8

Когда Ардуин Венель-младший вернулся со своей утренней верховой прогулки на любимом жеребце Фрингане, Бернадина сообщила ему, что гонец только что принес свернутый в трубочку пакет с печатью заместителя бальи мессира де Тизана.

– Я положила этот пакет на кухонном столе, – добавила она. – Может быть, я подам вам кубок настойки, прежде чем уйду? Я должна выяснить отношения с торговцем рыбой, я все ему выскажу прямо в глаза! Настоящая подошва – вот что он мне вчера продал! Конечно, это совсем небольшая камбала, и не первой свежести; но эта дурища Сидони, которую вы со своим великодушием и скромным количеством здравого смысла изволили нанять – она же голову с задницей спутает!

Бернадина была крайне недовольна, что ее молодой хозяин предоставил жилье, еду и службу этой бедной бесхитростной сиротке. Юная тринадцатилетняя девушка растрогала его, когда кусала себе губы, топчась у центрального портика церкви Сен-Дени в Мортане с грязными босыми ногами и нечесаными волосами, прижав руки к груди. Раздраженно оттолкнув попрошайку, который тянул к нему свою загребущую лапу, выпрашивая милостыню, Ардуин Венель-младший приблизился к ней, испуганно потупившей взгляд.

– Что ты здесь делаешь? Ночь сейчас наступит.

– Я… это… попрошайничаю, – ответила та дрожащим голосом.

– Скрестив руки на груди? Тогда тебе лучше протянуть хотя бы одну.

– Я еще не умею этого делать, я вообще здесь в первый раз…

Наконец она подняла глаза на него. Ардуин смог разглядеть блестящие полоски от слез на худых впалых щеках. Сам толком не понимая, что побудило его это сделать, он присел рядом с нею. Для него это было более чем странным поступком, так как чаще всего нищие не вызывали у него ничего, кроме раздражения.

– Рассказывай.

– Что?

– Что тебя привело сюда.

– Я не разговариваю с незнакомыми, – возмутилась странная нищенка.

– Если ты хочешь собрать хотя бы несколько монет, тебе нужно научиться хныкать, улыбаться, благодарить, – заметил Ардуин, которого все это начало забавлять. – Ну же, рассказывай.

Сидони пересказала свою короткую жизнь таким невыразительным голосом, что Ардуин был совершенно уверен, что она не лжет. И потом, вся эта история была настолько обыкновенной, что девчушка и сама ей не удивлялась. Ардуин даже был вынужден подсказывать ей слова, которые все время ускользали от нее. Когда Сидони родилась, ее матери было всего четырнадцать, и она даже не знала, кто ее обрюхатил. Будучи хорошенькой девушкой, обожающей сиюминутные и простые удовольствия, она переходила из постели в постель, из таверны в таверну, выручая по несколько су, которые позволяли ей как-то перебиваться, живя в жалкой лачуге. По крайней мере, пока она еще сохраняла ясность рассудка, чтобы возвращаться туда. Сидони вносила свою лепту в их нищенское хозяйство, промышляя мелкими кражами то тут, то там.

– Я брала только еду и ничего другого, к тому же я никогда не крала у бедных! – подчеркнула она, особенно настаивая на своей порядочности, своего рода чести нищего.

Так продолжалось до тех пор, пока три недели назад ее мать не нашли утонувшей в ручье, протекавшем неподалеку от развалин, в которых они обитали. На виске мертвой виднелся след от сильного удара. Может быть, кто-то ударил ее и столкнул в реку? А может быть, дело в том, что она была постоянно пьяной и нетвердо стояла на ногах? Может быть, она ступила на скользкий обрыв, ударившись и потеряв сознание, захлебнулась? Никто не знал, что произошло на самом деле, и все только смеялись над нею. Так как Сидони не могла оплатить ни гроб, ни заупокойную службу, для ее матери только и оставалось, что погребение в общей могиле – обычная участь всех, у кого ни гроша за душой.

Странное дело, не испытывая особенной любви к женщине, у которой пьянки чередовались с утренними страданиями, переходившей от одного мужчины к другому, Сидони решила, что подобный конец будет уж слишком большой несправедливостью. Она выкопала могилу в нескольких туазах от их убогой хижины и ночью похоронила свою мать.

– Я молилась, а еще смочила полотенце святой водой и обернула вокруг ее шеи, чтобы Господь смог ее узнать. Я не знаю латыни, но, думаю, Богу это безразлично.

Несколькими днями позже явился фермер, которому принадлежала эта земля. Он потрясал какой-то бумагой, из которой Сидони ровным счетом ничего не поняла, ведь она не умела читать. Он внимательно разглядывал девушку – не особенно симпатичную, худую и широкую в кости, еще менее привлекательную, чем ее мать, прелестями которой он пользовался время от времени в обмен на скаредное «гостеприимство». Эта же не воодушевляла даже на такие развлечения. Он дал ей время, чтобы собрать манатки и покинуть это место. В самом деле, лачуга была построена на его земле и также принадлежала ему. Если б Сидони начала с ним заигрывать, он поступил бы с ней по-другому и, возможно, даже разрешил бы ей остаться, пока не пресытится ею. Впрочем, ей это тоже было прекрасно известно.

Заканчивая свою историю, Сидони так и стояла, не выказывая никакого страха, устремив взгляд куда-то вдаль. Она не ждала никаких замечаний, никаких слов утешения от этого воспитанного, роскошно одетого человека, сидящего рядом с ней. Она просто удивлялась, что он с нею разговаривает.

Ардуин не знал, откуда взялись слова, которые как будто сами собой вылетели из его рта:

– Ты хорошая работница? Я могу быть уверен, что ты не будешь воровать в доме?

– Я брала только еду, – сухо повторила она. – Что же касается работы, то я прачка с шести лет – по крайней мере, когда мне случается подработать.

– Хорошо. Следуй за мною. Думаю, для тебя найдется кое-какая работа.

– А мне, мессир, а мне? – принялся канючить нищий, которого он оттолкнул перед тем, как заговорить с девушкой. – Посмотрите… мои бедные руки, мои пальцы… ужасная болезнь поразила меня в Святой земле, где я защищал Гроб Господень…

Мужчина со смышленым и расчетливым взглядом протянул к нему руки, задирая рукава. Его кожа была сплошь покрыта гнойными волдырями.

– Поработать хочешь? – иронично осведомился Ардуин.

– О, мессир, мне этого хотелось бы больше всего на свете… но эта ужасная болезнь, которая меня поразила, когда я сражался во славу нашего Спасителя… у меня слабость во всем теле… Я чувствую себя слабее древней старухи…

– А еще ты бездельник и соня! Что же касается твоей кожной болезни, то перестань натирать руки соком ангелика или волчьего лыка, и она сразу пройдет. Дай мне пройти, любезный, ты приводишь меня в бешенство. И не дай Бог я увижу, как ты тянешь свои лапы к моему кошельку! Думал, кругом одни простофили?

Бросив на него злобный взгляд, нищий поспешно отошел в сторону.

Бернадина, которая сначала охотно взялась обучать Сидони тонкостям домашней работы, в конце концов начала с раздражением повторять, что ее новая помощница просто спит на ходу. Впрочем, юная девушка не чуралась никакой работы, но ее лицо, лишенное всякого выражения, взгляд, который оставался пустым, даже когда к ней обращались, производили впечатление, что она не слушает или насмехается над собеседником.

По правде говоря, месяцем позже Ардуин Венель-младший и сам не знал, что и подумать. То ли девушка действительно была слабоумной, то ли скрывалась в своем мире, населенном отвратительными призраками прошлого.

В кухне он застал высокую непривлекательную девицу, стоящую перед длинным столом. С неподвижным лицом она ощупывала пакет, принесенный посланцем мессира де Тизана. Даже не повернув головы, девица объявила сквозь зубы:

– Это важно. То, что там внутри, для тебя очень важно.

Ардуин Венель-младший бросил быстрый взгляд на печать: она оставалась целой. Тем не менее он спросил:

– Ты просматривала письмо?

– Я не умею читать, и мне бы только худо было, открой я его, – бросила Сидони резко. – Но для тебя это важно… Ладно, мне надо ощипывать птиц на завтра.

Качая головой, она проворчала:

– Подошва или деревяшка, это блюдо на двоих или что-то в таком роде!

Затем девица исчезла, не сказав больше ни единого слова. Странное чувство охватило Венеля-младшего. Как если бы он нашел какой-то предмет на одном месте, прекрасно помня, что совсем недавно положил его совсем не туда.

Ардуин сломал печать и развернул джутовую ткань, которая стягивала пакет. Там были тоненькие тетради, переплетенные в черную кожу. Записи с процессов, где были судебные прения, признания – добровольные или полученные под пыткой, допросы, свидетельства. Все три тетради были посвящены делу «Эванжелины Какет, убийцы мадам Мюриетты Лафуа 16 мая 1300 г. от Рождества Христова». Форзацы также были исписаны неудобочитаемой, но аккуратной скорописью.

Первая тетрадь начиналась с описания трупа Мюриетты Лафуа, ужасно искромсанного ударами топорика, и ее неузнаваемого лица, особо уточняя, что Эванжелина Какет, сирота, которой дали приют, вся покрытая кровью, что-то напевая, сидела рядом со своей покойной хозяйкой. Девица Какет была описана как слабоумная с неприятным лицом, на котором ясно читается крайняя степень тупости. Ардуин Венель-младший порылся в памяти: какого цвета были у нее волосы, глаза? Странное дело, воспоминание о лице Сидони тоже все время ускользало от него.

Сидони явно не была слабоумной, разве что очень медлительной и невнимательной. Почему она так зацепила его, привлекла его взгляд, когда он спускался с паперти церкви Мортаня? Почему он нашел время, чтобы поговорить с этой девушкой? Причем все это произошло гораздо раньше, чем Арно де Тизан оживил в нем воспоминания о казни Эванжелины Какет… Черт возьми! Он что, теперь будет повсюду видеть знаки судьбы? Или его жизнь теперь и в самом деле подчинена делу, вкуса которого он даже еще и не понял? Ардуин почти догадывался, что второе предположение окажется неправильным.

Далее шел подробный перечень вопросов, которые задавались девице Какет. Судья был потрясен, что на все вопросы следовал один-единственный ответ: «Уй-уй».

– Ваше имя?

– Ванжелиииина!

– В доме Лафуа с вами хорошо обращались?

– Уй-уй!

– Вам там было хорошо?

– Уй-уй!

– Вас там обижали?

– Уй-уй!

– Вы любили свою хозяйку?

– Уй-уй!

– Вы ненавидели свою хозяйку?

– Уй-уй!

Прибыл адвокат, который должен был защищать бедняжку и которому, без сомнения, хотелось оказаться в десяти лье отсюда. Он все время повторял раздраженным тоном:

– Со всем моим почтением, мессир судья, она не понимает ничего из того, что ей говорят. Она даже не поняла, что ее обвиняют в жестоком убийстве и что ей грозит смертная казнь.

Тем не менее судья распорядился о порке, чтобы «вытащить правду» из затуманенного разума девицы Эванжелины Какет.

Эта сцена возникла в памяти Ардуина с поразившей его самого четкостью. Длинный подвал со сводчатым потолком, в котором происходили допросы инквизиции и светского правосудия. Окна отсутствуют, чтобы никто не услышал крики тех, кого сюда тащат. Стол – достаточно длинный, чтобы сюда можно было уложить высокого мужчину; дерево все почернело от крови тех, кто подвергся здесь пыткам. Под столом в полу проделана канавка для стока крови, а нередко и экскрементов, когда боль становилась чересчур сильной, чтобы их удержать. Перед камином нечто вроде открытого очага, в котором складывали раскаленные угли. Со стен из темно-серого камня свисают ножные и ручные кандалы, ошейники, цепи и орудия пытки. В углу трехногая треугольная табуретка, на которой всегда сидит писарь со своими письменными принадлежностями. Его обязанность состоит в том, чтобы скрупулезно записывать вопросы и ответы и следить, чтобы время пытки не превышало положенного получаса на вопрос.

Удары палки, которые обрушились на бледную жирную спину, были нанесены мэтром Правосудие Мортаня в должном количестве и с силой, точно определенной судебными уложениями. Для Ардуина Венеля-младшего речь шла не о скрупулезном учете их жестокости, а о неукоснительном уважении к закону и судебной процедуре. Он вдруг вспомнил: у нее были темно-русые волосы – тонкие и грязные. Как это положено по отношению к женщинам, она была обнажена только до бедер. На каждый вопрос, который ей задавал судья, она отвечала только «уй-уй», плача и крича при каждом новом ударе, издавая очередное «уй-уй». Наконец судья возмутился:

– Мессир Правосудие, нет смысла продолжать это дальше! Мы ничего от нее не добьемся. Мы имеем дело либо с отъявленной лгуньей, либо с настоящей идиоткой. Но так или иначе, мое терпение закончилось! Пусть ей обмоют раны и отведут в камеру, а послезавтра задушат ее землей. Я составлю об этом акт. И пускай священник придет к ней, чтобы ознакомить ее с судебным решением. Она должна понять наше великодушие, мы вовсе не какие-нибудь чудовища!

Ардуин Венель-младший согласно кивнул в ответ на его слова. Тот день очень быстро закончился.

Он перешел ко второй тетради, переживая, что никто этого не заметил. Почему топорик, покрытый кровавой коркой, был найден на огороде в зарослях шалфея, в доброй дюжине туазов от дома, в то время как Мюриетта Лафуа была забита насмерть на том самом месте, где ее обнаружили, – в кухне? Причем все свидетели в один голос утверждали, что вокруг нее не было никаких следов крови. Почему Эванжелина после того, как якобы нанесла своей хозяйке несколько ударов с ужасающей силой и яростью, сперва вышла из дома, чтобы избавиться от импровизированного оружия, а затем вернулась и села рядом с трупом? Она не смыла кровь, не убежала. Она осталась здесь, держа за руку покойницу.

Ардуин Венель-младший вздохнул. Если верить только что прочитанному, ничто не служило доказательством тому, что Эванжелина Какет убила Мюриетту Лафуа. Впрочем, доказательства обратного также отсутствовали. По примеру помощника бальи он сомневался, что толстая слабоумная девица, неспособная на какую-либо злость, могла совершить такое зверское убийство. Он совершенно четко вспомнил ее последнюю фразу, единственную, которую она произнесла за весь процесс, когда ее уже вывели из тюрьмы, как раз перед тем, как он, мэтр Правосудие Мортаня, связал ей за спиной руки, чтобы вести к яме, вырытой для того, чтобы она была там похоронена заживо.

– Почему вы попросили этот топорик? Зачем принесли его обратно в дом? Вы сказали, что он нужен вам, чтобы прикончить карпов.

Эванжелина Какет, озадаченная его быстрыми вопросами, нахмурила брови, быстро кивнула, а затем заговорила с глупой улыбкой. Не понимая, о чем ее спрашивают, прицепившись к единственному слову, которое воскрешало в памяти что-то знакомое – «карпы», – она забормотала, с трудом ворочая языком и пуская слюни:

– Клянусь вам… я не сделала ничего плохого карпам… милым карпам… но что же делать, раз их надо кушать… я их убила, зато они теперь не кричат… я никому не сделала плохого… нет-нет… никому-никому… милые карпы…

Он также прочел показания вдовца, вроде бы безутешного, но подозрительно быстро снова связавшего себя узами брака. Гарен Лафуа – чиновник, разбивающий соляные брикеты, что подтверждается служанкой, состоявшей с ним в близких отношениях, еще когда он не был вдовцом, – некой Маделиной Фроментен.

Из дома ничего не было похищено, даже драгоценностей хозяйки, а ведь среди них было несколько очаровательных колечек, которые можно было легко обратить в деньги. Оказались на месте и другие ценные вещи, даже несколько денье, которые Мюриетта Лафуа хранила в комнате, чтобы рассчитаться, когда придет повозка с товарами, или заплатить человеку, нанятому на тяжелую работу.

Судья на это высказал предположение, что какой-нибудь бродяга, застигнутый во время мелкой кражи, просто не успел сообразить, где что лежит.

Ардуин Венель-младший перешел к последней тетради, где были собраны различные свидетельства, обеспечившие смертный приговор Эванжелине Какет, четырнадцати лет от роду.

Молодая служанка Адель Сарпен заявила под присягой, что Эванжелина ненавидела Мюриетту Лафуа. Она свидетельствовала, что много раз слышала, как та жалуется на свою хозяйку, которая будто бы завалила ее тяжелой работой и скупится кормить как следует. Она даже вспоминала, что как-то застала Эванжелину за яростной рубкой кровяной колбасы большим ножом, и при этом та якобы восклицала: «Вот тебе, ослица!» Когда же она спросила, с кем Эванжелина так яростно расправляется, та будто бы ответила: «С этой старой каргой Лафуа».

Далее четким почерком было дописано:

«Подобно двум остальным служанкам, Адель Сарпен не последовала со своим хозяином, когда тот переехал в Ножан-ле-Ротру после своей вторичной женитьбы. Напротив, она вышла замуж за сына богатого маркитанта, некоего Луи Ботетта, что позволяет высказать предположение об имевшемся у нее приданом. Эта семейная пара сейчас живет в Брюнелле».

Ниже торопливым небрежным почерком было приписано: «Чернорабочий Элуа Талон, бывший солдат, поклялся на четырех Евангелиях, положив на них руку, что в момент убийства сопровождал хозяина, который объезжал свои владения. Выехав на рассвете, они вернулись только поздним вечером и застали в доме весь этот ужас». На полях добавлено, без сомнения, рукой заместителя бальи: «Элуа Талон поселился в Сент-Пьер-ла-Брюер вскоре после окончания процесса. Он сделался колбасником. Причем мясную лавку купил еще до переезда. На какие средства?»

Далее продолжались записи со слов свидетелей. Альфонс Фортен, слуга, клятвенно заверял, что слабоумная Эванжелина в утро убийства зашла к нему и попросила на время топорик под тем предлогом, что ей нужно отрубить головы карпам. Он взял с нее обещание как можно быстрее принести его назад, а потом забыл об этом. Арно де Тизан снова вносит уточнение своим прекрасным угловатым почерком: «Фортен выкупил в Дансе ферму средней руки, почти сразу после убийства Мюриетты Лафуа. И опять – на какие деньги?»

Здесь же подчеркивалось, что остальные слуги – три женщины и двое мужчин – в момент убийства были усланы из дома по различным делам. Досадное совпадение или тщательно исполненный план настоящего убийцы? Никто не сказал ни слова относительно четы Лафуа или Эванжелины. Обвиняемую называли только словами «дурочка», «идиотка», слабоумная».

Ардуин припомнил резкий комментарий заместителя бальи. Гарен Лафуа быстро переехал из Мортаня в Ножан-ле-Ротру – всего три месяца спустя после того, как его постигло тяжелое испытание. Благодаря которому он стал наследником всего имущества покойной супруги, чтобы быстренько жениться на очаровательной молоденькой мещаночке из… Мортаня. Имя этой девицы нигде не упоминалось. Возможно, жестокий удар, который уничтожил лицо жертвы убийства, был нанесен рукой соперницы? Можно ли усмотреть в этом ревнивую ярость любовницы, которая ждет своего часа? Тем более что Гарен Лафуа, скорее всего, был знаком с нею, еще не будучи вдовцом.

В противоположность заместителю бальи Арно де Тизану Ардуин сам видел эту парочку – мужа и любовницу, ныне являющихся законными супругами. Интересно, они действовали каждый по отдельности или предварительно сговорившись? Муж заблаговременно удалил из дома всех возможных свидетелей и был уверен, что во всем обвинят дурочку, которая не сможет себя защитить. Он возвращается, убивает жену и щедро оплачивает лжесвидетельство Элуа Талона, который клянется перед Господом, что весь день ни на шаг не отходил от хозяина. Или, может быть, удар нанесла потерявшая терпение любовница…

Венеля-младшего уже ничего не удивляло из того, что можно отыскать в человеческой душе, – ни лучшее, ни худшее. Он слышал столько исповедей, и большинство были более чем правдивы. Палач был готов в этом поклясться. Чаще всего услышанное переполняло его отвращением, и лишь иногда, сталкиваясь с поистине прекрасными чувствами, ему хотелось упасть на колени и плакать.

Четверть листа в конце последней тетради была исписана легко узнаваемым квадратным почерком заместителя бальи. Бумага в ту эпоху ценилась очень дорого, и чтобы ее сэкономить, письма обрывали сразу же под последней строчкой.

Ардуин Венель-младший вздохнул. Его любопытство было до крайности возбуждено. Палач встал, закрыв все три тетради, ожидая непонятно чего. Он уже прекрасно знал, в глубине души все еще не решаясь признать это. История, о которой он только что прочел, была сродни тому, что произошло с Мари де Сальвен.

Ардуин чувствовал себя разочарованным и очень злился на себя.

– Да черт возьми! – обратился он к себе самому. – Ты что, так и будешь любить этот призрак? Женщина, которую ты обожаешь, давно уже мертва! Как так получилось, что какая-то пригожая девица настолько овладела твоим сердцем, что у тебя кровь буквально вскипает при одной мысли об этой потрясающей, но, увы, умершей женщине?