СМЕХ
У нас с Селией состоялся новый разговор.
— Перед арестом Дебора переправила нам последний важный фрагмент информации. Наверное, из-за него ее и поймали, но она считала, что это так важно, что не побоялась рискнуть ради этого жизнью.
— И что же это?
— Уолленд ставит опыты на Черных Ведьмах, тех, которых взяли в плен под Парижем пару недель назад. Он разрабатывает татуировку нового типа. Она наносится прямо на сердце. Экспериментирует на Черных Ведьмах, но мы знаем, что вообще-то татуировка предназначена для Охотников.
— Зачем? — спрашиваю я. — Что она делает?
— Этого Дебора узнать не смогла. А тебе не попадались Охотники со странными татуировками на груди?
— Я не смотрел.
— Теперь смотри. — Она мешкает, но глаз с меня не спускает. — Если ты, конечно, готов для нового задания.
— Почему я могу быть не готов?
— Просто хочу убедиться, что у тебя все под контролем. Не так-то просто потерять сестру. Уж я-то знаю.
— Я ее не терял. Меня забрали из дома давным-давно, а теперь ее казнили.
Селия выпячивает толстую нижнюю губу.
Я вздыхаю и говорю:
— Ладно. В этот раз меня с собой не бери. Только тогда и Маркуса тоже оставь в лагере. Он-то скорее слетит с катушек на задании, чем я.
Селия кивает.
— Я тебя еще не поблагодарила. А ведь ты отлично справился в тот день с Блондин и Маркусом.
— А что стало с Блондин?
— Я отправила ее обратно. Ее имя было в последнем списке казненных, который мы получили от Деборы. Основание — дезертирство, так было там написано.
— Ты знала, что так будет.
— Уверена не была. Зато она была дезертиркой. Ей полагалось драться, а не прятаться среди мертвых тел.
— Если бы Маркус зарезал ее здесь, все называли бы его животным. Но ты отослала ее назад, и никто и глазом не моргнул.
Селия не отвечает.
Я говорю:
— Блондин страдала бы меньше, если бы я дал Маркусу ее убить.
Следующий рейд совсем небольшой. Среди прочего материала, присланного Деборой, есть список охотничьих баз во Франции, с точными местами дислокации каждой и количеством Охотников. Без этого списка ни один наш рейд не состоялся бы, а если бы и состоялся, то без толку. Мы все стольким ей обязаны. Селия занята встречами с новоприбывшими. Она вообще больше озабочена сейчас административными делами, на тренировках не была уже несколько дней подряд.
Вот и это нападение поручено возглавить Греторекс, и хорошо — она хороший вожак. Она такой же серьезный профессионал, как Селия, как все Охотники, но в ней больше человеческого, и каждый боец для нее личность, с каждым она разговаривает немного иначе. Со мной она много шутит, даже подсмеивается надо мной. С Несбитом она строга, но никогда его не критикует. С Габриэлем деловита. Самин подбадривает и хвалит. Я ее уважаю, остальные тоже.
Несбит непрерывно воюет с ней из-за того, как ее зовут. Греторекс — это фамилия; ее настоящего имени никто не знает. Наверное, она его стесняется. Никому его не говорит, а уж Несбиту тем более. Я спрашиваю его:
— Несбит, а тебя самого-то как зовут? Или ты тоже стесняешься? — Он посылает меня. Тогда я начинаю примерять на него разные имена: — Джеральд? Артур? А может быть… Габриэлла? — После этого он уже не так часто пристает к Греторекс из-за имени.
Греторекс прорабатывает с нами план атаки. Охотников будет восемь. Мы начинаем на рассвете. Идем в парах, все, кроме Маркуса, который, пользуясь своей невидимостью, обычно делает всю самую опасную работу с самого начала. Я быстро бегаю, поэтому меня ставят на отлов бегунов. Если кто-то из Охотников решит сделать из лагеря ноги, моя задача догнать и перехватить. Несбит отличный следопыт, так что он выступает моим дублером — на всякий случай, хотя пока еще никто от меня не уходил. Я спец по беглецам.
Похоже, что нападение будет вполне рутинным.
Вот только вся беда в том, что на войне рутины не бывает. Убивать людей раз от разу становится все хуже, неприятнее, противнее. Я ненавижу Охотников. И не жалею их. Не знаю, как сказать, что я чувствую к Блондин, но это определенно не жалость. Наверное, злость. Как сказал Габриэль, я злюсь на всех и всегда. Злюсь на бестолковость Блондин, которая подалась в Охотницы. На Уолленда за его эксперименты над людьми. На Сола за то, что он убил мою сестру. На весь мир, потому что он дерьмо. Да, и еще на Анну-Лизу за то, что она ничего этого не понимает и вообще почти не говорит со мной. Хотя мы и спали еще раз вместе уже после того, как я сказал ей про Киерана, но это было не то, и я почему-то чувствовал, что она пришла ко мне в тот раз из-за Деборы, и просто невероятно, что я снова сказал ей, что я ее люблю. Сказал снова. Только она не ответила.
Рейд проходит по плану. Охотниц восемь. Маркус идет первым и убивает их одну за другой. Одна пробует убежать. Девчонка, к тому же неповоротливая. Я бегу за ней. Догоняю. Перерезаю горло. Как всегда, убеждаюсь, что убил. Хватит с меня пленных. Возвращаюсь в лагерь Охотников, кровь капает у меня с пальцев.
Когда я подхожу к остальным, они столпились вокруг Габриэля, который стоит на коленях рядом с какой-то Охотницей. Она ранена, пуля вошла в живот. Она умирает, ей уже никто ничем не может помочь. Пленницы из нее не получится, но пройдет еще не меньше часа, прежде чем она окончательно истечет кровью.
Руки у меня мокрые от крови, и я вытираю их и мой нож об одежду Охотницы, чье тело лежит прямо рядом со мной.
Габриэль разговаривает с умирающей Охотницей, спрашивает, есть ли у нее татуировка. Я стою рядом с Несбитом и смотрю. Охотница посылает Габриэля куда подальше. Габриэль говорит, что он сейчас проверит. И я с удивлением вижу, как он, взяв нож, разрезает на ней куртку и футболку, но никакой татуировки не находит.
Я смотрю на тело у моих ног и разрезаю на нем куртку. Потом футболку. Открываю грудь. На ней ничего нет. Мне даже не верится, что я это делаю.
Габриэль опять спрашивает:
— Для чего эти татуировки? Они помогают быстрее заживляться? Придают силы? Или сообщают новый Дар?
Несбит говорит:
— Ага, такой, чтобы пули отскакивали. Или чтобы, как перднешь, так пахло розами.
Я понимаю, что забыл проверить убитую мной девчонку, бегунью. Поворачиваюсь назад. И тут же натыкаюсь на Анну-Лизу. Она наблюдала за нами, слушала, что мы говорим. Не знаю, сколько она успела услышать, но, похоже, больше, чем надо. Лицо у нее бледное.
Она говорит:
— Может быть, позовем целителя, чтобы ей помогли? — Это она не мне, и никому конкретно, просто думает вслух.
Я отвечаю:
— Пуля попала в живот. С этим никто ничего не сделает.
Она смотрит на меня и говорит:
— Остается только смеяться.
Я даже не помню, смеялся я над шуткой Несбита или нет, хотя, может быть, и смеялся. Вся эта история вообще похожа на одну плохую шутку.
Тут подходит Греторекс и велит всем приниматься за дело.
— Включая тебя, Габриэль. Оставь ее.
Охотница поливает Габриэля бранью и кричит, что все мы скоро умрем, что мы заслуживаем смерти, потому что мы шваль. Голос у нее на удивление громкий. Маркус подходит к ней, опускается на колени и проводит лезвием Фэйрборна ей по горлу. Кровь, булькая, вытекает наружу, она вздрагивает раз, другой и умирает. Маркус вытирает нож об ее одежду и бормочет, отходя в сторону:
— Это следовало сделать еще минут десять назад.
Я оглядываюсь и снова вижу Анну-Лизу. Она большими глазами смотрит на Охотницу. Рядом с ней Сара. Я понимаю, что я лишний.
В лагерь я возвращаюсь с Маркусом и моюсь в ручье, который бежит через лес. И остаюсь там с Маркусом до конца дня.
Утром я вижу Анну-Лизу за завтраком. Она с Сарой, как почти всегда в последнее время. Я спрашиваю, можно ли мне сесть с ними. Анна-Лиза кивает. Я сажусь, но не рядом, а напротив.
— По-твоему, я виноват в том, что случилось с той Охотницей вчера? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она. Но тут же поднимает на меня глаза и говорит: — Только ты смеялся, Натан. Она умирала, а вы с Несбитом стояли рядом и ржали.
— Знаешь, сколько людей я уже убил, Анна-Лиза? Вчера был двадцать третий. И как, по-твоему, это здорово?
— Не очень.
Вот именно. Точнее говоря, дерьмово. Все это сплошное дерьмо. Большинство Охотников, с которыми мы воюем, такие же, как вчера. Новички. Дети. От них и толку-то никакого нет. И все равно любой из них может нас убить. А потому мы убиваем их первыми. Но, может быть, завтра им повезет. Я не знаю. В следующий раз один из нас может не вернуться. Так что не спеши судить меня или еще кого-то. Мы справляемся с этим, как можем. Вот что мы делаем.
Я встаю и ухожу. Отходя от их стола, я все еще надеюсь, что она побежит за мной и мы помиримся, но понимаю, что поздно. А когда возле самых деревьев я останавливаюсь и оглядываюсь назад, то вижу Анну-Лизу с Сарой, они идут к одной из многочисленных теперь палаток на поляне, и рука Сары лежит у Анны-Лизы на плечах.
На следующий день я опять разыскиваю Анну-Лизу. Мы с ней никогда еще не ссорились, вчера впервые. Я решил, что буду говорить спокойно, без злости, и, хотя я не знаю, что сказать, но мне надо видеть ее, надо говорить с ней. Захожу в палатку-склад, где она бывает обычно, но там никого нет. Входит Сара. Я жду, что вот-вот войдет и Анна-Лиза, ведь они двое прямо как сиамские близнецы в последнее время.
— Ее здесь нет, — говорит Сара.
Я поворачиваю к выходу, Сара поспешно убирается у меня с дороги. Когда я прохожу мимо, она говорит:
— Она не хочет тебя видеть.
Я останавливаюсь.
Знаю, что злиться нельзя. Делаю вдох, выдох и говорю:
— А я хотел повидать ее, чтобы…
— Незачем тебе ее видеть. Ты ей не нужен.
— А кто ей нужен? Ты?
— Ей нужны добрые люди.
— В смысле, хорошие Белые Ведьмы, да?
— Ты сам сказал, не я.
— Значит, так, твое мнение меня не интересует. К тому же ты ошибаешься. — Я подхожу к Саре ближе и почти выплевываю ей в лицо: — Слушай, что я тебе скажу. Добрые Белые Ведьмы держали Анну-Лизу взаперти в ее собственной комнате и были бы непрочь, чтобы она отдала концы в плену у Меркури. Никто из добрых Белых Ведьм не пожелал рискнуть ради нее жизнью. Так что пришлось заниматься этим не совсем Белым и не таким добрым.
— Она рассказала мне обо всем, что ты для нее сделал. Ты, конечно, очень храбрый и все такое. Но давай смотреть правде в лицо — тебе же это нравится.
— Что?
— Уж меня-то ты не обманешь, притворяясь, будто убивать противно. Да и никого другого ты тоже не обманешь; все знают, что ты любишь убивать.
— Откуда всем знать, что я люблю?
— Все знают, что во время рейдов ты не пользуешься огнестрельным оружием, а только ножом, перерезаешь Охотникам глотки, вспарываешь животы. И все говорят, что пройдет совсем немного времени и ты начнешь их есть.
В изумлении я трясу головой.
— Так раньше делал Маркус. Превращался в зверя и ел людей. И ты тоже так будешь делать, если уже не делал.
Я наклоняюсь к ней:
— Я бы на тебя плюнул, да ты и плевка не стоишь.
Она отступает, вид у нее перепуганный, но все же говорит:
— Я ведь права, да?
Я поворачиваюсь к ней спиной и ухожу.
Она кричит мне вслед:
— Тебе не надо быть рядом с ней. Если любишь ее, оставь ее в покое.