала меня мыслями в совсем другой день и место:

Двадцать третье апреля.

Одна из богом забытых трасс где-то в самом сердце крымских степей.

Сумасшедшая весенняя гроза.

Ангел с мокрыми волосами, в моем свитере, сидящий рядом на пассажирском сиденье…

– Крис?

Я оглянулся: в дверях, подпирая косяк плечом, стояла Диомедея. Я свернул программу слежения и прикрыл крышку ноута. Но песня продолжала звучать, наполняя тишину восхитительными клавишными аккордами.

– Дио? Я думал, ты еще на вечеринке.

– Приехала полчаса назад. Собиралась лечь, но что-то не спится.

Что-то слишком связная речь для человека, который только что под завязку залился алкоголем.

– Красивая песня, – заметила сестра.

– Да, – все, что смог ответить я.

– Она же у тебя в машине. И больше никакой музыки вообще. Что это за трек такой… особенный?

«Господи, да она вообще не пьяна!»

Диомедея плюхнулась рядом – пижамка с утятами, волосы вымыты и уложены, ночной крем толстым слоем на мордашке. Сто лет не видел ничего подобного.

– Что-то ты слишком трезвая, – сменил тему я. – И причесанная. Разве после таких вечеринок не полагается падать в кровать прямо в платье и туфлях?

– Все ясно. Песня очень особенная, но черта с два я об этом узнаю.

– Как-то так. Как вечеринка?

Дио наградила меня взрывоопасным взглядом и пихнула локтем в бок.

– Было… несколько странных происшествий.

– Надо же. Например?

– Например, один касавчик разбил затылок другому безо всяких на то причин. Просто проходил мимо, а потом схватил беднягу за воротник и тряхнул спиной об стену. Прикинь. Все до сих пор недоумевают, что на него нашло.

– О, я уверен, что у этого красавчика была на то серьезная причина, – натянуто рассмеялся я, влез в толстовку и побрел на кухню.

Меньше всего мне сейчас хотелось говорить об этом ублюдке Бутео. Диомедея вскочила и двинулась следом. Ох, что-то мне подсказывало, что на этот раз она просто так не отстанет. И тот факт, что на часах три ночи, ее тоже не смутит.

Диомедея отсыпала мне еще тротила из-под ресниц.

– Ну-ну. Но потом случилось нечто еще более странное.

– Я весь внимание.

– Ты можешь себе представить ситуацию, когда молодой свободный мужчина отказывается от общества чертовски привлекательной девушки, которая всегда ему нравилась. Более того, они когда-то были любовниками и проводили кучу времени вместе.

– Тебя кто-то отшил на вечеринке? Вот подлец, – хмыкнул я.

– Я говорю о тебе и Эланоидес, – сказала Дно, пропуская шутку мимо ушей.

– На это у меня тоже были причины, – с раздражением ответил я, мысленно посылая болтливой Элли ведро летающих гнилых помидоров.

– Например, какие? Серьезно. Я была уверена, что вы уйдете с вечеринки под руку. И мама тоже.

– Я сделаю вид, что не слышал этого.

– Выкладывай, что происходит. С тобой творится что-то неладное.

Я налил себе полный стакан воды и выпил его залпом.

– Есть вещи, которые я хотел бы оставить при себе. Думаю, ты поймешь меня, как никто другой, потому что тебе тоже есть что скрывать. Я не собираюсь лезть в твое личное пространство, уважаю твою личную жизнь и буду счастлив, если ты тоже…

– О как это мило, он уважает чужую личную жизнь! Тогда скажи-ка, кто эта птица, за перемещениями которой ты так тщательно следишь? – резко перебила меня сестра, тряхнув головой в сторону ноутбука. – Она в курсе, что на ней маячок?

Как мало иногда нужно для того, чтобы выбить почву из-под ног. Десятка слов будет достаточно. Я смотрел на сестру, тщетно пытаясь облечь мысли в речь. Вдруг в этой мертвой предрассветной тишине затрезвонил телефон, но я не двинулся с места. Диомедея сидела напротив, тоже игнорируя звонок и не сводя с меня темных взволнованных глаз. Дуэль взглядов. Телефон перестал звонить, и в комнате снова воцарилась полная тишина.

– Это девушка, которую я люблю.

Дио подошла ко мне и обняла так крепко, как – если память не подводит – еще никогда не обнимала.

– Немного не та реакция, которую я ожидал, – сказал я, ероша ее волосы.

– Ждал ужаса, сочувствия и недоумения? Или что там случается с десульторами, когда речь заходит об Инсанье…

– Вроде того.

– Я догадалась раньше. Сразу, как только вернулась из реабилитации. На твоем ноуте была запущена программа слежения, – помнишь, ты одолжил мне его, когда я искала квартиру? Тогда я не придала этому значения, хотя заметила, что карту птичьих миграций по Крымскому полуострову ты изучаешь особенно тщательно. Потом Альцедо восполнил пробелы. Сначала боялся получить от тебя по ушам, но потом продался за флакон Infusion D’Iris и все мне рассказал.

– Дешевка, – фыркнул я.

– Ну и… Эланоидес вчера пропела мне на ухо, что ты «не свободен»! Тогда я решила прижать тебя к стенке сразу же, как только представится случай. Приехала домой, но будить тебя не пришлось. Ты сам проснулся. После того как пять минут задыхался во сне.

– Думаю, тебе стоит послать резюме в Департамент расследований, – ухмыльнулся я.

– Ты злишься?

– Нет.

– Почему ты ничего не сказал мне?

– Шутишь? После того как тебя едва-едва поставили на ноги в реабилитации, обвешать тебя своими проблемами? Альцедо все-таки получит по ушам.

– Не нужно. Он знал, что так будет лучше. Ну и… очень хотел новые духи.

– Ладно, как скажешь. А теперь быстро спать.

– Спать? Спать?! Ну нет! Только после того, как ты расскажешь, что собираешься делать!

– Делать с чем? – переспросил я.

– Со всем. С этой девушкой, со своей любовью, со своими чувствами.

Ее вопрос застал меня врасплох.

– Ничего, soror.

– Как это «ничего»? – опешила она.

– А что я, по-твоему, должен делать?

Дио смотрела на меня, приоткрыв рот и слегка покраснев, – я недоумевал: это отдаленное действие алкоголя или я действительно ляпнул что-то не то?

– Ты же всегда интересовался Инсаньей. Твое отношение к ней всегда выходило за грани обычного недоумения и презрения. Ты даже на пару с Кором хотел исследовать ее во всех проявлениях! И вот теперь, когда она в твоей голове, ты говоришь, что не намерен ничего делать? Я думала, ты как минимум… доволен этой возможностью.

– Доволен? – поперхнулся я. – Тогда зачем я, по-твоему, сижу на силентиуме? Зачем я по доброй воле принимаю препарат, который заставляет меня проводить три четверти суток в койке, задыхаясь от кошмаров, и фактически сидеть на внутривенном питании, потому что любая еда вызывает сильнейшее отвращение? Зачем?

– Откуда мне знать? Ты же молчишь как рыба! – всплеснула руками сестра. – Но если ты расскажешь все по порядку, может быть, я перестану задавать дурацкие вопросы?!

И я рассказал.

Дио сидела в кресле, натянув плед до самого носа и уставившись в одну точку. Видимо, все, что я только что выложил ей, ввергло ее в шок. За окном давно рассвело, по потолку скользнул первый солнечный луч.

– Значит, ты начал принимать силентиум, чтобы забыть ее.

– Да.

– Потому что посчитал, что это не твои чувства, а остаточные реакции этого человека… Феликса.

– Да.

– Но силентиум не сработал.

– Да.

– Но ты продолжаешь его принимать.

– Да.

– Зачем?!

Ну и вопросы с утра пораньше…

– Все еще надеешься, что он уничтожит твои чувства к ней? – прищурилась сестра.

– А вдруг.

– О небо! Я не верю своим ушам. Неужели до тебя все еще не дошло, что это не его чувства? Они – твои, твои! Силентиум уничтожил все воспоминания донора, но твоя любовь к ней…

– Силентиум – экспериментальный препарат. Еще никто не знает толком, что он будет уничтожать, а что нет и как скоро…

– Матерь божья, да ты совсем рехнулся! Видел бы ты себя, когда ты говорил о ней, – твое лицо, твои глаза, да ты весь светился изнутри!

– Прекрати.

– Нет, это ты прекрати! Вытащи этот мерзкий катетер из своей вены, приведи тело в порядок и тащи к ней свою чертову задницу, герой!

– Зачем?

– Ты будешь счастлив как никогда в жизни! Вот зачем!

– Окей. Понял. Счастлив как никогда. И что потом? Когда придет время сменить тело. Сказать ей: «А теперь я не люблю тебя, детка, езжай домой»?

Диомедея словно окаменела. Как в игре раз-два-три-замри. Только ресницы продолжали порхать вверх-вниз, и пульсировала тонкая жилка на шее.

– А что если все будет… хорошо? – сбивчиво заговорила она. – Что если все как-нибудь… сложится? Только представь, ведь эта девушка могла бы стать твоей второй… как же ее звали… Катриной!

Я дернулся, как от удара хлыста.

– Вспомни, каково это было – иметь полноценные зрелые отношения: просыпаться с кем-то рядом, есть вместе завтрак, обнимать кого-то.

– О, soror, бога ради! – вскочил я, чувствуя, что если она не остановится, то мне придется просто зажать ей рот.

– Это куда лучше, чем жить волком-одиночкой и сходить с ума.

– Никакой «второй Катрины» не будет! – стал орать я. – Я не хочу никакой «второй Катрины», и это одна из причин, почему я не позволю себе прикоснуться к ней!

Дио замолчала, пораженная накатившим на меня бешенством.

Я выдвинул ящик стола и выхватил оттуда книгу про Нарнию. В «Нарнии» была спрятана вещь, которую я обнаружил сразу же, как только вернулся в гостиницу с кладбища, и с тех пор хранил как зеницу ока. Фотография, где я в теле Эйджи обнимаю Катрину, сделанная на какой-то из студенческих вечеринок в Оксфорде.

– Вот этот отморозок, – я ткнул пальцем в лицо Эйджи, – исчез и не сказал своей девушке ни слова. А она, – сглатываю болезненный комок в горле, – выбросилась из окна, когда узнала, что ее возлюбленный трагически погиб в Альпах.

– О боже… Крис… – Дио охнула и склонилась над фотографией. Пару минут мы сидели в полнейшей тишине.

– Но как она узнала, что с тобой произошло?!

– Кор сказал ей. Подхватил брошенную мной игрушку, чтобы окончательно доломать ее.

– Матерь божья… Так вот из-за чего вся эта вражда!

Ее слова утонули в истеричном звонке в дверь. Я открыл, и в квартиру ввалился, притопывая ножками и потряхивая кудряшками, веселый, как утренняя птаха, Альцедо.

– Я потерял ключи на вечеринке! Не могу попасть домой. Можно у вас перекантоваться, пока мне не поменяют замки? Хо-хо, ребята, у вас такие лица, как будто вы все утро кого-то хоронили, – рассмеялся он, но, не заметив ни тени ответного веселья, сдвинул брови: – Ну и… кто это был?

Дио поджаривает на масле толстые ломти хлеба, посыпает их тертой моцареллой и зеленью. Альцедо сидит напротив и уничтожает гренки быстрее, чем Дио успевает жарить. Мама прослезилась бы, глядя на эту идиллическую картинку. На тарелке огромная гора фруктов, которые вот-вот отправятся в блендер вместе с молоком и мороженым.

– Элли, твоя бывшая, вчера была страх как расстроена после того, как ты отшил ее, – говорит Альцедо, вертясь на барном стуле и покачивая ногой в розовой балетке. – О, какой же это был соблазн, я чуть не пригласил ее к себе.

– Зачем? – поморщился я.

– Но-но, не смотри на меня так. Да ни за чем. Я бессилен осчастливить ее в этом девчачьем теле. Просто варил бы ей какао и втихаря пялился бы на ее сиськи.

– Фу, – поморщилась Дио, забрасывая в блендер порцию свежей клубники. – Он всегда такой противный?

– Почти, – хохотнул я.

– Я клянусь, что не дам ей прохода, как только попаду в тело мужика, но пока… Крис, ты просто идиот. Я бы на твоем месте…

– Лучше не продолжай, – ледяным голосом сказала Диомедея и нажала на кнопку. Кухню заполнил визг машины по уничтожению юных клубничек.

– А что? Что такого? – пискнул Альцедо, как только сестра отпустила кнопку.

– Во-первых, не желаю слушать эти пошлости. Во-вторых, Крис будет в скором времени страшно занят.

– Это еще чем? – вскинул брови я.

– Будешь носиться на крыльях счастья где-то между седьмым и восьмым небом, – заявила сестра и протянула мне стакан фруктового коктейля.

– Я не поеду к ней, если ты об этом, дьявол-искуситель.

– Еще как поедешь.

– Я уже все решил.

Сам того не ведая, я наступил на какую-то потайную кнопку, которая в мгновение ока перевела мою сестру в режим Kill-them-all. На ее щеках выступил яркий нездоровый румянец, а ладонь крепко сжала нож для нарезки фруктов.

– Ах ты все решил? За вас двоих. Даже не пытаясь выяснить ее мнение? – нож, измазанный в крови невинных клубничек, вытянулся в моем направлении. С сестры сейчас можно было легко написать портрет Жанны д’Арк. Фартук как раз смахивал на доспехи.

– И еще она слишком юна для меня.

– Сколько ей?

– Семнадцать.

– А тебе двадцать восемь.

– Представь себе, – кивнул я.

– Тоже мне разница! Ты издеваешься?

Нож перелетел всю кухню и вонзился в разделочную доску, висящую на противоположной стене.

Альцедо нервно моргнул и выпустил трубочку изо рта.

– Проклятье! О мужчины, какие же вы все порой… придурки. Просто тошно смотреть! – выругалась Диомедея.

Кухня наполнилась тишиной. Нож, вонзившийся в разделочную доску, все еще вибрировал.

– Папа должен был узнать первым, это было одним из поставленных мне условий, но неизвестно, когда он даст о себе знать. Поэтому, видит бог, мне стоит нарушить свое обещание. Хочешь узнать, что случилось в Саудовской Аравии?