Книга: Тот, кто спасет
Назад: МАГИЧЕСКАЯ МУМБА-ЮМБА
Дальше: ТРУД МОЕЙ ДУШИ

РАЗГОВОР С ГАБРИЭЛЕМ

Я нахожу способ убить две недели. Я знаю, что я не в лучшей форме, делать все равно нечего, и я начинаю тренироваться. Моя выносливость прибывает день ото дня, и не только из-за тренировок, но и благодаря моему Дару. С тех пор как я его получил, у меня словно прибавилось и сил, и жизни. Днями я тренируюсь с Несбитом и Габриэлем, ночами — один. Спать совсем не хочется, особенно если днем удается вздремнуть разок-другой.
Ранним утром я первым делом отправляюсь на пробежку с Несбитом и Габриэлем, но через пару миль уже бегу один. На заре мы встречаемся снова, они стонут, жалуются на погоду, на то, как у них ломит мышцы, и мы начинаем упражнения на растяжку. Каждый день я надеюсь, что сегодня у них все будет в порядке, и каждый день повторяется одно и то же, а Несбит меня еще и заводит. Он докапывается до меня по любому поводу — то я слишком нетерпелив, то молчалив, то у меня плохое настроение, то ему не дают покоя мои ботинки, или мои волосы, мое лицо или глаза. Особенно глаза — в редком случае он оставляет их без комментария. Иногда я прямо не могу отделаться от ощущения, что он хочет, чтобы я его прибил.
Сначала я надеюсь, что ему скоро надоест меня дразнить и он заткнется, но скоро я начинаю сходить с ума, бросаю их и бегу один, — так лучше. Даже не знаю, чего я вообще вожусь с ними, и все-таки каждый день надеюсь, что вместе нам будет лучше. Не тут-то было.
После пробежки я завтракаю. Варю себе овсянку. Несбит стряпает что-нибудь замысловатое для Ван и Габриэля — например, вчера были яйца по-флорентийски. Потом он прислуживает Ван за столом, а я ем в кухне. Габриэль остается со мной. Иногда и Несбит ест с нами овсянку — это когда он вроде как в духе. Тогда он почти не болтает, а я просто ем.
После завтрака я сплю где-нибудь на солнышке, когда оно есть. Потом снова тренируюсь, потом иду на прогулку, обычно один, иногда с Габриэлем. Потом наступает обед, после обеда второй сон. В конце дня, к вечеру я тренируюсь с Несбитом в борьбе. Он неплохой боец, но я всегда его побеждаю. И всегда говорю ему, какой он старый, медлительный и толстый, а он только улыбается, смеется и делает вид, будто все это ему ужасно нравится. Габриэль иногда наблюдает за нами, но никогда не вступает ни в борьбу, ни в перепалку. Он тренируется в стрельбе; он хорошо владеет пистолетом, а также луком и самострелом. У него, как и у Ван, есть одно свойство: что бы он ни делал, со стороны все кажется легко и непринужденно. Я тоже пробую стрелять, но я ненавижу пистолеты.
Вечером я принимаю в замке душ, и мы ужинаем, с Несбитом в роли шеф-повара и официанта. Когда темнеет, я ухожу в лес. Значит, день кончился и до нашей встречи с Анной-Лизой осталось еще днем меньше.
Я давно уже сплю в лесу. Мне здесь нравится. Лес вообще хорошее место; когда я в нем один, я чувствую себя свободно. Превращался я всего раз, когда мы приехали. И теперь каждую ночь жду, не случится ли это снова. Я хочу научиться превращаться по своей воле, научиться контролировать то, что со мной происходит, и, на мой взгляд, уединенный старый замок вроде этого лучшее место для подобных экспериментов.
Я даже не ел однажды целый день, надеясь, что, может, от голода зверь проснется, но ничего не случилось. Наверное, потому, что мне не попалось ни одно животное. Сегодня я попробую по-другому. Я не ел весь день, и я собираюсь поохотиться, только никого не убивать. Я хочу превратиться и охотиться, но не убивать, а убедить зверя пойти туда, куда я велю. Для этого я приношу с кухни мясо и теперь раскладываю его на земле.
Как только становится темно, я углубляюсь в лес. Я знаю, что здесь недалеко живут лисицы, и иду искать их нору. Медленно и бесшумно я пробираюсь через чащу, пока сквозь путаницу ветвей не начинает мелькать лаз в их убежище. Тогда я присаживаюсь на корточки и жду.
Ждать мне приходится почти всю ночь, но стоит только маленькой лисичке высунуть из норы нос, как мой звериный адреналин срабатывает. Я заставляю себя дышать ровно и медленно и продолжаю ждать. Я хочу контролировать процесс или хотя бы задержать превращение до тех пор, когда я буду готов. Я не хочу убивать лисичку. Я хочу превратиться и найти способ заставить моего зверя не убивать ее, а хотя бы вернуться к тому мясу, которое я приготовил для него заранее. Мне надо научиться контролировать зверя, которым я становлюсь. Научить его не убивать.
Я медленно дышу и наблюдаю; чувствую адреналин, но он не захлестывает меня. Я говорю себе:
— Мы просто пойдем за ней. И все. Просто пойдем и отпустим.
Лиса не почуяла меня и теперь трусит прочь от логова. Я отпускаю дыхание и сосредотачиваюсь на ее запахе. я в теле зверя, превратился за секунду, лиса недалеко от норы, запах сильный, особенно теперь, когда я зверь, лиса трусит прочь, он, зверь, в котором я, крадется за ней. я говорю ему: «нет, оставь ее», но он идет за лисой, я говорю: «не надо, прекрати», и снова: «нет!» я пытаюсь повернуть его назад, но он упорно следует за лисой. я не могу его контролировать, он догоняет лису, «нет!» — кричу я со злобой, «нет!» но он догоняет лису, его скачки огромны по сравнению с шажками лисы, она останавливается, озирается, а я кричу: «нет! не убивай ее. здесь есть другое мясо, получше, нет!», и пытаюсь удержать могучее тело зверя, сделать так, чтобы его мускулы перестали сокращаться, но других мускулов у меня нет, и ничего не выходит, он подбегает к лисе, бросается на нее, я кричу «нет! стой!», но чувствую вкус крови…

 

Я просыпаюсь. Вкус крови не исчезает. Тельце лисы лежит совсем рядом с моей головой. Месиво из шкуры, кишок и костей. Мне хочется взять его и зашвырнуть куда-нибудь подальше. Я ненавижу зверя, который живет во мне. Ненавижу его. Он не может быть мной. Я не хотел убивать лису. Я велел ему не убивать ее. Не нужно было ее убивать. Я смотрю на остывающее тело и кричу и матерюсь от боли, но я кричу на себя, на зверя во мне. Надеюсь, он меня слышит. Надеюсь, он знает, как я ненавижу его. Мне не нужен такой Дар. Я его ненавижу.

 

К утру я успокаиваюсь. Что мне делать с моим Даром, я не знаю. Если я не научусь контролировать его, то кого-нибудь убью. Не знаю, стоит ли говорить об этом с Ван. Она много знает о разных аспектах колдовства, может, она и могла бы мне помочь, но я не хочу полагаться на нее. Хочу разобраться сам. И ведь я еще ничего не сказал Габриэлю.
На заре я наскоро умываюсь в ручье и спешу на встречу с Габриэлем и Несбитом для нашей совместной утренней пробежки. Они уже на месте, стоят, разговаривают, Габриэль улыбается, завидев меня.
Он говорит:
— Ты сегодня такой всклокоченный, как никогда, — и протягивает руку к моим волосам, спрашивая: — А это что такое?
Я пячусь от него, вцепляюсь в волосы, выдергиваю из них какие-то куски — запекшуюся кровь и еще разное, какие-то кусочки… совсем крохотные. При этом я слышу, как Несбит хихикает и говорит:
— Объедки со вчерашнего? — Я оборачиваюсь к нему, и не успеваю я еще ничего сообразить, как мой нож уже оказывается у меня в руке, и я иду с ним на Несбита, а он вытаскивает свой.
Габриэль встает между нами:
— Натан. Остынь.
Я упираюсь ладонью в грудь Габриэля, но не могу говорить. Я знаю, что нельзя так, но, честное слово, если Несбит еще хотя бы вякнет, я выпущу его жирные кишки.
Габриэль стоит передо мной, загораживая Несбита, а тот ухмыляется мне через его плечо.
— Несбит, возвращайся в замок. Нам с Натаном надо поговорить.
И Несбит, не переставая ухмыляться, шутовски отдает Габриэлю честь, поворачивается и, пританцовывая, уходит.
Габриэль берет меня за руку:
— Натан. Он тебя просто заводит.
— И поэтому я не должен его убивать?
Сначала он не отвечает. Потом качает головой.
— Пожалуйста, не надо. Где в этой глуши мы найдем другого такого отличного повара? И мне вовсе не улыбается самому мыть посуду. Ты с лихвой отплатишь ему за все обиды, если скажешь, что у него суп пересоленный. Такие слова ранят его больнее любого кинжала.
— Он меня бесит своими дурацкими комментариями. — Я перевожу дух и добавляю:
— Я слышал, как он говорил однажды с Ван, в Женеве. Он тогда сказал, что я еще этого не знаю, но мы с ним уже друзья. — Я качаю головой: — Не понимаю я его.
— По-моему, Несбит просто пытается показать, что ты ему нравишься. Он ведь наполовину Черный, Натан. Не воспринимай его как простого фейна.
— А я и не воспринимаю!
— Но ты его нисколько не уважаешь.
Я всматриваюсь в силуэт Несбита, который отошел уже довольно далеко. Он больше не пританцовывает, а медленно бредет к замку.
— Не уверен, что в нем есть что уважать.
— По-моему, ты не прав. Он хороший боец. Отличный следопыт. Только с юмором у него не очень.
С ножом в руках я чувствую себя как дурак и прячу его в ножны.
Габриэль протягивает руку, ощупывает мои волосы, тянет застрявшие в них кусочки.
— Расскажи мне, что это такое.
Я пытаюсь, но не знаю, как сказать. Лес позади меня тих. Над кронами деревьев гуляет ветер, и кажется, будто они перешептываются верхушками. Я ищу слова, чтобы начать, и не могу найти.
— Это имеет отношение к твоему Дару? — спрашивает он. — Ты можешь мне рассказать?
Я мямлю:
— Я нашел свой Дар. — Но нет, это совсем не то, что я думаю, и поэтому я говорю: — Нет, не так. Я ничего даже не искал. Он сам меня нашел.
Габриэль ждет.
— Он такой же, как у моего отца, превращение в животных. Я пытаюсь научиться контролировать его, но пока… не могу.
— Ты поэтому хочешь быть по ночам один?
— Да. Я опасен. Тебе нельзя быть со мной рядом. Никому нельзя.
Я смотрю Габриэлю в глаза, но не фокусируюсь на них, и мне удается произнести:
— Прошлой ночью я поймал лису. Я думал, что смогу его остановить, но не смог.
— Его?
— Зверя, который во мне. Я пытался приказать ему не убивать лису, но он меня не слушает. Он хотел убить ее. И съесть. И он съел. Я участвовал во всем этом: видел, слышал, чувствовал запах. Вкус. Но контролировать не мог.
Я говорю:
— Его первая добыча, — моя первая добыча, — была не лиса. — Я смотрю в глаза Габриэлю и отвожу взгляд.
— Кто же?
Я тихо говорю:
— Охотница. — Я смотрю сначала на землю, потом снова оглядываюсь на деревья. Не знаю, удастся ли мне рассказать. С тех пор как это случилось, я вспомнил многое, и теперь не могу раз-вспомнить.
Я говорю:
— Я проснулся, ее кровь была у меня на руках… во рту. Все мое лицо было в ее крови. Капли крови стекали с кончиков моих пальцев. Сначала я этого не помнил, потом вспомнил. Я когтями разорвал ей живот, ее кишки наполовину выпали оттуда и висели на каких-то нитках, а я сунул туда свою пасть. Я хорошо это помню — вокруг все красное, этот вкус, а я сую мою голову ей в живот, чтобы искусать ее, разорвать на части.
— Помнишь, я убил Охотницу в Женеве? Сломал ей шею. Мне и тогда было тошно. А тут такое — вся моя голова, лицо, все было внутри нее.
— Это был зверь. Твое второе «я».
— Вот именно, что этот зверь — тоже я. Моя другая часть.
— Она еще кричала, Габриэль. Моя голова была внутри нее, а она визжала.
Я смотрю сначала в сторону, потом снова на Габриэля.
— Я думал, что иметь Дар здорово, и в каком-то смысле так оно и есть. Физически я чувствую себя сильнее, но внутри, в самой глубине, там, где ты теряешься в самом себе, у меня там… как будто что-то есть, точнее кто-то, кто-то живет у меня внутри. Он выходит и берет надо мной верх. Но я всегда чувствую его, всегда знаю, что он есть, мое другое, совершенно дикое, жестокое я.
— А еще я убил Киерана.
— Киерана? Брата Анны-Лизы?
Я киваю.
— Я совсем не хотел его убивать. Точнее, я видел его в тот день и, конечно, подумал о том, что было бы хорошо его убить, то есть напасть и заколоть ножом, но я этого не сделал. Я ушел. А он и его партнер выследили меня. Несбит убил партнера, а я убил Киерана.
Тут я вспомнил еще кое-что.
— Киеран тоже кричал. Но недолго. Я вырвал ему горло. До сих пор помню его вкус, и как скользко было от него у меня во рту. Я лакал его кровь.
Слезы наворачиваются мне на глаза, и я чувствую себя сразу и дураком, и ханжой, ведь я плачу из-за Киерана, хотя сам хотел его смерти. Из-за этих слез я становлюсь противен сам себе. Я отворачиваюсь от Габриэля и пытаюсь вытереть слезы рукавом, выпрямить спину. Когда я поворачиваюсь к нему снова, Габриэль все еще смотрит на меня.
— Наверное, это выглядело ужасно. Несбита стошнило, когда он это увидел. Раз уж Несбита стошнило…
— То это не означает, что ты плохой, Натан.
— Но ведь не хороший же!
— Ты убил его так, как это сделал бы зверь. Знаю, вряд ли тебе станет легче от этого сейчас, но ведь зверь следует своим инстинктам. В звере нет злого начала, он не хороший и не плохой.
Он говорит:
— Можно тебя кое о чем спросить? — Он мешкает, потом все же решается: — Ты съел сердце той Охотницы? Или Киерана? Ты взял их Дары?
Я качаю головой.
— Их убивает зверь. Он разрывает их на части. Но его не интересуют Дары, просто он хочет убивать, и все.
— Думаю, он просто хочет выжить. Он не зло, Натан. — Габриэль стоит совсем близко, он протягивает руку и кончиками пальцев смахивает мои слезы. Я не шевелюсь. У него нежные пальцы. Приятно их ощущать. Но я чувствую, что слезы начинают течь снова. А Габриэль наклоняется ко мне все ближе и ближе, пока его губы не находят мои, и он медленно и нежно, так нежно, что я едва ощущаю его прикосновение, целует меня. Я слегка отодвигаюсь, но он продолжает стоять вплотную ко мне. — Себя нельзя ненавидеть. Надо любить все, что в себе есть.
Габриэль обнимает меня и прижимает к себе, и я через волосы чувствую его теплое дыхание.
Я не знаю, что теперь делать. Не знаю, что думать о его объятиях и поцелуях. Он сделал это, чтобы показать мне, как я ему дорог. Но я не могу ответить ему тем же, он это знает. И я не могу этого изменить. Хотя я тоже люблю его, по-своему. Он мой друг, мой лучший в мире друг, и я люблю его очень сильно. И я продолжаю плакать, а он продолжает меня обнимать.
Мы долго так стоим. Деревья тоже стоят вокруг нас, как прежде, и я смотрю на них, только на них. Когда я, наконец, перестаю плакать, он отпускает меня. Мы садимся на траву, я ложусь и прячу лицо в сгиб руки.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Я сын Маркуса, самого ужасного из Черных Колдунов. Я — зверь, пожирающий Охотников. И в то же время я плакса. Конечно, я в порядке.
— Прими свой Дар, Натан. Не борись с ним.
— Я и не борюсь. Я не могу с ним бороться. Он все равно победит.
— Тогда прими его и учись у него. Не осуждай его. Бедный зверь совсем уже, наверное, запутался. Ты его любишь, потому что он такой же, как у твоего отца. И по той же самой причине ты его отвергаешь. Ты любишь силу. И ты ненавидишь ее. Сочувствую бедному зверьку, который у тебя внутри.
— Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его живьем.
— Ты все время говоришь мне только о плохом, о том, что ты ненавидишь. Расскажи хоть раз о том, что тебе нравится.
— Ничего мне не нравится.
— Неправда! Я ведь колдун, Натан. И я знаю, что значит иметь Дар.
Я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Я знаю, что от Габриэля ложью не отделаешься, и говорю:
— Приятное ощущение. Приятно, когда эта штука, этот звериный адреналин, или как там его еще, втекает в меня. Я боюсь его, и в то же время радуюсь ему, и чувствую себя сильным. И… мое зрение, мой слух, все-все становится суперострым. И я как бы наблюдаю за ним, своим вторым «я», а он… занят собой. Да, именно это и означает быть им: полностью погрузиться в его жизнь, не думать ни о чем, жить только телом.
Я смотрю на Габриэля.
— Думаешь, это и означает быть зверем?
— Не знаю. Этот Дар потому и достался именно тебе, Натан. Не потому, что ты животное или у тебя нет морали, но потому, что тебе необходимо ощущать. Таков ты, таков твой идеальный способ бытия — через физическое ощущение мира.
— О.
— Ты настоящий колдун, Натан. Не борись со зверем. Живи с ним. Для того он тебе и дан.
После небольшой паузы он говорит:
— А можно тебя спросить — в какого зверя ты превращаешься?
Но я не знаю даже этого. Я вспоминаю лисьи глаза, ужас, с которым они смотрели прошлой ночью в мои, и говорю:
— В голодного.
Назад: МАГИЧЕСКАЯ МУМБА-ЮМБА
Дальше: ТРУД МОЕЙ ДУШИ