— Можно с тобой поговорить?

В дверях ванной стоит Габриэль. Я стою к нему спиной, но вижу его в зеркало. Он делает несколько шагов внутрь. Он невероятно, безупречно красив, а еще он встревожен, и он настоящий человек, а я гляжу на себя, на свое отражение в зеркале. Я такой же как всегда, и все же я изменился.

Я говорю Габриэлю:

— Я все помню. — Помню даже, как я превратился обратно. Когда Меркури умерла, я был рядом с ней, чуял, как ее жизнь растворяется в молчании вокруг. Несбит, хромая, подошел к Ван, опустился возле нее на колени, взял ее руку и, щупая пульс, что-то шептал ей, уговаривал исцелиться. Она обгорела, почернела, от нее шел дым. Несбит говорил с ней очень тихо. От него пахло печалью. Из коридора пришел Габриэль. У него уже не было пистолета. Он шел прямо ко мне, протянув руки ладонями вперед. Не встречаясь со мной взглядом, то опуская глаза в пол, то, наоборот, поднимая их к потолку, он сел на мокрый ковер рядом со мной. Я лег около него, расслабился, и звериный адреналин начал покидать мое тело, а через секунду я уже был самим собой. Я вернулся в свое другое «я». В то, которое зовут Натан.

Габриэль сказал:

— Это хорошо, что ты помнишь.

— Да, может быть. Не знаю. — Я поворачиваюсь к нему лицом. — Когда я зверь, все по-другому. Я сам другой. — Я говорю это так тихо, что даже не знаю, слышит он меня или нет.

— Не бойся своего Дара, Натан.

— А я и не боюсь, больше не боюсь. Просто, когда я превращаюсь, когда я зверь, все меняется. Я наблюдаю за ним, и в то же время я сам — часть его, чувствую то же, что и он. И знаешь, Габриэль, это так приятно, — раствориться в нем, быть им, стать полностью, совершенно диким. Я не хочу становиться зверем, Габриэль, но, когда я — это он, ничего нет лучше. Это самое лучшее, самое дикое и самое прекрасное чувство на земле. Я всегда думал, что Дар отражает что-то главное в человеке, и теперь мне кажется, что мой Дар отражает мои желания, а я хочу только одного — быть полностью свободным и диким. Без всякого контроля.

— Тебе понравилось?

— Это плохо?

— Плохо или хорошо тут ни при чем, Натан.

Не знаю, можно ли так говорить, но мне хочется сказать это ему, и я говорю:

— Это здорово.

Он подходит ко мне ближе и говорит:

— Люблю, когда ты честен со мной. Я не встречал второго человека, так тесно связанного со своим внутренним, глубинным «я», как ты со своим.

И я знаю, что он опять хочет меня поцеловать, и упираюсь ладонью ему в грудь, чтобы его остановить.

Но тут я смотрю на него, ему в лицо, в глаза, вижу золото, переливающееся в них, и удивляюсь, почему я так сопротивляюсь этому. Мне вдруг становится любопытно. Просто коснуться его, и то уже что-то. Приятно. Здорово. Я сам не знаю, что я хочу сделать, знаю только, что перестану, если мне будет неприятно.

Моя ладонь скользит по его плечу, потом по шее. Я чуть-чуть наклоняю голову вбок и подаюсь к нему, он стоит не шелохнувшись. Так тихо стоит. Моя ладонь на его шее, запуталась в волосах. Я смотрю ему не в глаза, а на губы, и тихо, как только могу, шепчу:

— Габриэль.

Я так близко к нему, что почти касаюсь его рта своими губами, потом я наклоняюсь, и наши губы соприкасаются, а я снова шепчу его имя. Это почти как поцелуй, и все же не совсем поцелуй. И вдруг я отталкиваю его. Отталкиваю так сильно, что он отлетает к стене. И я, пятясь, отхожу от него и так, спиной вперед, выхожу из ванной.

Я должен быть рядом с Анной-Лизой. Я не понимаю, что со мной.